*
Он прекрасно помнит начало их знакомства, когда Ви мог ни с того ни с сего пропасть на неопределённое время, а потом так же неожиданно появиться вновь, даже не удостоив его каких-либо объяснений, не потрудившись прокомментировать, по какой причине не заходил в чат, и что значат эти странные цифры. Чонгуку оставалось только мириться с подобным, ведь они были друг другу совершенно посторонними, ничего не обязанными людьми. А сейчас… Сейчас он не хотел мириться. Выходные безлико проползли, приближая его к понедельнику, и сейчас он чувствовал себя преданным, проведя целых три дня без телефонного общества Ви. Нужно отметить — три абсолютно безрадостных, бесцветных дня. Гук даже не заметил, как они прошли. Ему было пусто и тяжело. Слово «одиночество» за это время приобрело для него полностью негативный окрас — на все сто процентов. Родные стены, что всегда помогали спрятаться от внешнего мира, в этот раз не спасали. Чонгуку было плохо в собственном доме, он не мог ничем утешиться или отвлечься — каждая мысль была сконцентрирована на телефоне, на КакаоТоке, на одном конкретном чате. Он обливал лицо ледяной водой у раковины, словно пытаясь разбудить себя от какого-то безумного забытья, и старательно избегал висящего на стене зеркала: каждый взгляд на собственное отражение пробуждал несметную вереницу вопросов… К самому себе. Например: «Чонгук, что всё это значит?» — самый очевидный и именно тот, на который Гук пока не был готов отвечать. Когда-нибудь позже, а сейчас у него не осталось на это сил. Батарейка на нуле. Телефон издевательски трезвонил, сообщая о новых сообщениях или звонках — увы, не от того абонента, которого он ждал в сети. Друзья и коллеги, будто сговорившись, спешили разузнать о самочувствии «больного», наперебой закидывая вопросами. Гук злился, ведь каждый звук, раздающийся из динамика, давал ему надежду на заветное «ltb_19» на экране. Он удалял входящие от не тех отправителей, даже не читая, игнорировал звонки, а вскоре совсем отключил оповещения, оставив звуковой сигнал только на одном важном диалоге. И с того момента его захватила мучительная тишина. И именно в её объятиях он проводил вечер воскресенья, если не принимать во внимание бормотание телевизора, служащее бесполезным фоном. Сидел на полюбившемся месте у кровати, окружённый грязными тарелками, бокалами и пустыми коробками из-под еды. «Нужно встать и прибраться, — говорил себе он. — Нужно привести в порядок квартиру и себя… хотя бы физически». Но думы вырывались из-под контроля, настойчиво стремясь в одном направлении — к телефону. «Пожалуйста, появись, — мысленно умолял. — Прошу, напиши хотя бы слово». К большому сожалению, долгожданного оповещения о сообщении так и не раздалось, но зато раздалось нечто другое: то, чего Гук никак не ожидал, — звонок в дверь. От неожиданности он даже дышать перестал — замер, прислушиваясь. Гостей он совсем не ждал. «Скорее всего, это соседка», — сделал вывод, поднявшись и осторожно крадясь к коридору. По ту сторону слышались голоса — людей явно было несколько, и на бабушку-соседку их голоса не особо смахивали. Звонок повторился, и Чонгук прижался ухом к двери, стараясь разобрать разговор пришедших, как вдруг заметил, что экран сжатого в руке мобильника загорелся, высвечивая входящий вызов. — Хосок-хён? — с подозрением в голосе прочитал он, сведя брови у переносицы, и, поколебавшись во власти смешанных чувств, всё-таки нажал на «ответить». — Алло?.. — Чонгуки, ты дома? Открой дверь! — Что?.. Это ты? Сказать по правде, Гук настолько растерялся, что даже не успел придумать враньё, не смог отболтаться от нежеланного визита, покорно исполняя то, что было велено. Замок издаёт характерный писк, дверь отворяется, и Чонгук растерянно рассматривает пришедших. — Ну, наконец-то! — слышится голос Юнги, что ловко пробирается в квартиру, отодвинув в сторону опешившего хозяина дома. — А мы уже думали, ты тут Богу душу отдал. — Юнги-я, что ты говоришь такое? — сокрушается Хосок, заходя следом. — Рад тебя видеть, Чонгуки. Признаюсь честно, ты заставил нас не на шутку понервничать. Они шуршат пакетами, о чём-то переговариваются между собой, а Гук стоит как неживой, даже не моргая, медленно и со скрежетом внутри черепной коробки осознавая происходящее. Глаза постепенно расширяются по ходу этого процесса, но думать о последствиях и отчаянно отвираться он не в состоянии — будь что будет. — Ну, как ты? — Хосок участливо заглядывает в его потерянное лицо. — Прости, конечно, что завалились вот так, без приглашения, но мы совсем тебя потеряли и разволновались. Не отвечаешь ни на сообщения, ни на звонки. — И на работу не пришёл! — подхватывает Юнги, изумлённо всплёскивая руками. — И это наш Чонгуки, которого даже с температурой невозможно было вытащить с рабочего места. — Если он отравился, не смог бы прийти на работу при всём желании, — поясняет Хосок, с заботой во взгляде осматривая младшего. — Как ты сейчас? Стало лучше? Так и не дождавшись ответа от одеревеневшего младшего, он поворачивается в сторону пакетов, стоящих в коридоре, указав на них пальцем. — Мы там принесли кое-что, но, увы, совсем без понятия, что можно есть и пить при отравлении… Чихё сварила бульон и наказала собственноручно тебя накормить! — улыбается. — Юнги-я, давай-ка, неси всё на кухню, — добавляет, махнув другу. Чонгук не может выдавить из себя и слова, заторможенно наблюдая за Юнги, покорно выполняющим наказ, а после так же медленно и растерянно переведя взгляд обратно на Хосока. Тот уже тараторил о своём, связанном с работой, а у Гука в голове что-то громко тикало, будто обратный отсчёт, и каждый последующий удар издевательски замедлялся, размеренно подводя к главному моменту. Вот-вот: буквально три, два, один — и случится кое-что, о чём потом, скорее всего, придётся жалеть, но Чонгук всё равно не предпринимает ничего, чтобы спасти себя и ситуацию. Да, он годами выстраивал псевдоидеальную репутацию, но сегодня тот самый день и час, когда ему почти всё равно. — Может, в магазин сходить надо или в аптеку? Ты говори, не стесняйся, Чонгуки. Хосок делает несколько бесцельных шагов по комнате, сцепив руки за спиной и продолжая болтовню. Наверняка он чувствует лёгкий шлейф табака, будто пылью осевший на мебели и стенах, наверняка видит разбросанные у кровати коробки из-под еды, но вида, что что-то заметил, пока, к большому удивлению, не подаёт. В квартире Гука словно перевернулся мусоровоз, да и сам он выглядел под стать своему жилищу: трёхдневная щетина, всклокоченные волосы, растянутые домашние вещи, местами заляпанные — не в его правилах представать перед людьми в подобном виде. Словно совершенно голый под пытливыми взглядами, вот только обнажено не тело, а душа. Беззащитная, ранимая, не прикрытая умелой ложью. Но главная проблема была вовсе не в домашнем бардаке или ужасном внешнем виде, и Чонгук чётко осознавал это, когда из кухни раздалось вполне ожидаемое: — Так, стоп, я что-то не понял… — от Юнги. И хозяин дома лишь устало прикрыл веки, словно отрицая свою причастность ко всему происходящему. В проёме кухонной двери появилась фигура озадаченного хёна, крутящего в руке опустошённую бутылку из-под виски. — Я, конечно, не врач, — хмыкает он, прислонившись плечом к косяку. — Но мне кажется, пищевое отравление этим не лечат. Хосок застывает, прекратив хождения, и глядит то на находку Юнги, то на «больного», стоящего на одном месте недвижимой статуей и даже не пытающегося что-то вымолвить в своё оправдание. Наверняка от внимания Юнги не ускользнули и пара бутылок из-под соджу, и упаковка от острых куриных ножек, и пустая коробка из-под пиццы, почётно украшающая центр стола. У Чонгука, и без того морально измученного за эти дни, не было ни одной — даже мизерной — идеи, как из этого всего можно выкрутиться. — Чонгуки… — осторожно выговаривает Хосок после приличной паузы, что потребовалась для того, чтобы мысленно сложить два плюс два. — У тебя что-то серьёзное случилось, да? «На самом деле, да, — про себя отвечает тот. — Кое-что похуже пищевого отравления». Прочистив горло и собрав остатки себя по кусочкам, он всё же подаёт голос: — Ничёго не случилось, хён, — до абсурда неубедительно, но Гук и не старается. — Завтра я уже возвращаюсь на работу, о чём оповестил босса. Мне очень жаль, что вам пришлось волноваться. Простите за это. Хосок только нелепо моргает в ответ, тихо сглотнув, и потерянно скользит взглядом с Юнги на Чонгука, затем на захламлённый интерьер, потом снова на Юнги — и так по кругу. — Что ж… Зря мы, видимо, пришли, — бормочет под нос. — Извини за вторжение. Просто мы думали… — У тебя ничего не случилось, но ты не пришёл на работу? — перебивает друга Юнги, с прищуром глядя на Чонгука. — И зачем, интересно знать, ты сказал Сокджину, что отравился? Гук буравит глазами пол, склонив голову как провинившийся младший брат, получающий выговор, пока Юнги, нахмурившись, ждёт объяснений. К счастью, Хосок быстро приходит на помощь обвиняемому. — Юнги-я, ну ты что? Вчера родился? — с укором произносит он. — В жизни бывают такие обстоятельства, о которых не расскажешь боссу. Будто ты сам так никогда не делал! — Я-то, может, и делал, но вот Гуки… — Всё когда-то бывает в первый раз! — Хорошо, боссу об этом нельзя было рассказать, но друзьям?.. Чонгук не поднимает головы, слегка краснея, пока парни спорят. Честно, ему меньше всего на свете хотелось, чтобы вся эта ситуация повернулась подобным образом. Но теперь он знает, что быть обличённым во лжи, даже в такой, на первый взгляд, безобидной, — просто отвратительно. Гуку это совсем не нравится. С его идеальной репутацией подобное происшествие никак не сочетается. — В общем, давай пошевеливайся, Юнги-я. Мы явно зря сюда припёрлись. Чонгуку точно сейчас не до визитов. — Хосок похлопывает друга по спине, подталкивая к выходу. — Увидимся завтра, Гуки. Ещё раз извини… — Это я должен просить прощения, — вяло отзывается младший, теребя пальцами край своей футболки. — Мне действительно очень стыдно, что заставил вас переживать понапрасну. — Ты бульончик-то всё равно выпей! От похмелья самое то! — выдаёт Юнги, хохотнув, после чего оказывается вытолкнутым за дверь. Хосок спешит проститься, быстро обувшись и подгоняя друга сзади. — До завтра! — неловко улыбается напоследок, тут же захлопнув дверь. — До завтра, — выдыхает Чонгук, снова оставшись в компании унылой тишины. Его уже никто не слышит — голоса и шаги в подъезде постепенно удаляются, вскоре сходя на нет, а Гук так и стоит в коридоре, вперившись взглядом в стену, словно стараясь прожечь в ней дыру. Ему нужно о многом подумать: что делать, как дальше жить, как вести себя, что говорить окружающим. А пока всю голову без остатка занимает только один вопрос — всё тот же. «Что всё это значит, Чонгук?»*
Было тяжело выходить из этого жуткого состояния — Гук буквально за уши себя вытаскивал, руководствуясь одним-единственным жестоким словом «надо». Надо прибраться в квартире, надо вынести мусор, надо привести себя в человеческий вид, принять душ, побриться, надеть чистую, отглаженную одежду… И ещё десятки прочих «надо», исполняемых на автомате. Он вошёл в офис ровно за минуту до начала рабочего дня, понадеявшись на то, что все коллеги уже приступят к делам, и ему, возможно, удастся избежать повышенного внимания к своей персоне — и хотя бы немного оттянуть момент расспросов. Он проскользнул к своему месту бесшумной серой тенью, однако от пытливого взгляда Юнги, сидящего за столом поблизости, уклониться никак не вышло — пришлось коротко кивнуть в знак приветствия и глупо улыбнуться, тут же спрятавшись за перегородкой, не дождавшись ответа. Предстояло объясниться с друзьями в самое ближайшее время, а Чонгук до сих пор не придумал, что им скажет. Ноутбук загружал рабочую программу, а его пользователь тем временем грузился своими думами, нахмурившись и бездумно уткнувшись в экран остекленевшими глазами. К счастью, пока до него действительно никому не было дела, поэтому можно было немного расслабиться, обмякнув на стуле и тяжело вздохнув. Гук уже понял, что стены родного дома в этот раз не способны ему помочь: от трёхдневного сидения взаперти не особо полегчало, и каждую минуту из этих трёх дней он держал в руке телефон. Он не мог думать ни о чём другом. Поэтому оставалась надежда лишь на работу: хоть Чонгук и притащил себя сюда силком, хоть ему и плохо буквально физически от нахождения в офисе, и пусть он совершенно не желает общения ни с кем — тем не менее, занимаясь делами, с головой погружаясь в умственную деятельность, он имел шанс немного отвлечься от своей проблемы. И он честно пытался отвлечься. Разбирал завалы на почте, доделывал то, что должен был сделать ещё в пятницу, и периодически подсчёты и таблицы действительно увлекали, забирая на себя всё внимание, но, стоило лишь дать слабину — и он снова летел в бездну тяготящих мыслей, выпадая из реальности на десяток-другой минут. Войти в привычное русло было пока сложно — иногда случалось такое, что он совершенно терялся во времени и пространстве. Ему то казалось, что он был на работе буквально вчера, а через секунду складывалось ощущение, что, наоборот, отсутствовал очень долго. Чонгук резко вспомнил о том, какой сегодня день недели, только ближе к обеду. Точнее, ему невольно пришлось об этом задуматься в тот момент, когда на его стол приземлилась привычная полупрозрачная папка, до отказа напичканная бумагами. Получается, сегодня понедельник. Не желая светить своим несвежим припухшим лицом, Гук лишь мельком покосился на документы, не поднимая головы. — Доброе утро! — промолвил он, пытаясь звучать как можно более непринуждённо — как обычно, хотя даже на эти пару слов не было ни сил, ни желания. — Доброе, — внезапно раздаётся в ответ, и у Чонгука воздух встаёт поперёк горла от такой неожиданности. Он резко поднимает голову на подошедшего и… конкретно