Подвезите, пожалуйста

Все настолько обычно, что блевать уже тянет. Слякоть, реагенты, пробки. Весна-зима-осень, всё одно да потому. Сначала из города хер выберешься, потом встрянешь на въезд. Всё лучшее сразу. Хоть на электричке езди, чтобы экономить время. Да только так от тошниловки по десять метров в час выворачивает, а в элке от набившихся внутрь вагона людей. Нет уж, спасибо. Буду пока страдать в машине. Рутина сама по себе не так уж и плоха. Тем более что страдать, после добираясь от станции ещё и до остановки, а там и до парковки, мне вообще не улыбается. Старый я. А после работы ещё и злой. Мобильник активно вибрирует в бардачке, но успешно игнорирую его, почти уже не замечая противного, перекидывающегося на панель зуда. Пускай звонит. Раз матери больше нечем себя занять в этот осенний вечер, то чего бы и не развлекаться. Глядишь, пока дозвонится, забудет, за что хотела вычитать. Ноябрь выдался грязный. С настолько редкими заморозками, что я так и не начал одеваться. Да и неудобно в тачке в пуховике и пальто. В ветровке отлично. Если не выбегать на улицу, и машина не ломается чуть что. Моя не ломается. Моя прекрасно вписывается в не самый удачный поворот и замирает в углу полупустой парковки. Покурить бы выйти, но начинает накрапывать мерзкий, не застывающий в ледышки, как ему положено, дождь, и я остаюсь внутри тёплого салона. Жду. Пару раз сталкиваюсь со своим отражением взглядами, и во время последних «гляделок» пальцами зачесываю волосы назад. Не то чтобы длинные, но такие уже, ещё немного, и в глаза полезут. А некогда мне стричься. Буду ходить так, пока по плечи не отрастут. Как наш новый странный программист, например. Ободок, как у него, куплю… Цветные линзы. На мои серые глаза любые должны быть хорошо. И всегда можно оправдаться кризисом среднего возраста. Очень удобно. Интересно, далеко мне до этого самого кризиса, или я уже в нём? Малолетку вон себе завёл. Мобильник наконец затыкается, и я уже было лезу за ним, чтобы написать не очень-то довольное «ты где?», как отвлекаюсь на громкий хлопок входной двери одного из обшарпанных корпусов местного храма знаний. Моё «ты» уже на ступеньках и перескакивает через них так резво, что даже страшно, что поскользнётся на мокром камне. И на этот раз сломает копчик, а не ногу. — Привет! — Дёргает дверцу со стороны пассажира и заваливается на сидение животом, будто бы нарочно неловко потянувшись вперёд. — Умоляю, скажи, что это мне?! Безошибочно находит глазами коричневый бумажный пакет, который я всегда оставляю около своей руки на подстаканниках, и я закатываю глаза. О, ну разумеется, нет. Я же тащусь в Подольск ради того, чтобы заскочить в «Бургер Кинг» и развернуться обратно. Спрашивает всегда. И всегда я прикусываю все свои сарказмы и просто киваю, зная, что так больше обрадуется. — Тебе, конечно. Вскидывает победный кулак вверх и забирается в салон, будто без этого ответа-пароля у него пальцы не цепляются за дверцу. — Боже, я так жрать хочу, что готов начать с пакета. Делится, засовывая нос внутрь оного, и я мягко качаю головой. — Я бы не советовал. — Да чего там, переварится, — отмахивается и, как может, отводит в стороны полы расстёгнутого пуховика. Мешается в салоне. Я потому в куртке и езжу. Бесит же. — А себе ты ничего не взял? — Своё я сожрал в пробке, — успокаиваю его, нашедшего только один высокий стакан и булку в коробке, и легонько, без нажима сжимаю его холодную коленку. Руки-то заняты. — Ну рассказывай. Как дела? Я за дежурную вежливость, Никита фыркает с набитым ртом и закатывает глаза. — Ну, за те четыре часа, что мы не переписывались, изменилось просто дофига всего! — Умудряется болтать и жевать одновременно, не давясь. — Например, я окончательно заебался. Люди такие тупые. Ты знал? Спрашивает, несчастный так искренне, что хочется пожалеть. Погладить по голове и пообещать, что то ли ещё будет. — Увы. Но ограничиваюсь словами, чтобы не мешать ему есть, и своими силами так когда-нибудь подавиться, вот, например, потому что очень уж энергично кивает, отхлёбывая из своего пластикового стакана. — Это какой-то кошмар. Я буквально ненавижу половину своих однокурсников. — О, да половина — это ещё хорошо. Оптимистично, я бы сказал, учитывая специфику заведения, в которое он подался. Это в Москве ты либо учишься, либо до свидания, в провинции многих тянут для того, чтобы сохранить отчётность. Особенно на платном. Никита — гордый бюджетник. К величайшему шоку своей матери, которая кроме того, что поступил, и знать больше не знает ничего. Он не захотел говорить. — И