Sanctum

Джемин давно прошёл ту стадию, когда от боли хочется кричать, плакать навзрыд или разорвать собственное сердце. Он сидит в самом дальнем углу аудитории и слушает рандомную музыку, которую ему предлагает Саундклауд, прикрыв глаза и опустив голову. Он редко выбирает дальние места, предпочитая середину, но сейчас у него нет желания садиться на привычное место и делать вид, что ему хоть капельку интересно слушать нытьё друзей и приятно брать на себя груз чужих проблем. Хотя, обычно он так и поступает, потому что несчастье других — единственный способ отвлечься от своего. Но тут ещё кое-что. Ли Джено. Самый близкий его человек до поры до времени, с которым он дружил уже несколько лет, которому доверял больше, чем остальным, и не побоялся раскрыть мучивший его несколько лет секрет, правду, которая отвергается их обществом, а позже и признаться в зарождающихся чувствах. Тогда он где-то в глубине души надеялся, что тот поймёт его и успокоит, заверит, что здесь нет ничего постыдного, или, может быть, если была хоть какая-то вероятность такого исхода, ответит ему взаимностью. А при самом неблагоприятном развитии событий пусть лучше пошлёт его, разорвёт все связи и сделает вид, будто дружбы между ними никогда не было. Но хоть как-то отреагирует, без неопределённостей. Потому что находиться рядом с ним невыносимо. Но это были только обнадёживающие догадки. В реальности же Джено просто негромко рассмеялся, а затем, похлопав Джемина по плечу и сказав, что тот просто перепутал привязанность с влюблённостью, ушёл прочь. А через три недели у него появилась девушка. Джемин слышит сквозь плавную мелодию чьё-то пищание и приоткрывает глаза, но сразу же закрывает их, когда видит в их компании Джено и повисшую на нём однокурсницу, которая раздражает до мозга костей, но он этого, конечно же, не показывает. Самое худшее — то, что между ними ничего не изменилось. Они общаются так же, как и раньше (точнее, пытаются общаться), а Джемина чувства наизнанку выворачивают. Первое время ему хотелось скрыться, исчезнуть, сжечь все мосты, словно ни его самого, ни друзей никогда не существовало. Затем возникла нестерпимая потребность напиться и попробовать, наконец, сигареты, которые парень никогда в жизни в рот не брал. Первое время помогало. Пока однажды Джемин не проснулся с серьёзным намерением ударить Джено. Так же сильно, как он его любит. Чтобы он почувствовал хотя бы часть той боли, которую пришлось испытать Джемину. Но оно быстро улетучилось, потому что внушить себе ненависть к человеку, который, даже не зная этого, держит в руках его сердце, он не смог. Фрустрация ушла, появилась апатия, а бонусом и прокрастинация. И так уже весёлые полгода. Потом Джемину стало всё равно. Чьи-то руки ложатся на плечи, наушник выдёргивают из уха, из-за чего ему приходится открыть глаза и даже не удивиться. — Ты опять тут в одиночестве сидишь? — возмущается Донхёк и подпирает щёку рукой. — Может быть, к нам присоединишься? Джемин вяло переводит взгляд в сторону нижних парт и встречается с несколькими парами глаз, которые ждут от него действий. Джено тоже смотрит. Вроде, даже с надеждой, если не кажется. Но это вызывает только раздражение. — Мне и здесь хорошо. Донхёк вздыхает и откидывается на спинку скамейки. Джемин ничего ему больше не говорит, продолжая крутить в руках провод от вытащенного наушника. — Ладно, как хочешь, — Донхёк встаёт с места и спускается вниз к друзьям. Возможно, раньше бы Джемина это задело, но сейчас такое на него уже не влияет. Справляться со всем самому стало привычкой, а наивно ждать помощи и поддержки не принесло никакого результата. Они отдалились, это видно, и их дружба буквально в шаге от конца. Но Джемин никого не держит. Может, если они уйдут, то заберут с собой и Джено, и ему даже станет легче. Только он собирается засунуть наушник обратно, как прямо перед его лицом падают несколько тетрадей, а следом за ними и Донхёк. Джемин с недоумением смотрит на друга. Снизу кто-то окликает его по имени, но старший лишь закатывает глаза. — Марк в последнее время выводит меня из себя. Боюсь, могу случайно убить его, — Донхёк придвигается ближе. — Да и ты думал, что я тебя тут одного оставлю? Джемин усмехается себе под нос и вынимает наушники, потому что заходит преподаватель. У него в голове на миг проскальзывает мысль, что хоть кому-то здесь на него не всё равно, но он быстро отгоняет её. Тем не менее, из всей их компании от Донхёка такого следовало ожидать. Он, наверное, единственный, кто не пытается закрывать глаза на его состояние, которое Джемин тщательно пытается скрывать, но не всегда получается. — Ты то весёлый, то грустный, то вообще никакой. Джемин, что с тобой? — смотрит на него обеспокоенным взглядом, и у Джемина все внутри скручивается. Он не привык, когда в самую душу заглядывают. — Это из-за Джено, да? «Вот ирония, правда?» — Нет, — врёт. Только скорее себе, а не другу. — Не выспался опять, целую ночь листал ленту. Даже не заметил, как время пролетело. Джемин говорит тихо и практически безэмоционально. Он старается сделать что-то наподобие улыбки, но пустые глаза за этим скрыть не получается. Донхёк всё замечает. Смотрит пристально, но ничего не говорит. Лишь слегка приобнимает его за плечи и успокаивающе проводит рукой вдоль позвоночника. Джено, всё это время наблюдавший за ними, отворачивается, а Джемину почему-то хочется рассмеяться, но он не в силах. Наверняка старший сейчас в замешательстве из-за того, что Донхёк отсел от них. Не из-за Джемина, конечно же. Всю лекцию они сидят, прижавшись друг другу, вернее, Донхёк прижавшись, а Джемин полулежа на парте, позволяя старшему обвить его руку. Они ни о чём не разговаривают. Донхёк что-то записывает в тетради, что совсем на него не похоже. Пару раз его отвлекают сообщения Марка и пищащий телефон, но он просто ставит его на беззвучку и продолжает конспект, периодически бросая взгляды на Джемина, проверяя его настроение. А тот лишь задаётся вопросом о том, почему так вкусно пахнет вишневыми духами и почему ему внезапно стало тепло. Не обращая внимания на метель за окном и едва работающие батареи.

