В ночи, когда падал снег

"Если бы мы встретились хотя-бы на один день раньше, итог мог быть совсем иным. Но вопреки всякой логики, я благодарна за то, что случилось..."       Вечер проходил тяжело... Ещё сутки назад уверенная в том, что приступы кашля чуть ослабли, Кейко теперь с отчаянием держала руки у горла, словно бы пытаясь вылечить его своими прикосновениями. Почти нетронутый настой шалфея пахучим варевом остывал у постели - Сенджуро не плачет, ведь он сильный мальчик. Только старается всхлипывать так, чтобы это было незаметно. И кто знает, может, это Кёджиро и был тем самым лекарством, которое облегчало её состояние. Но его тут сейчас нет, а розовеющие облака текут куда-то за горизонт. - Сенджуро, - она уже не говорит, а слабо сипит - Ты, должно быть, голоден. Помоги мне встать, я постараюсь приготовить тебе гёдза. - Сестрёнка... - он сдавленно шмыгнул носом - Ты должна сейчас отдыхать, я обещал брату! - Ах... Жаль, что он не стал будить меня утром, уходя на миссию. А знаешь, я приготовила для него подарок. Он лежит на подоконнике, принесёшь?       Мальчик быстро поднимается с колен, торопясь к заветному, небольшому мешочку, набитому чем-то пахучим. Взяв его в руки, Кейко ласково прижимает его к груди, а после поднимает уставшие глаза на Сенджуро: - Я набила этот оберег лепестками глицинии. Может, это хоть немного помогло бы защитить твоего брата в бою. Знаю, глупо... - Вовсе нет! - Сенджуро подаёт ей полуостывшую миску с настоем шалфея - Вот, выпей! А я схожу и приготовлю тебе ещё! - А ведь это мне надлежит заботиться о тебе... Милый Сенджуро, мне так больно думать о том, что я покину тебя, едва мы познакомились. Ты сможешь мне это простить? - Не говори глупостей, Сестрёнка! - он сдерживает всхлипы - Я вскипячу воду и приду, слышишь?       Но она только медленно укладывается обратно на супружескую постель, уже успевшую остыть. Волосы спутанным ворохом рассыпаются по подушке, а воздух, тянущийся с приоткрытой веранды, становится прохладнее - вечереет. Оберег крепко зажат в ладони - а поможет ли глициния там, за гранью жизни? Знать не дано. Но в своей скорой кончине Кейко уверена, ведь кашель снова с кровью. Дотянуть бы только до возвращения супруга, чтобы как следует попрощаться с ним! Прижаться к этому человку, невинно ткнуться носом в большой, белый плащ с язычками пламени на конце!       Дверь распахивается без стука, но у Кейко уже нет сил, чтобы пугаться. Отец её мужа стоит на пороге, небритый и в помятой юкате. Точно такой, каким она увидела его впервые. Девушка выдавливает слабую улыбку и вежливый поклон головой, а Шинджуро демонстративно садится напротив её постели. И не ясно, что ожидать от этой поздней встречи - последний свет солнца уже угасал, а взгляд у родича совсем недобрый. Он вдруг вздыхает: - Глаза-то подними на меня, красавица, - он язвительно прыснул - Вот то, что ты с ним сделаешь, когда сдохнешь. Не стыдно?       Она знает, она понимает... На белые ладони капают горячие слёзы, а Шинджуро продолжает подбирать иголки, которые изощрённо втыкает ей в сердце, будто это может изменить что-то. Вопрос в том, сколько ещё она сможет выдержать: - На твоём месте всякая девчонка бы так поступила, я не сужу тебя. И даже понимаю, чем ты окрутила этого олуха - мордашка твоя уж как-то напоминает лицо его матери. Отвратительно... Тоже, кстати, умерла чёрт пойми от чего! - Как... - Кейко сглатывает - Как её звали? - Какая уже тебе разница?! - он снисходительно вздыхает - Рука... Ты же понимаешь, что тебе осталось недолго? - Прошу, простите... Я совсем ослепла, потеряв голову, я не понимала, сколько причиню всем боли! Простите, если сможете... - А мне чего тебя прощать?! Я тебя знать не знаю!       И тишина... Шинджуро сидит неподвижно, отвернувшись к стене и будто что-то на ней высматривая. А Кейко снова изгибается в жутком приступе кашля - и правда, недолго ей осталось. Вдруг мужчина вздыхает, нервно потирая небритый подбородок: - Тебе хватило ума сделать всё, чтобы не понести? - Кёджиро не тронул меня... - как странно говорить ему об этом - Я знаю, что не могу уносить с собой ещё одну жизнь. - Ну хоть так. Ты напоминаешь мне побитую собаку, которую Кёджиро притащил в детстве домой. Она издохла через неделю. - Я напоминаю собаку? - она жалобно вперила глаза в потолок - Впрочем, я и правда будто бы пришла в ваш дом умирать. Я знаю, что это дерзость, но... Окажите мне перед смертью одну услугу? - Валяй! - Благословите Кёджиро на его пути. И не пускайте больше ко мне Сенджуро - он слишком привяжется. - Даже перед смертью просишь не о себе? Странная девка, - он направляется к выходу из комнаты, но на мгновенье задерживается в дверном проёме - Но на собаку, все же, не похожа. Скорее на японского соловья...       