помнишь же, говорил, что мне предложили канал в телеге вести, ну там за не сильно большие деньги, так вот, я его раскрутил. Поднял, можно сказать, со дна, а деньги так и остались небольшими. — Добро пожаловать во взрослую жизнь. — А ещё я знаешь что придумал? Сдавать мобильник, ну, как это… В краткосрочную аренду? Хвалится, юный предприниматель, умудряющийся как-то существовать на остаток папкиной подачки и свои микро заработки, и я сразу даже и не понимаю. — Это в смысле? — Ну девчонкам, пофоткаться. А. Вон оно что. Я уже и забыл, что для кого-то мобильник определённой фирмы — предмет престижа и роскоши. — И дорого берёшь? Любопытствую и вместе с тем думаю, как впихнуть ему хоть сколько-то денег. В каждую нашу короткую встречу и думаю. Не берёт же. У него типа взрослая жизнь. И какое-то нездоровое желание возвращать мне всё потраченное. Хоть за бургеры и прочую дрянь перестал пытаться отдать. Иначе бы уже точно вернулся в Москву. И плевать, даже если бы пришлось заталкивать в багажник. Не очень-то я верю, что тут есть нормальные психиатры. А мне кажется, что ему ой как иногда нужен. — Едой беру. Услуга доступна только для жителей моей общаги и больше ни для кого, — поясняет, очень важный, и кусает ещё. Замирает и даже не жует сразу, предпочитая говорить с набитым ртом. — Это самая вкусная булка в моей жизни, серьёзно. Лучше ничего не было и быть не может. Хочешь попробовать? Отказываюсь, пересилив себя и не читая нотации на тему двухразового, вторник–суббота, питания, и прошу: — Ешь, пожалуйста. Угукает, уже куски поменьше отхватывает и, помолчав немного, будто зарядившись тем, что рядом, принимается рассказывать: — Вообще тут капец. Помнишь, я тебе рассказывал, что познакомился с третьекурсником, и все говорили, что он странный, но не говорили, почему? — Ну? — Так вот я выяснил. ПОЧЕМУ. Даже не знаю, готов ты к такому, или лучше пожалеть. Возраст, нервы, все дела. — Моргаю в ответ на его выпады и продолжаю гладить чуть отогревшуюся коленку. Никита даже надувается. Пытается сделать вид, что надулся. — Угрожать не будешь? А я для кого стараюсь? — Рассказывай уже давай, балаболка. Фыркает на меня и в локоть своей курткой пихает. Хочу очень взросло ответить тем же, но отвлекаюсь на новый глухой хлопок деревянной двери. Какой-то одинокий парень в серебристом пуховике вышел покурить. И, надо же, глядит-то не куда-нибудь, а прямо сюда. Будто бы за лобовое стекло. Любопытный, что ли, такой? — Короче, он улиток держит. — А Никита мне будто тайну выдаёт. Вкрадчивым замогильным голосом и с чересчур уж округлившимися глазами. — Этих, здоровых. — И? — А как ты думаешь, для чего?.. Намекает, выразительно приподнимая брови, и я покорно пытаюсь угадать. И вторая же моя мысль совсем не о приличном. Даже кривлюсь, имея неосторожность представить это «чего». — Да ну нет. Произношу вслух, и Никита энергично кивает. — Да ну ДА, — довольный как малолетка, у которой удался какой-нибудь топорный розыгрыш прикрытой листом бумаги какашкой. — Я вообще выпал, когда узнал, а потом мне ещё и видео показали… Качает головой, показывая, вот насколько сильно он был впечатлён, а мне так тепло от всей этой болтовни, что думать о том, что мне ещё назад пилить в ночь, поглядывая на опустевшее пассажирское, почти невыносимо. Сложно ещё каждый раз убеждать себя в целесообразности всех приведенных Никитой «зачем». Но он же взрослый. Он сам знает, как ему надо. Я могу только принимать или нет. Я могу ездить сюда, чтобы посмотреть на него или потаскаться по городу в выходные, а могу… — Думаю двери заблокировать и увезти тебя. Признаюсь в повисшей уютной тишине салона, и он едва прячет довольную улыбку. Вернее, пытается спрятать, уткнувшись носом в свободный, перетекающий в капюшон воротник. — У меня ещё минут семь есть на то, чтобы доесть и вернуться обратно, — жалуется вроде как, но гордость так и проскальзывает. Самостоятельный же. — Там курсовая в библиотеке. Но я очень хочу, чтобы ты меня куда-нибудь увёз. Да, я действительно очень хочу. Не то потому, что ощущаю это всё какой-то несправедливой попыткой забрать уже что-то моё, не то потому, что вот такой он мне нравится на отметку «сильно» и «очень». Пожалуй, тут бы и другое слово подошло, но вроде как рано. — Когда будет можно имитировать похищение? Я покладистый. Я не мешаю ему учиться. Я просто жду чёртовых каникул. Как никогда за последние десять, а то и больше лет. — Есть планы на Новый Год? — Никита так забавно делает вид, что не знает, что он и есть мой главный план на зимние праздники, что я подыгрываю. Заинтересованно