***
— …и, когда они поцеловались, он понял, что она спасла его так же, как и он спас ее. Они провели свои годы рядом, купаясь в великом счастье, ибо, даже когда они сталкивались с моментами тьмы, они знали, что есть друг у друга. Конец. Ну, вот, теперь уже не то… Дориан поднял голову и обнаружил, что Каллен крепко спал, а его веки слегка подрагивали. Он выглядел таким умиротворенным, милым и добрым, что Дориан чуть было не поцеловал его, но тут же напомнил себе, что Каллен нуждается в отдыхе гораздо больше, чем в потаканиях его бесконечным желаниям. Он наклонился ко лбу Каллена, мягко проведя костяшками пальцев по его щеке. — Я люблю тебя, — прошептал он, почти ожидая, что Каллен откроет глаза при этих словах. Когда он не шевельнулся, дыша медленно и спокойно, Дориан вздохнул с облегчением. «Ты заслуживаешь лучшего, чем сломленный человек». Дориан еще крепче прижал его к себе. — И у меня уже есть кое-кто лучший, — сказал он, закрывая глаза и позволяя медленному, ровному дыханию Каллена усыпить его.Chapter 1
8 марта 2020 г. в 23:13
Он не мог вспомнить, когда в последний раз спал.
О, то есть, он знал, что неизбежно впадал в бессознательное состояние множество раз, просыпаясь ошеломленным, напуганным и впавшим в истерику часы спустя, когда крики возобновлялись, свистящий шёпот полз по его окровавленной, покрытой потом коже. В конце концов, невозможно оставаться бдительным без какого-либо отдыха в течение многих дней.
…это всё ещё были дни? Или прошло уже несколько недель? Имеет ли время в этом аду хоть какое-то значение?
Каллен, дрожа, лежал на полу, а камень под его щекой был влажным; выдался редкий момент тишины, в комнате выше было относительно тихо впервые за целую вечность. Вдали слышались крики, гулкое эхо и глухие удары далёких взрывов, но на данный момент он был один.
Его голова немилосердно болела, а комната плыла перед глазами, когда он попытался сесть; во рту было так сухо, что казалось, будто он глотает наждачную бумагу, и, несмотря на то, что ему было жарко, он заметил, что больше не потеет. Его пальцы одеревенели, а руки сводило судорогами, когда он попытался согнуть их, чтобы прийти в себя. Он хрипло выругался себе под нос и согнулся пополам, крепко прижав руки к животу, а после замер, услышав движение за сферой ослепляющего света, внутри которой он находился.
Скрежет чьих-то… когтей? чешуек?... над камнями снова раздался шорох, похожий на шорох прилегающей к телу одежды, или же на шорох прижимающихся к спине крыльев. На оба. На любой из них. Он отпрянул, пытаясь вглядеться в темноту за пределами своей тюрьмы, но его глаза болели от продолжительного заточения внутри этого светящегося столба.
Он почувствовал, как в нём вспыхнула паника, истерика, поэтому опустил голову и заставил себя никуда не смотреть, когда начал молиться.
– Тот, кто покается, тот, кто верует, — прохрипел он, его дрожащий голос был почти неузнаваем после нескольких дней без воды. – Тот, кто не запятнан тьмой, лишь тот познает истинный мир. Многие…
– Каллен?
Услышав знакомый голос, он резко вскинул голову и всхлипнул, заметив глаза Дарта, стоявшего на коленях по другую сторону барьера. Его доспехи были помяты и запятнаны кровью, один из наплечников был отломан, а ужасающе глубокая рана пересекала его обнажённое плечо. Раненая рука безвольно висела на боку, а на залитом кровью лице было такое ошеломлённое выражение, что Каллен мог только содрогнуться при мысли о том, сколько крови он потерял.
Он попытался подняться на ноги, но у него не хватило сил встать прямо, и вместо этого он прополз несколько шагов к барьеру, чтобы встать перед своим другом. Они приняли обеты в одно и то же время, прошли обучение вместе; Дарт был на несколько лет старше, всегда весёлый, и видеть его таким…
Если бы он мог, он бы заплакал.
— Я не думал, что хоть кто-то ещё остался, — хрипло произнёс он, чувствуя, как доспехи на нём стали лишней тяжестью. Было бы намного проще просто сдаться и лечь или снять его. – Всё случилось так давно.
Дарт медленно и рассеянно покачал головой, будто был не до конца сосредоточен.
— Никого не осталось, — сказал он, и его голос прозвучал чуть громче глухого хрипа в груди. – Никого. Никто не придёт.
Каллен почувствовал, как по позвоночнику пробежала очередная дрожь ужаса, и яростно затряс головой.
— Нет, нет, они должны, — произнес он в смятении. – Они должны зачистить Башню, и они освободят меня – нас, – когда сделают это.
