Жасминовый сад

      Быстро встав с ложа, Кёсем подбежала к султану. Тот был в сознании, но корчился от сильной боли. Видно было, что силы его, как и жизнь, на исходе. Первые несколько секунд выражение лица султанши отражало истинный ужас, она растерялась и застыла рядом со стонущим от боли мужем, с которым только вчера успела сочетаться браком.       Когда оцепенение прошло, женщина метнулась к двери, выкрикнув:       — Я сейчас позову лекаря, потерпи!       — Нет, стой, стой! — хриплым сдавленным голосом произнес Ахмед. — Просто отведи меня в наш сад… — Он смог с трудом приподняться и сесть.       Где-то в самых глубинах сознания женщины всё-таки зародилась мысль, что правильнее всё же было бежать за врачами, но отчего-то она послушалась последнего приказа своего властелина.       Султанша помогла ему встать. После он обнял её, опираясь настолько, насколько позволило ему её хрупкое тело, и они медленным шагом покинули султанские покои. Когда двери распахнулись, стражники, что несли свою службу, просто склонили головы, как им и было положено.       Конечно, наверняка они заметили неестественно болезненную бледность лица своего господина и то, что он еле держится на ногах, и даже то, что, если бы госпожа не поддерживала его, то он бы тотчас рухнул наземь. Однако им не положено было как-то вмешиваться в происходящее без конкретного приказа, поэтому они просто стояли, глядя в пол. Да и потом, со стороны могло показаться, что султан Ахмед просто куда-то идёт в обнимку с любимой.       Их тайный сад был вовсе недалеко от покоев, но шаги Ахмеда были так тяжелы и давались ему с таким трудом, что султану показалось, будто бы они шли целую вечность.       И вот они наконец оказались в открытом дворике своего тайного сада, где когда-то зародилась их любовь. Только сейчас Кёсем заметила, что всё вокруг покрыто белым невесомым покрывалом снега, а мелкие снежинки продолжают падать и таять в её волосах.       В теплолюбивый край пришла зима. Острые иглы минаретов и пушистые верхушки зелёных пальм за ночь будто то кто-то присыпал сахарной пудрой, и выглядело очень даже забавно. А вот небо над Босфором было тяжёлым и серым, и даль над водой казалась непроглядной.       Чайки, что обычно беззаботно летали, теперь будто бы метались из стороны в сторону, тревожно крича и подавая друг другу сигналы о помощи. Птицы словно предчувствовали беду, что принесли с собой северные ветра и что вот-вот обрушится на этот город и всю империю, которая будет гореть в пожарах, разожжённых искрой смуты.       Ведь время правящего султана подошло к концу, все его наследники слишком малы, чтобы занять трон, и значит, регентом при одном из них должна стать мать — женщина будет править великим государством.       Ноги Ахмеда подкосились, он начал падать, и, чувствуя это, Кёсем стала плавно опускаться на колени вслед за ним, а после аккуратно устроила его голову у себя на ногах.       Ахмед смотрел вверх, туда где метались беспокойные птицы. Султанша не могла понять, осмысленен ли его взгляд или он уже уходит в небытие, в то время, как перед глазами падишаха проплывала вся его жизнь — первая встреча с юной Анастасией, нежной, как лепесток цветка жасмина, и воистину невинной.       — Здесь началась наша любовь, здесь она и закончится, Кёсем, — прохрипел мужчина; говорить ему было сложно, в горло словно кто-то всадил сотню маленьких игл, и он, как ни пытался, не мог их выкашлять, но продолжал говорить — ему ещё много нужно сказать.       Удивительно, но при жизни мы часто тщательно взвешиваем то, что нам стоит говорить, а что нет. Мы о многом умалчиваем, боясь быть непонятыми. Но когда приходит последний час, и мы уже не разбираем, то ли это ветер, то ли смерть дышит в спину, мы спешим сказать всё, о чём молчали так долго, и нам уже всё равно, как воспримут наши слова.       — Здесь закончится наша любовь. Но для тебя это ещё не конец. Я буду жить в тебе, — он сжимал руку своей возлюбленной госпожи так крепко, как только мог, насколько хватало сил, — в детях, которых ты мне подарила. Жизнь продолжится в наших сердцах.       Он шептал. Она всхлипывала. Ветер, прилетевший с моря, завывал, словно разделяя их горе. Слёзы, льющиеся из глаз Кёсем, всё норовили замёрзнуть прямо у неё на щеках.       Слёзы отчаянно стремились стать колкими льдинками, чтобы навсегда осесть в сердце, и никто отныне этот лёд растопить не сможет.       — Не печалься, — произнес повелитель, слыша, что её всхлипы стали громче, — не надевай траур. Я прожил хорошую жизнь благодаря тебе, — мужчина вдохнул, и грудную клетку пронзило болью предсмертной агонии. — Есть кое-что, что меня всё же огорчает. Я не осуществил наши мечты, и мне уже не успеть. Сделай это за меня.       — Без тебя мечты не имеют смысла, — проговорила Кёсем сквозь рыдания, которые к этому моменту превратились в тихие всхлипы. — Без тебя мои крылья сломаны, воли не остаётся. Душа замирает без тебя, я ничего не смогу сделать.       — Сможешь, — произнёс Ахмед так, словно это единственная истина, в которой он был уверен. — Я знаю! — Он сильнее сжал её пальцы, вложив, кажется, все силы, что у него оставались. — Все верят в тебя, все следуют за тобой, ты даришь свет…       Сказав это, Ахмед сильно закашлялся, и она буквально чувствовала, как с этим кашлем из него уходят последние капли жизни. В ушах султанши послышалась её старая греческая песенка, которую она давно не вспоминала. Она в последний раз слышала её в тот день, когда османы силой увезли её от родного берега — тогда она будто умерла. Сегодня она снова слышит этот мотив. Сегодня она опять умерла.       