приподнимаю брови, показывая, что не пропущу ни один намёк. — Я бы проспал неделю, если честно. Просто бы упал и не шевелился. Это да. Это я бы тоже. Можно, конечно, и так дрыхнуть в выходные, но теперь дело не в можно. Дело в том, с кем дрыхнуть. Кого гладить по спине и тискать с утра. — Хороший план. Мне очень нравится. — Одобряю, наблюдая за тем, как ест, и надеюсь, что не обольётся опасно зажатым между ног стаканом с кофе. Не обожжётся уже, но пятно на его серых спортивках знатное будет. — Будем лежать и не двигаться. Согласно мычит, проглатывает и вдруг грустнеет. Не чтобы очень, но… — Если Мышь разрешит мне войти. Страдает из-за собаки. Сначала по обыкновению делал вид, что не при делах вообще, а потом сдался. Набормотал в ночном голосовом, что очень сожалеет, что так вышло. И что, не подумав, припёр её, и что далеко теперь и даже иногда гулять не может. И скучает. Недостаток белой шерсти у него в организме. И густого меха под пальцами. И кожаного носа. По шерсти на одежде, как шутит, конечно, больше. — Разрешит, — обещаю, и чуть веселеет. Вспоминает, что вообще-то держит стакан и отхлёбывает из него. — Я с ней договорюсь. Это там кто? Парень в куртке так и стоит. Уже без сигареты, но так же уставившись вперёд. Интересно даже, почему. Случайный студент, друг какой-то, или?.. — А. Так. Я тебе тоже рассказывал, — Никита морщится и глядит туда же, на крыльцо. Насупившись и прищуриваясь. — Что у меня тут типа это, несчастная любовь наоборот. Рассказывал, да. Я помню. Сначала с придыханием и таким детским неверием, что даже жалко было. Ну как же он может не верить в то, что кому-то понравился? — Это он? — Ага. Подтверждает с каким-то слишком уж недовольным видом, и я пытаюсь пошутить. — Не хочешь с ним попробовать? Даже не толкается. Отмахивается с досадливо скривившейся мордашкой и вдруг вспоминает о чём-то другом. Даже вытягивает вверх указательный палец, прижимая его к боковине стакана. — Хочу, чтобы ты не дразнил меня и сказал, из какой области хочешь получить подарок на Новый год. Чтобы я начал копить заранее. Вообще, конечно, лучше бы в сентябре было спрашивать, но что уж, раз я такой глупый? — Я подумаю. Обещаю без бесполезных заверений в том, что мне вообще-то глубоко пофиг на все подарки, и Никита, ободрённый тем, что я не спорю, уточняет: — Только это должно быть материальное. Без шуток в стиле «лучший подарок — это подарок, сделанный своим ртом». — Я бы не отказался от подарка, сделанного своим ртом. Весь фыркает, руками машет, якобы оскорблённый такой страшной пошлостью, но сам же ко мне и льнёт. К плечу своим плечом, и головой тоже поближе к моей. В глаза заглядывает и так и замирает. Как будто зрачками зацепился за мои. Такой весь радостный и шебутной, что я опять, почти не думая, предлагаю: — Поехали со мной? Знаю, что не нужно предлагать, потому что рано или поздно всё-таки согласится, что ему нужно учиться, но… Я скучаю. И чем независимее он становится, чем лучше справляется, тем больше я хочу забрать его обратно к себе. Видеть каждый день, а не раз в пару недель на десять минут, если у обоих сложится. — А утром ты магически вернёшь меня на пары? Спрашивает вроде бы так же, как до этого, шутя, но… — Не верну. Вздыхаю, признавая, что помимо желаний должны присутствовать ещё и возможности, и Никита не очень-то охотно садится ровно, сгибая и уродуя опустевшую фирменную коробку. — Спасибо за то, что покормил. — Фраза теперь дежурная. Вместо «пока» или «до свидания». — Я побегу. И напишу, когда завалюсь в общагу. Обещает и не уходит. Уже к двери поворачивается, но не уходит. Гипнотизирует выемку ручки и не касается её пальцами. — Хочешь подожду и увезу тебя? Оживает и отрицательно мотает головой. Делает последний глоток из стакана, запихивает его обратно в пакет. Конечно, боком, не попадая донышком в подставку. Туда же и бургерная коробка. Ещё медлит, прежде чем сбежать, и тянется ко мне, конечно же. Оборачивается, не очень-то ловко изгибаясь в своем пуховике и возвращается обратно. На секунду. Чтобы сам его поцеловал и не больно стукнул носом по его. Улыбается, когда делаю это, и чуть ли не сияет. И в приглушённом свете внутри машины, и когда, не прощаясь, вываливается наружу. Мы никогда не прощаемся. Никите не нравится. Мне плевать, но я легко соглашаюсь на все мелочи, которые ему хочется. Наблюдаю за тем, как заходит обратно в здание, и парень в серебристой куртке тянется за ним. Не ревную его. Ну, может, самую малость. Это всё эти отношения на расстоянии виноваты. Но оба же взрослые, разберёмся как-нибудь.