Варвары

от: Номер 58 кому: Марафаха-6 локация: Рим дата: семь недель до операции «Миллениум»

      — Кельты. — Аттила Орбан с шумом втягивает воздух носом. Его скрытые под чёлкой глаза устремлены в пространство над моим ухом. — Британская мразь где-то рядом. Кожей ощущаю этих выродков.       Я раздуваю ноздри и пялюсь вверх: туда, где возносятся в ноябрьское небо все сорок этажей Торре ди Гримальдо. Нетрудно догадаться, какой семье принадлежит одетый в чёрное стекло небоскрёб. Говорят, на отделку диктаторских апартаментов ушло больше ста миллионов денариев. По слухам, даже унитазы там сделаны из золота.       Мы находимся в квартале Всемирной выставки — самом новом и высотном районе Рима. Воздух здесь щедро приправлен выхлопными газами, ароматами свежеуложенного асфальта, общепита и выставленных на тротуары мешков с мусором. Если вы идейный карьерист, обитающий в офисе с раннего утра и до полуночи, то рано или поздно зловредные загрязняющие частицы непременно забьют ваши артерии, а потом — раз! — гипоксия головного мозга. Инсульт. Досрочный финал.       Отвечаю:       — Не, ничего особенного. Типичный Рим.       В левом медальоне спрятаны лоскут кожи и клок волос Доры Мейер.       В среднем медальоне спрятан кончик языка Доры Мейер.       В правом находится глаз.       Дора-на-запчасти лежит в укромном уголке под Колокольной башней Дворца сенаторов. Сегодня рабочих на крышу не пустили, и я очень-очень надеюсь, что слегка ободранное тело не обнаружат по крайней мере до завтрашнего утра. Если всё пройдёт как надо, моя операция станет одной из самых дерзких и эффектных в истории британской разведки. Если труп обнаружат сейчас — возглавит список стыдных провалов. Граница между успехом и крахом бывает адски зыбкой. Через минуту какому-нибудь сенатору и весталке приспичит уединиться в необычном месте, и всё: миссия Номера 58 будет провалена.       И ещё одна маленькая деталь: я делаю это по собственной инициативе. Прости, Киран, но Карла Гризельда перешла Рубикон.       — Великолепная тишина, — удовлетворённо сообщает Аттила. — Без людишек Рим выглядит гораздо лучше.       Виа Империале стрелой улетает вдаль, к Обелиску Европейского Единства. Сегодня днём улицы квартала Всемирной выставки напоминают пустынные просеки в лесу из стекла и бетона. Светофоры мигают жёлтым. На крышах высоток засели снайперы АИСИ. Практически весь левый берег Тибра от Всемирной выставки до Пьяцца Венеция будет перекрыт на время инаугурации Сильвио Ди Гримальдо. В эти самые минуты диктатор покидает роскошную высотную крепость, чтобы спуститься на лифте вниз — к бронированному лимузину, поджидающему пассажира номер один у входа в башню.       Всё вокруг обнесено полицейскими заграждениями и оцеплено агентами АИСИ, но враг даже не догадывается, что реальная опасность исходит от Гриз Тиль, которая выглядит точь-в-точь как Дора Мейер.       Ди Гримальдо уже здесь. Нас разделяет каких-то двадцать шагов. Впервые так близко. Впервые не по разные стороны телика.       Сейчас можно сделать так: р-раз! — «Беретта» вылетает из кобуры. Бах! — и содержимое черепа диктатора летит на идеальную плиточку перед Торре ди Гримальдо. На красную ливрею щвейцара и костюмы агентов АИСИ. Правда, у этого сценария имеется один существенный недостаток: Гриз Тиль ненадолго переживёт дуче.       «Спокойно, — повторяю про себя. — Спокойно». И скрепя сердце наблюдаю, как прилизанные волосы и коренастая фигура Сильвио Ди Гримальдо безнаказанно проплывают мимо. Оказывается, дуче сантиметров на семь ниже меня. Занятное открытие. Вижу, как распахивается тяжёлая дверь лимузина. Как она закрывается. Её триплекс бронебойная винтовочная пуля не пробьёт и в упор, даже пытаться не стоит.       — ...