Стенания Яманеко

Душераздирающие вопли новой волной прокатились по городской площади, когда очередное здание вспыхнуло от молниеносного пламени, метающего раскалённые искры, что словно крошечные кусочки золотой руды, провоцирующие всё больше и больше вспышек огненных фейерверков на стенах зданий, воспламеняющихся, как стог сена от спички. Люди изо всех сил уносят ноги из разваливающихся на глазах тлеющих домов и храмов, истошно крича и прося помощи. Они закрывают хлопковыми одеждами лица, желая спастись от смертоносного едкого дыма, заставляющего глаза источать болезненные слёзы. Он, будто сплошная грозовая туча, низвергнувшаяся на землю, окутал весь город, который за считанные часы превратился в самое настоящее адское пекло. Но вместо прокажённых грешников здесь ни в чём не повинные граждане, трупы которых заполонили узкие улочки, покрытые толстым слоем сизого пепла, где пришлось толпиться и живым, и мёртвым. Кто-то вдохнул слишком много смертоносного дыма, или вовсе сгорел заживо, не успев даже понять, что случилось. — Попались, черти, — откуда-то из-за туманной завесы гремит зычный, лукавый голос, вселяющий в душу страх и недоверие на подсознательном уровне. Его хватило, чтобы вмиг все выжившие бросились врассыпную, но с обеих сторон пылающие здания, взрывающиеся огненными вулканами новых языков пламени, перекидывающихся с крыши на крышу, с дерева на дерево. Тесные же проходы между ними образовали сумасшедшую давку, как в адском раскалённым котле для осуждённых за земные грехи. В сердце каждого, застрявшего в этой паутине, разумно организованной хитрым умом ловушке, наверняка обдумываемой не один день и не одну ночь, проносится чувство обречённой, загнанной в угол добычи, смотрящей в глаза хищнику, выпустившему когти и готовому сию же минуту растерзать плоть пойманного зверька на миллион маленьких кусочков, причинить нестерпимую боль. В их глазах виден первобытный страх, который не скрывает никто. Напротив, все плачут навзрыд, буквально ревут, да так горестно, и все они знают, что прямо сейчас произойдёт нечто страшное, непостижимое уму светлому и непорочному, не запятнанному гневом, тщеславием и жаждой крови. Резкий свист, разрывающий чувствительные барабанные перепонки, оглушающий и заставляющий невольно прижаться к земле. Многие зажмурили глаза или закрыли лицо руками, дабы не видеть кошмар, что вот-вот настигнет их, злорадствуя и насмехаясь над слабым, загнанным народом. Хрипы и стоны заставляют гортань разрываться, но это единственное, на что они способны в данном положении. Все эти жертвы, все они прекрасно знают, что живут последние секунды своих жалких жизней, вот так просто отнятых за бесценок, ради потехи. Пелену дыма разрывает белый закрученный вихрь, летящий по точной траектории прямо на людей, на чьём конце яркое пламя, искрящееся, как только что налитое саке в искусно расписанной чаше на светском банкете. Словно это падающая звезда, видя которую хочется загадать желание. И сейчас это желание, единственное, не покидающее отчаявшийся разум — выжить. Любой ценой. Они молятся всем богам, которых знают, лишь бы остаться целыми и невредимыми, но всё это так глупо и бессмысленно. Огненный снаряд, попадая в толпу, поджигает одного за другим, и все, метаясь с криками, полными агонии, раздирая голосовые связки, нехотя передают полымя друг другу, как смертельный вирус, отбирающий у каждого своего носителя право на жизнь. Быстрее всего сгорают волосы, от которых остаётся лишь пепел. Вспыхивает одежда: нарядные девичьи кимоно, хаори и хакама, беспощадно палящие кожу и оставляющие алые ожоги высшей степени на телах мучеников. Люди, озарённые алым светом, превратились в одно большое кострище, танцующее дьявольским танцем с размахом на весь город. Огонь охватывает их лица, скривившиеся в самые уродливые гримасы, которые только можно вообразить. Они, застывшие в немом ужасе, всем своим видом молят о пощаде, когда языки пламени страстно целуют их щёки, затем губы и шеи, после этого спускаясь всё дальше, превращая некогда живых существ в обугленные деревяшки. Для них всё кончено. Опережая ветер, стуча деревянными сандалиями по каменной кладке, на невиданной скорости летит кицунэ*, что тяжело дышит и коварно скалится, игнорируя горящие тела, которые огибает. Ему сейчас не до сострадания, за ним орава озлобленных якудза, готовых разорвать его на клочья — страшно кричат, как резаные, выкатив глаза, налившиеся яростью, и гонятся, гонятся