теряется, увидев перед собой сложившего на груди руки Сокджина. — С-сонбэним? — выговаривает удивлённо, приоткрыв рот. — Это вы?.. А… где Тэхён? — Тэхён приболел. На этой неделе его, скорее всего, не будет, — разъясняет босс, вытянув уголок рта в добродушной ухмылке. — Не доверяешь мне проверку договоров? — Да что вы, — мямлит Гук, смутившись и отведя взгляд. — Просто не ожидал… — Как твоё здоровье? — Вполне сносно. Ещё раз спасибо вам за понимание, и извините… — Да хватит уже извиняться, с кем не бывает, — улыбается Сокджин, дружелюбно похлопав своего сотрудника по плечу, после чего указывает на принесённую папку. — Просмотри эти договоры, а новые занесёшь ближе к вечеру. Сейчас мне нужно ненадолго отъехать. — Конечно, как скажете. Босс удаляется, оставив Чонгука наедине с документами и глубокой озадаченностью, и тот без особой цели открывает папку, пролистав пару файлов. Хоть Сокджин наверняка прекрасно разбирается во всех тонкостях своей профессии получше любого из них, было всё равно крайне непривычно получать от него эту стопку: за долгие месяцы их совместной работы в компании Тэхён ни разу не отсутствовал, всегда принося документы в положенный день и час. Гук искренне надеется, что с ним не случилось ничего серьёзного, и вскоре коллега сможет вернуться к работе. А взгляд опять цепляется за лежащий на столе мобильный… Почему-то так хочется проверить оповещения, несмотря на то, что звуковой сигнал до сих пор установлен лишь на одном чате, и если бы в этот самый чат пришло сообщение — Чонгук бы точно услышал. Рука сама тянется, игнорируя здравый смысл и настройки телефона. Буквально силой остановив порыв и помотав головой в попытках вытряхнуть из неё всё ненужное, Гук пододвигает стул ближе и склоняется над столом с разложенными договорами, стараясь забыться, утонув в напечатанных на белоснежной бумаге строчках.*
Седьмой день без общества Ви ощущался седьмой по счёту вечностью. Приступы истерического страха и отчаяния постепенно выветривались, оставляя после себя только пустошь тоски и большую вмятину посередине груди, словно оттуда вырвали внушительную часть. Чонгук знал, осознавал трезвым умом, что не умрёт без Ви и в любом случае будет проживать свои серые будни — как было всегда раньше, но проблема в том, что каждой клеточкой тела, каждой частичкой своего естества Гук искренне не хотел проживать эти самые будни подобным образом. Он уже разучился жить так, как это было до их знакомства, и снова привыкать к одинокому безрадостному существованию не было и мизерного желания. Чонгук прикипел к Ви. Ему на клеточном уровне были необходимы его сообщения, подобно тому, как кислород и вода необходимы людям для поддержания жизни. Ви стал первым и единственным, от кого Гук ни в какую не хотел отказываться. Да, он ходил на работу, как и всегда до этого, общался с людьми, стараясь вести себя по максимуму естественно; так же пил холодный кофе по утрам, а в обеденные перерывы посещал близлежащие заведения с вкусной едой и шумными посетителями. Казалось бы, всё было по-прежнему, однако те изменения, что засели в нём глубоко и прочно, можно было заметить невооружённым взглядом. К счастью, никто не приставал к Чонгуку с расспросами, и он был очень рад этому, ведь покой и отсутствие чрезмерного внимания со стороны окружающих являлись именно тем, чего он желал больше всего на свете, приходя каждое утро на работу. «Зачем я был таким настойчивым? — размышлял ежедневно, крутя между пальцами шариковую ручку и бесцельно щёлкая ею об стол. — Ведь у Ви наверняка были серьёзные причины для отказа, иначе почему бы он так отреагировал?» Он тысячи раз старался поставить себя на его место, попытаться понять и осознать, что все люди разные: если для Гука встреча двух знакомых, хорошо общающихся в интернете — это что-то совершенно естественное и само собой разумеющееся, то у Ви на этот счёт могут быть совсем иные взгляды. Да, Чонгук не подумал об этом и явно переборщил с навязчивостью. Его грызли изнутри сожаление и непроглядная грусть от осознания полнейшей неспособности что-либо изменить. Как бы там ни было, если Ви потерял всякое желание продолжать общение, Гук здесь абсолютно бессилен. Даже если он придёт к нему домой и постучится в дверь, это не изменит того факта, что Ви больше не хочет его знать. Как говорится, насильно мил не будешь, поэтому то единственное, что остаётся Чонгуку, — ждать и надеяться, что ещё не всё потеряно окончательно. Смотреть на безжизненный дисплей телефона снова и снова, писать своё желание в блокноте десятки раз по кругу и мысленно умолять долгожданного собеседника посетить чат. На этом его возможности, к сожалению, заканчивались. «Сначала признался, что гей, а потом слишком напористо напрашивался в гости… — хмыкал, качая головой, словно поражаясь собственной глупости. — Наверное, любой человек в такой ситуации почувствовал бы себя некомфортно, окажись он на месте Ви». В тот день Хосок безмолвно наблюдал за ним, присев на соседний стол, — пристально и с любопытством, склонив голову чуть набок. Чонгук не обращал на его присутствие никакого внимания, подперев щёку кулаком и продолжая терзать свою ручку. — Чонгуки, так что насчёт таблицы? — вздохнув, всё же заговаривает Хосок, заставив младшего резко дёрнуться, обронив ручку на пол. — Я ведь уже два раза тебе напоминал, а письма на моей почте так и нет. — Прости, хён. Я закрутился и снова про неё забыл. — «Закрутился» это, видимо, в его понятии равно сидеть недвижимым истуканом, смотря прямо сквозь рабочий ноутбук и моргая раз в минуту. — Сейчас же всё сделаю и отправлю… — Да бог с ней, завтра сделаешь. — Хосок поджимает губы, глянув на наручные часы. — До конца рабочего дня осталось двадцать минут… Знаешь что, не убегай сразу, а дождись меня у выхода. — Но… Зачем, хён? — Просто дождись, — наказывает тот и, закрепив сказанное добродушной полуулыбкой, уходит прочь, направляясь в свой отдел. Чонгук вопросительно таращится ему вслед, но вопросы так и остаются без ответа.*