Дарт всё ещё качал головой.
— Здесь никого нет, — прошептал он. – Мы – все, кто остались. Никто не придёт, Каллен. Мы одни.
— Нет…
— Мы должны покончить с собой, чтобы демоны не смогли добраться до нас, — сказал Дарт чуть более резко. – Больше нет смысла продолжать, не так ли? И лучше, лучше сделать всё так, тогда мы не поддадимся мерзости, они не проникнут под нашу кожу, в нашу плоть, в наш мозг. Смерть – это единственный выбор. Мы должны сдаться.
Каллен почувствовал, как сжимающееся подозрение пустило корни в его внутренности.
— Нет, не нужно, мы должны остаться здесь, забаррикадировать двери…
— Тебе-то чертовски легко говорить. — В голосе Дарта звучал тот же самый истерический страх, который Каллен испытывал уже несколько дней, и Каллен отшатнулся назад, почувствовав в нём дикую ярость. – Запертый в своём драгоценном маленьком пузыре, словно в сейфе, ты не видел того, что видел я! Разрывающиеся тела, выворачивающиеся наизнанку с треском ломающихся костей и сочащимся гноем…
— Заткнись! – закричал Каллен, и его пустой желудок сжался от ужаса при одном только упоминании об этом.
— Ты вообще сражался или сидел здесь, в безопасности и уюте, последние несколько недель?
— Ты говоришь так, словно у меня был выбор!
— Дети умирали с такой лёгкостью, кожа рвалась, как тонкая бумага…
Если бы Каллен мог оторвать себе уши, пока чужие слова не затихли, он сделал бы это – на самом деле он был готов сделать это несколько дней назад. Это не мешало ему пытаться, его сломанные ногти оставляли кровавые полосы на висках, а волосы слиплись от подсыхающих капель.
— Заткнись!
— Умереть было бы так легко…
— Уходи! Я не слушаю тебя!
— Ты ничтожный трус и червяк, — прошипело существо, маскирующееся под Дарта, и, пошатываясь, поднялось на ноги; его окровавленная нерабочая рука раскачивалась взад-вперед жутким образом. Он задавался вопросом, насколько глубоко они пробрались в его голову, что могли использовать его внешность, чтобы сломить его. Он гадал, сколько ещё придут после, пошатываясь проходя в дверь и умоляя его о помощи фальшивыми устами. – Ты позволил другим умереть вместо себя, чёртов монстр.
Каллен отполз от барьера, сердце отчаянно и болезненно колотилось, когда он съёжился в центре купола.
— Оставь меня в покое, демон! – закричал он, уткнувшись головой в дрожащие колени, давясь и задыхаясь в панике, внутренности дрожали от страха.
— Ты умрёшь, и знаешь об этом, так зачем сопротивляться? — Голос больше не принадлежал его другу, по-видимому, Дарт — настоящий Дарт — давно умер, как и все остальные, теперь голос стал мягче, холоднее. Если бы он был внимательнее, то заметил бы, как его дыхание создало туман в воздухе поблизости. — Ты умрёшь, совсем одинокий и забытый, сидя в темноте и слушая крики всех живых существ в этой Башне, кроме тебя, пока мы будем медленно рвать их в клочья.
— Многие, блуждающие во грехе, — закричал Каллен так громко, как только мог, его голос дрожал от страха, Песнь была лёгкой, Песнь была жизнью, Создатель возвратится, если он выкрикнет эти слова, искренне имея их в виду. — Отчаявшись, что потеряны навсегда…
— Ты чувствуешь отчаяние, малыш храмовник? Дай мне попробовать его.
— Оставь меня! — Он крепко обхватил колени руками, с силой зажмурив глаза. – Оставь меня!
Каллен резко проснулся, вскипающий страх всё ещё цеплялся за его горло, а комната дико качалась вокруг; на коже стыл ледяной пот, пульс колотился так сильно, что причинял боль, а внутренности сжались настолько, что на мгновение вспыхнули в агонии. Он в панике скинул одеяло и свесил ноги с кровати, закрыв лицо руками, дрожал и ждал, пока бурлящий адреналин в его венах успокоится.
На мгновение он остался наедине со своей истерикой: грудь вздымалась, а щёки были мокрыми от слёз, когда он безмолвно умолял комнату перестать вращаться, а желудок оказать ему подобную любезность; дыхание вырывалось сквозь стиснутые зубы, когда он боролся с желчью, поднимающейся к горлу. На мгновение это была его единственная компания, десятилетие он принимал её и убеждал себя, что может спокойно спать, когда ложь заставляла его возненавидеть себя.
