1
Тигриные пещеры, расположенные к северу от аурранского посёлка, получили своё название в те незапамятные времена, когда альтараны ещё помнили, как выглядит живой тигр. Слои чёрной и рыжеватой, как глина, породы причудливо чередовались, образуя полоски, словно кто-то разрисовал стены огромной кистью. Самих тигров здесь, разумеется, не было, вместо них водились зубаны, похожие на гигантских, размером с альтарана, насекомых. Как и многие другие обитатели Диких Пещер, зубаны ориентировались на запах, звук и тепло тел. Глаза их были слабы и не приспособлены к яркому свету, но огонь факелов их не отпугивал, а, наоборот, привлекал. Возможно, за десятилетия жизни рядом с альтаранами сообразительные твари выучили, что появление факелов предвещает опасную, но сытную добычу, и потому перестали бояться огня. На тропу, которой ходили наверх аурранцы, эти хищники выбирались редко, но шуметь и отвлекаться Раукхарт своему отряду всё равно не позволял: осторожность никогда не бывает излишней. Проходя сквозь Ломаную пещеру, он отметил, что камнегрызка отхватила с потолка ещё один пласт породы, и он, расколовшийся при падении на три части, валяется на полу. Жёсткие побеги камнегрызки продолжали его оплетать и буравить, пройдёт полгода-год, и он превратится в мелкий щебень, который позже искрошится в пыль и станет почвой для других растений. Тёкший по низу пещеры Рычащий поток продолжал понемногу мелеть – почти незаметно, но уровень воды в нём год от года падал, о чём свидетельствовала скопившаяся вдоль русла высохшая галька, когда-то выглаженная потоком. Раукхарт отмечал все эти мелочи мимоходом, по давно выработавшейся привычке. Неискушённому наблюдателю могло показаться, что Дикие Пещеры не меняются, но князь знал, что это не так. Неискушённому наблюдателю потолок мог упасть на голову внезапно, в то время как при должном опыте признаки обвала становятся заметны за часы, дни и даже месяцы. Из Ломаной пещеры отряд нырнул в узкий, непонятного происхождения отвилок, называемый Кривой Кишкой, где приходилось идти согнувшись и протискиваться в щели. Мастер Гилжит утверждал, что напряжение постепенно сминает проход, который прежде был шире, и со временем он сузится настолько, что станет непроходимым, хотя, сколько именно времени на это уйдёт, сказать не мог. Раукхарт его мнению доверял, но проверить его теорию, увы, не представлялось возможным. Альтараны не вели летописей, и прошлое терялось в тумане, как только умирали последние его свидетели, поэтому как выглядела Кривая Кишка сто лет назад, никто уже не мог сказать. Дикие Пещеры менялись постоянно, но устные предания, как факелы, освещали прошлое лишь на несколько шагов назад, а дальше простиралась тьма. Если Кривая Кишка закроется, то к выходам в низовьях Ойлы придётся идти через Зубчатый Карниз, а эта дорога не самая безопасная и не самая удобная. Либо через Шахты – пещеры с вертикальными дырами, из которых часто вырываются столбы вонючего и ядовитого дыма. А ещё можно пробить новый проход из Ломаной пещеры – но для этого придётся разбивать тут лагерь не меньше чем на месяц и постоянно держать оборону от всех тварей, которые сбегутся на шум и запах. Впрочем, эта проблема была слишком отдалённой, чтобы надолго о ней задумываться. Сейчас перед Раукхартом стояла другая, куда более насущная. Интуиция подсказывала ему, что сегодняшняя возможность договориться с инмерийцами также и последняя, и если что-то пойдёт не так, то о мире с ними придётся забыть – по крайней мере, на ближайшие годы. Теперь князь досадовал на себя за то, что с самого начала, как только к нему привели инмерийского разведчика, не расспросил его подробно о том, как его сородичи отнесутся к предложенной Раукхартом сделке. Тогда он даже не представлял, какая пропасть лежит между инмерийцами и аурранцами, и полагал, что будет достаточно предложить взаимовыгодные – как ему представлялось – условия, но на деле всё оказалось неизмеримо сложнее, хотя бы уже потому, что инмерийцы не верили в возможность каких-либо соглашений с альтаранами, не говоря уже о том, что выставленные князем условия в глазах айнов выглядели совершенно иначе. И из-за этой непредусмотрительности судьба мирного договора повисла на волоске. План зимнего нападения в общих чертах был уже проработан на военном совете, но Раукхарт надеялся, что претворять его в жизнь не придётся. Один из воинов нёс предназначенное для айнов оружие в мешке, туго перетянутом верёвками, чтобы мечи не стучали друг о друга. Вчера вечером Раукхарт долго изучал филигранные узоры на клинках и рукоятях, гадая, зачем эти мечи, ненужные аурранцам, много лет назад притащили в посёлок и бросили ржаветь. Что бы там ни говорил айнский Кодекс по поводу обращения с чужим оружием, к альтарану он не имел ни малейшего отношения, и потому, пытаясь согнуть упругую сталь отменного качества и пробуя остроту заточки, Раукхарт не испытывал угрызений совести. А ночью ему привиделся юноша-айн, которого Раукхарт из-за цвета волос сначала принял за Лирэя, но потом понял, что ошибся: этот был старше и взгляд совсем другой – обречённый, застывший, но по-прежнему жёсткий. Измождённый, худой, в полуистлевшей одежде, айн сидел на коленях, обессиленно склонившись над лежавшим перед ним мечом, узоры на котором князь созерцал не далее как прошлым вечером. И теперь думал, не получилось ли так, что душа одного из воинов оказалась на бессчётные годы привязана к мечу или, быть может, сама зацепилась за него, не желая блуждать в бесконечных лабиринтах Диких Пещер. И сегодня наконец обретёт долгожданное освобождение, вернувшись к духу Иверин. Если и так, то Раукхарт не имел желания этому препятствовать. Что бы ни совершил в прошлом этот воин по отношению к альтаранам, он за это уже в достаточной мере расплатился. Тоннели кончились, и отряд пробирался по извилистым ходам естественных пещер, стены которых утратили полосатость и окончательно порыжели. Воздух посвежел и потеплел, и скоро аурранцы погасили ставшие ненужными факелы. Неяркий свет ранних сумерек пробивался впереди, одинаково неудобный как для иверинов, так и для альтаран. Раукхарт в который раз задумался о том, могут ли его сородичи приспособиться к дневному свету и сколько времени это займёт. Ведь они, в отличие от подземных тварей, когда-то жили на поверхности, не ночью и не в сумерках, а при свете дня. По знаку князя разведчик, чуть пригнувшись, бесшумно скользнул наружу. Остальные ждали, не смея легкомысленно нарушить тишину ни единым шорохом или шёпотом. Вскоре разведчик вернулся и подал знак, что всё чисто. Только тогда альтараны вышли из-под каменного свода под бархатно-синее небо с обрывками дождевых туч, тронутых лёгким румянцем заката. Раукхарт всегда любил этот момент – пугающий и завораживающий, когда после привычной тесноты подземелий над головой распахивается невообразимо огромное пространство, и кажется, что за спиной вырастают крылья, готовые унести ввысь, за облака. Страх перед небесным куполом со временем преодолевают все альтараны, выходящие на поверхность, хотя и не все приходят к тому, чтобы этот простор полюбить. Раукхарт же ради того, чтобы время от времени видеть небо, был готов рисковать жизнью. Он мечтал подарить это чудо не только своему клану, но и всему народу Альтаран, несправедливо загнанному в жестокое лоно подземного лабиринта. Высоко в небе ровным клином пролетела стая каких-то птиц. Расправив плечи, Раукхарт с удовольствием вдохнул чистый воздух, полный непривычных запахов – влажной от недавнего дождя травы и близкого леса. Инмерийцы настояли на том, чтобы для второй встречи выбрать другое место, и это Раукхарта немного беспокоило. И всё же он не стал спорить, опасаясь окончательного отказа. С высокого обрыва открывался вид на поля на другом берегу и кучку жмущихся