за проклятым дезертиром. А он никогда не остановится и не сдастся, даже если его свяжут и будут пытать самыми жестокими способами. Справится. Может, не в одиночку, может, не сразу, но он сможет, обязательно справится. Эта целеустремленность, заставляющая хитрые глаза метать счастливые искорки, придаёт кицунэ немерено сил, и он продолжает бежать изо всех сил, совсем не жалея ног. — Урод, мы из тебя рагу сделаем, — доносится из-за спины грубый, басистый голос. Лис оборачивается на бегу, и лишь ухмыляется, видя несущуюся за ним толпу с тёкуто* и цуруги*. Его клинок ничем не хуже, и если нужно будет, он даст им отпор. Почувствовав за спиной опаляющее шею дыхание, лис резко разворачивается, вырывая холодное оружие из ножен, и молниеносно вонзает его в бок противника, от чего тот истошно кричит, хватаясь за кровоточащее ранение. Вязкая тёмная кровь хлынула стремительным потоком, она пропитала собой одежды, ярким растущим пятном красуясь на них, затем полилась по боковой части бедра, окрасив собою хакама*, а с неё стекла на землю, образовав неприятного вида лужицу. Пострадавший взвыл и с грохотом свалился, поднимая вокруг себя клубы пыли. Остальные слегка отпрянули, и это на руку кицунэ. Хриплое дыхание вырывается из его груди, взгляд хищных глаз устремлён вперёд. Бежать ещё невероятно долго, но ноги уже вызывают ноющую и пульсирующую боль при каждом столкновении с дорогой. Как бы он то ни отрицал, но он всё же устал, как собака. Кицунэ тяжело вздохнул, стиснув зубы. На его теле, начиная лицом и заканчивая ступнями, со скоростью распространения пожара начала проступать серебристая грубая шерсть. Пальцы конечностей быстро меняют форму, на ладонях и ступнях появляются чёрные подушечки, руки и ноги теперь — звериные лапы. Хаори, как и остальная одежда, исчезает с перевоплощённого тела, будто её и не было совсем. Кардинально меняется голова, становясь лисьей: плавным переходом от человеческого лица приобретая изящную вытянутую мордочку, меняя узкие человеческие глаза на округлые. Размеры его тела явно отличаются от обычных лисиц, он гораздо крупнее — раза в три; под немигающими очами красуются багровые полосы боевого раскраса. Якудза вновь были сбиты с толку, на сей раз — внезапной метаморфозой. Лис мчится с новой силой, хватая горький воздух, наполненный гарью, широкой пастью с острыми, как каменные пики, клыками. Погоня продолжается, но у воинов уже нет шансов поймать беглеца и заставить его расплачиваться за содеянное. Они упустили свой шанс, и теперь, возможно, будут жестоко наказаны своим господином. Лис мастерски запрыгивает на крышу одноэтажного дома, что охвачен огнём, чьи языки страстно целуют его стены. Пламя опаляет серебристый мех на спине, и кицунэ еле слышно рычит, прищуриваясь. Разъярённая толпа уже скрылась из виду, оставшись где-то позади, и единственное напоминание о ней — неистовые выкрики, в которых выражена смесь разочарования и вскипающей ярости. Подушечки увесистых лап отдают жгущей болью из-за натёртых в пути мозолей. В пасти всё пересохло, отчаянно требуя спасительной воды, но, как на зло, вокруг ни лужицы. Пешая дорога длинной в несколько часов даёт о себе знать, сказываясь на физическом состоянии. Он совсем ничего не ел уже очень долго. Желудок ужасно сводит, от чего хочется скулить, как жалкий щенок, но сейчас голод — не главная проблема, почему и отходит на второй план, оставаясь без должного внимания. Ночная тьма, нарушаемая лишь светом луны, скрывает лиса от нежелательных взглядов. На антроцитовом небосводе огнями заплутавших скитальцев, таких же как он, воссияли первые звёздочки, сбиваясь в небольшие скопления. Когда на горизонте показывается тёмная рваная полоса леса, лис мысленно ликует и только прибавляет скорости итак измученным лапам. Взметнув дорожную пыль, оседающую на сверкающей шерсти, он рванул так быстро, как мог, улавливая боковым зрением расплывчатые, бегущие вместе с ним пейзажи лугов, сливающиеся в одно зелёное пятно. Лес таил в себе невероятную мощь и величие, покрытый туманной дымкой, придающей ему своеобразный таинственный вид. Кривые ветви-когти, что хотят ухватиться за горло, поражают воображение. Кицунэ долго оглядывается, всматривается в мглу, и, наконец, поспешно сменив лисий облик на человеческий, робко и осторожно, подобно кролику, остерегающемуся коварных хищников, ступает на подзолистую землю, поросшую травами и оказывается в тени мощных сосен, укрывающих его, как крыша над