— Почему мы не позвали Юнги? Чонгук подозрительно щурился, не сводя глаз с лица сидящего напротив хёна. Тот лишь невозмутимо обтирал руки тёплым влажным полотенцем, принесённым официантом, избегая пронзительного взгляда. — Разве мы не можем сходить куда-то без него? — отзывается с мягкой ухмылкой. — Просто я подумал, что ты будешь стесняться разговаривать при нём. Ведь он любитель вставить резкое словцо… Однако не думай, что Юнги плохо относится к тебе. Он, как и я, желает тебе только всего наилучшего. — Постой, разговаривать?.. О чём? — О тебе, Чонгуки. Гуку разговор уже заранее не нравится, хотя он ещё даже не начался. Ему и идея идти в эту самгёпсальню тоже не пришлась по душе, но Хосок буквально утащил его силой, сообщив, что «они идут есть мясо и пить пиво, а возражения совершенно не принимаются». Чонгук покорно последовал за другом и даже уселся за стол выбранного заведения, но идея просто сбежать самым бессовестным образом всё ещё точила камень его самообладания. — Прости, хён, но мне не хотелось бы говорить обо мне, — сообщает серьёзным тоном, сведя брови и демонстрируя тем самым, что нисколько не шутит. — И вообще ни о чём говорить не хотелось бы. Я не в том настроении, уж прости. — Я не принуждаю тебя к разговору, — отвечает Хосок, безобидно пожав плечами. — Прошу хотя бы выслушать меня. Можешь ничего не отвечать. Сказать по правде, слушать Гуку тоже не хотелось. Единственным осязаемым желанием сейчас было уйти отсюда: побродить по улицам или поехать домой — да что угодно, лишь бы не сидеть за одним столом с чрезмерно серьёзно настроенным хёном. Им подносят напитки: Чонгук, нахмурившись, наблюдает за действиями официанта, а после — за лицом улыбающегося и рассыпающегося в благодарностях Хосока. — Не осушишь бокальчик за компанию с хёном? — произносит тот, кивая на запотевший от холода высокий стакан с янтарной жидкостью. Младший подвисает, рассматривая танцующие пузырьки, словно тщательно раздумывая над ответом, но вскоре всё-таки сдаётся, обречённо выдохнув. — Не планировал пить, хён. Но за компанию… — Бокальчик-другой пива — ты называешь это «пить»? — усмехается Хосок. Стаканы громко звенят, столкнувшись в воздухе, и он осушает залпом половину, пока Гук лишь делает пару неуверенных глотков. — Меня ждёт Чихё. Ни о какой пьянке не может быть и речи — мы просто быстро поедим и разойдёмся по своим делам. «Обнадёживает», — проносится в голове младшего, но беспокойство, вызванное грядущей беседой, всё же давит изнутри, не позволяя хотя бы немного расслабиться. Чонгук искренне надеется, что на него не посыплются провокационные вопросы, вынуждающие на ходу генерировать очередную ложь. Если честно, он не ощущает в себе сил что-то сейчас придумывать, извиваться и выкручиваться. А взгляд Хосока напротив, как назло, невероятно пронзительный — Гук чувствует себя беззащитным под таким интенсивным напором. Их столик стоит в углу у окна: здесь спокойно, достаточно тихо, и нет лишних ушей — вроде бы всё располагает к разговору. Но Хосок не торопится: попивает своё пиво, пару минут просто разглядывая до предела зажатого и без всяких оснований взвинченного собеседника. — Сложно не обратить внимание на то, что с тобой в последнее время творятся странные вещи, — не спеша начинает он, параллельно разжигая встроенный в стол круглый гриль, регулируя температуру крутящимися переключателями. — Да и вообще, уже больше месяца прошло с тех пор, как мы стали замечать в тебе изменения. Конечно, у людей в жизни всякое случается, и не всегда эти события приятны и радостны, но твоё состояние в последние дни вызывает у нас, как у твоих друзей, истинное беспокойство. Ты изменился — стал каким-то депрессивным; видно, что беседы, которые ты пытаешься поддержать, тебя не интересуют, что работа тоже перестала увлекать, что улыбки, которые ты натягиваешь на лицо, насквозь пропитаны какой-то призрачной грустью… — Хён, я… — Дослушай, пожалуйста, Чонгуки. Не подумай: я вовсе не пытаюсь влезть в твоё частное пространство и совсем не обижаюсь, что ты не делишься со мной или Юнги своими проблемами или переживаниями. Я не прошу выложить мне всё, ничего не требую. Единственная цель моего разговора — донести до тебя главное: просто помни, Чонгуки, что ты всегда можешь положиться на нас. Ты можешь поделиться чем угодно, мы всегда готовы поддержать тебя, помочь чем-то или хотя бы просто выслушать. Не нужно стесняться, мы тоже люди, и у нас также случается всякое. Друзья для того и созданы, чтобы подставить плечо в любой беде. Голос у Хосока уверенный и настойчивый, но при этом очень мягкий и дружелюбный — казалось бы, не о чем переживать, ведь все сказанные им слова звучат очень искренне и явно не несут какого-то дурного смысла. Однако Чонгука даже пот прошибает — настолько ему неловко и некомфортно от услышанного. Настолько непривычно получать подобные высказывания в свой адрес. Хочется буквально подскочить на месте, гонимому обилием эмоций: спорить, бить себя в грудь, уверяя собеседника, что они всё неправильно поняли, что Чонгук — человек без проблем, что его жизнь слажена и идёт по идеальному сценарию, что ему не требуется никакая помощь и поддержка, ведь у него всегда всё схвачено и под контролем. Даже кулаки сжимаются в решительности, но Гук остужает свой пыл, растерявшись и не находя нужных слов для убеждения. Возможно, просто ни к чему выделываться, выпрыгивая из штанов, перед другом, что видит тебя насквозь, и Чонгук это прекрасно осознаёт. — Спасибо за заботу, хён, — это всё, что получается промямлить, нервно облизывая губы и пряча взгляд. — Я правда тронут. Но не стоит переживать обо мне, всё нормально. Ничего особенного не произошло. — Хорошо, я услышал тебя, Гуки. Я и не собирался настаивать. Хосок понимающе улыбается, протянув руку через стол и хлопнув друга по плечу. Он действительно сразу же закрывает эту тему, быстро и незаметно перейдя к рассказу о ремонте, который они с Чихё на днях затеяли. Хён как всегда добродушен и невероятно болтлив, его рассказ лёгок и ненавязчив, но Гук так и не может успокоить внутреннюю дрожь и окончательно отпустить напряжение. Вскоре подают мясо: Хосок берёт на себя ответственность за его приготовление, умело раскладывая тонкие полоски на раскалённой поверхности, одновременно рассказывая о том, чем отличаются флизелиновые обои от виниловых. Младшего, если честно, не особо интересует тема ремонта, но это лучше, чем обсуждать его, Чонгука, странное поведение и копаться в его же проблемах. В принципе, остаток встречи проходит весьма непринуждённо: рот Хосока закрывается только в моменты, когда нужно что-то прожевать, а всё остальное время болтает без умолка. Чонгук же старается поддакивать, хотя смотреть хёну в глаза по-прежнему не решается и краснеет на затянувшихся паузах, боясь, что тема вдруг свернёт в нежелательную сторону. А Хосоковы слова снова и снова звенят эхом в барабанных перепонках, заставляя окунуться в невольные раздумья, и, пока его собеседник продолжает трещать как заведённый, параллельно уплетая мясо с рисом и закусками, Гук тайком разглядывает его улыбчивое лицо и фантазирует о том прекрасном мире, в котором он смог бы рассказывать друзьям обо всём, что гложет, тянет под рёбрами и не даёт спокойно спать. Рассказал бы, выложил всё без утайки, не стесняясь аморальности своих проблем, не стыдясь не особо высокого уровня своей реальной жизни. Это было бы здорово, но Чонгук вряд ли когда-нибудь наберётся смелости признаться, что нагло лгал им в течение долгих лет. Вероятно, столь подлый и бессовестный человек просто не заслуживает таких хороших друзей. Мясо, щедро наложенное в тарелку заботливым хёном едва проталкивается в горло: аппетит у Гука в этот вечер абсолютно нулевой, несмотря на то, что Хосок — настоящий профи в приготовлении самгёпсаля. Пиво тоже сегодня не шло — в Чонгуковом стакане