Но затем кровать позади него прогнулась, сопровождаемая смутным звуком человека, вырванного из сна без предупреждения, шорохом одеял. Первым его инстинктом была паника – демоны последовали за ним из сна, – но затем он почувствовал, как замешательство за его спиной переросло в настороженность и мягкое: «Каллен?» – голос, который ни один демон не смог бы подделать, потому что сразу стало бы очевидно, что это не он.
Дориан. Его сердце уцепилось за имя, за воспоминания, и паника медленно отступила.
Аккуратно, чтобы не напугать его – после нескольких месяцев совместного сна в одной постели у них обоих накопилось достаточно опыта в этом, – Дориан провёл пальцами по позвоночнику Каллена, медленно и осторожно касаясь его, давая ему время привыкнуть к своему присутствию и прикосновениям. К первой руке присоединилась вторая, обе скользнули по влажной от пота коже его плеч, мягко разминая дрожащие мышцы, когда он приблизился к нему. Расслабившись позади него, колени скользнули по обе стороны его бёдер, прижимая прямо к груди, Дориан обхватил руками плечи Каллена, касаясь губами его уха.
— Всё в порядке, — успокоил он, его голос был мягким и спокойным. — Я здесь, аматус. Теперь всё в порядке.
Каллен вздрогнул и откинулся на него, опустив лицо, чтобы прижаться к рукам, которые обнимали его. Он сильно дрожал, адреналин плескался в нём, оставляя его слабым, как новорождённый младенец; волнение в желудке всё ещё не осело, будто он только что совершил путешествие по Недремлющему морю, но тепло Дориана за спиной было его якорем, за который можно было уцепиться, чем-то реальным и истинным на глубине его паники.
Дрожащей рукой он накрыл запястье Дориана, в том месте, где он держал его, стыдясь слёз, которые скользили по коже его возлюбленного, но отчаянно страдая от боли, причинённой кошмаром, чтобы отпустить чужую руку.
— Прости, — прохрипел он, когда смог заговорить. — Я не хотел тебя будить.
Он почувствовал, как тот слегка сместился, подбородок Дориана опустился на его плечо, будто он пытался полностью заключить его в свои объятия. Губы у него были тёплыми, мягкими и нетребовательными, когда он начал покрывать короткими, быстрыми, нежными поцелуями ухо, висок и щёку Каллена.
— За что ты просишь прощения? — спросил Дориан. — Ты сделал что-то нехорошее, о чём забыл мне сообщить? – Его голос был дурманящим, мягкой попыткой вернуть его к реальности, но Каллен, скорее, почувствовал, чем услышал его вздох, понимая, насколько он на самом деле несчастен, чужое дыхание согревало его шею, когда он попытался стряхнуть кошмар, который всё ещё сжимал его медленно угасающими щупальцами.
— Хочешь поговорить об этом? — наконец спросил Дориан, когда молчание между ними растянулось в неловкую паузу. Каллен почти ничего не рассказывал ему об ужасах, терзавших его по ночам, и каждый раз, стоило Дориану начать тщательно расспрашивать о его прошлом, Каллену удавалось ловко уклоняться от темы.
Но…
— Ты можешь мне доверять, — тихо сказал Дориан, уткнувшись в плечо Каллена.
Как он мог хотя бы начать объяснять, что произошло, что за человек выполз тогда из-под обломков? Он даже не мог простить себе годы параноидальной неприязни и ненависти к самому себе, как он мог ждать, что Дориан, который, каким бы замечательным он ни был, всё ещё являлся магом, посмотрит на него и увидит человека, достойного искупления?
— Я не… — Он почувствовал, как к глазам подступили слёзы, и попытался спрятать лицо в руках Дориана. — …знаю, — наконец закончил он нерешительно, совсем не то, что собирался сказать.
Потому что он никогда не говорил об этом, за исключением поверхностных беглых бесед с Грегором сразу после катастрофы или смутных медицинских расспросов Мередит, когда она приняла решение сделать его капитаном. Он никогда никому не рассказывал об ужасах тех нескольких дней, о том, что видел, об искушении и отчаянии… Как близко он подобрался к принятию смерти, лишь бы освободиться от ужаса, насмешек и криков.
Он чувствовал себя слабым, опустошённым, будто сражение пробило в нём дыру, оставив пустым и хрупким, просто человеческой оболочкой.
— Я не знаю, — повторил он хриплым голосом, едва не падая на спину в изнеможении.
Дориан молчал несколько мучительных ударов сердца, и Каллен не знал, задели ли его слова за живое. Он понимал, что это немалый подвиг, просить Мага взглянуть в его прошлое, принимая жестокость, в которой он участвовал… то, что Дориан относился к нему так, словно он достоин уважения и прощения, само по себе было чудом, к которому он отчаянно стремился и старался удержать.
Но он знал, что не может прятаться вечно.