головой. Они крепко держатся гигантскими сухими корнями и настолько высоки, что, кажется, могут достать верхушками до небес. Кицунэ бредёт по заросшей тропе медленно, постоянно оглядываясь по сторонам. Это место явно нагнетает тревогу, терновыми ветвями туго опутывая сердце. Отовсюду тёмные хвойные лапы тянулись к нему, дабы сделать с несчастным странником что-то поистине ужасное, что пришло им на ум. Лис старается держаться от них подальше, оберегая себя от искушения поддаться параноидальным безумным мыслям. Он ступает на мягкий мховый покров, ласкающих ноги, усталые и ноющие, слегка расслабляя их и снимая напряжение. Неспешно идя, и осматривая каждый уголок, кицунэ подметил присущий этому месту душистый запах многочисленных лесных трав, что встречаются здесь на каждом шагу, окутывающий лёгким шлейфом всё тело. Холодный и недоброжелательный, этот лес был, всё-таки, очень красив и очаровывал загадкой, присутствующей в его широкой душе, полупрозрачной рекой разлившегося меж деревьев туманом и абсолютной тишиной, нарушаемой лишь шелестом растений на лёгком ветру и дыханием. Лисьи глаза вновь заскользили по мрачным лесным просторам, настойчиво пытаясь углядеть что-то или кого-то, когда он уловил еле слышный шорох. Его взору предстали всё те же виды без каких-либо изменений. В разуме что-то, наконец, щёлкнуло, заставило начать беспокоиться, крепче сжимая рукоять клинка. Когда с северо-запада повеял лёгкий ветрок, острый нюх уловил едкий запах крови. Было мучительно тихо, и единственное, что лис слышал — собственное сердцебиение. До того момента, как откуда-то сверху раздалось гортанное рычание. И он уже ничего не понимал, когда в этот же миг, молниеносно бросившись из темноты сосновых ветвей с высоты пяти метров над землёй, поражающий пластичностью движений соперник легко сбил его с ног, и, поставив на резко вздымающуюся его грудь стопу в деревянных гэта, двумя руками, как кинжал, поднял острием вниз длинную катану, держа её в паре миллиметров от шеи поверженного гостя. Он не сразу осознал, кто в считанные секунды мастерски одолел его. Животный страх вперемешку с адреналином создавал адскую закипающую смесь в его крови, разливающуюся по венам, словно бурная река в весеннее половодье. Только блеклый свет луны, вышедшей из-за туч, сливающихся с небом в что-то однородное, заставил его затуманенное сознание вспомнить, о ком он слышал лишь один раз, но хорошо запомнил. Небесное светило, озарив прозрачным серебром алые пронзительные глаза, впивающиеся в лисью душу, так же, как скоро вопьётся в его горло её катана; бледную, почти белую кожу и длинные рысьи уши с кисточками, выглядывающие из-за повязанных лентой русых волос, даровало лису озарение. Акаме. Прямо перед ним. Безвыходное положение поставило его в тупик. Отрезаны все пути к отступлению, отпор почти невозможен — вакидзаси выпал из руки при падении. Счёт времени теряется мгновенно и остаётся где-то за гранью, уступая место смирению. Молчание нарушилось грубым, но невероятно харизматичным женским голосом, что громом среди ясного неба прокатился по лесу, подняв на дыбы всё живое, что в нём было. — Говори, или я тебе глотку вспорю, кто ты такой и что ты здесь забыл? Выкрик его вздбодрил, вызволив из состояния оцепенения, помешавшего ранее оказать сопротивление. Лис, в одночасье поставив на кон собственную жизнь, оттолкнул рысь от себя, отползая в сторону и чудом не получив острием меча в глотку — неожиданность заставила противницу отпрянуть. Установить равновесие, нарушенное незванным гостем, не составило ей труда. Однако, выиграв на этом несколько мгновений, лис, свободный от железной хватки, успел отступить. В полной боевой готовности на этот раз встали уже оба. — Хинотама. Это имя Вам знакомо? Яростное рысье шипение заставило напрячься. Девушка стиснула зубы и оскалила клыки. Выставив катану вперёд, она исподлобья заглянула ему прямо в глаза. — Хочешь, чтобы помогла с ним расправиться? — она ухмыльнулась, презрительно прищуриваясь, будто только что услышала знатную чушь. — Проваливай, чтоб духу твоего здесь не было. Рысь встала смирно, прикрыв глаза и убрав катану в ножны, притом еле слышно посмеиваясь, словно над чужой неудавшейся шуткой, в которой забавна лишь её глупость. Лис, в свою очередь, опешил. Убирать вакидзаси за пояс он не спешил, агрессивным взглядом приковываясь к девушке, что сразу почувствовала его настрой, но продолжала непоколебимо стоять, с просветлённым лицом