друг к другу домиков с крытыми соломой крышами. Над рекой собирался вечерний туман, тянувшийся к деревушке, такой маленькой и бедной, что в прошлый раз альтараны обошли её стороной, не став тратить время на то, чтобы отнять у жителей парочку тощих куриц. Ближе к берегу торчала сторожевая башня, на её обзорной площадке ёжились от холодного ветра караульные. С другой стороны стеной стоял лес, в котором запросто могли затаиться лучники, а над ним волнами вздымались Туманные горы с укутанными в облака верхушками. Орхайт, как обычно, самовольно шёл вровень с князем таким образом, чтобы прикрыть от нападения со стороны леса. Раукхарт даже не пытался его одёрнуть – знал, что тот не послушается. Возможность засады со стороны инмерийцев он не отметал, поэтому на всякий случай оставил в пещерах две резервные четвёрки лучников, которые при необходимости прикроют отступление, а также велел следить за кронами и немедленно предупреждать о любом подозрительном движении. Но пока всё было тихо. Вскоре, сверкая начищенными кольчугами, показались инмерийцы – они поднялись по тропе со стороны реки, и было их, как и в прошлый раз, ровно десять, что говорило об их намерении соблюдать хотя бы видимость договорённости. Но уверенности в том, что среди листвы не таятся чужие лучники, у Раукхарта не было. В иной ситуации он бы заблаговременно рассадил там собственных, но если иверин и альтаран встретятся на одной ветке, едва ли инмерийцев позабавит это совпадение. Айны, никогда не прятавшиеся за спинами тимиров, и сейчас шли впереди, демонстрируя пренебрежение к опасности. Все инмерийцы смотрели на альтаран настороженно, а айны вдобавок ещё и с надменностью. Раукхарту это разделение до сих пор казалось странным и неестественным: и те, и другие – воины, но только айны имеют право называться лучшими, гордиться своим происхождением, носить узорчатые плащи и украшать оружие и доспехи эмблемами родов. В чём между ними разница, кроме внешности и семьи, в которой они родились, князь уяснить не мог. Из четверых айнов двое оказались Раукхарту незнакомы: один – молодой и стройный, в зелёном плаще с серебряной застёжкой и менее надменный, чем прочие, второй – много старше, жилистый и крепкий, с тлевшей в глазах неугасимой ненавистью. Судя по эмблеме на тёмно-сером плаще, он приходился родичем шедшему рядом ирру Тейлину, хозяину Эбенхема, который взирал на альтаран с точно такой же плохо скрываемой ненавистью. А Ирдан Оруэн Ирр-Орлессан отсутствовал – то ли судьба сына его больше не волновала, то ли был занят более важными делами. Появление новых лиц Раукхарту не понравилось: он не знал, чего от них ожидать, и из-за этого всё могло пойти не по плану. И действительно, первым, выступив вперёд, заговорил не ирр Дарриен, а незнакомый молодой айн, говоривший сдержанно и спокойно: – От имени арла Инмери Инагиса Дайрена Арр-Аскариана приветствую князя клана Аурран на инмерийской земле! Моё имя – Кайран Ирр-Айери, я служу роду Арр-Аскариан и сегодня выступаю в роли посланника арра Инагиса. Я готов выслушать вас и передать в точности содержание разговора, который здесь состоится, моему арлу. Если необходимость вести переговоры с аурранцами и вызывала у посланника отвращение, то тот ничем его не выдал. Тонкое породистое лицо выражало лишь вежливый и отстранённый интерес. И хотя эта сдержанность давала надежду на то, что переговоры не превратятся в грубую перепалку после первых же фраз, Раукхарт испытал мгновенную вспышку неприязни: он не любил притворства и скрытности. Впрочем, это не помешало ему ответить заранее заготовленной фразой: – Приветствую вас и ваших спутников и желаю здравствовать арлу Инмери Инагису Дайрену Арр-Аскариану. Раукхарт не лгал: он не считал инмерийского правителя своим личным врагом и не испытывал к нему ненависти. Однако айны, очевидно, сочли его слова лицемерием: эбенхемский ирлес и его родич скривились, словно само упоминание имени арла из уст альтарана их коробило, и выражение неприязни на лице ирра Дарриена проявилось отчётливее. Только ирр Кайран сохранил невозмутимость и, словно бы уловив в сказанном намёк, представил упомянутых князем спутников-айнов – любезность, которой в прошлый раз его не удостоили. Родич эбенхемского ирлеса Гирем Дайнар Ирр-Эбенхем вновь ожёг альтарана полным враждебности взглядом, так что Раукхарт задумался о том, чем объясняется его присутствие на мирных переговорах. Далее ирр Кайран в витиеватой форме выразил сожаление о том, что первая встреча едва не закончилась сражением. Судя по лицам прочих айнов, никакого сожаления они не испытывали, но, даже будучи неискренними, эти слова говорили о готовности инмерийцев сделать шаг навстречу. Поэтому Раукхарт выразил ответное сожаление, с его стороны совершенно честное, и, не став затягивать обмен любезностями, перешёл к делу. Идея наладить торговлю взамен разбоя вызвала у айнов огромное недоверие. Представители рода Эбенхем ожидаемо отказались иметь какие-либо дела с разбойниками, но ирр Кайран, взглянув на образцы принесённых аурранцами цветных камешков, сказал, что инмерийцы могли бы принять их в качестве оплаты за зерно и другие продукты. Правда или ложь? Выражение лица иверина оставалось нечитаемым, и оттого Раукхарт доверял ему не больше, нежели айны – словам о готовности аурранцев сложить оружие. Впрочем, по этому вопросу хотя бы не возникло разногласий. В конце Раукхарт добавил: – Если другие кланы поймут, что торговля с Инмери приносит выгоду, они могут последовать моему примеру. – Другие кланы? – тут же вскинулся ирр Гирем, хищно прищурившись. Раукхарт позволил себе улыбнуться с оттенком превосходства – инмерийцы действительно очень мало знали об альтаранах – и, чтобы подтвердить, что это не случайная оговорка, пояснил: – Мы живём кланами. Каждый в своём посёлке. «И у каждого есть свой участок инмерийских земель, чтобы не делить добычу».Вслух этого Раукхарт, разумеется, не произнёс, но, не удержавшись, ответил на незаданный вопрос, который сейчас возник у всех инмерийцев: – Заключите мир с каждым, тогда и пересчитаете. Айны нахмурились, и Раукхарт напомнил себе, что если он не желает их снова раздраконить, то не стоит им язвить. Камнем преткновения ожидаемо стал эбенхемский лес. Предложение обменять право охоты в нём на помощь в ежегодной зимней военной кампании, даже высказанное крайне осторожно и с уточнениями о том, что на право собственности аурранцы не покушаются и селиться на инмерийских землях не намерены, айнов до крайности изумило. В том числе и тем, что князю вообще известны такие подробности о происходящем на северных границах. Ирр Дарриен в удивлении вскинул брови, взгляд эбенхемского ирлеса потемнел, как небо перед грозой, а ирр Гирем произнёс ледяным тоном: – Я не допущу того, чтобы подземные крысы топтали наши земли! Всё в точности так, как предполагал Лирэй. Раукхарт сделал вид, что оскорбления не услышал. Он уже уяснил, опять же не без помощи Лирэя, что в этой компании нет столь чёткой иерархии, как у альтаран – иными словами, каждый из присутствующих айнов считал себя князем и потому высказывался свободно, не стесняясь вклиниться в разговор. А ирр Кайран, о котором Лирэй не говорил ничего, и глазом не моргнул, и это Раукхарту совершенно не понравилось. – Ваше предложение весьма... неожиданно. Зиарги действительно представляют для нас постоянную угрозу. – С которой мы прекрасно справимся сами, – упрямо возразил ирр Гирем. – Полагаю, мы можем рассмотреть это предложение, – мягко поправил ирр Кайран. – Допустим, – сказал вдруг ирр Дарриен, доселе хранивший молчание. – Но можем ли мы быть уверенными, что ваши воины по дороге на север не захотят снять дополнительную плату с наших деревень? – Их поведу я сам, поэтому вы можете рассчитывать, что грабежей не будет, – ответил Раукхарт. – Но