Драбблы по Изгоняющему дьявола

Томас помнил, что ноги были белые и волосатые. Это его удивляло, казалось странным. У дяди Эдуардо было загорелое лицо, а ноги, от щиколоток до бёдер — белые. «Тук-тук» шел звук из спальни, еще «скрип-скрип» и шуршание, словно ёжики сопели, потом «ах-х». Томасу было восемь лет, он сидел в коридоре и завороженно смотрел в широкую дверную щель на белые волосатые ноги. Бабушке нужно было уйти по делам, и она оставила его у своих знакомых. Так Томас впервые увидел соитие. Ноги были белые, молочные, а та штука между ними — большой и красной, похожей на сардельку: Томас видел, как тетя Изабелла лизала ее, как большую карамельку. Томас тихонько ушел в свою комнату, чтобы его не заметили, пить расхотелось. Было противно и не спалось. «Тук-тук» зазвучало из спальни через некоторое время по новой. Томас ждал бабушку очень сильно в тот вечер. Это воспоминание всплыло в памяти внезапно, вспухшим трупом на реке сознания. И не вытеснить. Томас сглотнул пересохшим ртом. Пить хотелось, как и тогда ночью. Пить хотелось всю дорогу. Южные штаты — жаркие штаты: воздух, асфальт, мысли — всё нагрелось солнцем до точки кипения. Вода в бутылке тоже была теплой. Маркус протянул руку, и Томас вложил в нее нагревшийся пластик. Маркус глотал быстро, жадно, не отрывая глаз от дороги. Крупные капли побежали по подбородку, по шее, впитались в черную майку. Томас отвел взгляд. «Тук-тук» звучал двигатель. Нужно было заехать в автосервис. Они проезжали хлопковое поле, на котором копошились люди. Их машина словно попала в прошлое, выехав из Чикаго и чуть углубившись в черное сердце Америки. У одной девушки в поле из-под цветастой косынки выбивались черные пружинки волос. Как у Джессики. С Джессикой звук был другой. Тонкий, тихий перезвон колокольчиков. Её голое тело было гибким, красивым: она стонала, насаживаясь на него, двигаясь в собственном ритме. Вверх-вниз, вверх-вниз. Полная грудь раскачивалась плавно, соски твердели под его пальцами, губы раскрывались в сладостном стоне. А Томасу в тот момент было не по себе. Он пытался получить тоже, что и она — простое чистое удовольствие, физическую радость соития, которое наконец-то случилось. Но мыслями он был в другом месте. У Джессики была россыпь черных родинок на внутренней стороне бедра. Помнил ли он её настоящую или то демонское наваждение? Томас уже не мог сказать. Но Маркуса-демона и Маркуса настоящего он мог разделить в памяти. Демон был формой, холодной и грубой, наполненной чужими представлениями. Его глаза прожигали, его присутствие угнетало, его прикосновение... Тело к телу. Странно, что прикосновение ненастоящего Маркуса он помнил ярче, чем прикосновения настоящей Джессики. Странно, что воспоминание о нем крутилось в голове вместе с изгибами женского тела и голыми ногами дяди Эдуардо. Странно, что всё еще хотелось пить. Маркус нажал по тормозам, а потом дал задний ход. — Что? — выбрался из-под лоскутного одеяла воспоминаний Томас. — Я видел колодец. Кажется, действующий. Томас вырвался из машины, как из клетки, и чуть не побежал, весь дрожа от бурлящей первобытной энергии. Он шел впереди мимо невысоких деревьев в сторону, куда махнул рукой Маркус. Томас дышал полной грудью свежий воздух, и не мог насытиться. Легкий ветерок чуть охладил вспотевшую кожу. Колодец был старым: с деревянным верхом. Томас вцепился в каменный край, пачкая руки белой известью, заглянул внутрь, силясь рассмотреть дно и свое в нем отражение. Растерянное, испуганное. Черная вода с трудом отражала только его белую майку. Маркус замер за его спиной. Такой же натянутый и закаменевший. — Тут нет ведра, — хрипло произнес Томас. — Придумаем что-нибудь, — голос у Маркуса надломился, — справимся. У Томаса по рукам побежали мурашки. Полуденный жар солнца и холодная сырость колодца. И он между ними. Маркус сделал шаг к нему, и Томас ощутил его близкое присутствие всем телом. Такой же жар, такое же запретное желание, такое же смятение. Маркус уткнулся лбом ему в спину, и Томас забыл, как дышать. Они просто стояли так: Томас, вцепившийся со всех сил в край колодца, словно боялся рухнуть на дно, и Маркус, прислонившийся к нему своей головой. Томас глубоко вдохнул, чувствуя, как приятная тяжесть никуда не делась, поднял глаза, и, наконец, разглядел деревья, мимо которых они шли. Это был яблоневый сад. Томас прикусил губу, пытаясь сдержать нервный смех, получился всхлип. Маркус тут же сжал ладонями его плечи, прижал локтями локти. Томас осторожно поднял одну руку, медленно развернулся, с трудом отрывая вторую ладонь от такого прочного камня. Теперь они стояли лицом друг к другу. Ладони Маркуса касались его голых плеч. Томас боялся, что ноги подломятся. Он вцепился в край колодца, оперся на вытянутые руки, прямые и напряженный за его спиной. Маркус прислонился лбом ко лбу. — Так бывает, — прошептал Маркус, — мы справимся. Томас потерся носом о нос. Решительно оттолкнулся от колодца. Вперед. В Маркуса. Тот поймал его в открытое объятие. Томас вцепился в него, как прежде в колодезную кладку, обнял яростно, всем телом, вжался лицом в изгиб шеи, где быстро бился пульс. Маркус гладил его по волосам, по рукам, по спине, целовал в висок, в скулу, в щеку, шептал что-то успокаивающее. Ласкал пальцами шею, терся щекой о щеку, прижимал к себе крепко. Томас в ответ лихорадочно вжимался в него, одной рукой обняв за пояс, другой — за плечи, в губы бился частый пульс под белой, тонкой кожей. «Просто надо иногда касаться друг друга», — шептал ему Маркус, обхватывая его щеки ладонями. Они долго стояли так, утоляя свою жажду. А потом пошли к машине, взявшись за руки.