ещё оставалась половина, в то время как его хён уже успел осушить практически до дна второй по счёту. Хосок не настаивал, видя, что младший не особо настроен на трапезу, — лишь сам наелся и напился до отвала, удовлетворённо раздувая щёки и поглаживая округлившийся живот. — Что ж, Чонгуки, спасибо за компанию. Прости, что вот так неожиданно выдернул тебя и затащил сюда. — Он опрокидывает свой стакан, допивая последний глоток, и кивает младшему, указывая в сторону выхода. — Пора идти, а то Чихё начнёт названивать с минуты на минуту с вопросами, почему так долго. — Закатывает глаза, видимо, представляя этот момент, и устало вздыхает. — Ох, эти женщины. Тебя это тоже скоро ждёт, Чонгуки. Все мы там будем! Он посмеивается, выбираясь из-за стола, а Гук лишь хлопает глазами в ответ, не произнося ни звука. Развивать эту тему тоже совсем не хотелось. Расплатившись и покинув заведение, они неторопливо шагали вниз по улице — мимо горящих витрин мини-маркетов и десятков дверей кофеен, щиктанов или баров, приглашающих усталых прохожих немного расслабиться после трудного дня. Темы для разговоров, судя по всему, иссякли, потому что Хосок шёл молча, устремив задумчивый взгляд далеко вперёд и засунув руки в карманы пальто. Чонгук изредка косился на него: внутри что-то зудело и беспокойно покалывало, но он никак не мог определить природу этих странных симптомов. Вскоре они свернули к проезжей части — до остановки оставалось буквально метров двадцать, и парни остановились поодаль от неё, чтобы попрощаться. Хосок планировал прыгнуть в нужный автобус, а Чонгук ещё не определился, куда ему хотелось бы отправиться в этот момент, поэтому пока просто провожал своего хёна. — Хорошего вечера и доброй ночи, — произносит тот, привычно потрепав Гука по волосам, и уже было собирается развернуться и уйти, но замечает странный пронзительный взгляд младшего, и от увиденного невольно притормаживает. Чонгук таращится так, словно вместо Хосока перед ним — восьмое чудо света, а губы его подрагивают в нерешимости, как будто он хочет что-то сказать, но никак не может набраться смелости. — Что-то случилось, Гуки? — Могу я спросить кое-что, хён? — откликается тот, не зная, куда деть свои руки, от волнения теребящие замок куртки. — Спрашивай, конечно. — Хосок поворачивается к нему, встав напротив, и, кивнув, приподнимает краешек губ, готовый слушать. Чонгук понятия не имеет, что происходит. Он знать не знает того человека, который его собственным ртом и его же хорошо знакомым голосом произносит: — Как бы вы, например, отреагировали, если бы я сказал… что не хочу жениться на Наён? Безумие, не иначе. Гук явно не отдаёт себе отчёта в том, что говорит и делает, и Хосок, очевидно шокированный услышанным, только выразительно моргает, приподняв брови и приоткрыв рот. Дар речи возвращается к нему лишь спустя десяток секунд. — Ох, даже так? Что ж… — Он растерянно почёсывает затылок. — Конечно, это было бы огромной неожиданностью для всех. Несмотря на то, что мы не успели познакомиться с Наён, эта девушка заочно полюбилась нам, ведь ты всегда рассказывал о ней только хорошее. Это будет грустно, что она так и не станет частью нашей компании, но… — Хосок делает паузу, внимательно смотря на младшего, что как одержимый продолжает буравить его взглядом. — Это ведь твоя жизнь, Гуки. Это ведь тебе жить с Наён, а не нам, а значит, и решение принимать только тебе. Не стоит в таких вопросах оглядываться на других и бояться осуждения со стороны. В любом случае, мы твои друзья, и именно твоё счастье для нас на первом месте. Мы поддержим любой твой выбор. Поверь, я могу говорить за всех — и Юнги, и девочки думают точно так же. Чонгук наконец находит силы отвернуться: красное лицо, взмокшие ладони, шум в ушах — он словно поверить не может в то, что только что провернул. Это было так страшно и волнительно, но от ответа хёна на душе изрядно потеплело, а буря стихла: Гук в очередной раз убедился в том, что его друзья — лучшие на свете. И пусть у него по-прежнему не хватает духа признаться во лжи, внутри растекается заметное чувство облегчения: не надо больше выдумывать и изображать из себя счастливого жениха — от одной только мысли, что пришлось бы снова это делать, становится тошно. — Я не буду расспрашивать, почему ты вдруг передумал, но не забывай, Гуки: я всегда готов выслушать, если вдруг тебе захочется рассказать, — добавляет Хосок, сжав его плечо пальцами и заглянув в лицо. Гук согласно кивает. — Выглядишь не очень. Может, вызвать тебе такси? — Не нужно, хён. Я, пожалуй, прогуляюсь немного, а потом сяду на метро. — Что ж, это мой автобус! — Хосок указывает в сторону остановки и, спеша проститься, направляется к ней быстрым шагом. — До завтра, Гуки! — выкрикивает на бегу, оглянувшись. — До завтра, хён! — отзывается тот, благодарно улыбнувшись, и добавляет едва слышно, одними губами: — Спасибо за то, что ты мой друг.*
В центре шумного мегаполиса не так просто найти тихое, безлюдное место для уединения с самим собой, ведь здесь даже в подворотнях кипит жизнь двадцать четыре на семь, но Чонгуку нестерпимо хотелось побыть одному, без лишних глаз поблизости, без шума голосов или автомобилей. Он бездумно шагал в неизвестном направлении в поиске хотя бы мало-мальски спокойного угла, где можно присесть и подумать о своём, ведь у него за сегодняшний день накопилось так много того, о чём хотелось бы подумать. Желания идти домой совсем не было, даже несмотря на то, что температура воздуха на улице к вечеру явно опустилась до минусовой. Вдоль линии метро простирался сосновый парк, где было относительно безлюдно, и Гук присел на тяжёлую скамью-качели, на которой по обыкновению любили коротать часы пенсионеры, слушая музыку на радиоприёмнике, наслаждаясь свежим воздухом и приятной беседой. Но в такую погоду и время суток парк пустовал, поэтому Чонгук с нескрываемым удовольствием прикрыл глаза, раскачиваясь на скамье и погружаясь в умиротворяющий покой. После разговора с Хосоком стало ощутимо легче. Да, пусть у Гука вряд ли когда-нибудь хватит духу признаться друзьям во всём — по крайней мере сейчас он точно к такому не готов — но, тем не менее, есть надежда на то, что не придётся и дальше продолжать этот фарс. Чонгук больше не хочет и не может притворяться. Он не в состоянии вновь придумывать истории и трястись от вечного страха, что кто-то заподозрит его во лжи. В том устоявшемся укладе, которому он привык следовать, а главное — прямо в Чонгуковой голове — произошли колоссальные изменения, и случилось это даже незаметно для него самого. Раньше он думал, что нет ничего важнее того лица, что он создавал себе годами и трепетно оберегал: лица ненастоящего человека, которым Гуку очень хотелось казаться. Сейчас же чужое мнение перестало нести для него первостепенную важность, и не осталось ни сил, ни желания играть вымышленную роль. Раньше Чонгук находил в работе спасение от любой невзгоды, а какую-либо