Черное солнце, серебряное солнце

В третий раз я увидел двойника, когда сражение прекратилось - как прекращается лесной пожар в лесу, прогоревшем до пепла. Так и наша битва прошла, а все мы, ителейн и эохи, остались на поле - никто не считал, сколько нас было, никто и не считал, сколько осталось. Но я видел - осталось так мало, как если бы мы и впрямь, как лес, исчезли в огне. Я находился среди прочих эохи, подобно мне оставшихся без товарищей или родичей. Червь днем раньше покинул равнину - это я знал. Я же пока оставался. Меня уже назвали - Плакальщик, я принял это прозвание, и занятие мое на равнине было в последние дни и часы войны - поиск среди убитых, среди тех, чьи тела не истаяли бесследно, тех, кого я мог назвать по имени. Их я мог оплакать. Сколько-то раз меня звали к телу, и называли имя, и я вел плач и по нему. Так продолжалось, пока остатки сил моих не истаяли; я остался в тишине, неподвижный, почти безразличный к собственной судьбе. Оружие у нас не отняли - нельзя сказать, что оставшиеся на равнине эохи были пленниками ителейн, у тех тоже сил оставалось слишком мало, чтобы тратить их на пленных. Воины Королевы ителейн лишь не давали нам заходить за какую-то условную черту, делившую поле на две неравные части; разве что ненадолго, чтобы унести тело погибшего товарища. Когда же и это дело было завершено, я наблюдал, сидя на круглом валуне, тяжело опираясь о копье, как наконец собираются по одну сторону черты все ителейн, а все эохи остаются по другую. А посредине встала их Королева. Ее окружали воины, и двойник был среди них, по правую руку от Королевы, словно его место всегда было там. Королеву я едва мог разглядеть - видел ее окруженную светом, столь ярким, что глаза слезились и закрывались сами собой. Свет нашего солнца и вполовину не так ярок, как ее сияние, и я думал, что ослепну, глядя на нее, и удивлялся, как не сгорает в этом свете двойник... хотя, может быть, сгорает. Тем временем Королева отослала свиту и осталась стоять одна, и в руке ее тоже было копье. Она подняла свое оружие и вонзила его в землю, от копья же пошла не расселина в земле, не трещина, но углубляющееся, мягкое ложе ручья, которое тут же начало наполняться медленным текучим серебром. Серебра этого в те дни было полно у нас под ногами - кровь ителейн и эохи одного цвета, мы щедро проливали ее, свою и чужую. Сперва земля принимала ее в себя, потом перестала, и мои ноги вязли в грязи, густо замешанной на этом серебре. Теперь же кровь ителейн и эохи смешалась и текла в одном потоке, созданном волей Королевы. Потом она заговорила, негромко, но голос ее был ясно слышен по всей равнине. Те слова ее известны всем, но я свидетель, и запишу их здесь, как слышал: - Ныне разделяю я земли Серебряного солнца и Черного солнца до тех пор, пока кровь не прольется в этот ручей, и не заговорит камень, и дитя серебряного солнца не пересечет воду, текущую в этом русле. Так она сказала, отняла копье от истока ручья и отступила ближе к двойнику. Сперва я подумал, что слишком долго смотрел на ее свет и зрение мое померкло - но нет, вокруг себя я видел все так же ясно, как всегда, лишь ителейн, что оказались все по другую сторону ручья от нас, стали истаивать, исчезая, как туман под солнцем, как тени на свету. Исчезало и то, что было за ними - та сторона равнины, над которой светило серебряное солнце, ныне скрывалась от нас, последним же скрылся ручей. Мы остались одни на уменьшившейся равнине, на которую с покрытого тучами неба еле-еле светило усталое око одного лишь нашего солнца, нашего, черного. Мы узнали поражение, и были лишены силы, погружены в печаль и скорбь - и в тот час мы покинули равнину Битвы, бежали прочь, в молчании, не глядя друг на друга. Так завершилась война между эохи и ителейн, так для эохи началось время ожидания. Когда это ожидание закончилось, я опять встретил двойника, но в тот день отсчет начался заново...