Это один-семь, мы выдвигаемся, приём, — настроенная на полицейскую частоту рация оживает в машине у меня за спиной. Рация хрипит, выгоняя из меня малышку Гриз Тиль: — Приём?       — Империале перекрыта до пересечения с Маркони, приём, — отвечает кто-то.       Полицейские растаскивают металлические заборчики, чтобы кортеж мог проехать сквозь образовавшуюся брешь. Аттила пристраивается к чёрной «Альфа-Ромео», следующей за диктаторским лимузином.       — Виа Империале, Пьяцца Империале, — фыркает он, раздражённо взмахивая рукой. — Никакого императора давно нет, а улицы и площади до сих пор не переименовали… Нет, мне это не нравится.       А рация говорит:       — ...Это девять-пять, Виале Европа перекрыта, приём.       — Устаревшие названия? — спрашиваю.       — ...Виале Азия перекрыта, приём, — отчитывается человек из рации.       — Нет, — Аттила покачивает заросшей головой. — Смерти Хорнига и Ланди. Чем больше я думаю над этим дерьмом, тем больше оно мне не нравится. Видела Доминику Монтеллу, ту актриску с Капитолийского холма?       Один вопрос лучше другого. Небрежно пожимаю плечами:       — Актриска как актриска. Ничего особенного.       Аттила складывает губы в ниточку и сутулится, сосредоточенно вглядываясь в габаритные огни машины впереди. А потом резко начинает говорить по-мадьярски. И я не без страха осознаю, что не понимаю ни слова. Говорила ли на нём Дора Мейер?       — Извини, — Аттила снова переходит на итальянский. — Я помню, что ты просила не говорить по-мадьярски. Просто сраная комета бесит.       Над проезжей частью нависают хвойные шляпы пиний и фонарные столбы. Если поднять глаза чуть выше, до люка, можно увидеть хвостатый файербол, будто зависший на небосводе. Теперь комету видно даже днём.       — …Шесть-шесть, Тре Фонтане перекрыта, приём? — вспыхивает рация. — Доложи, приём.       И Аттила выдаёт:       — Эти двое — Миника и Марио — они британские шпионы. На полном серьёзе. Готов поспорить. Суки. Что ты знаешь о Ма-шесть?       — ...Доложи, приём, — допытывается рация.       Я чуть не подпрыгиваю на месте.       — Знаю, что она существует, — говорю осторожно. — Аттила, тебе пора отдохнуть.       — Да… Да, ты права, наверное, — неожиданно легко соглашается он. — Пора отдохнуть... Хочу съездить к матушке в Арад. На Новый год. Ты... не составишь мне компанию? — Его чёлка и рубцы от прыщей смотрят в мою сторону смущённо и заискивающе. — Зимой в Трансильвании очень красиво.       Дора Мейер уже никому не составит компанию. Вслух говорю:       — Почему бы и нет. Составлю, уговорил.       Аттила радостно улыбается.       — Спасибо... Спасибо, ты не представляешь, как я рад... О, мы приехали.       Обелиск Европейского Единства остаётся позади. Пустынная Виа Империале тоже. Под звуки военного оркестра кортеж подкатывает к новому зданию Сената, и я ощущаю ком в горле. Чувствую себя маленькой Гриз Тиль, которая снова смотрит выпуск новостей Би-Би-Си. Десять лет назад из этих самых окон вырывались языки пламени. Мимо этих белых стен солдаты конвоировали арестованных членов правительства императора Мануила. Здесь погиб папа.       В мартовские иды восемьдесят пятого папа впервые привёл меня на заседание Сената. В тот день император Мануил Комнин выступал с ежегодным посланием, а наша семья оккупировала кусочек галереи для прессы — я, Райк и мама с годовалым Акселем на руках.       Я до сих пор помню солнечный свет, падающий в зал через верхние окна. Толпу сенаторов со всех областей необъятной империи — от Нижней Германии и Галисии до Сирии и Сомали. Помню трибуну, возвышавшуюся на фоне длинного резного панно с античными героями и красно-жёлтых флагов с двуглавыми орлами. Помню сине-чёрный костюм от Версаче, в который был одет император, его седеющую бороду и выбритую под ноль макушку.       