Прощенные

Озаки Коё ходит едва ли громче, чем тени. Те от нее прячутся почему-то, обнажая в женщине приглушенный розоватый свет. Озаки возводит глаза к потолку, озадаченно глядя на люстру. Пыль. Тонкий серебряный слой покрыл хрусталь, примостился на витиеватом железе, замер прямо на включенной лампочке. Женщина едва слышно цыкает и медленно идет дальше. По пути она никого не встречает, лишь у массивной двери замирает один бедолага, борясь со сном. Он громко зевает, но, завидев гостью, выпрямляется по струнке смирно. Коё делает вид, что не видит, а мужчина склоняется в уважительном поклоне. — Госпожа Озаки, — выдыхает на грани слышимости телохранитель, не смея поднимать голову. — В третьем зале пыль на люстре, — как-то вяло подмечает женщина, ступая к двери. — Понял вас, — тут же эхом откликается мужчина, но головы не поднимает. Озаки входит в кабинет, впитывая в себя его ароматы. Здесь прохладно, Огай всегда включает кондиционер на полную мощность. Тонкий запах техники, железа, пряностей и детской гуаши окутывает Коё, и та замирает, с удивлением вдыхая вместо пряностей запах алкоголя. Мори в кабинете не наблюдается. Женщина пару секунд стоит посреди комнаты в явном недоумении. В ее руках легкий, как перышко, веер раскрывается будто сам собой, прогоняя от хозяйки мерзотный запах. — Рад, что ты пришла, — он выходит прямо из тьмы. Озаки даже слегка вздрагивает. Не чувствовать постороннего? Ей явно нужны тренировки, слишком много времени она уделила педагогике. Женщина разворачивается, и, как ожидалось, видит в руке босса стакан с янтарной жидкостью. — Выпьешь? — предлагает Мори, неспешно открывая хрустальный графин с крепким алкоголем. — Нет, спасибо, — голос Коё мягко переливается в темноте. — Я с докладом. Поставки из Италии задерживают на две недели. Наш человек утверждает, что груз был отправлен вовремя. — Вот как, — ровный голос Огая отражается от стен. Мужчина устраивается в кресле и закрывает глаза. Его явно что-то тревожит, и это заставляет Озаки вздохнуть и сесть на соседнее место. Она с удивлением обнаруживает второй налитый стакан, но не притрагивается к нему. Коё вообще хотелось бы избежать разговоров, но Мори выглядел слишком… человечно? — Что произошло? Босс на ее вопрос не реагирует. Только отпивает немного бурбона, продолжая глубоко вязнуть в собственных мыслях. Коё правда хочет уйти. Закрыть дверь и перевернуть всю Йокогаму в поисках груза, сама, в одиночку. Может, она вызовет Накахару и тогда мальчик… — Тебе ведь хорошо знакома проблема отцов и детей? — в пустоте раздается голос Мори, отчего Озаки хмурится сильнее. — Не достаточно, чтобы рассуждать на такую философскую тему. Веер в ее руки замирает на коленях, держит хозяйку от поспешных слов и действий. Женщина мажет по нему взглядом: алые пионы раскрываются кровавыми пятнами на идеально-белом. — Думаешь, дети умеют прощать? — продолжает сыпать вопросами Огай. — Смогут понять родителей? Коё кажется, что он говорит об Элизе. Но что-то в ровном и даже тяжелом голосе выдает вполне существующую и больную проблему. Что-то хриплое и скользкое проходит по ребрам Озаки, и женщина вдруг берет в руки стакан. Бурбон имеет яблочные и медовые нотки. Согревает горло быстро, разом, проясняя простые вопросы легко и свободно. — Если ребенок любит, он простит. — А если он тебя не знает? — Думаю, мы все видели таких детей, — грустно выдыхает женщина. Она отца не помнит. Умер, когда она была совсем малышкой, а мама так тщательно оберегала ее, что сотворила монстра. Орудие, паука, убийцу, кого угодно, но не человека. — Дай возможность узнать, быть прощенным, — предлагает Озаки, сомневаясь, что к ее совету прислушаются. — Это будет сплошным разочарованием. И опасностью для нее, для меня для города, — тяжело выдыхает босс, осушая стакан. — Лучше забыть. Коё усмехается. Даже у Огая Мори может быть семья, достаточно просто приложить чуть больше усилий, достаточно протянуть руку и коснуться этого чувства. Она же касается могильной плиты вместо ребенка. — В старости, когда закат будет казаться последним, я буду жалеть о том, что у меня не будет внуков, — тихо делится своими страхами Коё. Ее действительно страшит одиночество. Так страшит, что даже любимый веер падает с колен, когда женщина встает. — Семья может быть слабостью, — Мори смотрит на нее прямо, в темноте его глаза превращаются в глубокую бездну. В ужасно темную и бездонную. Озаки даже улыбается, бесстрашно заглядывая в нее. Рука ее легко касается мужского плеча, будто дразня теплом и спокойствием. Это прикосновение продолжается не больше пары секунд, в которые Огай, к ужасу, принимает неправильное решение. — Все зависит от того, кто строит эту семью, — Коё к выходу двигается плавно, медленно. - Оставляя своего босса там, где ему самое место, в темноте, она ловит себя на простой и оттого ужасной мысли. У Мори есть ребенок. У ее босса есть его продолжение, его кровь, его сила. И она ужасно ему завидует.