— Иди сюда, — прошептал вместо этого Дориан твёрдо, но не требовательно. Он подтолкнул Каллена обратно в постель, и Каллен позволил вести себя; крышу всё ещё предстояло подлатать, но Дориан запечатлел своё присутствие в комнате тысячей других маленьких способов. Когда Дориан уложил его обратно на подушки — это была не тонкая спартанская подушка, исправно служившая ему все эти годы, пока он был солдатом, а гора пухлых, набитых перьями, шёлковых чудовищ, которые, казалось, были полны решимости поглотить его каждую ночь, — он потерял среди них, по меньшей мере, один носок и не хотел испытывать удачу, ныряя за ним в поисках. Однако они были удивительно удобны, и Дориан после долгого ворчания смягчился и позволил ему оставить свою старую потёртую подушку, пока она была надёжно закрыта шёлковой наволочкой, соответствующей остальному постельному белью. Он уговорил его лечь ровно, не навязываясь и не настаивая на близости, спокойно лёжа рядом и крепко сжимая чужие пальцы.
Он обнял его, не настолько крепко, чтобы вызвать ещё большее беспокойство, но достаточно, чтобы Каллен знал, что он рядом, не теряясь в том ужасающем воспоминании, которое преследовало его в кошмаре. И он ждал, куда на этот раз заведёт настроение Каллена, вечно терпеливый с ним, и чувствовал горячий прилив стыда за то, что ему часто требовалось такое терпение.
Каллен повернулся и перекатился к нему, чтобы спрятать лицо на тёплой груди Дориана; теперь он дрожал измученный и эмоционально истощённый. Ему уже несколько месяцев не снился такой кошмар, тем более такой ясный. Дориан обвил руки вокруг него, проведя одной по затылку, вплетая в волосы и прижимая к своей груди; Каллен плотно зажмурился, спрятавшись от мира и воспоминаний в объятиях своего любовника.
Под щекой он чувствовал биение сердца Дориана, успокаивающий ритм, который медленно убаюкивал его, отдаляя панику. Его пальцы нежно поглаживали кожу головы, успокаивающий массаж расслаблял, и через некоторое время он почувствовал, что собственное дыхание успокаивалось в ответ, а пульс замедлился до нормального.
Безопасность. С Дорианом он был в безопасности.
Он сглотнул, щёки всё ещё были влажными от слёз.
— Я рассказывал тебе, что чуть не погиб в крепости Кинлох Холд, — прохрипел он, и слова его были полны ненависти к самому себе, а сам он свернулся на груди Дориана. — Я… Я не говорил тебе, как.
Пальцы Дориана на мгновение замерли, успокаивающе поглаживая Каллена по плечу. Эта заминка была ощутимой, как холодные кинжалы, впившиеся в кожу Каллена. Это было так странно, как сильно он мог обращать внимание на чьё-то мнение о себе. Не то, чтобы сочувствие было для него новым опытом, но он никогда не чувствовал себя таким уязвимым, ожидая чьей-то реакции на свой дрожащий голос, подрагивающую кожу и срывающееся дыхание.
Дориан прижался ко лбу Каллена губами, туда, где кожа была тёплой и немного влажной от пота.
— Ты не обязан делать этого, Каллен, — пробормотал он. — Ты не обязан мне ничего рассказывать.
Каллен сник, отторжение расцвело в его сердце словно синяк; услышав нежелание Дориана слышать о человеке, которым он был раньше, он почувствовал, как его душит поднявшаяся волна стыда.
— Прости, — сказал он после длительной паузы, его настроение колебалось между жестоким отвращением к себе и мучительным унижением. — Я никогда не пытался сделать этого раньше.
— Нет, Каллен... — Дориан обнял его немного крепче, его поцелуи становились всё ощутимее от прикосновений, переходя от лба к влажным кудрям. — Не извиняйся. Я только хотел, чтобы ты знал, что можешь поделиться со мной всем, чем захочешь... или взять всё, что захочешь, у меня. Ты не должен отдавать мне больше, чем захочешь.
Он почувствовал пальцы под подбородком и невольно заскулил, увидев в темноте слабый блеск глаз Дориана.
— Ты хочешь мне рассказать? — мягко спросил Дориан осторожным тоном.
Каллен яростно закивал, прижавшись лицом к чужому горлу и крепко зажмурил глаза, чувствуя омывающую волну эмоций. Он тяжело дышал через нос в течение полминуты, сжав руки в кулаки, борясь с собой, пытаясь оттолкнуться от края, проглатывая все эмоции, угрожающие превратиться в слёзы.
Дориан ждал, молчаливый и спокойный, одна рука медленно и лениво поглаживала его по спине. Он вполне мог бы заснуть вот так, в безопасности и безмолвии в его объятиях, но...
Он слишком долго держал этот яд в себе.