личную драму мог пережить буквально за день-два, предпочитая не затягивать со страданиями. Сейчас же он открыл для себя, что в жизни могут случиться такие драмы, от которых не спасает ни время, ни активный труд, ни любимые стены дома, что всегда выступали убежищем от всех внешних раздражителей. Все правила, которым он беспрекословно следовал, считая их абсолютными аксиомами, вмиг превратились в призрачные теоремы. И даже если Ви больше никогда не вернётся в его жизнь, Чонгук уже не сможет быть прежним. Кожи касается что-то колючее и холодное, заставляя приоткрыть глаза: несколько белых снежинок кружится в воздухе прямо перед носом, тут же оседая на пуховике — вот уж чего никто не ожидал, так это резкого похолодания и снега в конце февраля. Гук сильнее кутается в куртку — холодно. Тонкие ботинки, офисные брюки, привычное отсутствие шарфа и шапки совсем не располагали к сидению в парке зимним вечером. Но, к сожалению, у него больше нет того человека, который предупредит о минусовой температуре и строго накажет одеваться теплее. Чонгук так сильно скучает. Никогда и ни по кому ещё Гук так мучительно не тосковал, как по таинственному анониму из Японии, пишущему самые странные вещи на свете, постоянно игнорирующему важнейшие для Гука вопросы и, несмотря на это, крепко-накрепко подсадившему его на свои сообщения. Подсадившему на себя, как на наркотик. Почему-то захотелось открыть поисковик, вбив в строку поиска «Токио», и полистать страницы бесцельно, словно это хоть на шаг приблизит Чонгука к тому, кого ему так сильно не хватает. Согласно прогнозам погоды, сегодня в Токио тоже холодно и осадки. Интересно, чем он занят этим серым промозглым вечером? Парень жмурится, выдохнув большое облачко пара и прислонившись лбом к металлической боковине сиденья. Телефон в кармане издаёт сигнал, сообщая о новом сообщении в КакаоТоке, и Чонгук с грустью улыбается, задумавшись о том, что рядом с ним по сей день остаются люди, искренне беспокоящиеся за него и придающие его скромной персоне слишком высокое значение, хотя он, как ему кажется, этого совсем не заслуживает. Наверное, Гуку стоило бы больше ценить и уважать тех, кому всё ещё есть до него дело. Следом раздаётся второй сигнал и… Он стремительно распахивает глаза, затормозив ногой о землю, вынуждая тем самым качели остановиться… как и сердце. Ведь в памяти всплывает тот важный факт, что звуковые оповещения по-прежнему остались включёнными только на одном чате. Том самом чате. И если это какая-то ошибка или галлюцинация, Чонгук не сможет этого пережить. Такими вещами просто нельзя шутить, это слишком жестоко. Дышать становится настолько тяжело, словно концентрация кислорода в воздухе резко сократилась в три раза: он вдыхал рвано и крайне взволнованно, а выдыхал — с шумом, хрипло. Было страшно посмотреть на экран и не увидеть там того имени, от мыслей о котором, собственно, и сбивалось дыхание. Неужели это он? По ощущениям, с момента последнего сообщения прошла целая бесконечность лет. ltb_19: тебе нравится зима, Чонгук? Сердце, словно очнувшись от забытья, разгоняет кровь с каждой секундой быстрее и интенсивнее, трепетно стуча о рёбра изнутри. Чонгук не знает, что он чувствует, но это определённо что-то яркое, лишающее рассудка и самообладания. Миллионы оттенков разных эмоций смешались, пульсируя и взрываясь внутри разноцветной каруселью, и хочется написать в ответ тысячу слов, а следом — ещё тысячу, и даже этого не хватит, чтобы описать то, до какой степени Гук счастлив получить от него несколько строк. ltb_19: иногда мне кажется, что февраль никогда не закончится Хочется рассказать, как сильно он скучал, как коротал дни и ночи в глубокой тоске, как потерял всякий стимул просыпаться по утрам и подниматься с кровати, как испепелял глазами телефон, моля только об одном имени в оповещениях, как курил беспрерывно, смотря на мрачное небо, как потерял себя совершенно и безвозвратно, словно, исчезнув, Ви прихватил с собой его душу — целиком, не оставив даже малой части. И безумно хочется поделиться тем многообразием, что рвёт изнутри сейчас, заставляя пальцы дрожать бесконтрольно, не попадая на нужные буквы клавиатуры. Всё это не описать в текстовом сообщении, не выразить набором знаков, не рассказать даже словами… Это можно лишь почувствовать, наверное, и Чонгук чувствует в полной мере, вцепившись в телефон как в самое драгоценное, что есть в этом мире. Нужно время для того, чтобы осознать: всё происходящее действительно реальность, а не сон. ltb_19: Чонгук ltb_19: у тебя когда-нибудь бывало такое? ltb_19: когда ты растерян, напуган, совершенно разбит, и нет на свете ни одного лекарства, которое способно тебе помочь — ни время, ни алкоголь, ни специалисты, ни множество занятий, которыми ты пытаешься отвлечься. всё это выглядит до смешного бесполезно на фоне того масштаба бедствия, что вырисовывается внутри ltb_19: но тут тебе вдруг кажется, что ты можешь найти исцеление в обычном человеке ltb_19: в простом разговоре с кем-то Слова расплываются перед глазами, превращаясь в одно неясное месиво из букв, а уловить суть практически невозможно: Гук до сих пор борется с бушующим вулканом противоречивых эмоций внутри, а Ви, судя по всему, пытается донести до него какие-то важные мысли. Он щурится, нахмурив брови и перечитывает ещё раз, и ещё, и ещё. jungkook002: ты хочешь чем-то поделиться? Не без труда печатает, ведь подушечки пальцев совершенно одеревенели, и неясно — от трепещущего волнения или от пронизывающего насквозь холода. Чонгуку плевать на минусовую температуру, на непрекращающийся снег, на негнущиеся кисти рук — он подумает обо всём этом потом. Сейчас важно только одно: если Ви действительно растерян, напуган и разбит — Чонгук больше всего на свете желает стать тем самым человеком, что принесёт ему исцеление. Что бы ни случилось, о чём бы он ни попросил. ltb_19: на самом деле, не хочу ltb_19: но всё же почему-то я здесь jungkook002: помнишь, что ты говорил мне? jungkook002: «ты можешь рассказывать мне всё, что хочешь» jungkook002: даже если я ничем не смогу помочь jungkook002: то хотя бы просто выслушаю Ви долго не отвечает, словно набираясь решимости для продолжения разговора. Гуку до дрожи страшно снова показаться слишком навязчивым, поэтому он просто терпеливо ждёт, пытаясь горячим дыханием отогреть ладони. ltb_19: я не уверен, Чонгук ltb_19: ещё никогда раньше у меня не возникало мысли искать исцеление в человеке ltb_19: возможно, это не лучшая идея Чонгук хмурит брови: он словно чувствует нервность собеседника, словно видит в чате его нерешительность, промедление — в постоянно мигающем «печатает», в сумбурности сообщений. По венам невольно растекается тревожность, но Гук не находит слов для ответа, всё ещё боясь написать что-то не то. Хорошо, что Ви продолжает сам. ltb_19: знаешь, в детстве — точнее, в его счастливой половине — я очень любил зимнее время года. я обожал