я точно так же спрошу в ответ: могу ли я быть уверенным, что моих воинов по дороге на север не ждёт засада? Это вопрос взаимного доверия, так же, как и сегодняшняя наша встреча. – Доверия? Вам? – презрительно бросил ирр Тейлин. – Неужели мы обсуждаем это всерьёз? – с раздражением обратился ирр Гирем к ирру Дарриену. Ещё какое-то время айны спорили. Ирр-Эбенхемы кипятились и протестовали, ирр Кайран мягко увещевал, сохраняя поразительное для айна спокойствие, а ирр Дарриен колебался, явно не готовый ни допустить возможность предложенной князем сделки, ни с уверенностью от неё отказаться. В конце концов ирру Кайрану удалось поставить точку в этом вопросе, настояв на том, что предложение достойно рассмотрения, а детали можно обсудить позже. Однако он избегал говорить о том, насколько вероятно, что арл примет эти условия, и чем дальше, тем больше князь укреплялся в подозрении, что основная цель ирра Кайрана – не допустить ссор между инмерийцами и аурранцами, а исход дела его не волновал. Или цель его была в чём-то ином. – Зачем вам это нужно? – спросил он вдруг Раукхарта, когда ирр Гирем наконец исчерпал возражения и замкнулся в надменном молчании. И князь отчётливо понял: ему не верят. Ни на грош не верят, несмотря на все его уступки, несмотря на то, что не его, а инмерийские лучники прятались среди сочной листвы – об этом его уже предупредил незаметным жестом Орхайт. Всем ли удастся уйти под стрелами или чьими-то жизнями придётся расплатиться за попытку изменить судьбу клана? – Я забочусь о своём народе. Так же, как вы заботитесь о своём, – терпеливо ответил князь, ничем не выдавая своего раздражения и злости на инмерийцев, которые действовали с теми наглостью и вероломством, в которых так громко обвиняли альтаран. – Война давно окончена. Мы продолжаем убивать друг друга лишь потому, что так делали наши предки, но у нас больше нет причин воевать. Я хочу это прекратить. Речь эта на инмерийцев не произвела ни малейшего впечатления. Ирр Гирем снова скривился, и выражение его лица ясно говорило о том, что всё сказанное он считает неприкрытой ложью. – Я вас услышал, – ирр Кайран кивнул всё с той же непроницаемой вежливостью, за которой могло скрываться всё что угодно. Раукхарт помедлил, раздумывая, стоит ли переходить к последнему пункту его плана или в этом нет смысла, потому что инмерийцы уже всё решили. Никто из них не воспринимал идею о примирении всерьёз. Но не тащить же обратно эти мечи? Во-первых, альтаранам они не нужны, во-вторых, чем дольше длится разговор, тем сложнее будет инмерийским лучникам целиться в сгущающихся сумерках, а в-третьих, Лирэя бы это наверняка расстроило и обидело – он так старался, чуть ли не ночевал в Кузне, чтобы успеть к сроку, и в конечном итоге из-за этой самоотверженности и пострадал. Поэтому Раукхарт решил идти до конца. – В знак истинности моих намерений и уважения к вашей доблести я хочу вернуть то, что по праву принадлежит вам. Пусть это послужит примирению между нашими народами. Повинуясь едва заметному жесту, одна из альтаран вышла вперёд, держа на вытянутых руках айнское оружие. Оно было целиком завёрнуто в несколько слоёв чистого полотна, чтобы не злить айнов видом «грязных тарских лап, оскверняющих священное оружие», как выразился, несколько смутившись, Лирэй, объясняя тонкости отношения айнов к альтаранам. Идея поручить это дело женщине тоже принадлежала ему. У инмерийцев только мужчины умели сражаться, поэтому женщин, даже альтаранских, они по привычке считали слабыми и не воспринимали как серьёзную угрозу. Так и вышло – при виде приближающейся к ним альтараны, красивой и гибкой, как хлыст, айны не стали хвататься за мечи. А она ещё и не удержалась от искушения поддразнить инмерийцев и ступала грациозно, танцующей походкой, приковав внимание всех тимиров – если бы Раукхарт планировал нападение, это был бы идеальный момент для атаки. Только айны очарованию женщины не поддались и посмотрели на неё чуть ли не с отвращением, будто осуждали её поведение. И едва ли кто-то из них догадывался, что она – одна из лучших воительниц клана и в бою опаснее многих мужчин. Озадаченный ирр Кайран с осторожностью принял из её рук свёрток, дождался, когда альтарана отойдёт назад, и только тогда развернул ткань. На оголившейся крестовине меча блеснула эмблема айнского рода, и Раукхарт, подгадав момент, произнёс: – Пусть вместе с этим оружием утраченная часть силы айнов вернётся в Инмери. Неожиданный подарок произвёл на них впечатление куда большее, нежели могло бы произвести марширующее по их землям альтаранское войско. Ирр-Эбенхемы окаменели, ирр Дарриен изменился в лице, резко шагнул к ирру Гирему и принялся что-то яростно ему втолковывать шёпотом, схватив за руку, – таким взволнованным Раукхарт его ещё не видел. Даже ирр Кайран не остался равнодушным, на миг с его лица сошла привычная маска, в глазах мелькнуло странное выражение – то ли растерянности, то ли тревоги. Но он тут же взял себя в руки. – Благодарю вас от имени арла Инмери и от имени тех, кому это оружие принадлежит по праву, – произнёс он. – Пусть этим клинкам не доведётся испробовать вашей крови. На этот раз его слова, несмотря на нарочитое изящество, без которого посланник арла, по всей видимости, не мог обойтись, прозвучали искренне. Тем временем тихий, но напряжённый спор между ирром Гиремом и ирром Дарриеном продолжался, но как Раукхарт ни напрягал слух, он не мог разобрать, о чём речь – иверины стояли слишком далеко. Ирр Кайран обернулся к ним: – Ирр Гирем, прошу вас, позвольте передать их вам. Айн окинул того уничижительным взглядом, но мечи взял. Скрытый смысл этого действия от Раукхарта ускользнул, однако то, что ирра Гирема вынудили в чём-то отступить, внушало надежду, что сегодняшний вечер обойдётся без кровопролития. – Позвольте узнать, – обратился к князю ирр Кайран, – жив ли ещё тот, кто подсказал вам эту идею? Раукхарт чуть напрягся. – Жив. «Пока». – Отчего же вы его не привели? – Мне показалось, что здесь ему не рады. – Не спорю, ирр Лирэй не оправдал возложенных на него ожиданий, и всё же, памятуя о вашем обещании, я рассчитываю на вашу честность и надеюсь, что вы позволите ирру Лирэю покинуть подземелье и без помех добраться до Эбенхема. У Раукхарта было всего несколько мгновений, чтобы принять решение: подтвердить верность слову или вновь заставить айнов усомниться в его честности и заподозрить какой-нибудь подвох. – Хорошо. Я обещаю, что приведу вашего разведчика после того, как получу от арла Инмери ответ. О том, что пока разведчик валяется в Лёжке и почти не приходит в сознание, князь предпочёл умолчать. – Что ж, я надеюсь, это обещание вы сдержите. Ответ вы получите в течение восьми дней, обычным способом. На этом стороны распрощались и осторожно разошлись, стараясь поменьше показывать друг другу спины. Раукхарт до последнего ожидал, что сверху на альтаран посыпятся стрелы, и успокоился только тогда, когда они оказались под защитой свода пещеры. Повезло – обошлось без потерь. Почти.2