Райк сказала, что это классический приём облысевших мужчин — компенсировать потерянную шевелюру волосами на лице. Зато содержание императорской речи не помню совсем.       И вот теперь я стою почти на том же самом месте, вцепившись в те же самые лакированные перила пресс-ложи. Среди кучи людей и в то же время совсем одна. Без мамы, Райк и Акселя.       Рядом со мной телевизионщики разместили громоздкие камеры, а внизу, среди рядов кресел, бурлит чиновничье море. Я вижу Энцо Д'Альпино в парадном мундире и чёрном танкистском берете. Вижу Франческу Ди Гримальдо, которая ему улыбается. Узнаю ботанские очки Макса Карони, губернатора Гельвеции. Ивонн Ферчар, беседующую с маршалом Гуццони. Фуражка-авианосец и традиционные тёмные очки делают его похожим на президента банановой республики. Конрада Хорнига на инвалидном кресле с моторчиком. Сотни их, фашистов и приспособленцев.       Трибуна, где вот-вот должен появиться дуче, теперь драпирована флагом со строенными фасциями. До неё метров пятьдесят или чуть больше, и я почти уверена, что на такой дистанции смогу поразить цель даже из пистолета. Недостаток всё тот же: шансы уйти отсюда живой близки к нулевым.       Громкие аплодисменты раздаются сразу, стоит только Сильвио Ди Гримальдо материализоваться из неприметного прохода сбоку. Они не стихают на протяжении всего времени, пока он поднимается на трибуну. Диктатор останавливается рядом с удерживающим Библию папой римским. Кладёт на священное писание левую ладонь, а правую поднимает на уровень уха. И зал смолкает, как по команде.       — Я, Сильвио Ди Гримальдо, торжественно клянусь использовать возложенные на меня полномочия во благо и процветание Римской Республики, защищать родину и нацию. И да поможет мне в этом бог.       Десять лет назад фашисты устроили государственный переворот. Они отняли семью и родину у Гриз Тиль. Мои кулаки сжимаются, а диктатор ждёт окончания новой волны рукоплесканий. Он начинает инаугурационную речь, едва стихают овации.       — ...Мы, граждане Рима, вступаем в эпоху великих усилий по возрождению родины. Враг рядом. Враг не дремлет. Долгие десятилетия нашим государством управляли люди, не желавшие видеть Рим и Европу гордыми, сильными и независимыми... — Пауза. — Но теперь всё изменилось. Вместе мы восстановим наше величие. Вместе мы сделаем Европу снова великой...       Камеры нацелены на трибуну. Миллионы телезрителей прильнули к экранам. Британские и скандинавские аналитики тоже не спят.       Ди Гримальдо — враг Европы. Все его слова так отвратительно лживы, что мне хочется выстрелить прямо сейчас. «Спокойно, Гриз», — повторяю про себя, закрыв глаза. А голос диктатора гремит в темноте, заглушая все прочие звуки:       — ...Краеугольным камнем нашей политики будет верность родине. Когда Европа едина, её не остановить. Новое тысячелетие скоро раскроет перед нами врата. И это будет наше тысячелетие, тысячелетие Рима...       Лжец.       Новое тысячелетие не будет, не может, не должно принадлежать Ди Гримальдо и ему подобным.       Итальянцы мы, кельты или греки, во всех нас бурлит одна кровь, кровь детей великой европейской цивилизации. И все дети Римской Республики, рождены ли они в заснеженных лесах Германии, городских джунглях Константинополя или безводных пустынях Иудеи, смотрят вверх на одно звёздное небо и загадывают одно желание: «Я хочу увидеть Рим снова великим! Хочу видеть Европу снова великой». Да, мы сделаем это...       Лжец, лжец.       Родина Гриз Тиль уже была великой, это Ди Гримальдо всё разрушил.       — ...Да благословит господь наш великий поход. Да хранит он Рим!       Дуче уже ушёл, а я продолжаю сжимать перила окаменевшими пальцами, безразлично пялясь на разноцветную шумную толпу. Минуту, две или десять, пока голос Аттилы Орбана не зовёт:       — Дора!       