рождественские фестивали, катки, выставки из ледяных скульптур, я просто души не чаял в снеге и морозной погоде. помню, как с родителями ловил форель в проруби, это было так весело. наверное, в то время — рядом с ними — всё было в радость. я был невероятно привязан к родителям ltb_19: особенно к маме Ви никогда не рассказывал ничего о родителях, и Чонгук понятия не имеет, почему он вдруг решил поговорить об этом именно сейчас, написав после долгого молчания. Слово «был», употреблённое в прошедшем времени, отчего-то режет глаза, а чувство внутренней тревоги разрастается, постепенно заполняя клетку за клеткой, как патогенный вирус. Чонгук понимает, что точно не дождётся никаких объяснений по поводу произошедшего между ними, что Ви будет писать как ни в чём не бывало, словно так и должно быть. Но Чонгуку всё равно. Ему не нужны комментарии, оправдания и ответы на все былые вопросы, по обыкновению умело проигнорированные. Это не несёт больше и малейшей ценности. Всё, что важно: Ви здесь, рядом, и пусть не физически, но Гук остро ощущает его присутствие где-то в районе груди — прямо под рубашкой и распахнутым пуховиком. И Ви, кажется, не в порядке. Это единственное, что имеет сейчас существенное значение. ltb_19: помню, зимой мы часто катались на санях с конной упряжкой, и я боялся вывалиться на резких скоростных поворотах. я громко взвизгивал, а мама улыбалась и крепко прижимала меня к себе. до сих пор помню эти моменты и её доброе, румяное от мороза лицо ltb_19: ты когда-нибудь был привязан к кому-то настолько? словно миллионы невидимых нитей соединяют двух людей в одно целое, и ничто в мире не способно разорвать их связь? ltb_19: именно так я был привязан к ней ltb_19: и я был абсолютно счастливым ребёнком Чонгук совсем не шевелится, неморгающим взглядом скользя по приходящим строкам. Между ними сквозит боль, несмотря на тёплые воспоминания, о которых эти самые строки повествуют. Хочется спросить, что же случилось с тем счастливым ребёнком? Почему Ви перестал любить зиму, о чём неоднократно упоминал в их разговорах? Что стало с его мамой, к которой он был так привязан? Внутри что-то шептало о том, что ответы на все эти вопросы Гуку вряд ли понравятся. Отчего-то вдоль спины проползла волна холодящего страхом предвкушения. ltb_19: пока один февральский день не разломил мою жизнь на две половины ltb_19: такой же холодный и снежный ltb_19: как сегодня Ви замолкает, видимо, подолгу обдумывая каждое слово. Чонгук смиренно ждёт, хотя от волнения сердце заходится, и кровь пульсирует в висках. Он представляет, насколько тяжело глубоко скрытному человеку обнажать перед кем-то душу — знает не понаслышке, ведь и сам через подобное проходил. ltb_19: Чонгук, прости за эти сообщения jungkook002: даже не думай извиняться jungkook002: если тебе больно, ты можешь поделиться своей болью со мной jungkook002: я буду рад забрать её часть, лишь бы тебе стало немного легче jungkook002: знай, что можешь рассчитывать на меня Примерно минута на принятие, очевидно, очень важного для Ви решения. Гук совсем перестаёт дышать, не спуская глаз с дисплея. ltb_19: в тот самый вечер мы с мамой возвращались из гостей на такси. было довольно поздно, когда мы проезжали окраины города, уже практически добравшись до дома, но машина неожиданно наехала на что-то острое, проколов колесо ltb_19: водитель предложил дождаться другой, но мама отказала, решив, что мы без проблем сможем дойти пешком. она любила прогулки на свежем воздухе, я тоже не был против. к тому же на улице неожиданно пошёл снег, который я просто обожал ltb_19: казалось, от дома нас отделяли считанные сотни метров. казалось, до знакомой проезжей части пару дворов, а там — ещё минут пять по освещённой улице, и вот они — наши ворота… но у судьбы были другие планы Сердце пропускает первый удар. Страх липко оседает под кожей, став единственным различимым чувством. Чонгук неосознанно распахивает глаза и медленно прикрывает рот ладонью, читая приходящие друг за другом сообщения. ltb_19: нам встретилась пьяная компания из трёх мужчин. они смеялись, выкрикивали бессвязные ругательства и окружили нас, не давая прохода. вокруг не было ни людей, ни хотя бы жилых домов — только сараи, дачные участки и просёлочная дорога. мама просила не трогать нас, закрывала меня собой, а я крепко обвивал её сзади и жмурился от страха Он делает небольшую паузу, а для Гука она тянется, как жизнь. ltb_19: хотелось бы сказать, что я плохо запомнил то, что случилось после, ведь меня ударили чем-то по голове, оторвав от мамы и отшвырнув в сторону ltb_19: но я видел всё и отчётливо помню до сих пор — как её били по лицу, хватая за волосы, как повалили на землю, заткнув чем-то рот, как срывали одежду Чонгук мотает головой, словно отказываясь верить в то, что читает. Глаза стремительно застилают слёзы, и он шумно втягивает носом воздух, предприняв заранее провальную попытку их сдержать. ltb_19: извини, мне тяжело дышать И Гуку тяжело тоже. Он буквально фантомно ощущает нарастающую боль собеседника, пока отсчитывает мучительные секунды тишины. ltb_19: я хотел закричать, позвать на помощь хоть кого-нибудь, надеясь на чудо. я открывал рот, но не мог издать ни единого звука, просто безотрывно смотря на то, как они жестоко избивают и насилуют мою мать ltb_19: я видел бескрайний ужас и мольбу в её глазах ltb_19: и ничего не мог сделать, не мог даже пошевелиться, словно окаменев ltb_19: потом её несколько раз ударили разбитой бутылкой в грудь и живот, и вскоре после этого мама перестала шевелиться и тихо плакать. её руки и ноги обмякли, повалившись на землю безжизненным грузом ltb_19: снег покрывал её истерзанное тело невесомой белоснежной пеленой ltb_19: и мамы не стало ltb_19: мне было девять лет Больно. Больно настолько, что хочется истошно заорать, сотрясая своим криком верхушки заснеженных деревьев и раскалывая надвое непроглядно-чёрный небесный свод. Чонгук крепко зажимает рот рукой, неверяще мотая головой, а на побелевшие от холода пальцы приземляются горячие капли — он даже не чувствует их. Быстрые, горькие — слёзы ручьём стекают по замёрзшим щекам, а перед глазами чётко вырисовывается описанная картина. ltb_19: моя мама была самым добрым и ласковым человеком на свете. она всегда улыбалась — даже когда была чем-то расстроена, и эта улыбка так согревала… мама буквально сияла красотой и каким-то неведомым, исключительно женским счастьем. она практически каждый день наряжалась в разные платья или блузки — будто на праздник, делала причёску, закручивая волосы в локоны или закалывая наверх. она обожала украшения, особенно браслеты — не было и дня, чтобы она вышла куда-то без них. браслетов разнообразных форм и размеров в её шкатулке было великое множество, и я любил перебирать их, разглядывая разноцветные камни и бусины. они были такими яркими — как и каждое воспоминание о маме. она очень вкусно готовила: дома всегда стоял аппетитный аромат