На обратном пути альтараны не выдержали и принялись обсуждать, как проняло иверинов при виде старых железок. Раукхарт их не одёргивал: поблизости от выходов в Диких Пещерах не водились крупные хищники, а потому шуметь не возбранялось. Сам он шёл молча и, как всегда, отделённый от остальных невидимым барьером. Честно говоря, князь надеялся, что инмерийцы забудут про «не оправдавшего возложенных ожиданий» и списанного со счетов разведчика, и эта надежда только укрепилась, когда среди пришедших не оказалось его отца. Но ирр Ирдан и его сородичи, похоже, решили, что раз уж весь клан Аурран не справился с тем, чтобы добить неугодного им айна, то надлежит взять это ответственное дело в свои руки. – А парня-то в самом деле отдадим? – спросил вдруг Орхайт, словно откликаясь на княжеские раздумья. Ему Раукхарт кое-что о Лирэе рассказал, попросив молчать об услышанном – Орхайт был одним из немногих аурранцев, способных держать язык за зубами. – Я дал обещание. Показалось – или в глазах Орхайта действительно мелькнуло неодобрение? Тогда, отправляя инмерийцам первое послание, Раукхарт и вообразить не мог, что о своих словах доведётся пожалеть. Он рассчитывал использовать заложника как приманку для первых переговоров и сразу же от него избавиться, вернув инмерийцам в целости и сохранности. Раукхарту претила мысль убивать безоружного, пусть даже врага. Да и враг из него получился откровенно жалкий: иверин был слишком напуган, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление, и на аурранцев смотрел как на диких зверей, готовых вот-вот растерзать свою добычу. И оттого никакого интереса у Раукхарта не вызвал – собственно, он и думать о заложнике забыл, когда выслеживал засевших в Диких Пещерах бескланников. И тут-то заложник проявил себя неожиданным образом. Вернувшегося Раукхарта ошарашил не столько доклад о том, что именно в его отсутствие аурранцы учудили с иверином, сколько то, что он неведомым образом за неполных три дня ухитрился чуть ли не сдружиться с Гилжитом и чинившими тоннель работниками. Потом Руанна практически взяла иверина под своё покровительство, позволив поселиться в Лёжке, полностью уверенная, что он не обидит ни её саму, ни её учеников. Тут Раукхарту стало уже интересно, тем более что заложник то и дело подкидывал клану новую пищу для сплетен, по большей части забавных. «Будет ему, что вспомнить потом», – усмехался Раукхарт, выслушивая очередную историю о том, что произошло с иверином, уже и не думая о нём как о враге, поскольку собирался, в конце концов, помирить альтаран и иверинов, а Лирэй проявлял удивительное для его положения миролюбие. А потом оказалось, что ничего смешного в этом положении нет и никакого «потом» для Лирэя не существует. И тут от аурранского князя ничего не зависело – Лирэй был обречён с самого начала. Но Раукхарт всё равно вмешался, не особенно задумываясь о том, что будет дальше, и постепенно где-то в тёмных уголках сознания зарождалась мысль о том, что, быть может, иверину и необязательно возвращаться к своему отцу, да и вообще необязательно возвращаться. За месяц иверин прижился в клане и своими поведением и поступками завоевал симпатию многих, в том числе самого Раукхарта. Лирэй рисковал жизнью, спасая Кайна и Марсу, а потом ещё и вступился за изгнанников, хотя, казалось бы, какое иверину до них дело? Если они и спасли ему жизнь, то совершенно случайно, этого он не мог не понимать. После этого история с Мирайной уже не удивляла – удивляло лишь то, что его никто не убил за непрошеное вмешательство. Лирэй обладал какой-то странной привычкой разрешать чужие проблемы в ущерб себе, и Раукхарт был уверен, что столь ценимый и почитаемый иверином Кодекс Айна тут ни при чём. Тем более что в конце концов Лирэй поступил вопреки ему, хотя Раукхарт на него не давил, опасаясь спровоцировать ещё один «уход в себя» или более удачное самоубийство. Что сподвигло Лирэя отступиться от своих принципов, Раукхарт так до конца и не понял. Но сломленным иверин при этом не выглядел – наоборот, в нём зажглась какая-то новая непонятная решимость, сделавшая его смелее. И толкнувшая на очередное вмешательство в дела клана, которое закончилось для князя – избавлением от давнего соперника, а для Лирэя – кинжалом в спину. И если прежде Раукхарт полагал, что для исполнения его плана подойдёт любой айн, то теперь приходилось признать, что появление Лирэя было какой-то невероятной удачей. Не иначе сам Тхайну, к которому Раукхарт обращался с просьбой о помощи, послал этого странного иверина, непохожего на своих сородичей, который даже не требовал ничего взамен и не рассчитывал на благодарность за свою помощь. Может быть, потому, что дать ему то, чего он по-настоящему хотел, было не во власти князя. Или потому, что Лирэй понимал, чем всё это для него закончится рано или поздно. И не ошибся. Если бы Раукхарт был только Раукхартом, то поступил бы иначе. Но князь не может ставить под угрозу будущее клана из-за одного-единственного иверина, а значит, тому предстоит стать жертвой во имя мира между двумя народами, хотя и не по душе была Раукхарту эта несправедливость.3
С высоты крутого моста князь оглядывал собравшуюся внизу толпу – сегодня по его приказу здесь собрались все воины клана Аурран. Площадь гудела и рокотала, кто-то потрясал оружием, кто-то уже успел ввязаться в драку и мутузил противника кулаками, в то время как находившиеся рядом товарищи пытались то растащить дерущихся, то ещё больше их распалить. Раукхарт был бы плохим князем, если бы думал, будто имеет над аурранцами абсолютную власть. Самого себя он представлял балансирующим на гребне могучей волны; стоит ошибиться, замешкаться или слишком быстро рвануть вперёд, как тут же будешь ею опрокинут и смят. Князь – тот, кто ведёт и направляет клан, тот, кто выбирает путь – не случайно в Доме Огня стоит изваяние Тхайну, бога пути. Раукхарт не удержался бы на этом месте несколько лет, если бы не знал, когда следует командовать, а когда – просить. Ибо есть вещи, которые своевольные, буйные и отчаянные аурранцы не станут делать иначе как добровольно. Раукхарт медленно вскинул руку открытой ладонью вперёд, и гул толпы стих, а дерущиеся расцепились и обернулись к князю лицами, расцвеченными свежими синяками. – Аурран! Сегодня прибыл гонец от наших соседей. Арл Инмери согласен на наши условия. Через восемь дней он прибудет лично, чтобы скрепить мирный договор между нами своим словом. Эта новость была встречена отдельными выкриками, но большинство собравшихся хранили настороженное молчание. Несмотря на то, что Сайданар покинул клан, среди воинов оставалось немало тех, кто разделял его позицию и ни под каким видом не желал мириться с давними врагами. Подождав, пока крики стихнут, Раукхарт продолжил: – Арл Инмери согласен отдать нам охотничьи угодья – теперь в лесу нас никто не будет преследовать. Но в качестве платы за это мы должны оказать инмерийцам ответную услугу:выступить вместе с ними против ледяных духов, с которыми они каждый год ведут войну на севере страны. Мне нужны добровольцы. Кто из вас готов отправиться в военный поход под моим началом? В первый миг на Площади повисла тишина, нарушаемая лишь чьим-то неудержимым изумлённым покашливанием: слухи об этой сделке, принесённые очевидцами последних переговоров, хотя и гуляли по посёлку, но до сих пор мало кто верил, что князь планирует это всерьёз. А потом все заговорили одновременно – словно взметнулась огромная волна, и Раукхарту предстояло либо удержаться на её гребне, либо в ней утонуть. Князь планировал удержаться – и поэтому молчал, позволяя аурранцам высказаться. – Сражаться за хорьков? – Что мы забыли там, на севере? – Пусть сами там подыхают! Чем больше, тем лучше! – А они не обнаглели?! – Продаться вонючим хорькам за кусок леса? Плясать под их дудку? – Мы жили без их подачек и дальше проживём! – Почему это мы им что-то должны? Хотят, чтобы мы их не трогали, пусть сами жратву к нам везут! Раукхарт молчал, хладнокровно пережидая бурю. У него было что ответить – но позже, когда альтараны выпустят пар, немного успокоятся и будут в состоянии воспринять его доводы. Согласятся или нет – другой вопрос. Конечно, на Орхайта и пару десятков верных сторонников князь и так мог рассчитывать, но ему нужно было склонить к участию в этом походе больше воинов. И только добровольцев – потому что приказать альтаранам рисковать жизнью в чужом краю и на чужих рубежах князь не мог. Но приготовленные им аргументы так и остались неозвученными. – Я пойду, – прозвучало как гром среди ясного неба. Альтараны удивлённо притихли, обернувшись