Застывшие краски сменяющихся сезонов

 Строй солдат двигался ровно по размытой ночным дождем дороге, по которой все еще стелился клочками туман, и не было надежды, что он совсем исчезнет – день предвещался пасмурным и прохладным, словно намекая на то, что теплая и мягкая осень готовится поддаться зимним капризам. Всего несколько человек вышли посмотреть на эту небольшую группу гордых воинов, что отправлялись прочесывать границы; люди изучали их то ли с почтением, то ли со страхом, не смея пошевелиться, несмотря на то, что брызги из грязных луж разлетались в стороны, пачкая одежду. Созерцали их недолго, к тому же уже пора было браться за утренние работы; вокруг хижин уже царит оживление, надо успеть собрать остатки урожая, прежде чем снег тончайшим слоем начнет укрывать поля и деревья.  Капли воды бусинками переливаются из одного красного листа в другой, едва их задевает легкое дуновение ветерка или же чье-то намеренно небрежное движение. Ледяные струйки, отражающие в себе кроваво-алый, словно эта далекая война прошлась по этим землям, разорив все вокруг и обратив цвета в один слишком горящий и яркий, проливаются прямо за шиворот, вызывая тут же армию мурашек, и мелкие волоски на теле вздрагивают, но это едва ли видно, в отличие от того, как дыбятся сразу шесть хвостов, чей рыжий цвет, словно подсвеченный изнутри окружающей листвой, сейчас куда ярче, нежели даже на солнце.  С размаху сочная золотистая хурма, едва укушенная острыми зубками, летит в объект, что заставил так мгновенно распушиться, но цель нагло ловит снаряд и тут же сама впивается в мякоть, правда, сразу же кривится, жмуря глаза.  – Верни быстро! – Чуя смотрит злобно из-под упавшей на глаза челки, еще немного и начнет насылать проклятья, совершенно бесполезные, но так хоть отведет душу. – Ты же все равно ее не любишь!  – И правда – такая вся приторная – невозможно, – все еще морщась, Дазай продолжает вгрызаться в хурму зубами, тут же вытирая размазывающуюся по подбородку и щекам мякоть, при этом еще и время от времени трясет ветку дерева, специально поливая Чую сверху. Тот шипит, ругается, ловко подбирается к соседнему дереву, чтобы скинуть гада вниз, а гад смотрит вдаль на строй солдат, что уже уходят за пределы окончательно разбуженной деревни.  Он не пропускает момент, когда его хотят сбить с ног, просто специально подманивает ближе к себе и в момент, когда Чуя уже готов схватить его за шиворот и приложить головой о массивный ствол дерева, спрыгивает вниз, ударив его по лицу всеми пятью хвостами, при этом чудом не подавившись откушенным с такой жадностью кусочком. Дазай жмурится до слез, понимая, как сильно сейчас прокололся, и эта заминка может стоить ему ушей, которые вот-вот надерут за такую откровенной степени наглость. Чуя прыткий, и ему ничего не стоит повторить тот же трюк с приземлением, и завалить того, кто посмел проливать на него дождевую воду, и Осаму только чудом не давится повторно, когда его все же распластали на сырой земле, укрытой сотней красных уже опавших листьев.  Он словно воин лежит посреди кровавого поля, пытаясь осознать, он умер все же или нет. Смерть от кусочка хурмы – это что-то такое из низкой поэзии и никак не тянет на нечто возвышенное, как в тех книгах, что дает им почитать Мори-доно, если они оба ведут себя хорошо, а не удирают с утра пораньше рыскать по деревне в поисках чего-нибудь вкусного.  Гадко лежать на влажных листьях. Шерсть на хвостах и так местами слегка вымокла, так теперь еще и одежда стала пропускать влагу, несмотря на несколько слоев и наброшенное поверх хаори. Чуя склоняется над ним, хмурится, видимо, расстроен, что не добил, а потом загребает целый ворох листвы и устраивает спешные импровизированные похороны. Главное, чтобы не додумался поджечь!  Осаму отфыркивается от летящего в лицо мусора вместе с листочками, но не шевелится, позволяет над собой измываться. И хурма куда-то укатилась, и черт с ней! Бесполезный приторный плод, который его едва так позорно не убил и виноват снова же в том, что все же не убил!  – Ты отомщен, Чуя-кун, – Осаму все же выкапывается спустя пару минут. Несколько раз недовольно взмахивает сразу всеми хвостами, чтобы расчистить вокруг себя пространство, а потом уже поднимается на ноги и пытаясь счистить мусор с одежды. – Это та же хурма? Не говори мне, что ты поднял и жуешь то, что валялось на земле!  Тот что-то бурчит недовольное, не желая общаться с раздражающей личностью, грызет свою хурму, словно боится, что сейчас насильно отберут. Дазай и так знает, что у него с собой было ее штук пять, только он полагал, что Чуя уже успел все схрумкать. Он забирается на ветку дерева, стараясь лишний раз не тревожить капельки в листве, хотя тут даже природная ловкость не спасает, и видно, как то и дело вздрагивают мохнатые уши, из-за чего еще и дергаются черные кончики хвостов.  – Между прочим, есть кое-что повкуснее твоей гадкой хурмы, – Дазай пытается придать себе более-менее приличный вид, очищая складки ткани от мелкого сора, что облепил с ног до головы, пока он валялся в куче листьев. На Чую не смотрит, но уверен, что заинтересовал! Через пару мгновений оглядывается на него с довольной ухмылкой: тот – на что и было расчет – таращится заинтересовано, хотя и раздраженно. Дазай, честно говоря, никак не возьмет в толк, чего он с раннего утра такой вспыльчивый… Ну, подумаешь, пошутил над ним и посреди ночи закатал в футон, напугав при этом нашествием охотников на ёкаев, вот уж было бы чего пугаться, к тому же они уже не маленькие, чтобы подобное так сильно могло волновать, хотя, может, Дазай просто о нем чего-то не знал, и это как-то неприятно тяготило, но он решил, что это не стоит внимания, по крайней мере, сейчас.  – Я не куплюсь снова на твой развод. Проходили уже.  Чуя совершенно не умеет скрывать свою заинтересованность. Дазай разглядывает его с земли: рыжие хвосты подрагивают от нетерпения узнать, а Чуя никогда не замечает, что этим выдает себя с головой. А потом ведь еще и обидится, что Дазай о чем-то умолчал.  – Ты любишь хурму, потому что вы с ней одного цвета? – Дазай, приблизившись, дергает его за хвост, несильно, но для того ощутимо: вот ведь зараза, и с какого черта он вообще отрастил себе еще один раньше, чем он сам?  – Отцепись! – вскакивает, дабы избавить себя от чужих поползновений на его шкуру. – Она сладкая! Как та, что была раньше, дома. Вот и все. Хватит всякую ерунду городить.  – Как дома, говоришь? – Дазай задирает голову, глядя на то, как Чуя перебирается на другую ветку – цепкий гад, у него самого с лазаньем по деревьям не особо. Неужели за свою ловкость он раньше него заслужил этот чертов хвост? Обидно, гадство, обидно! Осаму мотает головой, прижимая к ней уши. Не хочется загонять себя на тему зависти. А слова Чуи о доме… Неужели он что-то из этого еще вспоминает? Хурму? Дазай тоже ее помнит, но и там она ему не особо нравилась. – Апельсины. Эй, Чуя-кун, ты меня слышишь?  – Апельсины? Их уже везде в округе собрали. Да и они тут кислые.  – Я знаю сад, где есть сладкие, – Дазай это говорит, обнимая один из своих хвостов, кусочки засыхающих красных листьев на серебристом мехе выглядят словно спекшаяся кровь, и это напоминает о многих вещах, но сейчас ни к чему о таком думать – Осаму сбрасывает с себя липкое наваждение, встрепенувшись. – Очень сладкие, Чуя! Куда лучше, чем твоя вязкая хурма! И аромат у них обалденный! А еще из них можно сделать сок, особенно если смешать с диким медом…  – Да где ты мог найти такое место, а? И без меня? – Накахара спрыгивает на землю прямо перед ним и пихает его в грудь. – Когда бы ты шлялся без меня по округе, чтобы его найти?  – Воспользовался случаем, когда тебя отключило раз на солнце.  – То есть ты опять меня где-то бросал? Прибью! Серьезно, шкура ты такая, прибью! Сколько раз просил! И Мори-доно просил!  – Больно мне хочется возиться с тобой спящим, даже не поиздеваешься, как следует! Это, знаешь ли, не особо интересно, когда ты дрыхнешь, – Дазай отпихивает его от себя в сторону, а то больно ощутимо когтистые пальцы вонзаются в горло сквозь бинты – Чуя, как всегда набрасывается с возмущениями, так и хочется его прихлопнуть чем-нибудь да жалко вроде как.  Дазай, естественно, получает подзатыльник за свои комментарии, и это еще ласково. Чуя в самом деле не особо поверил ему, но и не сказать, что все это пропустил мимо ушей – вон как навострил! Прислушивается в надежде, что Дазай не просто так болтает, как он обычно это делает. Осаму трет шею и усмехается. Он в самом деле не врал. И он действительно знал одно место, где растут сладкие апельсины в саду.  Где-то с неделю назад его угораздило в самом деле бросить Чую в лесу, и он умудрился добраться сквозь плотную багряную гущу до поселения, где раньше не бывал. Стоило вернуться и не лезть в незнакомые места, но любопытство оказалось куда сильнее, и Осаму, обратившись в свою истинную форму, принялся рыскать по чужим садам, слушая, о чем здесь говорят люди, как они живут, чем занимаются, что замышляют. Всегда и везде искал что-то подозрительное, он слишком увлекся, оказавшись в месте, где все было засажено фруктовыми деревьями. Хотел подобраться поближе к дому, чтобы узнать, кто же здесь живет, но был замечен юношей, что собирал в этот момент с одного из деревьев апельсины.  Серебристый лис с пятью хвостами вызвал у того целую бурю эмоций, и сразу несколько сочных цитрусов прилетели Дазаю прямо меж глаз. Чуе он не расскажет о своем позоре быть забитым апельсинами: люди, не имеющие в своем арсенале колдовских практик, жутко боялись любого проявления потусторонних сил, а появление ёкая чаще всего расценивали, как надвигающуюся беду. Не все, но Осаму, на его несчастье, досталась вот такая темная личность, что решила его тут же атаковать. Апельсины так и летели ему вслед, и один он даже умудрился перехватить, зажав зубами в пасти, и, удрав на почтительное расстояние, понял, что так все время и бежал с ним.  Приняв уже человеческий облик, Дазай устроился прямо на земле, подмяв под себя хвосты в качестве подушки, и чисто чтобы успокоиться немного после своего внезапного приключения, начал чистить несчастный апельсин, тем более что совсем чуть-чуть уже успел испробовать его сок, прокусив мощными клыками.  Слаще ничего в жизни не пробовал. Сок стекал в иссохшую от частого дыхания глотку, оживлял, и сердце теперь уже билось чаще не от бега, а просто от удовольствия. Он еще долго потом облизывал губы и пальцы и даже додумался погрызть кожуру, но та не особо приятно горчила, но и расставаться с ней не хотелось, так как аромат она источала сногсшибательный. Потакая своей лисьей натуре, Осаму зарыл кожуру там недалеко, хотя обычным человечьим умом понимал, что таким образом похоронил ее навсегда, и не вернуть. А вот в сад тот он хотел вернуться снова. Только побаивался, что снова прогонят с позором. Больно метким оказался тот юноша. Одному возвращаться не хотелось, и надо было как-то увлечь одно вредное создание за собой. Интересно, если у него взять и отобрать остатки хурмы, он сильно взбесится?  – Так ты хочешь узнать, где находится тот сад? – Дазай задет вопрос напрямую, подкрадываясь к нему ближе, и Чуя опасливо оборачивается, видно у него в руке еще одну целую хурму, что он припрятал, а остатки той набил уже за щеки и пытался теперь судорожно прожевать. – Ну и чудо! Вид такой, будто тебя за щеки пчелы покусали!  – Отвали от меня, – он отодвигается подальше, но Дазай, нырнув рукой меж мягких хвостов, перехватывает его за пояс, подтягивая обратно к себе.  – Чуя, да чего ты? Боишься, что ли? Ты же всегда говоришь, что ничего не боишься! Ну, кроме грозы…  – Я не боюсь, грозы, тупица! – брыкается тот, шурша листвой и пытаясь уйти дальше, теперь уже таща за собой Дазая, специально топает прямо через ветки, чтобы те проходились по кое-чьей физиономии, но гад не отстает, вцепился, теперь не отодрать.  – Тем более, раз ты такой храбрый! Идем, апельсины куда вкуснее этой твоей хурмы, – Дазай ловко вырывает целый плод из его руки и дергается назад, хотя чужие коготки успевают слегка оцарапать запястье в попытке перехватить, но Осаму уже дал чертей в сторону тропки, уводящей глубже в дебри от деревеньки.  Он знает, что Чуя легко его нагонит в любом обличье, но все равно несется, что есть сил, стараясь не зацепиться за ветки и не подрать одежду. Скорость бешеная, багрянец вокруг смазывается, превратившись в какой-то однотонный калейдоскоп, но затем мир снова слишком даже резко приобретает привычные черты, и Осаму лишь выдает из груди звук, похожий на лисье тявканье, когда его довольно больно перехватывают сразу за два хвоста и дергают на себя. Чуя, правда, не учел, что Дазая при этом отбросит на него же, но зато он сцапал его, да так крепко вцепился, что надеяться на попытку вырваться не приходится, и можно лишь радоваться, что ткнули носом не в мерзкую землю, а в листья, что осыпались здесь плотным ковром. Накахара с победным кличем отбирает свою хурму, сидя на чужой спине; вставать не спешит, еще и специально елозит – не дай бог еще и вымажет мякотью в отместку, тогда уже Осаму его прибьет! – а потом нагло интересуется:  – Ну что? Ты там живой? Где там эти апельсины?  – А не боишься, что после такой дозы сам весь станешь оранжевым? – хрипит Дазай, пытаясь приподняться, да ни черта! Еще и за волосы дергают, а тут уж совсем нервничать начинаешь, неприятно, когда так вот сильно.  – Загрызу ведь, – предупреждает Чуя, склоняясь к нему низко, а потом прикусывая довольно ощутимо мохнатое ухо.  – Много раз это уже слышал, а у тебя точно все зубы с молочных сменились, а? – вот тут Дазай понял, что зря это ляпнул, и не потому, что куснули его еще сильнее, это вообще было дело привычным, потому что рыжий лис мог и во сне впиться в его ухо или плечо – что подвернется – зубами, при этом даже не помнил этого.  Он, ухмыляясь еще коварнее, привстает, разворачивая Дазая, чтобы тот мог видеть его, и склоняется снова. Хвосты за его спиной живо вьются, и это жутко бесит, потому что Накахара сейчас не просто так ими покачивает.  – Считать умеешь? Сколько? Шесть? А у тебя? То, что ты вытянулся, словно сосна кривая, еще не говорит ни о чем! И вообще я старше, так что ты свои зубы проверь сначала!  Вот теперь Дазай реально ощущает, как настроение его начинает соответствовать погоде! Сереет, туманится, остужается, и неважно, что сейчас разгар сезона момидзи. И бесит, что Чуя не упускает момента напомнить о таком неожиданном для них обоих превосходстве. Гад! Нечестно! На кой черт ему шестой хвост раньше него?! Прежде это Дазай обзаводился сначала новым, а тут… Природа, богиня или кто – где-то явно дали маху, и вот такая подстава! И ничего не поделать, только терпеть. Мори-доно, веселясь на эту тему, заметил, что это явно научит Дазая смирению и пониманию окружающих, да ни черта! Бесило только!  Чуя – все еще близко к нему – клацнул зубами, и Дазай, скривившись, отодвигает его от себя, едва успев убрать руку, прежде чем куснули за палец и стараясь не реагировать на его злорадный смех. Все, никаких апельсинов! Но черт, самому ведь тоже хочется! А ждать… Скоро их все снимут, и вообще не останется, где потом взять? Только ждать следующего сезона, но для молодого ёкая, для которого время бежит пока что не столь спешно, это смена времен года такая муторная, что перспектива остаться без апельсинов на долгие месяцы, долбит сильнее, нежели обида на того, кто обогнал его в количестве хвостов.  – Не думай, что тебе это будет за просто так. Я потом припомню ведь!  Чуя сужает глаза. Он поднимается с земли, разметая хвостами листья вокруг, и поправляет на себе съехавшую одежду. Накахара прикидывает все возможные риски, без того прекрасно понимая, что соглашаться на такие условия – себе же дороже, но, видимо, хурма уже перестала удовлетворять его вкусовые рецепторы, и хочется чего-то нового, а апельсины – они редко их ели, сладкие, не те кислючие, что привозили в дом Мори-доно, и он резал их прямо с кожурой на дольки и обгладывал, удивляясь, почему никому больше не нравится эта жуткая выдави-глаз-мякоть.  Осаму не ждет положительного ответа. Он поднимается с земли, грустно думая о том, что опять его хвосты все в листьях, недовольно пытается стряхнуть с них все, а потом следует дальше по дорожке, по которой якобы пытался удрать. Чуя и так пойдет следом. Он касается своего уха – немного болит. Опять свои зубы оставил. Там еще с прошлого раза ранка не зажила. Он тоже, как и все лисы, часто лез кусаться, но никогда не делал этого необдуманно. В большинстве случаев было терпимо, и он даже не просыпался от этого, а иногда Чую приходилось отпинывать даже подальше от себя вместе с футоном, но утром он все равно оказывался рядом, особенно если это было в прохладное зимнее время, когда согреться можно было лишь под одеялом, да собственным мехом. Теперь у этого гада на хвост больше, так что пусть один греется, когда станет совсем холодно. Все, Дазай решил!  Всю дорогу Чуя лишних вопросов не задавал, шел послушно, время от времени что-то там подбирал, выискивал остатки осенних цветов; пару раз им обоим даже показалось, что вблизи есть какой-то посторонний ёкай, что настораживало, так как в этих местах их стало водиться все меньше, а это, значит, мог быть чужак, но никто так и не объявился, однако оба инстинктивно вели себя, словно затаившиеся хищники, что ожидают встречи с врагом.  Мори-доно вообще-то запрещал им уходить далеко и каждый раз наставлял в том, что они в силу своего слишком юного возраста еще слабы для того, чтобы отбиться от угрозы, но такие слова только распаляли любопытство исследовать все больше, да и Огай сам прекрасно понимал, что лисью натуру ничем все равно не укротить. Он явно уже успел обнаружить, что они вдвоем успели рано-рано удрать. Все его предостережения не были пустыми, но разве это остановит?  – Это уже не владения Мори-доно, – Чуя замечает это сразу же, скорее всего, по запаху местности. Как пахнет дом, им вбили почти сразу же в память, а здесь – сразу ощущаешь себя чужим.  – Так и знал, что ты захочешь дать дёру, – Дазая, если честно, вообще не смущали всякого рода границы, даже в рамках того мира, из которого он сам появился.  – Я и не собирался! – Чуя тут же пихает его в плечо, но при этом с интересом оглядывается, рассматривая из чащи, которая все еще их скрывала, незнакомую деревню, где тоже все уже давно проснулись. – Просто, наверно, стоило прийти сюда в другое время. Рано утром или после наступления темноты.  Логично, и не поспоришь на самом деле, но Дазаю не особо хотелось навлекать на себя гнев их строгого опекуна, из-за того, что они вернутся, скажем, посреди ночи. Утром слинять – еще ладно, но они уже прозевали время, а апельсины – Дазай уже ощущает их на языке, да и лишний раз вляпаться в приключение… Он смотрит краем глаза на Чую, который подобрался ближе к тропке, что тянулась прямо к главной дороге, прижался чуть к земле – его хвосты стелются без всякого подозрения об опасности, и Осаму так и хочется отдавить тот самый, шестой ногой, но визга ведь тогда будет! А он еще на самом деле хочет утянуть Чую в это приключение, показать ему то, что случайно нашел, потому что так…Интереснее?  – Проберемся аккуратно. Никто не заметит, – он опускается рядом с ним, тоже оценивая обстановку.  Чуя, видно, немного колеблется. У них о обоих, несмотря на наличие такого количества хвостов, которое порой не достается даже уже довольно взрослым кицунэ, есть проблемы с контролем сокрытия всех этих лисьих признаков. Вот ушки исчезли, и вот они снова есть, и сам даже не заметишь, как обмахиваешься в жару собственным хвостами, которые вроде как прятал минуту назад. Они переглядываются, наконец-то от начала и до конца понимая друг друга в это утро, набираются смелости и, несмотря на то что ее все еще не хватает, не думают теперь отступать, решив пробираться вдоль леса.  