какого-нибудь блюда, созданного с большим старанием и нежностью… мне не забыть те вечера, когда вся наша семья собиралась вечером за столом ltb_19: мама любила меня огромной и чистой, безусловной любовью. она никогда не ругала меня за неудачи или проделки, всегда подбадривала в любых начинаниях, всегда находила время на меня, не отказывая во внимании. может, поэтому я был привязан к моей маме больше, чем все другие дети — к своим. может, поэтому я был самым счастливым ребёнком рядом с ней ltb_19: мне очень не хватает мамы ltb_19: до сих пор ltb_19: она рядом только в мыслях и снах — всё так же держит за руку, мягко поглаживая, и шепчет самые ласковые слова из всех, что я слышал за свою жизнь ltb_19: шепчет, что всё будет хорошо. утирает мягкими пальцами мои слёзы и заверяет, что боль не может длиться вечно. больно только сейчас, а потом ранка заживёт и даже не вспомнится Гук не может сдержать шквала эмоций, что накрывают лавиной, жаждя выйти наружу. Его выдержка трещит по швам, сердце обливается кровью, словно его сжали чьи-то костлявые пальцы, а плечи трясутся в бесконтрольных всхлипах. Он пытается отдышаться и совладать с собой, но слова и предложения, высвечивающиеся на дисплее, снова и снова растекаются, потерявшись в солёных реках из его глаз. ltb_19: эта дата до сих пор выворачивает меня наизнанку — каждый год всё случившееся особенно ярко прокручивается в памяти чётко отснятым фильмом ужасов. я всё ещё не нашёл лекарства от этих воспоминаний и от боли утраты. я тяжело переношу каждую годовщину её смерти, хоть и стараюсь держаться изо всех сил, но сегодня, спустя ровно пятнадцать лет с того дня, как мама ушла, пошёл снег. именно в этот день — впервые за все эти годы ltb_19: и я не сдержался ltb_19: мне стало так плохо и страшно ltb_19: и на миг показалось, что я снова лежу на холодной земле в том закоулке, не в силах пошевелиться ltb_19: а отчаянный крик о помощи, что так и не вырвался наружу, до сих пор стоит комом в моей груди В такой ситуации не подобрать нужных слов, но и невозможно просто промолчать, хотя от тебя вряд ли ждут какого-то комментария. И что бы ты ни сказал — это даже на толику не уменьшит чужую боль. Чонгук растирает слёзы по лицу рукавом пуховика, шмыгая носом и старательно тычет полностью онемевшими пальцами в экран. jungkook002: Ви jungkook002: мне очень жаль jungkook002: я не знаю, что сказать, но jungkook002: мне так больно за тебя «Я просто хочу обнять тебя крепко-крепко и не отпускать до тех самых пор, пока тебе не станет хотя бы немного легче». ltb_19: если можешь, то не говори ничего ltb_19: достаточно того, что ты есть на том конце провода в сегодняшний вечер ltb_19: что так сильно похож на тот ltb_19: не знаю, как бы я пережил его, если бы не твоё присутствие ltb_19: впервые в жизни мне захотелось поделиться всем этим с другим человеком ltb_19: возможно, это эгоистично — вот так вываливать на тебя свои проблемы. я ощущаю огромную неловкость и знаю на сто процентов, что пожалею о содеянном, но ltb_19: мне действительно стало легче ltb_19: правда ltb_19: поэтому спасибо, Чонгук ltb_19: и прости за это jungkook002: Ви, прошу тебя «Умоляю, не извиняйся — это делает мне больно. Ведь я готов быть для тебя тем самым человеком, готовым выслушать, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Ведь я готов разделить с тобой любую печаль, Ви», — множество слов, напечатать которые не хватает ни сил, ни смелости. Чонгук молча смотрит на мигающий курсор, то сжимая, то разжимая припухшие покрасневшие веки. Не имеет значения ни холод, пробравший до костей, ни снег, покрывший волосы и одежду, ни ночь, медленно опускающаяся на город. Ничего. Только диалог, открытый на телефоне. ltb_19: я скоро вернусь ltb_19: мне нужно умыться и немного собраться с мыслями ltb_19: ты дождёшься меня? jungkook002: ещё спрашиваешь «Ведь я ждал тебя всю свою жизнь. Что стоят теперь эти незначительные минуты или часы?»*
Чонгук с трудом поднялся с покрытого снегом сиденья, прихрамывающей походкой покидая парк. Он действительно сильно замёрз, отчего не чувствовал ни рук, ни ног, и, скорее всего, подхватит простуду или даже что-то посерьёзнее, но мысли были заняты совсем не этими проблемами. Гук стоит на пустой автобусной остановке, обнимая ладонями горячий пластиковый стаканчик с кофе, приобретённый в круглосуточном киоске. Он рассеянно разглядывает проезжающие мимо автомобили, а в голове… Только девятилетний мальчик, переживший настоящий кошмар наяву, и следом — повзрослевший мужчина, что пронёс эти жуткие воспоминания через всю жизнь. Гуку невероятно горько от осознания того, через сколько всего пришлось пройти Ви. И невероятно гадко от собственной беспомощности, неспособности как-то помочь ему в этот тяжёлый момент. Чонгук мог бы силком вытащить его из дома, отклоняя все протесты, и утащить в кино, в игровой клуб, в бар — да куда угодно, чтобы только отвлечь от ужасных картин из памяти. Он мог бы катать его на машине под любимую музыку хоть всю ночь напролёт, мог бы гулять с ним по городу до тех пор, пока оба не свалятся с ног, мог бы приготовить для него любое блюдо, пусть даже вышло бы не так вкусно, как у знаменитого шеф-повара. И пусть всё это не способно восполнить его огромную утрату, но Гук готов в лепёшку расшибиться ради того, чтобы Ви сейчас улыбался, а не плакал. Увы, такими полномочиями он не наделён: даже простой телефонный разговор для него — непозволительная роскошь. Чонгук отпивает обжигающий напиток из стаканчика, неосознанно думая о телефоне, лежащем в кармане. Ждёт. Несмотря на то, что в жизни Ви ему предопределена самая незначительная роль — простого собеседника в мессенджере, а Гуку невероятно хотелось бы стать… кем-то большим, чем просто имя в списке диалогов. Тем не менее, в данный момент он готов был довольствоваться даже этой жалкой малостью, лишь бы сообщения от самого важного контакта в его КакаоТоке никогда больше не переставали приходить. Пусть то, что происходит в голове Ви, по-прежнему не разгадано Чонгуком даже наполовину, — он всё же старается понять его, убеждая себя в том, что раз тот не хочет сближаться сейчас, значит у этого нежелания имеются веские причины. Хорошо, Гук подождёт, сколько требуется, даже если ждать придётся непростительно долго. Интересно, как называется то состояние, когда ты готов принять человека любым — с его заморочками, страхами, слезами, с его тайнами, загадками, болью и радостью? «Что всё это значит, Чонгук?» — стабильно актуальный вопрос. Телефон напоминает о себе сигналом, и все существующие в Чонгуковой жизни проблемы, вопросы, метания просто испаряются, словно их никогда и не было. ltb_19: Чонгук ltb_19: сегодня так холодно ltb_19: ты тепло одевался? Если бы этот человек только знал, что его сообщения согревают лучше шарфа, шапки и горячих напитков. jungkook002: мне так тебя не хватало, Ви И, судя по всему, Чонгук начинает понимать… что всё это значит.