в сторону говорившего, и даже Раукхарту едва достало самообладания, чтобы не выказать явного изумления. Скрестив руки на груди, Хильван с вызовом оглядывал ошарашенных соседей. – А что? Кто-то струсил, что ли? Спорю, что эти их ледышки не страшнее наших зубанов. А вот на рожи хорьков, когда мы пойдём через их земли, я бы посмотрел! Обрисованная Хильваном картина пришлась аурранцам по душе: на лицах расплылись злорадные ухмылки. – Они, небось, от злости зубы себе до основания стешут! – Они сами-то не могут своё защитить, раз им помощь нужна? – А когда мы всех ледышек перебьём, хорьки скажут нам спасибо? – Ха-ха, да я только ради этого туда пойду! Впрочем, далеко не всех воодушевила эта провокация. Многие остались при своём мнении, и между сторонниками и противниками военного похода завязались жаркие споры. Но разгореться им в полную силу князь не позволил: на этот раз звонко хлестнул кнут, разнеся в щепки одну из деревянных перекладин, – поднятой руки взбудораженные альтараны могли и не заметить. – Тихо! Те, кто готов пойти со мной на север, выйдите вперёд. И снова князь ощутил, что держит стихию в узде своей волей, словно в невидимом кулаке: его послушались и прикусили языки, оставив споры на потом. Толкаясь и шипя друг на друга, воины разделились на две неравные группы: меньшая выступила вперёд, прочие отошли назад. Не слишком много, но достаточно: Раукхарт и не ожидал единодушия и не собирался оставлять посёлок без защиты. Он обвёл взглядом лица, запоминая каждое, и веско произнёс: – На вас я рассчитываю. Теперь он уже будет вправе требовать от них исполнения взятого обязательства: никто не заставлял, сами вызвались перед князем и перед кланом. А Хильван взгляда князя упорно избегал – вероятно, из присущего ему исключительного упрямства. С ним у Раукхарта отношения не сложились с самого первого дня, когда Хильван вместе с ещё несколькими шанарранцами пришёл в клан. Порой князь жалел о том, что согласился их принять: Хильван показал себя отменным воином, без колебаний шёл на самый безумный риск, но был чересчур своеволен и любил оспаривать приказы, а то и вовсе поступал по-своему, и от серьёзного наказания его спасало лишь то, что до сих пор он не допускал оплошностей. На лидерство он никогда не претендовал – был, скорее, воином-одиночкой, хотя в своей четвёрке поддерживал железную дисциплину. После того, как выяснилось, что именно он покорил сердце Мирайны, Раукхарт и вовсе с ним не разговаривал – боялся сорваться.Князь был даже отчасти благодарен Лирэю за то, что тот вынудил его дать обещание никому не мстить – это помогло сдержаться и не поддаться искушению вышвырнуть Хильвана вслед за Сайданаром. А теперь Раукхарт терялся в догадках, что сподвигло несговорчивого строптивца открыто проявить инициативу в деле, ярым противником которого он был до недавнего времени. Что это было – благодарность? Извинение? Попытка заручиться княжеским расположением? Всё это совершенно не вязалось с характером Хильвана: заняв какую-то позицию, он был склонен отстаивать её до конца, не считаясь ни с чем и не прогибаясь под обстоятельства. Заставить его переменить мнение было не проще, чем передвинуть горный хребет. Так что же вынудило его изменить своим принципам? Интуиция подсказывала Раукхарту, что он знает того, кто может пролить свет на эту тайну. Вот только рассказать этот знаток ничего, увы, не мог – болтался где-то между жизнью и смертью уже восьмой день, и даже Руанна не ручалась за его выздоровление.4
Время близилось к полуночи, но Раукхарт всё ещё сидел в Доме Огня, положив подбородок на сцепленные в замок руки и неотрывно глядя, как взвивается и опадает пламя в центральной чаше. Возвращаться в пустой шатёр не хотелось. Он вспоминал тот день, когда они с Мирой стояли на этом самом месте и произносили слова клятвы перед Сердцем Клана. Тогда Раукхарт верил, что нашёл верную спутницу жизни – ту, с которой можно бестрепетно встретить старость, если им обоим суждено до неё дожить. С тех пор миновало меньше года, и вот – клятва расторгнута. Сильнее всего Раукхарта обидело не то, что ветреная красавица так быстро нашла другого, а то, что она скрывала свои чувства и лгала, вместо того чтобы признаться сразу. А он не замечал этого – точнее, не хотел замечать, слишком занятый делами клана. Узнав о её обмане, Раукхарт в тот же вечер привёл Миру сюда и потребовал объяснений. Потребовал слишком резко и тем самым сильно её напугал. Мира рыдала и каялась, и из её сбивчивых объяснений он уяснил то, что ранило его сильнее всего: она действительно боялась его гнева, и именно это заставляло её молчать и притворяться. Это открытие глубоко его задело, потому что никогда, ни единым словом или действием он не давал к тому повода. Во всяком случае, так ему казалось. И теперь воспоминания о времени, счастливо проведённом вместе, было отравлено сомнениями: как давно её чувства начали угасать? Как давно Раукхарт жил с иллюзией взаимной любви? Впрочем, гадать уже не имело смысла. Получилось, что Лирэй оказал им услугу своим неожиданным вмешательством, позволив обставить расставание тихо и без лишних свидетелей. Оно, конечно, и так привлекло много внимания – не так часто случается, чтобы пара, уже давшая клятву в Доме Огня, рассталась, – но было бы куда хуже, если бы Миру застали с другим, и это известие докатилось бы до Раукхарта в виде слухов. Это был бы удар по репутации для обоих, и никому из них не хотелось, чтобы всю эту крайне неприятную историю обсуждали в клане. Поэтому они договорились, что Раукхарт не обвиняет её в измене, а Мира не бросается в объятия другого на следующий же день. Имя своего избранника она называть поначалу отказалась наотрез. Кто это был, Раукхарт выяснил существенно позже, и пришлось признать, что опасения Миры были не вполне напрасны, хотя, конечно, наказывать или выгонять из клана кого-либо без явного повода, пользуясь своим положением, Раукхарт не стал бы. Одно хорошо – печалиться было некогда, дела клана, в которых наконец-то наметился просвет, почти полностью поглощали его внимание. Через несколько дней предстояла встреча с инмерийцами, на которую они обещали подвезти первую партию зерна, и Гилжит уже занимался добычей цветных камней для обмена. Внутриклановые распри аурранцам больше не грозили: во-первых, потому что план князя, который многие полагали неосуществимым, начал воплощаться в жизнь и обещал клану защиту от голода, а во-вторых, потому что самый активный зачинщик беспорядков покинул Аурран. Сайданар вместе со своей семьёй и верными сторонниками ушёл сам в ту же ночь, когда едва не убил Лирэя. Они ушли тихо, воспользовавшись суматохой и взяв с собой оружие, факелы и припасы в дорогу. Стражей, по-тихому открывших уходящим ворота, Раукхарт обвинять не стал – не открыли бы сами, их бы ещё и побили, а зачем Руанне лишняя работа? Сайданар своим уходом фактически признал своё поражение, и князь был рад, что тому предоставилась возможность уйти свободно, потому что противник, ушедший с миром, лучше, нежели противник, изгнанный с позором и затаивший на это жестокую обиду. В Диких Пещерах ещё не раз доведётся встретиться. Раукхарт полагал, что Сайданар достаточно умён, чтобы не повторить судьбу бескланников, и всё же послал гонцов в Шанарран и убедился, что изгнанники благополучно обрели новый дом. Зато оставшиеся в клане недовольные, лишившись лидера, в ближайшее время поостерегутся выступать открыто. Как бы ни был хорош Сайданар, но он всё-таки нарушил закон – не попыткой убийства, а тем, что активно чинил препятствия княжеским планам. Вообще убийство считалось у альтаран серьёзным преступлением, но только убийство соклановца. Убийство альтарана из другого клана было лишь поводом для недоверия, а смерть чужака и вовсе никого не волновала. Формально Лирэй