Осаму хорошо помнит, как добраться до того сада, и, наверно, это даже хорошо, что он находится немного на отшибе, приобретая таким образом еще большую ауру таинственности. В прошлый раз он еще приметил, что домик, старинный, но внешне очень ухоженный, явно принадлежит небедному человеку, который любил уединенность и гармонию в своем личном пространстве. Сад обнесен стеной, видно с земли лишь изящную крышу, которая прежде была украшена цветами, что сейчас уже отцвели. Оценив обстановку, они оба легко карабкаются наверх, в том месте, где больше всего пылающих красным деревьев. Мори-доно всегда смеялся над тем, что Чуе на самом деле надо было родиться в сезон момидзи, тогда бы его внешний вид это оправдывало. Накахара не показывал, но на самом деле обижался, не понимая, чего к нему привязываются по этому поводу, да еще и Дазай постоянно издевался, а Чуя просто и не замечал реального посыла, не делая никогда никаких выводов из того, как серебристый кицунэ постоянно пытается зарыться в его рыжую шерсть, мнет ее. Мягкий, всегда такой мягкий, можно использовать и в качестве подушки, и в качестве покрывала, если бы оно не бесилось время от времени. И не кусалось.  Потревоженные ими кленовые листочки опадают, и Дазай ловит один за основание, коим он секунды назад крепился к ветке, что сбросила его, и сует в рот, зажав меж губ. Смотрит сверху на сад, выцепляя сразу взглядом нужные ему деревья.  Площадь сада огромная, он чем-то похож на тот, что был обустроен в доме Мори-доно. Там за тучей зарослей слив, что явно буйно расцветают тут в февральские дни, прячется пруд – хорошо слышно, как журчит вода. Здесь кто-то регулярно убирается: все дорожки почищены, но за ночь листва снова нападала, и листочки плавали даже в колодце, что находился прямо возле стены, на которой они сидели. Дазай тянется чуть вперед, пытаясь разглядеть лучше – а там блеск и тьма, его размытый силуэт. И почему он думает о том, что в зеркальной бездне кто-то живет? Кто-то таинственный, такой же дух, как и он сам, но прячущийся ото всех. Он зачем-то хочет поделиться этой мыслью с Чуей, но вдруг замечает кое-что, что не приметил в прошлый раз.  – Ай, мерзкие, чтоб их всех!  – Что такое? – Чуя уже хотел спрыгнуть на землю, но замер, повернув к нему голову.  – Вон. Демоническая тварь! – Дазай прижимает плотно уши к голове, тут же ощетиниваясь, хотя в этот же миг сам себя призывает к спокойствию. Назвать обычную дворовую собаку, что охраняла дом, демонической тварью, это он, конечно замахнулся, но все равно – терпеть псин не мог, несмотря на некое отдаленное видовое родство с ними. И вообще рьяно это отрицал, заявляя, что вот Чуя – да, с ними точно имеет родственные связи, а он – да хрен вам всем, он выше их. Мори-доно смеялся над ним, но пока ничего не говорил. На самом деле это отношение сложилось не на пустом месте, зеркально отображая все те моменты, когда совсем еще маленькому кицунэ приходилось удирать от преследователей с огромными зубами. Причем им не важно, в каком ты облике – чуют лису и сразу начинают загонять.  Накахара тоже восторга не испытал от зрелища мирно дремлющей черной собачонки, которая и не выглядела даже как-то грозно, может, даже немного болезненно. Однако Чуя, который уже издалека успел оценить вид апельсинов и как-то по наитию прийти к мысли, что Осаму не врал насчет их вкуса, который он успел описать еще по пути сюда, специально дразня и подгоняя, был настроен куда более решительно, и собака ему точно не помеха, так что он первым спрыгнул бесшумно на землю.  – Ну, бесполезный ком шерсти, чего там завис?  – Пасть закрой, а то услышит!  – Да она спит! И нас не видно будет с того места, где она устроилась, – Чуя оглядывается на собаку, а заодно на дом. Сёдзи плотно закрыты, уши чутко реагируют на всех звуки – но внутри тихо. – Ну ты и придурок, совсем уже! Хотя нет, сиди уже! Мне все лучшее достанется, и потом будет, что тебе припомнить!  – А ты вон какой смелый тырить чужое, оказывается! Не боишься, что тебе оторвут твой новый хвост?  – Если я попадусь из-за того, что ты, балбесина, сидишь тут и подставляешь нас, я оторву тебе голову! Слезай или вали отсюда, не мешайся!  Чуя, конечно, прав. Это глупо выглядит: привести его сюда, а потом самому дать ход назад, но Дазай, оказавшись вблизи дома, вспомнил о своем позорном побеге, что его в очередной раз смутило, а наличие собаки так вообще неприятно напрягло. Но не хочется позориться совсем уже, и он сползает следом, да так медленно, что Чуя не выдерживает и стаскивает его прямо на землю, дернув за хвосты.  – Ай, чтоб тебе провалиться, сволочь! – Осаму едва подскочив, пытается лягнуть его, но тот легко уворачивается и уже крадется к апельсиновым деревьям, и приходится его догонять.  Псинка никак не реагирует на двух пробравшихся наглых лис, которые, проскользнув среди ветвистых камелий, ловко карабкаются на ветки, правда, в процессе Осаму не совсем случайно цепляется за хвост Накахары, и тот в отместку спихивает наглеца ногой, из-за чего приходится начать подъем заново, благо, что не высоко.  – Если они окажутся гадкими на вкус, запихну тебе в глотку все, что тут есть, – угрожает Чуя, ловко пробираясь к центру ствола, ища взглядом самый аппетитный, на его взгляд, фрукт.  – Сначала пробуй, а потом ворчи, – Дазай, краем глаза следя, как бы не объявилась злобная гавкающая угроза, тоже ищет, с чего бы начать и сбить уже наконец-то во рту этот вяжущий привкус хурмы!  – Не знал, что здесь есть такие большие апельсиновые деревья. Какие-то они странные, не находишь? – вдруг задается вопросом Чуя, срывая один плод и вертя его в руках.  – Может, хозяин дома их откуда-то привез и стал тут выращивать, – Дазая мало заботят подобные вопросы. В саду Мори-доно тоже можно найти заморскую экзотику, над которой он с излишней даже заботливостью порхал в свободное время, словно пытался перед кем-то выделываться в этом плане. Дазай легко распарывает кожуру когтем, вдыхая вырывающийся аромат, что тут же сшибает своей сладостью. Он уже начал ощущать его, когда Чуя принялся разделывать свой апельсин, но сейчас прям каждую косточку пробирает от терпкости и насыщенности, а рот заполняется слюной, и клыки ноют почти так же, как порой их сводит, когда хочется кое-кого покусать. Осаму выдирает сразу несколько долек и запихивает в рот, тут же сглатывая обильно выделившийся сок, и у него даже дыхание учащается.  