Его чёлка направлена точно на меня.       — О чём ты задумалась? — Подойдя ближе, он подносит подбородок к моему уху и шепчет так, чтобы не слышали журналисты: — Возле Капитолийского холма обнаружили бомбу, полиция сейчас занимается этим. Мы тут обсудим изменение маршрута, а ты пока иди и доложи дуче. — Поясняет: — Он в кабинете консула.       «Иди и доложи дуче». Сотрудница британской разведки должна пойти к диктатору Рима. Быть может, сама Морриган услышала меня и подталкивает к пункту назначения. Изо всех сил стараясь не выдать нахлынувшего волнения, отвечаю:       — Ага, конечно. Иду.       Перед той первой поездкой в Рим папа спросил: «Оказавшись перед императором, что ты ему скажешь?». Тогда мне не довелось встретиться с императором, однако теперь папин вопрос актуален вновь. Оказавшись перед дуче, что я ему скажу?       Маленькое мстительное чудовище ожидало встречи десять лет, и сейчас, когда момент истины грозит вот-вот настать, все отрепетированные фразы, даже самые дурацкие, куда-то разом запропастились. Испарились. Выветрились. Пропали из головы, словно неизвестный злоумышленник взял и высосал их через трубочку.       Я обнаруживаю себя размеренно шагающей по коридору западного крыла мимо портретов консулов Римской Империи, и чудится, будто рисованные глаза всех великих мёртвых мужей прошлого внимательно следят за мной. Ламберто Борджиа, опальный мужчина в накрахмаленном парике, хитро поглядывает, словно узнал Гриз Тиль под личиной Доры Мейер и желает спросить: «Оказавшись перед дуче, что ты ему скажешь?».       Понятия не имею.       С каждой секундой цель становится ближе на один шаг, а я по-прежнему не знаю, что хочу сказать дуче.       Сердце бьётся в груди гораздо быстрее, чем хочется, ноги мягко ступают по персидскому ковру. Шаг, вдох, поворот. Спокойная, как друид Товнал, сворачиваю за угол. По обе стороны дверей консульского кабинета стоят, сложив руки за спиной, телохранители дуче. Безупречные чёрные костюмы и зеркальные очки. Я не представляю, как их могут звать.       — Дора, — приветствует меня Правый. — Выезжаем по плану?       Я мотаю головой. Безмятежная, как Ламберто Борджиа на плахе.       — ЧП, — говорю. — Полицейские собаки унюхали бомбу на Капитолийском холме. Надо убедить дуче не ехать в ту сторону. Он один?       — С племянничком. — Правый поправляет наушник. — Приказал не беспокоить в течение пятнадцати минут.       С Марко? Долбаный Марко. Почему сейчас? Что ему могло понадобиться от дядюшки? Они ведь почти не общаются.       — Опять спустил всё бабло на клубных шлюшек, — предполагает Левый. — Что же ещё.       — Если Европа не станет снова великой, мы заранее знаем, что было тому виной, — добавляет Правый. — Нецелевое расходование бюджетных средств золотым мальчиком и блондинкой-префектом. — И сам же смеётся над своими словами.       — За такие шутки дуче рано или поздно сошлёт Микеле на Сардинию, регулировать дорожное движение, — предостерегает товарища Левый.       Я успеваю сделать ещё один шаг навстречу двери, когда рука толщиной с молодое деревцо резко преграждает мне путь, остановившись в сантиметре от груди.       — Стой.       Телохранители сурово смотрят на меня сверху вниз: я вижу своё отражение в очках Микеле и понимаю, что ни за что не справлюсь с обоими. Даже с одним не справлюсь. А Левый продолжает таинственным шёпотом:       — Дора, как самая смелая… будь добра, прихвати по пути конфеток из вазы. Там, на столике у окна. Я что-то очкую мельтешить перед дуче. — И нажимает на ручку, распахивая створку.       Я не верю, но я пришла. Оказавшись перед дуче, что я ему скажу?       