оставался чужаком, но после всего, что он сделал для клана, его убийство вызвало бы у многих неодобрение. Само по себе ранение оказалось не слишком серьёзным, кинжал увяз в крепких мышцах и задел лёгкое лишь по краю, но перерезал крупный сосуд, отчего иверин потерял много крови. Из-за воспаления началась сильная лихорадка, которая никак не хотела отпускать Лирэя и очень его измотала. Только в последние дни его состояние, по словам Руанны, немного улучшилось, но он почти всё время спал, а в редкие моменты пробуждения был слишком слаб, чтобы даже удержать в руках чашку, и едва ли ясно понимал, где он и что с ним происходит. Поэтому поговорить с ним пока не получалось – а поговорить было необходимо, и чем раньше, тем лучше, и Раукхарт, в очередной раз заглянув в Лёжку и окинув взглядом заострившееся и неестественно бледное лицо спавшего иверина, попросил Руанну сразу же сообщить ему, когда тот будет в состоянии вести беседу. Руанна, разумеется, этого не одобряла и настаивала, что больному нужен покой, но она не знала всей правды о его непростых отношениях с сородичами. А Раукхарт знал, что означает для Лирэя возвращение к своим, и потому хотел поговорить с ним сам, прежде чем кто-нибудь другой осчастливит иверина этой новостью, а в том, что это непременно случится, князь не сомневался. Как не сомневался и в том, что разговор будет тяжёлым для обоих. Решение, когда-то давно представлявшееся правильным, теперь висело камнем на шее, и Раукхарт никак не мог отделаться от ощущения, что совершает какую-то подлость. Вспоминалось, как иверин срывающимся голосом говорил о том, что отец вынудит его покончить с жизнью, чтобы избежать позора. Такой отвратительной смерти Лирэй точно не заслужил. Хватит ли ему сил сопротивляться воле отца? А если и хватит, не получится ли так, что по закону его страны его всё равно за что-нибудь казнят? Но на другой чаше весов лежало будущее клана, поэтому в решении своём Раукхарт не сомневался. Сожалел – да. Но не сомневался. Мысли князя прервало появление мальчишки-дежурного, одной из обязанностей которого было регулярно доливать масло в чаши, чтобы огонь никогда не гас. Значит, уже полночь. Усилием воли Раукхарт заставил себя подняться и пойти в Шатры – не нужно аурранцам подозревать, что у их князя неспокойно на душе. Могут решить, что он терзается не расставанием с Мирайной и предстоящим разговором с инмерийцем, а тревогой и неуверенностью в верности выбранного для клана пути, а это совершенно ни к чему, особенно сейчас. В посёлке спали ещё не все, но Раукхарт шёл по дальнему и оттого пустому тоннелю. На ведущих вниз ступеньках он услышал, что за ним кто-то тихонько крадётся. Спустившись и зайдя за угол, князь остановился и развернулся, дожидаясь, пока преследователь, которого выдал лёгкий шорох, насмелится показаться ему на глаза. Через несколько мгновений из-за поворота вынырнула тонкая девичья фигурка и столкнулась почти нос к носу с князем, но не отпрянула, а всего лишь замерла, наткнувшись на его прямой взгляд, который ясно говорил о всей неуместности и глупости попытки незаметно подкрасться к главе клана. – Эр-Раукхарт?.. – неуверенно произнесла девушка. Её пальцы нервно теребили амулет на шнурке – светло-голубую «каплю», – но, кажется, она больше старалась выглядеть смущённой, нежели на самом деле была смущена. И это Раукхарту неожиданно понравилось: она знает, чего хочет, но старается проявить уважение. – Простите. Я хотела поговорить с вами. Можно? Раукхарт её наконец узнал – Тьяра, та самая девушка, чьи братья уже дважды донимали его просьбами запретить ей бегать к иверину при каждом удобном случае. На что князь неизменно отвечал, что его обязанность – вести клан, а не каждого отдельного альтарана. Что было чистой правдой. – Говори, – разрешил Раукхарт. О чём, точнее, о ком пойдёт речь, догадаться было несложно. – Прямо здесь? – девушка нервно оглянулась по сторонам. Похоже, она нарочно выжидала момент, когда князь будет один. Возможно, даже не первый день караулит его по вечерам. От этой игры в таинственность веяло ребячеством, но отчитывать за это девушку Раукхарт пока не стал: сначала он узнает причину, а потом уже сообразно ей и будет судить. – Хорошо. Идём, – бросил он и стремительно зашагал вперёд, но уже не к Шатрам. Тьяра поспешила следом, не задавая вопросов. Раукхарт привёл её в «карман» – одну из мелких пещер-тупиков, бесполезных в хозяйственном плане, которые альтараны чаще всего использовали для тайных свиданий. Но и для тайных разговоров они тоже вполне годились. Правда, Раукхарт, в силу своего положения, предпочитал вести оные в Доме Огня, но Тьяра, по всей видимости, не хотела, чтобы даже дежурные её видели. – Итак, я слушаю, – князь развернулся к вошедшей следом за ним девушке и вновь бросил на неё пристальный пытливый взгляд. Она непроизвольным жестом поправила выбившуюся из хвоста прядь волос – всё-таки волновалась. Но быстро взяла себя в руки. – Я хотела поговорить о Лирэе. Это правда, что он вернётся домой? – спросила она. – Да. Это одно из условий, которые поставили инмерийцы. Пока Раукхарт терялся в догадках, что у неё на уме. Уж не хочет ли она попроситься уйти с Лирэем? Только вряд ли он её приглашал, зная о том, что его ждёт. – Но он этого совсем не хочет, – Тьяра не спрашивала, а утверждала. Раукхарт невесело усмехнулся. Ясно, что не хочет, а толку? – От его желания это не зависит. Ему придётся вернуться. – Да, я понимаю. Но... Я думаю, что можно поступить иначе. Я придумала кое-что, и... Пожалуйста, выслушайте меня до конца.5
Лирэй открыл глаза. Впервые за последние несколько дней он проснулся с ясной головой, а не в плену горячечных видений, сквозь которые с трудом проступала явь. Его встретил привычный полумрак подземелья и тишина пустой Лёжки. Лирэй осторожно пошевелился, проверяя, слушается ли его тело. Спина отозвалась тянущей болью, но всё остальное было цело, даже левая рука двигалась свободно, ничем не напоминая о переломе. Иверин лежал полностью раздетый и укутанный в два одеяла, грудь стягивала повязка. Он попробовал перевернуться на бок и сесть – это ему удалось, но простое действие отняло все силы, словно он несколько часов посвятил изнурительным тренировкам. Какое-то время Лирэй сидел, низко опустив голову, пережидая головокружение и пляшущие в глазах чёрные точки. Собственные руки казались чужими – слишком бледные и исхудавшие, с остро выступающими суставами. Лирэй пошевелил пальцами, убеждаясь, что это его руки. Последнее, что он помнил ярко и отчётливо – это вспышка боли, когда в спину вонзилось лезвие кинжала. Дальнейшее тонуло в тумане, где явь мешалась с чередой бредовых снов и кусками непроглядной черноты, в которую измученный иверин проваливался как в бездонный колодец, но которая не приносила ни облегчения, ни покоя. Успел ли Лирэй предупредить аурранцев о коварстве Сайданара или ему это только привиделось? Тело настойчиво молило об отдыхе, но Лирэй упрямо попытался встать. Упал, запутавшись в одеялах, беззвучно выругался, неприятно удивлённый тем, как плохо слушается его ослабшее тело. Сколько же времени он здесь провалялся? – Куда это ты собрался? – из Травника быстрым шагом вышла знахарка. – Ложись обратно, вставать тебе ещё рано! – Мне надо… по нужде, – неловко пробормотал иверин, вцепившись в прикрывавшее его одеяло. Руанна молча передвинула к нему поближе железное ведро, на которое Лирэй поначалу не обратил внимания, чем ещё больше его смутила. Он, конечно, понимал, что в то время, пока он лежал без сознания, ей приходилось возиться с ним и со всеми его надобностями, но сейчас, когда он уже пришёл в себя, справлять нужду в её присутствии было неловко. – Я выйду, – сказала знахарка, верно поняв его смущение. Она вернулась чуть позже, неся чашку с лечебным отваром. Лирэй