Испачканный печалью не ждёт тепла, не верьте. Испачканный печалью думает о смерти.
Чуя Накахара
— Прими наши соболезнования, Такако… — Твоя мама была еще такой молодой, рак не жалеет никого… — Она была отличным доктором, таким хорошим человеком… — Бедная девочка, осталась теперь без матери… — Доктор Уэно помогла многим, как жаль, как жаль… Голоса кружат по оси, заполняя удушливое помещение, врезаясь в стены, стулья, в гроб покойной. Кутают будто в саван и звенят высоко в небе. Какой-то немыслимо высокий пьедестал. В последний раз всё внимание на нее, такую хрупкую и бледную, совсем кукольную. Ее больше нет. И, кажется, с собой она забирает улыбки, радость, детство. С собой она забирает еще нескольких человек, и те, как приклеенные, сидят на неудобных деревянных стульях и внемлют кружащим поверх их голов голосам. — Токи, детка, хочешь воды? — спрашивает ее госпожа Кондо, на секунду касаясь светлых пышных волос девочки. — Спасибо, — Уэно не узнает свой голос. Гвоздем по доске приятнее. Токи встает быстрее, гордо выпрямляет спину. Почему-то взгляды устремляются на нее. Жалость и сочувствие, конечно, но еще эти невысказанные выдохи-крошки: Хорошо, что не мой ребенок остался без родителей. Хорошо, что у моей малышки есть отец. Хорошо, что у Макото такая подруга, я бы не взял чужого ребенка. Токи наливает воду в пластиковый стаканчик, делая первый глоток. Будто болото мерзко покрывает горло, обволакивает жгучей тиной и оседает трясиной на желудке. Женщина рядом вдруг начинает плакать, но Токи ее даже не знает. — Бедная моя девочка, — кидается мокрым покрывалом на Токи женщина, прижимая к груди. — Бедная, бедная… Уэно стойко терпит чужие слезы. Даже хлопает по плечу, мол, всякое бывает. Она не будет плакать при малознакомых людях, для этого есть госпожа Кондо, теплая постель и истерзанная ее слезами и гневом подушка. Пока женщина причитает о нелегкой судьбе старшеклассницы, о бедном-бедном ребенке, Токи замирает взглядом на новом госте. Тот стоит в стороне, почти у выхода. Вот-вот готовый сбежать от плакальщиц, от аромата ярких и наполовину искусственных цветов, от удушающего запаха разложения, пусть его совсем и не чувствуется. Наверно, этот мужчина чувствует аромат смерти. Белый халат кажется измятым годами работы, сам он выжат до капли, но стоит, держится. Взгляд его не бегает по лицам, не видит стен и преград, устремлен только в одну точку. Токи неожиданно становится понятно, почему. Она отлипает от себя женщину, уверяя, что все будет хорошо и мама рядом. Да, рядом: ее частичка навсегда в самой Уэно, в ее светлых волосах и вздернутом к верху носу, в ее движениях, характере, душе. Девчонка идет мимо других людей, и каждый бьет ее своими сочувствиями. Кто в спину, кто в лицо. А тем временем к неизвестному господину подходит госпожа Кондо и о чем-то говорит. Разговор краток, даже слишком. Токи не успевает дойти до них, как мужчина уже исчезает. Девочка сильнее сжимает подарок мамы, тонкий медальон на серебряной цепочке, и тот, будто откликаясь, приятно холодит пальцы. Частичка матери тоже заточена в нем. Любимая для доктора Уэно, интригующая для Токи. — Милая, — госпожа Кондо успевает перехватить девочку, — ты хорошо себя чувствуешь? Перед глазами Токи плывут лица, словно восковые свечи опалили их, плывут звуки и цвета. Она видит только спину в белом мятом халате. Только это, а не досаждающие расспросы маминой подруги. — Да, — выдыхает девочка, выпутываясь из рук доктора. — Не надо, Токи, — бьет ей в спину голос Кондо Хироми. Но разве подростки когда-нибудь слушались взрослых? Нет. И Токи сбегает по серой скользкой лестнице, быстро-быстро перебирая ногами. До заветной цели пара метров, только руку протяни. Но вместо этого мужская фигура оборачивается, на секунду замирая. И будто весь мир тоже затаил дыхание. Ни ветерка, ни щебетания птиц, ни проезжающих машин. Такая густая и почти осязаемая тишина. И прожитые семнадцать лет вдруг кажутся столетиями, которые были упущены сквозь пальцы. Время — песок. Время — обманщик. И тут время вдруг запрыгало по ступеням и случайно, совершенно чужим голосом окликает имя. Старое-старое, забытое годами и похороненное под бурлящей жизнью Йокогамы. — Ринтаро Мори? — задает вопрос Токи, глядя в глаза мужчине. Вопрос кажется лишним. Девочка безошибочно узнает паренька на фотографии в медальоне. Паренек тогда был худ и нескладен, волосы были длиннее, морщин не было, и улыбка светилась от уха до уха. Улыбка украшала его лицо, показывая очаровательные ямочки, что унаследовала Токи. А еще глаза, цвет которых был точь-в-точь как у этого доктора, такие же темные, словно умершая фиалка. — Простите, вы меня с кем-то спутали, — его губы дрожат в усмешке. Он не показывает ямочек, не показывает искренности. Мужчина даже глаза немного закрывает, мол, польщен, но увы-увы. Пожимает неуклюже плечами, словно стряхивает напряжение и уже собирается продолжить путь в никуда. — Это вы. Токи срывает медальон и бросает прямо в руки доктору. Тот легко подхватывает, даже не открывая. Сильнее только сжимает губы, словно мальчишка, застуканный за курением родителями. Пристыжен, но готов кусаться. — Не важно, — перебивает его Уэно, видя, что он готов ответить. Шаг преодолен, и девочка забирает из мужской ладони драгоценную вещь. Она не смотрит на него, поворачивается сразу же спиной, хмыкает, гордо откинув светлую копну волос и идет обратно. Чеканит каждый шаг, расправив прямо плечи. Так учила ее мама. Держи осанку и иди прямо, так, будто никто не способен тебя остановить. Иди легко, будто не хочешь убежать, иди смело, будто не в пасть грозному льву. Иди так, будто идешь куда-то, а не откуда-то. И это покорит каждого врага. Огай Мори горько усмехается. Правильно говорят, можно узнать человека по походке. Правильно говорят, да. Он узнает свою Макото Уэно.