Он уходит, оставив в воздухе запах пота, сильного перегара и, как ни странно, чувство покоя. Как много она не успела за отмеренный ей срок... Кейко уже не плачет - слезы уместны лишь тогда, когда ещё есть надежда. Поэтому веранда остаётся открытой, пропуская холодный, ночной воздух. Соловей поет звонко и мелодично, не давая быстро проваливаться в сон.       Впервые она так подробно припомнила лицо братишки. Каким он был? Она едва помнит его, хотя так любила! Как странно... И мать - эта сухенькая, вечно уставшая женщина, которая иногда продавала своё тело заезжим в деревню, но никогда соседям. Она делала все, чтобы прокормить детей. А потом этот человек в шляпе на европейский манер... Всё так смутно, но именно сейчас проплывает перед внутренним взором.       Глаза смыкаются, футон прохладный и приятный, а за окном виднеется старая глициния, склонившаяся над темной водой декоративного пруда. Оберег в виде мешочка с лепестками покоится у нее на груди - ей хочется оставить в нем частичку своей нежности. Луны на небе не видно. Должно быть, она тоже питает к Кейко отвращение...       Дыхание становится всё спокойнее, а мысли путаются и сплетаются друг с другом. Нет больше ни тревог, ни надежд. Только благостный сон с ароматом шалфея, который она давеча приняла. Лишь невесомые росинки поблескивают на длинных ресничках. Все забывается. Словно и не случалось с ней жизни.       Веки Кейко беспокойно вздрагивают от шума плеска воды - словно кто-то бросил маленький камешек в озерцо. В тишине ночи этот звук кажется предельно громким. Может, лягушка? И всё-таки Кейко приподымается, и сделать это ей удаётся достаточно легко. Настой шалфея и правда чудодейственный?! Но повернув голову к веранде, девушка подскакивает от радости - это Кёджиро стоит у озерца!       Вернулся... Так скоро! Она забывает о сне и футоне, босиком выбегая через веранду на зелёную траву. И она не кажется ей ни мокрой, ни щекотной. Но это не важно - руки ласково обвивают шею супруга, который принимает её в объятиях. Она жмётся, нежится на его груди. Только лишь глаза у Кёджиро полны печали: - Что-то случилось, аната! О, как я рада тебе... Представляешь, у меня снова появился голос! - Я знаю это, милая, я знаю.       Сказано с великой грустью, а после Кейко кто-то радостно окликнул: "Сестрёнка, иди сюда!". Этот голос... Уже более года она впоминала его, но никак не могла вспомнить! А сейчас не могла поверить... Сато стоял в десяти метрах от неё, рядом с матерью. Оба улыбались, маня её руками за собой, на что она уткнулась носом в ворот мужа: - Кёджиро... Это сон? - Почти сон, любимая. Очень печальный сон с несчастливым концом. Идём с ними?       Она оборачивается на дом, на открытую веранду и сквозь неё видит своё тело, мирно лежащее в свете андонового фонаря. На лице блестит роса и улыбка, и оно уже совсем бледно и остывает. С этим Кейко догадалась: - Значит, ты погиб, аната? - Не стоит тревожиться. Мёртвый или живой - буду рядом. Ну же, улыбнись, родная...       Они берутся за руки, уходя все дальше от дома, навстречу её родным. Это аллея цветущей сливы, которой никогда тут не было, и ведёт она вникуда. Да это уже и неважно. Жизнь - это хаос, а смерть - покой. Ничего особенного, просто очередной этап. Где-то в лесу, где они встретились, однажды снова выпадет снег, в деревне, где её лечили, родятся дети, гейши будут играть на семисене, а в поместье Бабочки будут принимать новых раненых. Но все-таки Кейко казалось, что на месте их встреч теперь вуалью повиснет вечный покой.       Снежные хлопья, совсем не холодные, сыпятся на цветущие сливовые деревья. Дорога любящих медленно уходит в небо, в ночи, когда падал снег.

***

      Шинджуро сжимает бумагу с письмом о смерти сына, с ненавистью глядя на расслабленное лицо невестки. Уже рассвет, и громко плачущий Сенджуро накрывает его черты тонким, белым саваном. Тем же, что и когда-то укрывал его мать... Ночь была необычайно холодная, а эта дура не удосужилась даже закрыть веранду! Шинджуро снилось, что выпал снег. Быть может, это её и добило. И Сенджуро слышит лишь тихий шёпот отца: - Ушли, значит...