очень хотел пить, но больше, чем жажда, его мучила тревога. Он чувствовал себя так, словно вернулся после долгого отсутствия – собственно, похоже, так оно и было, – и теперь внимательно вглядывался в строгое лицо и худую фигуру знахарки, пытаясь уловить какие-то изменения, которые бы говорили о том, как сейчас обстоят дела в посёлке. Ничего необычного не заметил, но беспокойство от этого не унялось. – Руанна! Что произошло? Гонец от арла... он жив? Он доставил послание? – Всё хорошо, успокойся! – знахарка помогла ему снова сесть и поднесла чашку к его губам. – Уже почти договорились с вашими. Похоже, будет у нас мир. От неожиданности Лирэй дёрнулся, зубы стукнули о чашку, и часть жидкости расплескалась на одеяло. А ведь он не верил, что всё может получиться. Надеялся, старался, но – не верил. Да и сейчас не верится, хотя заподозрить знахарку в обмане было невозможно. – Эр-Раукхарт говорил тебе об этом, – добавила она. – Ты не помнишь? – Говорил? Когда? – непонимающе переспросил иверин. – Пару дней назад, когда заходил к тебе. Лирэй уставился на знахарку в крайнем изумлении: – Он приходил? Сюда, ко мне?! Ему смутно припоминалось, как он спрашивал Эр-Раукхарта об инмерийцах, и тот что-то отвечал, но Лирэй был уверен, что этот короткий разговор ему попросту приснился, как снилось многое другое. Представить князя на самом деле сидящим здесь, у ложа больного, воображения иверина не хватало. – Ну к кому же ещё? К тебе много кто приходил. За тебя беспокоятся. – Правда?! – Нет, я тут небылицы сочиняю! – проворчала Руанна. – Отдыхай и не вздумай куда-то идти! Лирэй снова съехал в лежачее положение – он не смог бы уйти при всём желании, даже рукой пошевелить казалось непосильным трудом, не говоря о том, чтобы снова встать на ноги. К счастью, в этом не было необходимости, и Лирэй расслабился и прикрыл глаза, расплываясь в блаженной улыбке. В груди, словно маленький пушистый зверёк, теплилось приятное чувство: за него беспокоятся, к нему приходили. Никакой беды не случилось, и казалось, что теперь всё будет хорошо, хотя и неясно, каким именно образом, но обязательно будет.6
Вопреки заверениям в отсутствии аппетита, Руанна заставила Лирэя выпить чашку бульона, после чего иверин почувствовал себя немного лучше – по крайней мере, он уже мог самостоятельно сесть, не опасаясь обморока от слабости, и даже одеться. С нетерпением, в котором он не хотел признаваться самому себе, иверин ждал вечера и гадал, кто из его знакомых придёт его навестить. Больше всего его волновала Тьяра. С одной стороны, он хотел её увидеть, а с другой – не хотел, чтобы она видела его таким слабым и измученным болезнью. Но ещё раньше его посетил другой гость – тот самый, представлять которого отказывалось воображение. Не ведая о непредставимости своего визита, Эр-Раукхарт как ни в чём не бывало приветствовал иверина, подвинул мешавшую ему ширму и присел напротив него на мягкий мох. Князь был без доспехов, в простой одежде, и не выглядел ни уставшим, ни встревоженным – значит, и впрямь в клане дела идут неплохо. – Как ты себя чувствуешь? – спросил князь. В то, что он был одним из тех, кто беспокоился за Лирэя, верилось с трудом. Но ведь пришёл же... – Мне... уже лучше. Руанне, наверное, пришлось немало со мной повозиться. – Ты был очень близок к тому, чтобы отправиться к духу-прародителю. Я рад, что ей удалось тебя удержать. «Я тоже», – хотел было ответить Лирэй, но что-то его остановило – какая-то неясная тревога или сомнение. Вопреки сказанному, лицо Эр-Раукхарта выражало не радость, а сосредоточенность – как будто он собирался с мыслями перед серьёзным разговором. – Думаю, ты будешь рад узнать, что Сайданар и несколько его друзей ушли из клана, – сообщил князь. – Ушли? Сами? – Да. После того, как о его планах стало известно, выбор у него был невелик: подождать, пока я предъявлю ему обвинение, или уйти самому. Честно говоря, – добавил князь, – не думал, что он посмеет так нагло действовать за моей спиной. И я благодарен тебе за то, что ты сорвал его планы. Лирэй опустил взгляд, чувствуя, как кончики ушей начинают гореть. Признание своей заслуги, своего вклада в такое непростое дело было ему, безусловно, приятно. Но можно ли гордиться благодарностью главы тарского клана или, напротив, её следует стыдиться? – Ну... он же собирался меня убить, – невпопад пробормотал иверин. – И я рад, что ему помешали. – Помешали? Князь посмотрел на иверина с некоторым удивлением. – А ты не задумывался, почему из твоей спины вытащили только один кинжал, а не два? Задуматься об этом до сего момента Лирэю в голову не приходило, и за свою невнимательность и недогадливость ему немедленно стало неловко. Действительно, все аурранцы носят парные кинжалы, и едва ли Сайданар, легко попав в цель в первый раз, промахнулся бы во второй. Но второго удара отчего-то не последовало. Вряд ли иверин настолько быстро бежал. Все эти раздумья, по-видимому, отразились на лице иверина достаточно ясно, потому что Эр-Раукхарт, снисходительно улыбнувшись, пояснил: – Его остановила Норисса. Не знаю, знаком ли ты с ней. Шипящее «змеиное» имя показалось знакомым – кто-то его точно произносил вслух. «Норисса, охотница» – всплыл в памяти голос Кела. Они выходили с Арены... Точно! Та самая женщина, которая чем-то угрожала Лирэю – во всяком случае, ему слова о необходимости быть осторожнее показались угрозой. Но, может быть, она, наоборот, предупреждала? – Я думал, она заодно с Сайданаром, – произнёс Лирэй, вспомнив, как бесстрастно Норисса наблюдала за тем, первым поединком, когда Дхай собирался столкнуть Лирэя в расселину, где тёк раскалённый поток. – К тому же, её там не было. – Ты её не видел. Она незаметно следила за Сайданаром в ту ночь. С некоторых пор она перестала разделять его позицию и порой тайно сообщала то, что узнавала о его планах. Так вот почему князю удавалось так быстро отвечать на провокации Сайданара! Он попросту знал. Тут Лирэя осенило внезапной догадкой. – В тот день, когда я дрался с Дхаем, вас позвала она? В Котлах, заполненных паром из расселины, легко улизнуть и вернуться незаметно. Особенно если всё внимание зрителей поглощено поединком. А Лирэю тем более было не до того, чтобы проверять, все ли на месте. К тому же ему и в голову не пришло ни тогда, ни потом, что привести помощь мог кто-то из них. Князь кивнул. – Но почему она прекратила помогать Сайданару? – Об этом я не расспрашивал. Но... – тут князь замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Весной в одной из вылазок погиб её сын. Его убил один из ваших. – Мне... жаль, – пробормотал Лирэй. Не то чтобы он сильно жалел незнакомого альтарана и его мать – ведь и на их руках наверняка было немало крови, – но он не знал, что ещё ответить. И трудно было поверить в то, что вместо мести за сына женщина хочет остановить кровопролитие. Может быть, у неё есть ещё дети, за которых она беспокоится? Непонятно только, как ей удалось остаться незамеченной под самым носом у Сайданара. А что если она ещё и слышала всё, о чём они говорили?.. Лирэй мысленно вздрогнул. Он не хотел, чтобы кто-либо знал о состоявшемся в ту ночь разговоре и о предоставленной ему возможности сбежать и спастись, ибо о ней без стыда может рассказать лишь тот, кто гордо отверг заманчивое, но недостойное предложение, не колеблясь ни мгновения. А Лирэй, как бы ни было неприятно это признавать, отверг его не сразу, едва не поддавшись убедительным доводам Сайданара, едва не изменив сделанному ранее выбору. К счастью, Эр-Раукхарт либо и в самом деле ничего об этом не знал, либо не подал вида. – Через несколько дней в Эбенхем прибудет ваш арл, – сказал он. – На этот раз я буду говорить с ним, а не с его послами. – Это замечательно! – оживился Лирэй. – Значит, у нас всё получилось!.. Иверин прикусил язык, сообразив, что