Приоткрывает блаженно сжатые до этого веки. Чуя сидит на ветке, помахивая хвостами в знак искреннего удовольствия, сок стекает по его подбородку, и он едва успевает запихивать дольки в рот и прожевывать мякоть; у него на коленях уже три жирных таких апельсина; он облизывает свои пальцы, губы, которые блестят от сока, а потом вгрызается в апельсин прямо сквозь кожуру, но номер не проходит, и он, недовольно тявкая и фырча, словно самый настоящий недовольный лис, все же сдирает ее, кидая прямо себе на колени, потому что точно так же как и Дазай не может так вот просто расстаться с обнаруженной новой ценностью, пусть от нее толку и никакого. Осаму подбирается ближе к нему, срывая еще один апельсин.  – Ты помнишь, чему нас учил Мори-доно? – вдруг спрашивает Дазай, едва сдерживая смех от того, как Чуя, словно совсем малое дитя, радуется набитым в рот долькам апельсина. – Так есть нельзя! – он со всей дури херачит ему по спине, забыв даже о собаке и о том, что вроде как нельзя шуметь. Накахара просто чудом не выплевывает все, с трудом все же глотает, почти давится и уже готов придушить Дазая липкими от сока руками, шипя неразборчивые угрозы, как его тут же хватают за подбородок и суют со всей аккуратностью в рот дольку. – По одной. Надо есть аккуратно. А не так, словно ты зубами отделяешь свежую плоть от костей!  – Я не, – Чуя не может толком прожевать, потому что его так и не отпустили, и он с силой бьет по руке Дазая, – я не отделяю плоть от костей! А ты, зараза такая, не смей так больше делать, а то шерсть на ушах пообдираю! – он, схватив Дазая за ворот кимоно, едва не сдирая скрытые под ним бинты, привстает на коленях, чтобы казаться выше, его уши стоят торчком и, забавно, но это единственное что хоть как-то могло придать ему роста, и Чуя старался их не прижимать даже в моменты, когда обычно делаешь это невольно. – Не лезь ко мне, как хочу, так и ем!  – А где спасибо, Чуя-кун? – Осаму пытается отодрать его от себя, но его только сильнее встряхивают, что он едва не теряет равновесие. – Без меня ты бы точно это место не нашел!  – Надо было тебя, придурочного, оставить там на заборе, чтобы не донимал тут! Отодвинься, – Чуя пытается теперь отпихнуть его ногой, правда, это его ошибка, потому что Дазай его сам чуть не сбрасывает, дернув за эту самую ногу.  Они не сцепились только потому, что оба вдруг вспомнили, что вообще-то пробрались в чужой сад и нагло тырят апельсины. Оба шипят друг на друга, требуя заткнуться, а потом снова начинают когтями вспарывать кожицу на опьяняющих их цитрусах и молча жуют дольку за долькой, потому что они же не звери какие-то, должны вести себя культурно, переглядываются меж собой, сверкая предупреждающе глазами и никак не комментируя скользящие между собой серебристые и рыжие хвосты.  Дазай вслушивается – но вокруг звуки только шуршащих ветвей, в которых фальшиво напевает ветер. Этот сад ему нравится даже больше. Может, оттого, что кажется непривычным, запретным. Весной тут, наверно, не менее чудесно.  – Нас, наверно, потеряли уже, – Чуя со вздохом смотрит наверх, думая о том, влезет ли в него еще. Жутко вкусно, до одурения вкусно, но, если честно, уже язык щиплет. Да и вдруг правда поплохеет, он раньше столько не ел цитрусовых за раз. Да и вообще ими не был разбалован. Морщит нос, вдыхая ароматы – жаль, запах нельзя унести с собой. В нем есть что-то и прохладно-осеннее, и уютное.  – А что, боишься, что Мори-доно тебе всыплет? – мерзко хихикает Дазай, стряхивая с себя кусочки цедры и тыкая пальцем в бедро Чуи, пытаясь снова его спровоцировать на выплеск эмоций.  – Боюсь? Я ничего не боюсь. Это вот ты, между прочим, сдрейфил, увидев какую-то несчастную собачонку.  – Да ну, Чуя, это все же ты сейчас из себя строишь что-то, а так-то я знаю тебя.  Тот в очередной раз глядит на него недобро, пытаясь понять, что опять за наезды. Срывает, не глядя, апельсин и начинает снова сдирать кожуру.  – Ничего я не строю из себя. А вот ты – постоянно кривляешься. Подталкиваешь меня, а на деле…  – Ай, гаденыш, что творишь! – Осаму зажимает правый глаз, куда только что – прям четко! – попадает брызнувший сок, потому что Чуя не удержался от того, чтобы не вонзить когтистые пальцы в мякоть, правда, уровень его коварства не настолько велик, чтобы так все рассчитать и спланировать гадость, однако он оценил свою удачу и довольно так фырчит, наблюдая за тем, как Осаму пытается рукавом вытереть глаз, который уже раскраснелся.  – Так тебе и надо.  – Но это же было ни за что!  – А это за все будущие твои мерзости в мой адрес, – Чуя пинает его свисающую ногу, и хочется его вообще нахрен сдернуть отсюда, но глаз саднит, и Осаму плюет себе на пальцы, чтобы хоть чем-то протереть. Он зря, конечно, так уж сильно возится, сок больше попал на веко, но все равно неприятно. И вообще он не ожидал от милых апельсинчиков такого проявления зла! Да и от Чуи, если честно, тоже. Все они рыжие такие вредные, даже когда не хотят этого! – И хватит дергать меня за хвосты, а то спущу отсюда, и сожрет тебя та псина!  – Не ори так, а то она точно услышит!  – А ты все-таки ее боишься! – Чуя, довольный собой, запихивает в рот дольку и специально замирает, чтобы ощутить всю глубину вкуса сока, а потом возвращается в обычный мир. – Что ты там блеешь, не слышу?  – Хватит херню нести, ничего я не боюсь, – Осаму ощущает тупую обиду: когда Чуя вот так вот начинает напирать на него, становится жутко неприятно. Дазай наконец-то проморгался и вроде бы в самом деле больше панику разводил. Но теперь раздражает другое – то, что к нему пристало это шестихвостое недоразумение.  – Правда, Осаму? – ох, жутко коварно он сейчас улыбается, а затем подскакивает и лезет на ветку выше, чтобы дотянуться до приглянувшегося ему апельсина.  И вообще выглядит так, будто апельсиновый сок унес его, словно та бутылка вина, что однажды кто-то из иностранных гостей подарил Мори-доно, а глупый кицунэ из еще более глупого любопытства, рожденного притянувшим запахом, решил испробовать, что же там, найдя ее оставленной на столе в открытом виде, но нет – сейчас Чуя все же хорошо соображает, да Осаму это как-то настораживает. Он, несмотря на легкую резь в глазу, думает о том, чтобы сорвать себе еще апельсин, больно вкусно снова смотрятся исчезающие во рту Чуи дольки.  – Правда, – отмахивается Дазай, приподнимаясь и балансируя, но тут же отвлекается от своей оранжевой цели, когда сверху раздается опять этот довольный голос:  – Тогда сделай что-нибудь такое, ну, даже не знаю, чтобы уж доказать.  – А? – Дазай с полнейшим непониманием, которое вовсе не наигранное, смотрит на него, так и не сорвав желанный плод, а вот Чуя все так и жует, облизывая губы. Осаму зачем-то оглядывается на дом, из которого по-прежнему не исходит ни звука, и эта тишина уже не кажется обнадеживающей. – Что ты там прожевал сейчас?  – Ничего, просто ты выпендриваешься много – Чуя пожимает плечами и мнет в руках кожуру, а потом просто скидывает ее вниз. Он вдруг стал каким-то расслабленным, даже уши развел в стороны, помахивает хвостиками.  – Вот ты вредная, шкура, кто бы говорил! – да чтоб его, гада! Чего это Чуя к нему привязался вообще? – Могу даже доказать! Хочешь, выкину к чертям эту псину отсюда? Даже в дом могу войти! – Дазай сам уже понял, что его берут тут на слабо, но последнее время он, пеняя на свой характер, реально ощущал себя как-то некомфортно, а все чертов шестой хвост, который он неизвестно когда сам заполучит и вообще непонятно, за какие такие заслуги Чуя обзавелся им! Бесит! Вот реально, хочется слезть и что-то такое сделать.  – Собачку тревожить – да ну, это легко, – Чуя так удобно развалился среди ветвей, только и успевает стирать сок с подбородка, тянет руку к очередному плоду и рвет его буквально на части, а потом впивается губами, вдавливая в рот сладкий сок, что теперь точно впитался уже в них и будет теперь до конца дня напоминать, как начался этот день.  – Тоже мне легко, они тупые и злобные…  – Поцелуй меня.  – …Такие же дурные, как ты… Чего? – Дазай вроде как не ослышался, полностью уверен, но что-то тут не так. – Зачем мне тебя целовать?  – А ты бы рискнул?  Дазай так задумывается… Не сказать, что Чуя огорошил его, вообще нет, он и сам давно об этом думал и даже как-то серьезно хотел это сделать, когда Мори-доно возил их с собой на праздник, где Дазаю запомнились лишь сотни зажженных фонариков вблизи старинного храма богини Инари, но Чуя там носился, словно одержимая выпущенная из клетки на свободу лиса, которой дало по остатку мозгов возбуждение от радости, принесенной празднованием, и Дазай так и не смог до него добраться. Они там и остались ночевать в одной из гостиниц, но Чуя, едва добравшись до футона, тут же провалился в сон, раскидав всего себя, разве что слюна изо рта не текла и храп не стоял на всю комнату, и Дазай просто постоял над ним, не испытывая такого страстного интереса лезть к нему такому, не вникающему, что там происходит в мире вне снов, поэтому пристроился рядом, собрав вместе мягкие тогда еще пять рыжих хвостов и устроившись среди них. Чуя ворчит по утрам, если обнаруживает себя придавленным таким образом, но спит он крепко, и каждый раз пропускает момент, когда к нему подбираются. А что касалось той попытки – больше Дазай как-то и не решался.  А тут поступило предложение. Он правда хочет или таким образом собирается дать по зубам, едва наивная жертва приблизится?  – Задумался, – Чуя снова присосался к апельсину. – Значит, не смог бы!  – Если ты таким методом напрашиваешься, то мог бы и просто попросить, – Дазай подбирается ближе и тянется к нему, благо рост позволяет легко достать, убирает подальше его руку с почти что выжатым апельсином. Можно подумать, что он сейчас сосредоточился, но как-то – нет. Чуя слишком коварно ухмыляется, и это мешает, и словно он весь такой уверенный в себе, хотя Дазай точно знает, что тот ни с кем еще никогда не целовался, и краем глаза он видит сейчас, как ходят ходуном его хвосты, задевая ветки дерева.  Он сначала просто прижимается к губам, а потом тут же проникает меж них языком, потому что Чуя с самого начала приоткрыл рот, с готовностью немного наклонив голову. Они как-то оба одновременно втягивают носом воздух, подумав, кажется, об одном и том же.  Черт, это же жутко липко! Может, об этом моменте, которому они вроде как не придают какого-то особого значения, они потом все же будут вспоминать, как о чем-то очень сладком, но, черт, как же это нелепо и неловко, когда ты весь перепачкан апельсиновым соком! Но Дазай потихоньку увлекается чужим дыханием и приходит уверенно к выводу о том, что жар чужого рта так даже куда приятнее ощущать, нежели, когда тебя просто кусают за шею или в плечи, не говоря уже о несчастных ушах, за которые Чуя сейчас так яростно хватается, и целуется он с большим напором, ему надо попробовать, распробовать и не думать особо, и его уже даже не смущает эта липкость, и даже шлепнуться на землю внезапно не страшно – все равно тут не так высоко. Апельсиновый вкус приобрел какие-то странные оттенки, но едва ли апельсины вообще тут имеют значение – они не особо умело отвечают друг другу, думая о том, почему встретились губы в губы только сейчас.  У Дазая слегка голова кружится от того, как его тянут все ближе и ближе к себе, и при этом он не понимает, за что держаться, поэтому хватается за самого Чую, прощупывая под складками одежды напряженные мышцы, и это как-то отличается от того, когда они просто спят вместе в обнимку, потому что так с раннего детства привычнее и безопаснее. Чуя его не отпускает, то и дело прижимает к себе, не заботясь о том, что Дазаю не совсем удобно. Он пытается мазнуть губами по шее, но его хватают за волосы на затылке и снова прижимают ко рту, и Осаму хочется вдруг заржать, потому что у него ощущение, что его уже начали путать с апельсином.  – Ты целуешься или кусаешься? – едва удается вставить фразу, он чуть приоткрывает глаза, и Чуя тоже смотрит на него, облизывает чужие искусанные им же губы, и, видимо, действительно пытается найти разницу между одним действием и другим.  Пока тот соображает, Дазай подается вперед, хватая на секунду его губы и отпуская, и так несколько мягких уже без этого первого напора раз, но затем резко оборачивается на глухой звук, который разомлевший от такой нежности Чуя пропустил мимо ушей, он хочет еще и не поймет, чего Дазай отвлекся и таращится куда-то.  – Эй, это все, на что тебя хватило? – его хвосты мягко бьют Дазая по бокам, но он в самом деле услышал какой-то посторонний звук, а затем появляется повод отвлечься и от поцелуев, и от апельсинов, потому что слышно оживленный лай, и вот уже она – псина! Несется сюда, почуяв лисий дух, и даже не дает возможности успеть сорваться с места и перемахнуть через ограду.  