— Это произошло после Остагара, — сказал он, наконец, дрожащим голосом. — И выжившие вернулись двумя группами. Первая настаивала на том, что Тейрн Логейн обещал им свободу, если они поддержат его в сражении против тёмных отродий, и попытались убедить остальных жителей Башни присоединиться к ним. Вторая считала Логейна ответственным за эту потерю и возражала.
Он помедлил, вспоминая.
— Первая группа не хотела терять обещанную свободу, какой бы ограниченной она ни была, и они пошли против остальных. Я был… — Он стиснул зубы. — Я стоял на страже у входа в зал с несколькими из моих товарищей. Мы… Нас было слишком мало. Мы не ожидали, что это произойдет и настолько быстро.
Пока Каллен говорил, пальцы Дориана сжимались всё сильнее, пока не впились в его волосы, ладонь на спине больше не успокаивала его нежной лаской, а лежала прямо на пояснице, тесно прижимая к себе. Он не знал, что означала такая реакция, были ли бурлящие эмоции, накапливающиеся в нём, направлены на него или нет.
Он думал, что к этому времени ему станет жарко, тело будет переполнено паникой, кошмарами и слезами. Но в месте, где он прижимался к успокаивающему теплу Дориана, кожа все еще была липко, холодной и неприятной.
— Сколько тебе было лет? – тихо спросил Дориан.
Каллен колебался, прежде чем выдавил ответ.
— Девятнадцать, — наконец сказал он.
Тихий вздох Дориана был не совсем вздохом, но чем-то таким, что выражало тревогу и ужас, заставляя его съежиться в ожидании издевательского смеха, который так и не раздался. Вместо этого он почувствовал губы, плотно прижавшиеся к его лбу.
— Я до сих пор толком не знаю, что произошло, — продолжил он, слова слетали с губ все быстрее. — Я не знаю, собирались ли они вызывать столько демонов или… или они всего-навсего потеряли контроль, может, они были безумны все это время или, может, они решили, что… то, что случилось, то, какая смерть их ждала — это лучшая участь, чем продолжать жить в Башне.
Он снова вздрогнул и через мгновение понял, что не может унять дрожь.
— Я был… Я боролся, пытался бороться с ними. Я имею в виду магов крови, потом были демоны, а затем… — Он судорожно вздохнул, внезапно почувствовав легкое головокружение, и уткнулся лицом в грудь Дориана. — Кто-то, может быть, демон, а может, Ульдред, я не знаю, я так этого и не узнал, посадил меня в клетку. Из света, я думаю, или… или из магии. Я не… Я не знаю, почему, почему я, почему клетка, ради чего — я даже не знаю, как долго я там пробыл.
Его слова были неестественными, подрагивающими, с трудом проходящими сквозь губы, неуклюжими и наполненными эмоциями.
— Я видел… всё. И они – демоны – они заставили меня смотреть на дело их рук, и, когда я закрыл глаза, они проникли в мою голову, поселили эти видения в мой разум, я не мог спать, я был там… Я видел, как они убивали детей и ничего не мог поделать.
Он плакал, хрипел, пытаясь втолкнуть воздух в свои легкие, хотя каждый новый глоток казался менее насыщающим, чем предыдущий.
— Аматус. — Пальцы Дориана снова оказались у него под подбородком, прежде чем он повернул голову к себе; на его лице была написана такая печаль, такое горькое выражение, что это застало Каллена врасплох. – Дыши, дыши вместе со мной, Каллен, все в порядке, ты в безопасности. – Он целовал его лицо, губы скользили по коже, когда он шептал ласковые слова, а его рука остановилась на середине вздымающейся груди. – Шшш, теперь все в порядке, обещаю. Ну же, дыши вместе со мной, ты можешь это сделать. Вдох и выдох, вдох и выдох.
— Я не могу…
— Ты можешь, — твердо сказал Дориан ласковым голосом. – Вдох и выдох, видишь, мы дышим вместе, совсем не трудно! Любой мог бы подумать, что ты прирожденный мастер в этом деле.
Эта шутка вызвала у него слабый смешок, на мгновение отвлекший от всхлипываний, а нежная улыбка Дориана уняла его самый сильный приступ паники.
— Прости меня, — пробормотал он.
— Мой аматус, тебе не за что просить прощения, — пробормотал Дориан, осторожно откидывая мокрые от пота кудри, прилипшие ко лбу. – Я только хочу, чтобы ты был в безопасности.
В безопасности.
Лицо Калена скривилось, когда слезы снова подступили к глазам, и он вцепился в Дориана так сильно, что пальцы свело болью, всхлипывая и пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Каждое мгновение паники, стыда и страха, которые сжигали его все эти годы, снова ощущалось свежим, горячим, бегущим по его венам, словно кислота.