только что по сути назвал себя союзником князя. Впрочем, пора признать, что именно так оно и есть, и в глазах айнов Лирэй будет предателем. Но Эр-Раукхарт довольным не выглядел. – Почти всё, – поправил он. – Есть ещё одно условие, которое поставили инмерийцы. Они потребовали выдать им тебя – и сделали это таким образом, что я не мог отказать. Горло резко перехватило спазмом, будто его сжали невидимые пальцы. Вспомнились слова Сайданара: «Если ради своей цели ему потребуется пожертвовать тобой, то он это сделает без колебаний». Но разве мог Лирэй рассчитывать на что-то иное? Ведь цель Эр-Раукхарта была и его целью тоже. Иверин знал, на что шёл, когда принял решение сделать всё возможное ради мира между Инмери и Аурран, а значит, Ирр-Орлессану придётся предстать перед отцом и, скорее всего, перед судом арла. Но Лирэй позволил себе расслабиться и на время об этом забыть, отодвинуть в сторону, и исподволь начал надеяться, что всё как-нибудь обойдётся. И теперь, когда срок его расплаты определился и замаячил в пугающей близости, Лирэй оказался к этому не готов. Но выбора уже не было. – Ясно, – тихо проговорил Лирэй, глядя на свои до боли стиснутые пальцы. – Если таково условие мирного договора, то я готов вернуться. – А остаться в клане ты бы хотел? Стать одним из нас? Вопрос этот заставил Лирэя потерять дар речи и вскинуть на князя полный изумления взгляд. Эр-Раукхарт, сам того не ведая – или, наоборот, прекрасно об этом зная? – безжалостно озвучил то желание, в котором Лирэй не смел признаваться себе даже в мыслях. Только зачем спрашивать, когда уже всё решилось... – Какое это имеет значение? – спросил Лирэй, с трудом взяв себя в руки. – Да или нет? – жёстко повторил князь. И Лирэй вдруг понял, что Эр-Раукхарт спрашивает отнюдь не из праздного любопытства и готов за его жизнь с инмерийцами побороться, но поскольку иначе как добровольно в клан вступить нельзя, то ему нужно от иверина согласие. Какое-то время Лирэй молчал, жестоко раздираемый на части внутренними противоречиями. Айн не может перестать быть айном, не может отказаться от своего рода и от своей страны, потому что это окончательно перечёркивает всё то, чему он служил прежде, чему хранил верность и чем гордился, всё то, кем он был и кем хотел стать. Отречься от своего прошлого... Эту черту слишком страшно пересечь. Но, кажется, Лирэй её уже пересёк, сам того не заметив, потому что посёлок Аурран стал ему новым домом, а аурранцы – друзьями... И если уж быть честным до конца, то ему нравился их простой быт, грубоватые шутки, открытость, сплочённость и неустанная забота о своём доме, не самом лучшем, но единственном, который у них был. Но вступить в клан – это не то же самое, что жить в пещерах на правах то ли пленника, то ли гостя. Это означает наравне со всеми подчиняться альтаранским законам, защищать клан и служить его князю. Что Лирэй, в общем-то, и делал в последнее время... Но как же страшно признать это вслух, признать и отказаться от всякой возможности вернуться в Инмери, связать свою жизнь с теми, кого он ещё недавно считал злейшими врагами. Стать отступником, предателем. Но вопреки всему в глубине души, словно крошечный огонёк, трепетало радостное предвкушение и надежда – на то, что дом, в котором иверин долгое время был лишь гостем, примет его и щедро поделится теплом, которым согревались все альтараны и которого так не хватало Лирэю. Он не нужен отцу, не нужен своему роду. Пусть. Зато нужен здесь. И клану Аурран, и Инмери. – Да, я хотел бы остаться, – тихо произнёс Лирэй после долгой паузы. И вряд ли Эр-Раукхарт представлял, чего ему стоило это сказать. – Хорошо, – князь кивнул, словно скрепляя невидимое соглашение. Так спокойно, будто ничего другого и не ожидал. – Но... как? – Это не так уж невозможно. Нет такого закона, который бы запрещал инородцу вступать в клан. А инмерийцам я хочу предложить обмен. Им сейчас приходится сложнее, чем нам: они не знают, чего от нас ожидать. Им будет полезно точно так же обзавестись знатоком наших традиций и обычаев. А ты нужен мне здесь. Мало заключить мир, его ещё нужно сохранить, и мне ещё не раз понадобятся твои советы. – Вы хотите обменяться... заложниками? – Не заложниками, – поправил князь. – Ты только что согласился вступить в клан и поэтому, став одним из нас, будешь находиться под его защитой. Значит, и тот, кто отправится к инмерийцам, должен быть принят ими как равный и обрести их защиту. Альтаран? Как равный? Опять князь придумал нечто невообразимое. Хотя логика в его словах, безусловно, была. – Даже если арл или кто-то из ирлесов согласится предоставить покровительство воину-альтарану, в нём всё равно будут видеть врага, – возразил Лирэй. И при малейшем поводе со стороны альтарана это для него плохо закончится. – Разве я говорил о воине? Насколько я уяснил из твоих рассказов, к безоружному айны отнесутся более благосклонно. Особенно если это будет женщина. – Что?! – Не ты ли мне рассказывал о том, как трепетно айны к ним относятся? И, судя по твоему поведению, на наших женщин это тоже распространяется. Похоже, Эр-Раукхарт слушал иверина очень внимательно... И приходилось признать, что он прав: аурранке, тем более безоружной, опасность быть убитой в первый же день не грозит. Правда, и на уважение и доброе отношение ей рассчитывать не стоит. Бить её никто не станет, до этого ни один настоящий айн не опустится, но Лирэю ли не знать, что словами можно ударить куда больнее. Это всё он постарался разъяснить князю, но у того, кажется, уже на всё был готов ответ. – Тебе тоже было непросто привыкнуть, но ты же справился. – У меня не было выбора, – пробурчал Лирэй. Даже вспоминать не хотелось, как тяжело приходилось поначалу, когда казалось, что все вокруг враги и только и делают, что издеваются и потешаются над ним. – Кто на такое согласится? – Об этом можешь не беспокоиться. Лирэй озадаченно моргнул и застыл, сражённый наповал внезапной догадкой. – Нет. Нет, нет, нет! – от волнения он вскочил на ноги. – Только не она! Вы не можете её заставить! – Я никого не заставлял. Это была её идея. – Но вы согласились! – Она была достаточно убедительной. – Она не должна жертвовать собой из-за меня! – Лирэй, она не жертвует ради тебя. Или ты совсем её не знаешь. В голосе князя прозвучал лёгкий укор, и Лирэй вспомнил тот день, когда они с Тьярой самым непозволительным образом дурачились на заброшенном складе после того, как нашли айнское оружие, а потом девушка призналась в том, что мечтает сделать в жизни нечто особенное. Даже Тхайну просила дать ей такую возможность! И вот – дождалась. Лирэй рухнул обратно на тюфяк, чувствуя, что его трясёт, и страшно досадуя на самого себя. Получается, что именно он своими рассказами об Инмери разжёг в душе Тьяры ещё больший интерес к жизни на поверхности! Он радовался вниманию девушки, с удовольствием описывал всё, что когда-то составляло его повседневный быт, и даже предположить не мог, что неугомонное любопытство толкнёт её на такую авантюру. Да она просто не представляет, с чем ей предстоит столкнуться! – Я с ней поговорю! – Попробуй, – отозвался князь. – Я не запрещаю. Только не говори об этом ни с кем, кроме неё: об этом пока никто, кроме тебя и меня, не знает. Лирэй был полон решимости бежать на поиски девушки прямо сейчас, но, увы, не имел сил не то что бежать, но даже идти, а разговор ещё больше его вымотал и физически, и душевно. От Эр-Раукхарта его состояние, разумеется, не укрылось. Он поднялся, собираясь уходить. – Думаю, тебе стоит отдохнуть и подумать, – сказал он напоследок. Но ни то, ни другое у Лирэя не получилось. После ухода князя иверин принялся изводиться ожиданием, перебирая в мыслях всевозможные доводы, долженствующие убедить Тьяру отказаться от безумной и опасной затеи. Поскорее бы она пришла!