Заливисто лая и рыча, она подпрыгивает несколько раз, едва не хватанув зубами распушенные кончики хвостов обоих нарушителей, а затем встает лапами на ствол, скаля зубы. Если до этого она казалась какой-то не особо страшной, то сейчас уже подобного ощущения не было, и вообще Дазай был прав изначально относительно того, что это жуткий адский монстр. И ведь они оба могли от него без потерь в хвостах легко удрать, прыткости бы и сил хватило, но так и застыли на этой ветке, не понимая, что именно их удерживает, словно заклятие против духов какое, да сильное, что они, как замерли, вжавшись в друг друга сначала от неожиданного нападения, так и сидели, скрывшись лишь за собственными хвостами и пытаясь унять неестественно быстро биение сердца и холод, что сквозил по коже, будто бы даже покалывая ее.  – Так и знал, что толку от этого животного не будет, – слышится голос с энгава – на землю спрыгивает человек, одетый в юката, поверх которого наспех накинуто хаори, а еще у него в руках катана, а еще, он, кажется, в самом деле умеет накладывать заклятие на неразумных кицунэ. – Что толку, что все проникают сюда, даже не испугавшись, ох, бесполезное создание. Посмотри, что они тут уже успели устроить! – мужчина явно обращается к псине, которая продолжает скакать под деревом, мол, я поймала воришек, и подумаешь, что не сразу погнала прочь, цапнув хорошенько.  А те смотрят на незнакомца, который теперь им точно хвосты поотрывает, и Дазай даже мельком думает о том, что в отношении Чуи это в самом деле можно сделать, но тут же отбрасывает эту мысль, потому что очень уж страшно, когда на тебе применяют столь сложные магически формулы. Будь они более опытными, могли бы легко разрушить чары, да удрать, да еще и загрызть этого человека в отместку, но весь опыт кровавых разборок что у Чуи, что у Осаму сводился к охоте в истинном облике на мелкое зверьё, да и то лишь ради удовлетворения лисьих инстинктов. А тут – сидят и ждут своей участи.  – Откуда вы взялись такие любители апельсинов? – мужчина оттаскивает собаку и смотрит на них, задрав голову и пытаясь разглядеть, что там прячется за слоем распушенной от стресса шерсти. – Я все думал, как долго вы будете разорять мои деревья, наблюдал, да вы не уходите. Даже представить себе не мог, что кицунэ в таком количестве лопают апельсины. Ладно, спускайтесь, а там решу, что с вами делать и как отвадить от моего сада.  Спускайтесь… Захотелось забраться еще выше, но им все же пришлось сползти. Собаку этот странный человек, который внешне, казалось, не проявлял никакой агрессии, удерживал, но своим поведением вызывал еще больше опасений и страха; он не обнажил оружие, не попытался забросать их камнями, к примеру, лишь слегка журил, словно провинившихся детей, да не давал сбежать, применяя что-то такое очень сильное и похожее на ту же магию, что использовал Мори-доно, когда его подопечные слишком уж начинали бузить.  – К дому, – кивнул мужчина в сторону, когда Дазай и Чуя уже уже стояли на земле, немного стыдливо поглядывая на разбросанные корки, что явно не вписывались в порядок в этом саду. Им ничего такого не сказали, но оба ощущают себя пристыженными под таким пристальным взглядом, жмут к голове уши, и хвосты безвольно лежат на земле. Хоть под землю проваливайся сейчас, да не судьба.  И приходится подчиниться. Шарахаясь от собаки, бредут по дорожке в указанном направлении, стискивая зубы. Чуя крепко держится за плечо Дазая, все оглядывается назад, сверкая глазами, но все его недовольство просто игнорируется.  – Это все из-за тебя, – от обиды злобно шепчет Чуя, при этом еще крепче цепляясь. – Притащил нас.  – Не ной, – единственная фраза, на которую хватает Дазая, когда он забирается на энгава, таща еще и Чую за собой, от них все еще так сильно пахнет апельсинами, что во рту собирается слюна заново. А еще вкус… Чуть приглушенный, и Дазай ощущает себя каким-то идиотом, когда в этот неприятный момент вспоминает о том, как Чуя ответил на поцелуй, прикидывая, как это будет, если повторить… Ох, башка совсем дурная у него, оказывается.  – Вовнутрь не пущу, еще листвы натащите с собой. А к уборке, уверен, вы едва ли приспособлены. Хотя было бы неплохо заставить вас тут поработать, как минимум.  Дазай на такие заявления нервно дергает всеми хвостами сразу, поднимая весь прицепившийся мусор в воздух, из-за чего получает от Чуи по ребрам. Ответный удар не заставляет себя ждать. Удрать они не могут, а вот побить друг друга – вполне.  – Опять лисы! – из недр дома появляется юноша, в котором Дазай узнает того самого, что кидал в него апельсины! Ну все, теперь он точно признает Дазая и добра не жди! – Почему вы не спустили на них собаку! Вредители! Надо от них избавляться!  – Я тебе избавлюсь, сволочь! Печень вырву! – тут же рявкает Чуя, не сдерживая утробное глухое рычание.  – Такой мелкий, а как верещит!  – Убью!  – Чуя, угомонись, – Дазай дергает его на себя, да можно и не упираться, им все равно так и не дали полной свободы движения, и Накахара и без того далеко не уходит, его слегка будто бы судорогой пробирает, и он отступил назад, в руки, где надежнее сберечься, недовольно еще и тявкнув, и дернув хвостами, с которых тут же посыпались золотистые искры, упавшие огоньками на деревянный пол.  К счастью, для пожара огня было ничтожно мало, искорки тут же потухли, некоторые даже не достигли пола, но эти решающие ныне их участь люди оценили порыв раздраженного кицунэ.  – Не к чему, Рампо-кун, проявлять жестокость, – звучит это все тем же спокойным голосом. – Лучше поспеши с запиской, что я тебе дал. К чему тянуть время, а я за ними сам тут присмотрю. Забавные.  – Хорошо, – юноша тут же проносится мимо, уже никак не реагируя на и испуганных, и ощетинившихся лисиц, и вот он уже за пределами ворот.  Под присмотром этого человека, который, привязав собаку к деревянной опоре и отдав ей на растерзание кость, устроился прямо тут на энгава, собираясь стеречь своих воришек, даже ругаться не хотелось, и они с Чуей так тихо и сидели, стараясь не смотреть в его сторону. Пару раз Накахара не выдерживал напряжения, видимо, прикидывая варианты возможных последствий, и лупил Дазая то по бедру, то по хвостам, что куда болезненнее, а затем снова на время затихал. Осаму же был куда спокойнее. Хозяин апельсиновых деревьев, если честно, не источал чего-то дурного по отношению к ним. И магия, что он применил, не причиняла им физического вреда; неясно было, чего они ждут, а спросить было как-то неудобно. Уж лучше бы он прочитал им сейчас лекцию, но какой смысл это делать в отношении диких, как он, наверно, думал, кицунэ, что позарились на сладкие апельсины, а потом друг на друга. До Осаму только сейчас дошло, что он мог видеть, что они творили. И смешно, и как-то неловко. Он специально пристально вглядывается в мужчину, тот в него – никаких эмоций, а их обычно Осаму читает четко. Понимает лишь, что обмануть этого человека непросто. Кто он такой вообще? Спокоен и непроницаем, словно природа вокруг, единство даже пугает.  