— Я… — Он попытался выдавить эти слова, но вместо этого ощутил, как язык отказывается шевелиться; он тяжело сглотнул, плечи вздымались от каждого вырывающегося рыдания, пока он пытался заставить себя продолжить. — Я не мог…
Он чувствовал губы Дориана на своем лбу, на щеках, ощущал тепло его дыхания на коже, Каллен с трудом заставил себя открыть глаза, голова уже пульсировала от боли, которая, вероятнее всего, будет преследовать его до конца дня.
— Я стал… чудовищем.
Дориан обхватил его лицо ладонями, не позволяя Каллену такую роскошь, как отвести от него взгляд. Большими пальцами он старательно вытирал чужие слезы, но, стоило Каллену моргнуть, полились новые.
— Ты никогда не был чудовищем, — с жаром прошептал Дориан. Он наклонил голову касаясь своим лбом его. — Никогда.
Каллен зашептал, икнув от слез.
— Я совершал… ужасные вещи в Киркволле, — заикался он, бормоча, не в силах говорить сдержанно. – Я… Я был зол, я был напуган, и я… Во мне было так много ненависти… — Он попытался ослабить свою хватку на Дориане, обхватывая его руками. — Я не хочу спать, не хочу вспоминать…
Но это было совсем не то, что можно легко забыть.
О, Создатель, что Дориан теперь думает о нем? Его знакомство с храмовниками и их методами не было обширным, учитывая, какое ничтожное предназначение Ордена было в Тевинтере, кроме как показушничество, но он видел, на что они способны, за месяцы, прожитые на юге, слышал истории о том, что они делали, оправдывая свои действия верой и клятвами.
Иногда он смотрел на него так, словно мысль о подобном поведении Каллена была всего лишь абстракцией, теорией, а не произошедшим периодом в его жизни, когда он опустился настолько низко, насколько это возможно для человека. Каллену хотелось схватить его за плечи и встряхнуть, умоляя раскрыть глаза и взглянуть на то, каким человеком он был и что совершал…
Он всегда был и будет отмечен годами, проведенными в качестве храмовника, и Дориан не мог изменить тот факт, что сам он был магом, так же, как он не мог станцевать на Луне. Как скоро Дориан перестанет смотреть на него с доверием и желанием, сменив взгляд на подозрительный и испуганный? Это было неизбежно, конечно; он был чудовищем, человеком, которого затащили в самую глубокую яму, на которую только способно человечество, оставив барахтаться и гнить в одиночестве на глубине.
Дориан смотрел на него так, будто он был хорошим, порядочным и благородным, будто он был выше его прошлых поступков. Он смотрел на него так, будто он чего-то стоил.
Да поможет ему Создатель, он хотел чего-то стоить. Ему так много нужно сделать, чтобы исправить этот мир, так много нужно искупить, но все, что имело значение, это то, что он причинял боль и заставлял страдать, цепляясь, он нуждался в заботе, и Дориан не старался держаться подальше.
Все, что имело значение – это то, что Дориан любил его, что он любил его таким, каким он был, является и будет являться.
Напоминание дышать тихой мантрой звучало возле его уха, мягко призывая следовать примеру и дышать вместе с ним; их ноги лежали переплетенные над простынями, Дориан был теплым и мягким на фоне его собственной липкой и холодной кожи. Одна рука невесомо пробежала вверх и вниз по спине в такт дыхания Дориана, пытаясь вдохнуть тот же неспешный ритм в Каллена, а другая поглаживала влажные волосы, убирая со лба. Когда они снова встретились взглядами в темноте, печаль, беспокойство и тоска в его глазах выбили почву у него из-под ног, а дрожащий вздох сорвался с губ.
Он был чудовищем, убийцей – что Дориан мог увидеть в нем, чтобы иметь силы отрицать это?
Дориан провел большим пальцем по его щеке, стирая слезу, и печально улыбнулся.
— Я вижу тебя, — сказал он и, увидев ошеломленное выражение лица Каллена, тихо рассмеялся. – Я не в твоей голове, аматус – ты произнес это вслух.
Каллен поцеловал его, явно застигнув врасплох, если звук, который он издал, можно было расценивать, как признак, он двинулся, чтобы отстраниться, извиняясь, но рука Дориана обхватила его щёку, повернув лицо под более удобным углом. Он целовал его мягко, нежно, поначалу легко касаясь, а затем всё глубже, с большей потребностью, словно отчаянно нуждаясь показать ему, как он любим, желанен и нужен. Что рядом с ним он был в целости и сохранности.