***

Медальон бьется об ключицу и замирает, неприятно царапнув кожу. Токи потирает зудящее место, глядя в зеркало. За несколько дней она набирает пару килограмм, что заставляет девочку недовольно цыкать на себя. В фильмах показывают, что от горя худеют. Не едят, не пьют, не спят. За эти дни после похорон мамы Уэно обжирается сладким, горьким, кислым, пьет газировку и ночами играет в плойку. Все, что угодно, только бы не спать. Сон ее не лечит, не принимает, а казнит, как палачи своих жертв. Во сне к ней приходит мама и поджимает губы, скорбно так, неправильно. Мама никогда не поджимала губы. Она ими улыбалась широко, немного прикрывая ясные голубые глаза. Уэно застегивает рубашку, оправляет юбку и выходит на кухню. Хироми оставляет ей контейнер с едой, бутылку сока и записку, что сегодня у нее ночное дежурство. Жизнь идет дальше. Спешит и двигается, кричит и смеется, играет солнечными бликами и торопит на зеленый свет. Токи с удивлением думает, что, наверно, это неправильно. Она так долго готовилась к уходу мамы, что, скорее всего, уже просто привыкла жить без нее. Потому и солнце ей кажется обычным, ярким, и прохожие точь-в-точь те же самые люди, когда девочка последний раз шла в больницу. Да, верно, жизнь дальше идет, скачет, и Токи обязана, даже ради мамы, жить дальше. Ее пальцы невольно замирают на медальоне. Она не трогает фотографию, заключенную в нем, это ведь мамина память. А Токи обязана чтить ее. Обязана… На ум приходят слова мамы. Та уже была под обезболивающими: фиолетовые мешки плотно залегли вокруг глаз, губы ее постоянно были в трещинках, а кожа приобрела почти мертвецкую бледность. Токи тогда держала мать за руку так крепко, как могла. Гладила по холодным пальцам, хоть немного делилась пустым теплом. Мама тогда чуть повернула голову, и блестящие слезы пролились на подушку. — Ринтаро Мори, — улыбалась госпожа Уэно, — его так зовут. Токи сжимает в руке подаренный медальон. Она не хочет знать, как выглядел ее папаша, ей было все равно, но мама так просила. Глазами. Любила его, наверно. — Дай ему шанс исправиться, — просила женщина. — Дай ему стать тебе отцом. — Мам, ты ведь сама сказала, кто он, — тихо напомнила Токи. — Босс Портовой… — Ш-ш-ш, это неважно, — улыбнулась почти незаметно госпожа Уэно, — важно то, что ты его дочь. А, зная Ринтаро, он захочет… Токи выныривает из собственной памяти как-то слишком быстро. Она обнаруживает себя посреди проезжей части, идущей на зеленый. Она обнаруживает белые облачка на небе, легкий ветерок на своей коже и абсолютную пустошь. Никого посреди улицы, она одна посреди дороги, а прямо на нее несется огромный черный внедорожник. Он не сигналит. Не останавливается. А Токи ощущает, как ее буквально затягивает в асфальт. Не двинуться, не вдохнуть. Только смотреть на жирный черный капот и видеть, как с каждой секундой хищные фары приближаются. Две секунды. Вот сколько. Уэно не знает, почему посчитала именно время, совсем забыв промотать пленку жизни перед глазами. Она не чувствует удар, падение, железного монстра, переезжающего ее пополам. Она чувствует лишь полет, высоко-высоко, наверно, прямо в мамины руки. Небо словно приближается, облачка имеют форму слонов, особенно те, что слева. Ее