Пространство кабинета простирается впереди, освещаемое одним лишь электрокамином. Напоминает прихожую Дантова ада. Оказавшись перед дуче, что я ему скажу? Бесшумно двигаюсь сквозь мимо книжного шкафа до потолка и кожаного дивана. По пути перекладываю пистолет в правую руку, а штык — в левую. Мужские голоса становятся громче и отчётливее, стоит мне дойти до заваленного канцелярскими папками стола. Они беседуют в глубине помещения. Это что? Уборная? Сноп света падает прямо на Марко Ди Гримальдо, и я отчётливо вижу «Глок» в его руке.       Ну и дела. Приехали.       — …Я не отдавал приказа расстреливать этих кебабов. И твою турчанку тем более, — доносится из туалета голос дуче.       — Албанку, — поправляет Марко. — Её звали Лульета.       Оставаясь в тени, я незаметно продвигаюсь ещё ближе для лучшего обзора.       — Какая разница. — Звуки туалетной бумаги. — Зато чья-то машина в безопасности.       Марко икает.       — Если ты ещё раз пошутишь про албанцев и машины, я выстрелю.       — Ни хрена ты не выстрелишь, сосунок.       — На твоём месте я бы не был так в этом уверен.       — Я уверен, что ты такой же мямля и неудачник, как твой папаша-куколд.       — Что-что?       Ствол пистолета подрагивает. Кажется, Марко пьян.       — Что слышал, — ворчит дуче. — Мануил Комнин трахал жену моего брата. Только самый ленивый папарацци не в курсе этого позора.       — Не смей говорить так о моём отце.       — Что хочу, то и говорю. Я — дуче, а вы — говно. Посмотри в зеркало и увидишь сраного грека.       — Это ложь.       — Это секрет Полишинеля. Чиновники воруют, твой отец — рогоносец, а итальянские машины угоняют алба...       За грохотом артиллерийского салюта выстрел из пистолета совсем не слышен. Сильвио Ди Гримальдо дёргается резко, будто на электрическом стуле. Мгновение спустя он откидывается на сливной бачок и кренится в сторону стены, пока кровь пульсирующими толчками вытекает из раны у него на груди.       — Э-э-э-эгх, — дуче возмущённо кряхтит и проваливается в промежуток между стеной и унитазом.       Трещит раздавленная подставка для ёршика, и беззвучный крик отчаяния вырывается из моей глотки.       — Что же ты наделал, мудак?! — говорю. — Ты убил его… Убил ебучего дуче… Не просто убил — растоптал мечту маленькой Гризельды... Десять грёбаных лет я работала ради того, чтобы прикончить эту мразь собственными руками, а ты всё испортил...       Громовые раскаты артиллерии неистовствуют вдали, озаряя небосвод белёсым светом и заглушая мой словесный понос. Марко Ди Гримальдо выслушивает этот монолог, изумлённо приоткрыв рот. Его пистолет по-прежнему направлен в живот покойного дядюшки. Над стволом поднимается дымок.       — Ну извини, — Марко икает. — Это как бы мой дядюшка, — снова икает. — И за мной закреплено приоритетное право на его убийство.       Что же теперь делать? Позвать Левого и Правого? Этот вариант был бы оптимальным, не изрыгни я ту дичь про малышку Гризельду. Теперь экс-бойфренд Лульеты знает слишком много. Надо его убить. Пожалуй, так тоже сойдёт. Я целюсь Марко в голову, а он возьми да скажи:       — Я могу рассказать тебе о Тилях... О сенаторе Тиле и других.       Рассказать о Тилях? О папе? О сестре и брате? Чувствую, как руки предательски опускаются вместе с оружием.       — Слушай, — выдыхает Марко, — кем бы ты ни была, не молчи нафиг. Либо стреляй, либо давай выбираться отсюда.       С коротким «п-ф-ф» я возвращаю пистолет в кобуру, жестом призывая Марко выбросить оружие и следовать за мной. Светлое пятно сортира исчезает за поворотом, нетвёрдые шаги слышатся за спиной. Мы покидаем кабинета консула вместе с последними залпами салюта, и я сую Левому пригоршню конфет со словами:       — Дуче выйдет минут через десять.       Прежде чем исчезнуть за углом, слышу, как Микеле говорит напарнику:       — Никак просраться не может...       — Десять минут... — икает Марко. — Могла бы выделить чуточку больше времени. Не у всех здесь такие твёрдые ноги.       