Поэтому он цеплялся за него — единственный островок жизни и тепла после ужасного кошмара, единственный человек за многие годы, который заставил его почувствовать себя живым и бодрым. Он зарылся пальцами в его волосы, ногти резко проехались по коже головы, а затем крепко обхватили плечи, он прижался к ним в поцелуях, потому что в этом была сама жизнь, в этом было тепло, это не было тлением или кошмаром, и Дориан был реальным, безопасным, настоящим и невредимым…
Он всхлипывал, прижимаясь к чужим губам, когда тело все еще подрагивало от слез, пытаясь поцеловать, пока снова не забыл, пока боль от ночных кошмаров не исчезла перед теплом Дориана, когда он полулежал на нем.
Каллену хотелось обвиться вокруг него и никогда не отпускать, погрузиться в него, полностью растворившись внутри.
Когда он разорвал поцелуй, Дориан дал ему возможность заговорить, но он нежно ткнулся носом в его лоб, губы пробежались по коже, прежде чем он прижался своим лбом к его.
— Я не хочу вспоминать об этом, — прохрипел Каллен, проводя пальцами по волосам Дориана. – Я знаю, это… Я знаю, что это невозможно. Но я больше не хочу. Не хочу вспоминать и быть тем человеком.
— А каким ты хочешь быть? – Он осторожно убрал руку Каллена, цепляющуюся за его плечо, и поднес ее ко рту, оставляя поцелуй на ладони.
Этот вопрос застал его врасплох, и он замер.
— Я… Я не знаю.
— Потому что, я хочу сказать, — ответил Дориан, целуя каждый палец мягко и медленно, наблюдая за Калленом, — Я безумно люблю того человека, коим ты сейчас являешься.
Его пристальный взгляд был таким напряженным, что вдоль позвоночника Каллена побежали мурашки.
— Время меняет все, особенно сердца и умы, — продолжал он, целуя кончик каждого пальца с все большей нежностью, губы скользнули вниз, чтобы задержаться на трепещущем пульсе в запястье. — Ты, кажется, полон решимости помнить только боль, что причиняли эти пальцы, те ужасные вещи, которые, как ты утверждаешь, делали, когда ты был слаб, зол и охвачен чудовищными воспоминаниями.
Каллен съежился от воспоминаний, которые пытались вырваться на передний план.
— Но, — продолжил Дориан, возвращая его в настоящее, — они всегда были добры и ласковы со мной. Я видел, как ты протягивал руку, чтобы помочь павшим солдатам, я видел, как эти пальцы торопятся вмешаться в момент насилия, чтобы предотвратить катастрофу…
— Дориан, — сказал он несчастно, абсолютно неубежденный.
— Я видел, как они неустанно трудились, чтобы построить лучший мир как физически, так и метафорически, — произнес Дориан, а затем усмехнулся про себя. — Слишком рано или слишком поздно употреблять такие слова как «метафорически»? Обычно я немного более пьян для философствований в столь позднее время.
Он тихо вздохнул, снова целуя запястье Каллена и призывая его прижать ладонь к его щеке, чтобы он обхватил лицо Дориана.
— Твои руки не могут стереть шрамы, которые уже нанесли, — сказал он с более серьезным выражением лица. — Но ты можешь сделать так, чтобы люди в будущем больше не страдали. Твои руки заложили основу для лучшего мира, аматус.
— Но это не отменяет того факта, что я положил начало кровопролитию тех, кому причинил боль.
— Нет, это не так, — согласился Дориан. — Но существует ли вероятность, при которой ты позволяешь себе признать добро, которое сделал и делаешь, и признаться самому себе, что ты больше не заперт в той клетке, из которой никто не придет тебя спасать?
Эти слова ударили его, как кувалда, возможно, он действительно подавился вдохом вслух, но не был уверен. Дориан просто наблюдал за ним, его глаза были мягкими, а прикосновения ласковыми.
— Я… Я не…
— Тогда не надо, — тихо сказал Дориан. — Ты не должен быть или делать что-то ради меня, аматус. Просто живи здесь, со мной, сейчас.
Каллен на мгновение уткнулся лицом в подушку и потёрся щеками о мягкое покрывало, пытаясь смахнуть с лица наиболее крупные слезы. Все, начиная от шеи и выше, ужасно болело, и даже кожа казалась слишком чувствительной там, где лицо было сморщено, когда он боролся с худшей из своих эмоций. Он знал, просыпаясь множество раз в одиночестве после подобного рода испытаний, что его глаза будут налиты кровью, нос влажно покраснеет, а щеки зарумянятся, становясь липкими, необычайно уродливыми и опухшими.
В прошлом он много раз унижал себя за это. Особенно в первые годы жизни в Кирковлле, когда его ненависть к самому себе превысила все допустимые значения, пробираясь наружу, и он набрасывался на всех, на кого только мог. Только маленькие мальчики плачут из-за плохих снов, говорил он сам себе.
И все же Дориан не смеялся над ним, не отшатывался с отвращением – он был нежен, добр, а в его взгляде не было и капли жалости.