***

      Иногда складывалось впечатление, что во всей империи не было человека, который был бы к ней равнодушен. Сафие либо любили, либо ненавидели. Однако, как бы к ней ни относились, ей определённо стоило отдать должное.       Даже лишившись прежнего могущества и власти, потеряв влияние и деньги, и попросту упав на самое дно и больно ударившись об него, — ведь даже этот старый дворец должен был показаться ей роскошью, — Сафие не теряла звериной хватки, не растратила она и жажды власти. Она до сих пор была в курсе всех дел государства и в какой-то мере управляла им.       Вот и сегодня — тело Ахмеда ещё не успело остыть, да что там, ни один человек в султанском дворце ещё не догадывался о кончине падишаха, а её лазутчики уже спешили к ней с вестями.       Зима давно не наведывалась в эти края, и их обитатели успели отвыкнуть от холода. Хюмашах сидела как можно ближе к разожжённому камину, то и дело протягивая руки к огню. Выпивая уже пятый стакан тёплого чая, госпожи мечтали о смене погоды, мечтали, чтобы течение Босфора принесло тёплый ветер, чтобы снег растаял, солнце вернулось и чайки больше не кричали так жалобно.       Они мечтали о смене погоды, не подозревая, что этот день станет днём смены власти, и Сафие вновь обретёт давно утраченное могущество.       Бюль-Бюль ворвался в покои без стука. Он был столь же беспокоен, как птицы, летающие над проливом, кружился вокруг своей оси и словно себе места найти не мог. Когда слуга наконец остановился, он увидел, что за ним пристально следят две пары глаз, немедленно ожидая объяснений.       — Бюль-Бюль, ты ума лишился? — спросила Сафие, и голос её был таким же холодным, как ветер за стенами дворца. — Вот так врываться в покои… Ты что?       Евнух не заметил стальных нот в голосе своей госпожи. Он даже поклониться, как подобает, забыл. Весть, которую он с собой принёс, затмила весь его разум, и он искренне полагал, что она-то уж стоит пренебрежения правилами.       — Госпожа моя! Госпожа, госпожа… — не переставая, тараторил он. — Госпожа!..       — Да что случилось-то?! — крикнула Хюмашах, надеясь, что её крик приведёт слугу в чувство, и он наконец пояснит хоть что-то.       — Час настал! Час настал! — повторял Бюль-Бюль, словно он дитя малое и пока только несколько слов выучил, вот и повторяет их на радостях. — Счастливый час пробил, — он понизил голос, — падишах мёртв.       После этих слов очередной глоток чая буквально застрял в горле у султанши. Надо признать, она испытала весьма противоречивые чувства. С одной стороны, отправился к Аллаху её родной внук, и самые потайные уголки её сердца пронзило болью. Она помнит, как он родился, как начал ходить, взял в руки свой первый деревянный клинок, а теперь его нет, и это не могло не печалить. Однако, с другой стороны, вслед за ним на престол взойдёт её вновь обретённый сын… Сын, детство которого прошло от неё вдали, которого она не укачивала и не пела песен перед сном, и которому она наконец сможет вернуть всё, что принадлежало ему по праву. Это не могло её не радовать.       Радость и скорбь слились воедино в какое-то странное чувство, которому султанша не могла дать название. Оно щекотало под рёбрами и рождало нечто новое в ней, новую эпоху её господства.       — Искандера найди, живо! — выкрикнула Сафие на выдохе, только сейчас осознав, что всё это время задерживала воздух в лёгких.       Бюль-Бюль кивнул, вновь крутанулся вокруг своей оси и, чудом не врезавшись лбом в дверь, выбежал.       