отрывает от земли прямо в небо, коснись, и будет в руке солнце. Токи пытается. А потом она приземляется на жесткий асфальт, и, кажется, немного понимает. Машина с ревом едет дальше, не тормозя. Облака плывут чуточку быстрее, становясь теперь похожими на белые кляксы. А земля холодит ноги, особенно те места, что неприкрыты гольфами. Школьница пару секунд вглядывается в небо, понимая, что, кажется, взлетела высоко-высоко в самый опасный момент жизни. И будто весь ее силуэт едва заметно переливается алым. Способность? Токи моргает часто, оттого не замечает, как к ней подходят. Кто-то садится рядом на корточки, глухо вздыхает и спрашивает о чем-то. Рыжий паренек оказывается в ее поле зрения через секунду после приземления. Уэно удивленно глядит на него снизу верх, надеясь, что это галлюцинация. Слишком уж реальный, живой, подвижный, хоть и почти не шевелится. — Ты в порядке? — еще раз задает вопрос парнишка, разглядывая ее очень тщательно, будто ищет переломы. — Я летать умею, — выдыхает девчонка, снова глядит на небо с облачками. Слонов больше нет, только непонятные кляксы и белые полосы. Наверно, у меня шок. И все это не взаправду. И это просто… — А ходить ты, видимо, разучилась? — снова привлекает ее внимание парнишка. Токи тут же резко выпрямляется, тем самым немного пугает незнакомца. Тот отшатывается, глядя на нее странно, а школьница тем временем оказывается на ногах, осматривая себя. Ни царапинки. — Я летала? Ты ведь видел, да? — требовательно произносит Уэно, замечая, что ее тетрадки раскиданы по обочине. — Не, не видел, — качает головой незнакомец, убирая руки в карманы темных джинс. — Тогда как я… машина… Уэно ищет ответы, кружась в поисках. Никого на улице, она перелетает машину так спокойно, будто всегда умела парить. И эти алые всполохи, будто язычки пламени, опутали ее тело. Мама говорила, что никаких сил у Токи нет. Что она обычный человек. Но эта способность… Глаза Токи замирают на притихшем пареньке, который не спешит уходить. Он смотрит вдаль, но не в небо, а куда-то, куда уехала машина. — Спасибо, — тихо шепчет Уэно, склоняя поясницу в поклоне. Парень выглядит удивленным и слегка смущенным. Он мнется пару секунд, прежде чем уверить, что это ошибка и он тут, в общем-то, случайно. Не стоит… — Вы спасли мне жизнь, господин, — Токи вдруг улыбается очень широко. — Теперь я вам должна. — Э? — незнакомец выглядит все таким же удивленным, но затем едва усмехается. — Ты в школу опоздаешь, тебе поторопиться бы. Уэно смотрит на него внимательно. Странный он, какой-то угловатый, будто в солнечный день не вписывается, да и одет во все черное, говорит мало, но выглядит едва ли старше самой девочки. Сколько ему? Девятнадцать? Восемнадцать? Она подбирает тетради, совсем неаккуратно запихивая их назад. Ей хочется еще что-то сказать герою, но он даже не смотрит. Токи выдыхает лишь слабое спасибо, убегая от своего спасителя в прямом смысле.

***

Чуя Накахара едва слышно цыкает, провожая взглядом маленькую женскую фигурку. И угораздило же его согласиться, на кой черт… Он набирает номер, вызубренный аж до черных точек перед глазами. Один длинный протяжный гудок, и Чуя спокойно, с ленцой тянет: — Вы были правы. Сегодня кто-то пытался убить ее.