Ноги подминают персидский ковёр, а портреты государственных деятелей мелькают слева и справа — всех за последние пять веков. Марко бормочет:       — Я как грёбаный Тирион Ланнистер.       Моя фантазия тем временем рисует жуткие картины одну за другой. Прямо сейчас Левый заходит в кабинет и обнаруживает возле унитаза труп дуче. Он поднимает тревогу, и на следующем повороте толпа агентов АИСИ выскакивает нам навстречу с оружием наперевес. Скольких я успею завалить перед тем, как меня саму нашпигуют пулями? Подавив острое желание нащупать рукоять «Беретты», цежу сквозь зубы:       — Заткнись. Веди себя естественно. Как будто ничего не произошло.       В одном из ведущих к залу заседаний проходов бдят ещё три парня из АИСИ. Я сбавляю шаг, чтобы пьяные ноги Марко не слишком путались, и мы просачиваемся мимо них, размениваясь непринуждённо-глупым «как дела».       — Как ни в чём не бывало, — повторяю я, когда очередная стена, увешанная картинами Галльской войны, скрывает агентов АИСИ. — Не оборачивайся. Не дай им почуять твой страх и неуверенность.       А Марко икает:       — Блядь. Неужели я и вправду наполовину сраный грек?..       Ещё один коридор, кажущийся бесконечным. Ещё одна лестница под надзором АИСИ и рисованных средневековых мужей. В маленькой библиотеке у границы западного крыла Макс Карони общается с незнакомым мне старичком. В тот самый момент, когда мы топаем мимо, спутница губернатора Гельвеции — эффектная брюнетка в открытом платье цвета металлик — вдруг оборачивается. Её серые глаза безразлично поглядывают в нашу сторону, а мои ноги замирают вслед за сердцем.       Нет. Да. Нет. Да. Не может быть. Это она.       — Чего встала?! — шепчет Марко, аккуратно, но ожесточённо хватая меня за рукав джинсовой куртки. — Меня дрочишь, а сама тормозишь.       Слова племянника дуче выводят из меня транса прежде, чем кто-либо из присутствующих успевает счесть моё поведение странным.       — Воспользуемся лифтом, — шепчет Марко. — Здесь можно спуститься в подземный гараж, к моей машине. Дядюшка иногда посылает ликторов отконвоировать меня до квартиры. Никто ничего не заподозрит.       Через несколько невероятно долгих секунд двери разъезжаются с мелодичным перезвоном. Марко зажигает кнопку минус первого уровня, предварительно затащив меня внутрь.       — Ты лесбиянка? — он вопросительно икает. — Понравилась та цыпочка? Это Хайди Вебер, помощница Карони. Год назад я тоже пытался подкатить к ней яйца, но безуспешно.       Никакая это не Хайди Вебер.       Это Райк Мария Тиль. Моя старшая сестра, моя учительница танцев, икона стиля и самая-самая лучшая подруга. Больше, чем мир. Райк, которая была старшим ребёнком в семье и с высоты четырнадцати лет преподавала уроки жизненной мудрости маленькой Гриз. Райк, которая приучила бегать с ней по утрам вдоль берега Хенгстайзе, чтобы стать сильнее. Под монотонное гудение электромотора полузабытые образы вспыхивают в мозгу, словно старые семейные фотографии, спроецированные на стену родного дома в Зюбурге.       — …Господи Иисусе, что я наделал. Вот, держи. — Марко нащупывает в кармане брелок с гарцующим жеребцом и суёт его в мою ладонь. — Покатай, пожалуйста. Я не в форме.       Конечная остановка лифта выводит прямо на подземную парковку — обширное разлинованное пространство, усеянное колоннами и автомобилями. Её холодный полумрак резко контрастирует с шикарной обстановкой наверху, и забитая внезапными новостями голова будто становится легче. Полицейский, несущий службу у этого выхода, молча козыряет мне, прежде чем вернуться к телефону.       