Тяжело дыша от усталости, безвольно откинувшись на подушку, он с несчастным видом повернул лицо.
— Прости, — хрипло прошептал он. – Я не… Я не знаю, что сказать. Я не знаю, почему именно это вызвало такой ужас. Я не хотел тебя беспокоить, мешать тебе спать, я понимаю, что уже очень поздно и…
Дориан улыбнулся и прижал палец к губам Каллена, оборвав его на полуслове.
— Если ты извинишься передо мной еще раз, мне, возможно, придется сделать что-то радикальное, например… щекотать тебя, пока ты не остановишься.
Эта игривая угроза застала его врасплох настолько, что печаль ускользнула.
— Я… Ты бы не стал… Я даже щекотки не боюсь…
— Прошу простить, командующий Резерфорд, но за последние несколько месяцев я достаточно близко познакомился с Вашим телом, и Вы абсолютно неправы. – На мгновение его пальцы скользнули вниз, к ребрам, и одного легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы он засмеялся и начал извиваться. – Вы настолько боитесь щекотки, что хихикаете только от одного моего взгляда.
— Ладно, ладно, — сказал Каллен, задыхаясь по более веским причинам, поскольку Дориан дал ему передышку, положив руку на бедро. – Прости…
— Аматус, — сказал Дориан, и в его голосе прозвучало что-то похожее на разочарование. Он снова поцеловал его, на этот раз нежно, сомкнув губы и переплетая их пальцы. – Ты не должен извиняться передо мной, Каллен.
Каллен прижался своим лбом к его, быстро ткнувшись носом.
— Ты заслуживаешь лучшего, чем сломанный человек, — сказал он, не совсем сонный, но определенно измученный.
Он видел, как Дориан застыл в неожиданности, как застыло, словно восковая маска, его лицо, будто слова задели его за живое.
— Дориан?
— Шшш, — Дориан мгновенно утешил его, а выражение исчезло с его лица так же быстро, как и появилось. Он обхватил Каллена за затылок и притянул ближе, чтобы поцеловать в переносицу, скользнув губами дальше по лицу. — Тебе нужно отдохнуть, — тихо сказал он, шепча эти слова ему в щеку, пока рот медленно двигался по линии челюсти.
При мысли о том, чтобы снова погрузиться в свои сны, Каллена охватила легкая паника.
— Я не хочу спать, — произнес он с жалобными нотками в голосе, которые заставили бы его нахмуриться от смущения, будь он в здравом уме.
Отчаянно ища выход из ситуации, он выпалил:
— Почитай мне?
Он увидел, как тот удивленно моргнул, а потом Дориан засмеялся.
— У меня сложилось впечатление, что эту тактику используют маленькие дети, — сказал он, слегка поглаживая рукой изгиб бедра Каллена. Он наконец-то согрелся, его кожа больше не была покрытой испариной под пальцами Дориана. — А вовсе не привлекательные мужчины, которые уже обвели меня вокруг своего мизинца и держат у себя на побегушках.
Его юмор был заразителен.
— И кто же эти другие мужчины? Я требую ответа, чтобы бороться с ними за твою любовь.
Дориан рассмеялся, их тела наконец расслабились, переплетаясь конечностями.
— О, аматус, дуэль за мою руку? Ты заставишь меня упасть в обморок.
Каллен уткнулся носом в его горло.
— Я имею в виду, если бы это было… если бы это было тем, что ты хочешь, конечно, я бы не стал принимать никаких решений от твоего имени о том, как вести себя или оказывать давление на твои личные отношения, поэтому, я имею в виду, если…
Дориан заставил его замолчать поцелуем.
— Ты очарователен, даже когда волнуешься и пытаешься угрожать расправой над моими воображаемыми, несуществующими поклонниками.
Он знал, что даже в темноте не сможет скрыть румянец, заливший его щеки.
— Так… мне принести книгу?
— Ммм, у меня нет особого желания, чтобы кто-то из нас двигался с места, — сказал Дориан, лениво потягиваясь и увлекая Каллена в свои объятия. — Может быть, я смогу придумать какую-нибудь историю для повествования… Аах! Моя мама часто рассказывала мне эту историю, когда я был ребенком. Или, скорее, она просила слуг рассказать ее мне.
— Тевинтерская история, — пожаловался Каллен, сморщив нос.
— И все же ты любишь кое-что тевинтерское, — сказал Дориан с ухмылкой, целуя его в нос. — К тому же, если речь идет о красивом рыцаре, который спасает девушку от дракона, то твое чувство героизма южанина должно вспыхивать от этого, верно?
Каллен что-то пробормотал, но прижался немного ближе, и Дориан воспринял это как сигнал к продолжению.
— Однажды в маленькой деревушке, спрятанной в горах Высокого Предела…