***

      Он — Искандер, исчезнувший шехзаде Великой династии, и, кажется, он ещё не успел этого осознать и уж тем более не успел принять решение, что ему делать дальше и кем он хочет быть, как вдруг за ним уже прислали из старого дворца.       Всполошенный евнух не стал объяснять сути своего внезапного визита и раскрывать причин, по которым мать и сестра так спешно хотят видеть его, просто сказал, что ему нужно срочно прибыть.       Однако по одному только виду слуги Искандер понял, что времени на принятие судьбоносного решения у него, кажется, больше нет — разве что те недолгие минуты, пока карета будет трястись в дороге, преодолевая путь от султанского дворца до дворца Плача.       Едва мужчина вошёл в покои, как его мать, хотя считать её таковой он ещё не привык, поднялась с тахты и, подбежав к нему, расцеловала в обе щёки. Глаза её горели, и, казалось, огонь этот такой силы, что может растопить весь снег, что обрушился на город за прошлую ночь, и вернуть в столицу солнце.       — Сын мой! — наконец вымолвила она, вновь на несколько секунд задержав дыхание. — Вот и настал тот день, которого я ждала, проводя время в молитвах и взывая к милости Всевышнего. Султан Ахмед отправился в мир иной, теперь твой черёд править миром!       От услышанного брови Искандера плавно ползли вверх, а спустя минуту лоб стал покрываться морщинами; он даже слегка тряхнул головой, подумав, что ослышался.       — Как это отправился к Аллаху? Я же хранитель покоев, я бы знал… — растерянно пробормотал он.       — Ещё объявят, совсем скоро, я уверена! Ну а пока скажи нам, сын наш, — госпожа гордо вскинула подбородок, — готов ли ты взойти на престол?       Для принятия подобных решений иногда и целой жизни бывает мало, так что, сколько времени ему ни дай, достаточно всё равно не будет. И неизвестно, каким бы был ход истории, если бы не голос юной гречанки, что все эти годы звучал в его голове, и даже осознание того, что она уже не та, замолчать его не заставило.       — Только у меня условие, — осторожно, как бы издалека начал Искандер, — всего одно, но оно должно быть выполнено, иначе я не стану взваливать на свои плечи эту ношу. — Голос его стал решительным, словно вся власть уже в его руках. — Просто вернусь туда, откуда прибыл; в конце концов, у Ахмеда есть двое наследников, ещё Мустафа…       — Ты станешь падишахом, сын мой, — перебила его Сафие, демонстрируя готовность всё исполнить. Женщина приложила ладони к его щекам. — И весь мир будет у твоих ног. Я дам тебе всё, что ты пожелаешь, потому что это твоё по праву.       Так пообещала госпожа, уверенная в том, что для неё нет ничего невозможного, особенно теперь, когда совсем скоро она вернётся в Топкапы снова в титуле Валиде Султан, и она даже не стала задумываться о том, что больше всего на свете она не захочет выполнить своё обещание.       — Кёсем, — совершенно неожиданно для всех присутствующих произнес Искандер, — она должна быть моей.