буддийского монаха. Казалось, у кицунэ сейчас пар из ушей повалит. Он уже не мог оставаться спокойным, и, злостно задрав широкой рукав, с ещё большим рвением, чем ранее, заговорил. — Мы одной крови, От очага две искры, Одна погаснет, — взгляд гостя, прикованный к девушке, был подобен ястребиному. — Тебе знакомы эти строки? Она сперва обомлела, но через мгновение тяжело вздохнула, потупившись. На оголённом плече лиса отчётливо виднелся знак. Одновременно так точен, словно вырезан ножом, но так лёгок, словно чернилами по бумаге. Иероглиф «вода». В её глазах не читалось ничего, кроме груза тяжёлых, беспощадно угнетающих воспоминаний. Она ухватилась за висок ладонью с острыми, как лезвия, рысьими когтями, слегка нахмурившись и поднимая голову к небу. Рукав косодэ*, белого, как летние облака, почти полностью оголял утончённую руку, что несмотря на свой хрупкий вид, способна в два счёта расправляться с недоброжелателями. Вся эта её притворная слабость, скрывающая неведомую, порой даже пугающую силу ёкая, поражала до глубины души. Иероглиф «огонь» был почти незаметен под тканью — выглядывал лишь острый конец линии, но кицунэ хватило и его, чтобы убедиться в безошибочности своих действий. Чередою рокочущих громовых раскатов из Асахикавы поочередно раздались пять выстрелов. Их было прекрасно слышно даже отсюда, на тропе посреди непролазного леса, где время замирает, поглощая все звуки, движения и мысли, не отпуская и не ослабляя хватки. Пороховое облако густой пеленой мгновенно накрыло ближайшие окрестности, одной частью оседая на деревьях, другою продолжая витать над чащей. Небо, что ещё недавно было глубоко-синим, дым окрасил в унылую сепию, скрыв его воссиявшие так ярко, как никогда, звезды и их скопления. Характерный едкий запах взрывчатой смеси, что так некстати пришла в страну в это до ужаса неспокойное время, заставил Акаме поёжиться. Может она и просидела здесь не менее пяти лет, но что и как обстоит у людишек она прекрасно знает. Нескончаемые распри меж провинциями по сей день не дали никаких плодов. Напрасно лились реки крови вот уже не первый год и не первое столетие. Но какое ей дело? Людские передряги — самая что ни на есть чепуха, о которой даже задумываться грешно. Да только страшно ей, ужасно страшно, сама не знает почему, и ничего не сделать с этим всепоглощающим чувством. Сердце болит за этих глупых и несчастных, что массово сами себе роют могилы. Каждый хриплый вскрик, доносимый ветром от ближних поселений, топот копыт боевых коней и лязг мечей — заслышав эту адскую разноголосицу, каждый, не исключая Акаме, уже не смог бы думать о красоте вечернего неба, как прежде. Возможно, не приди в эту ночь лис, она бы и дальше старалась игнорировать все происходящие в округе сражения, раздражённо рычала от головной боли и стыда за глупых служак и их главарей-кровопийц до тех пор, пока в стране не осталось бы ни единого человека. Тогда бы и настала долгожданная тишина. Но больше людей с их выходками вызывал в её сердце такое сильное беспокойство только выход Хинотамы на поле боя этой бесконечной войны, подобно тем жадным до земель феодалам, чего и следовало от него ожидать. Виной его стали отныне не только уничтоженные жизни, но и нежданное появление в лесу Акаме незнакомца. Под очередной оглушающий выстрел в потемневшее небо взметнуся серый дым, клубясь и вздымаясь всё ближе и ближе к холодному лунному диску. Взгляд девушки устремился туда, где золотые искры взмывали в воздух, где над деревьями её леса полупрозрачная дымка. Рысьи уши навострились, услышав новый грохочущий взрыв. — Я разделю с тобой этот путь, — взгляд Акаме, купающейся в холодных лучах новой луны, был полон решимости, взгляд кицунэ — надежды. — Даже если погасшей искрой окажусь я. Полагаю, смерть не страшна, когда дело касается Хинотамы. Воин был изумлëн так быстро изменившимся решением. — На лице у Вас написано, — внимательно подметил он. — Не так беспокоят Вас его нынешние злодеяния, как тяжесть прошлых обид. — Мои личные мотивы тебя не касаются, — холодно ответила Акаме, подходя, словно крадучись, поближе. — Но зато меня касаются твои мысли насчёт предстоящего пути. — Придëт время, когда Вы расскажете мне побольше о Хинотаме, — лис кисло улыбнулся. — Если поторопимся, успеем добраться до столицы раньше него. Мы всё ещё на одном острове с ним и его шавками. — Опрометчиво. Крайне непродуманный план, — подметила Акаме. — Но мне нравится пускать всё на самотёк.