В какой-то момент он заходит в дом, но при этом заклятие не спадает, и возвращается с потрепанной книгой, садится на прежнее место и утыкается в нее, поглядывая время от времени на своих неразумных пленников. Чуя нервничает с каждым мигом все сильнее, это непонимание ситуации его раздражает, он клацает зубами, но более дернуться боится, и Осаму может лишь незаметно нырнув рукой под хаори поглаживать его вдоль позвоночника, упираясь пальцами в основание хвостов. Дазай мельком все же пытается оглядываться. Дом открыт – хорошо просматривается – мало чем отличается от жилища Мори-доно, и это пугает. Если этот человек имеет влияние, да еще и знает заклинания – им точно в итоге надерут уши, если вообще без них не оставят.  Небо такое смурное, вот-вот может начаться дождь, и он до безумия ярко зажжет все цвета вокруг, и эти красные деревья заполыхают, а апельсины… Те проклятые апельсины буду пахнуть в осенней свежести еще более терпко, и напоминать о вкусе, что был на губах, что так жадно отвечали, когда с них же слетело это неуместное предложение. Дазай смотрит на человека, который определит их судьбу, а тот разглядывает его уже в полнейшем откровении, словно читает мысли, и хочется смутиться.  Накахара уже весь извелся, хотя человек напротив никак не реагировал на его возню, и уже даже Дазай с его внешней флегматичностью не мог его успокоить, когда через главные ворота вошел Рампо-кун, и… обряженный в свое прогулочное хакама Мори-доно со свитой.  Чуя шепотом выругался и замер, цепляясь за хвосты Дазая, сжимая больно, что хочется отпихнуть от себя, но его почти сразу отпустили.  – Фукудзава-доно! – Мори, к неожиданности ожидающих страшной кары кицунэ, прям весь сияет, но обманываться не хочется. – Вот уже не думал, что так вот мне представится повод посетить вас во время вашего отдыха в этих землях! Я боялся из-за времени сбора урожая вы не найдете на меня время, и вот я тут! Очень торопился, да и повод такой серьезный, чего уж тут скрывать.  – Спасибо, что не стали тянуть, Мори-доно, вопрос действительно требовал вас здесь, чтобы уж потом не было лишних ко мне вопросов, что я кого-то зря обвинил, – мужчина поднимается и тут же отвешивает учтивый поклон, и в этот момент Дазай наконец-то всем телом ощущает, как на него перестали давить потоки чужой энергии, да только уже нет смысла куда-то удирать. Он смотрит на свою руку, в которой мерцают серебристые искорки, слабые отголоски пламени. Неужели в самом деле отпустило? – Как вы уже в курсе из моей записки, ко мне в сад пробрались два кицунэ. Ваши, я полагаю? Более ничего подобного в округе не водится.  – Надо было вас раньше с ними познакомить. Столько времени уже пытаюсь сделать из них нечто разумное, а они – лезут воровать апельсины. И чья это была идея?  Нечто, по версии Мори-доно, неразумное переглядываются, явно собираясь свалить все друг на друга, но выдают лишь какие-то бессвязные звуки, не решаясь накликать на себя настоящий гнев.  – Думаю, это был коллективный разум. Фукудзава-доно, простите уж моих лисят, – Мори подбирается к ним ближе, одним движением головы показав, чтобы встали рядом, и не подчиниться сложно, тем более, когда так накосячили. – Еще пока ума не набрались, вот и лазают по чужим садам, хотя не думал, что с утра пораньше могут так далеко забраться, да еще и к вам. Это что ж у вас за апельсины тут такие растут, что их было не отодрать, как вы мне писали? Можно посмотреть?  – Конечно, Мори-доно, это тот самый новый заграничный сорт, о котором я вам писал в ответ на ваше письмо о сливовом дереве с севера, что вы посадили у себя в саду.  Ох боги, Дазаю хочется засмеяться! Мало того, что эти двое, судя по всему, отлично знакомы, так еще у них и одно увлечение на двоих – сад. Да и чего уж – в саду Мори-доно было тоже полно всякой вкуснятины, но там они уже успели ободрать все самое-самое.  – Фукудзава-доно, а не вырастите ли вы для меня такое же апельсиновое деревце, чтобы уж точно оградить ваш сад от посягательств этих хвостатых, – вещает на ходу Мори, удаляясь следом за хозяином, – будет ли моя просьба уместна в это время? Сейчас вас, наверно, больше заботят волнения кланов, как бы не начались серьезные военные действия, как раз бы зиму мирно пережить… А вот весной!..  – Я думаю, все это можно обсудить за чаем.  – Чудесно! – Мори замирает, оглядываясь. – Чего застыли? Быстро домой, а там уже с вами поговорю, и чтобы тихо сидели!  Звучит вроде бы не страшно, но и Чуя, и Осаму прекрасно понимают, что им хорошо всыпят за то, что они ушли так далеко из владений Мори-доно, посмев еще и тырить апельсины в саду его особо важного знакомого.  – В следующий раз хвосты пообдираю, я за вами теперь буду следить, – звучит рядом вдруг голос Рампо-куна, и Дазай хмуро смотрит на него. Так и не понял, кто он такой, явно не член семьи, но гонора и важности – хочется отхлестать хвостами, а это, несмотря на внешнюю мягкость, может быть, ох, как неприятно!  – Ты лучше бди ночью, а то приду и загрызу! – низким голосом реагирует на него Чуя. – И скормлю остатки твоей тупой псине, никто потом и не найдет останков.  – Какой забавный лис!  – Кусок дерьма!  – Чуя, – Дазай дергает его обратно на себя за край одежды, к тому же краем глаза видит, как рядом возник Хироцу-сан, который явно собирался сопровождать их до дома. Если честно, так хочется сбежать, а не принимать наказаний и не слушать все эти выговоры, кои и так постоянно звучали в их адрес, потому что Мори-доно воспитывал их строго, и глупо будет обманываться его внешней мягкостью.  – Идемте, – Хироцу-сан дважды звать не будет и надо спешить следом. Он их отчитывать не собирается, но это не особо поднимает настроение.  А всего лишь хотелось апельсинов. И всего лишь надо было вести себя аккуратнее. Будто им что-то мешало натырить плодов и удрать с ними в лес. И потом уже целоваться, раз так захотелось, хотя тогда, быть может, повод такой простой не представился бы. Чую, который так и ворчит на Рампо-куна, что все еще смеется им вслед, приходится тянуть за собой, и Осаму специально дергает его за хвост, на что тот недовольно рычит да еще и царапается, когда отдирает Осаму от себя, а потом важно вышагивает прочь. Вообще-то это в самом деле смешно.  А вообще он чудесный, и даже без апельсинов кажется теперь еще более сладким, и можно все это прокручивать теперь в голове до самой ночи, а потом он снова напомнит ему о сносящих крышу апельсинах.