Красный «Феррари» хорошо выделяется на фоне однообразной массы служебного транспорта — сплошь чёрного, с редкими белыми и синими вкраплениями. Неподалёку от автомобиля Марко разместился микроавтобус кинологического подразделения: столпившиеся у открытой сдвижной двери карабинеры обсуждают игру «Ромы» и «Баварии». Стоит нам только появиться в их поле зрения, как овчарка, до того спокойно сидевшая у ног хозяина, резко срывается с места и натягивает поводок, оглашая бетонное подземелье гулким лаем.       — Фу! — кричит парень в пилотке набекрень, подтягивая собаку обратно к себе. — К ноге!       — Простите, синьор, — сконфуженным голосом объясняет его сослуживец. — Они иногда ведёт себя недружелюбно с подвыпившими.       Мы залезаем в машину, а первый карабинер склоняется над всё ещё беснующейся собакой:       — …Да что с тобой, объясни?       Само собой, собака отреагировала не на Марко. Она отреагировала на меня. На запчасти Доры в моём ожерелье. Аттила Орбан точно распознал бы подвох, но дубинноголовые карабинерики в жизни не догадаются.       — Почему вся ваша семейка такая короткая? — говорю с раздражением, откатывая кресло назад, а блок педалей от себя. — Что дуче, что ты.       Марко прыскает, пытаясь попасть в гнездо ремня безопасности:       — Знаешь, до сих пор девушки не предъявляли подобных претензий в моей тачке.       Яркая спортивная машина выкатывается в ночь, урча мотором и постреливая глушителями. Я смотрю на фосфоресцирующие стрелки наручных часов: с того момента, как мы покинули кабинет консула, прошло почти пять минут. Тревогу должны поднять через столько же. Надо поспешить.       — Мы, кстати, так и не познакомились официально. — Племянник дуче вновь оживает после того, как полицейские убирают заграждение с нашего пути. — Марко. Марко Ди Гримальдо. А ты Гризельда... Тиль. Угадал?       — Откуда ты знаешь? — Игнорирую его протянутую руку.       «Феррари» катится под сенью деревьев мимо аббатства Тре Фонтане. Прошло уже семь минут, и погони до сих пор не видно... Неужели нам и впрямь удастся уйти после столь наглого рейда в самое сердце диктатуры? Только сейчас, когда тело оказалось в относительной безопасности, мозг начинает обрабатывать случившееся.       Сильвио Ди Гримальдо мёртв. Десять лет назад я не сомневалась, что в день его смерти буду злорадно хохотать и плясать от восторга. Возможно, на трупе самого диктатора. И вот теперь, когда час икс наступил, вместо буйной радости неожиданно пришло полнейшее безразличие. Быть может, этот тот самый случай, когда предвкушение оказывается слаще самого события?       Сильвио Ди Гримальдо мёртв, а я не чувствую ничегошеньки. Просто иду дальше.       Марко пьяным жестом разводит руками и фыркает.       — Сказать честно, я угадал. Когда ты толкнула офигительную речь о мечте малышки Гризельды, я подумал, что, пожалуй, вариантов осталось немного: либо Дора Мейер конкретно рехнулась, либо под её личиной скрывается кто-то другой. Гризельда — германское имя. У меня возникло несколько вариантов с семьями опальных германских сенаторов, представители которых могут не любить дуче, и я ткнул пальцем в небо... Признаюсь: я почти ничего не знаю о Тилях. Просто спасал свою шкуру... Прости.       — Какой же ты мудак, — говорю с презрением. — Ладно, живи.       Вырулив на шоссе, я вжимаю педаль газа в пол и одной рукой снимаю ожерелье.       — Ох, блядь. — Шарахнувшийся в сторону Марко бьётся затылком о боковое стекло. — Святые угодники! Постой, я где-то тебя видел... Ты подруга Лульеты, так? Её коллега по Капитолийскому музею. Мы вместе ходили на Лигу чемпионов.       Десять минут истекли. Совсем скоро — или уже — Микеле решится проверить дуче, и... пам-парам. Ой-ой, что же будет.       — С этой самой минуты я официально верю в магию, — уважительно икает Марко.       А я достаю телефон, чтобы набрать сообщение для моих боевиков, пока серая лента Виале дель Тинторетто уносит нас прочь из Рима.