***

Кипящий чайник готов вот-вот сорваться с плиты. Он гудит уже минуту, две… или даже пять — Джемин не знает. Он не следил. В комнату проникает свежий морозный воздух, из-за которого кожа покрывается уродливыми мурашками и бледнеет. Снежинки залетают через окно, но тут же исчезают, превращаясь в маленькие капельки и оседая на столе и шторах. Мимо пролетела очередная неделя. Джемин сидит на полу, оперевшись о диван, и вертит в руках тлеющую сигарету. Рядом стоит полупустая бутылка Сантори и нетронутый стакан. На Джемине только растянутая белая майка и пижамные штаны с самолётиками, подаренные мамой на семнадцатилетие. Он уже вырос из таких вещей, но всё ещё продолжает носить все нелепицы, которые ему покупают. Наверное, просто хочет создать иллюзию детства. Джемин не хотел так рано взрослеть. Раздаётся громкий хлопок входной двери, а через пару минут в гостиную вваливается замёрзший и покрасневший Донхёк. — Почему твоя дверь открыта? Я уже думал тебя обокрали, — он недоволен. Раздражён. Но раздражение быстро сменяется злостью. — Джемин, ты долбаёб? Джемин не отвечает, продолжая отсутствующим взглядом гипнотизировать стену. В глазах всё плывёт, слова и предложения растворяются и перемешиваются. Ему плевать, что Донхёк может видеть его таким — настоящим, без притворных улыбок и блеска в глазах. В голове пусто, единственное — невыносимо хочется спать. Донхёк мечется по всей квартире, закрывает все окна, выключает, наконец, вопящий чайник, приносит из комнаты плед, накрывает друга и забирает у него окурок. — Если захотел сдохнуть — в следующий раз выбирай что-то быстродействующее. А лучше вообще прекрати, — он садится рядом и обнимает себя за колени. — Когда же ты поймешь, что нам больно видеть, как ты страдаешь? «Когда же ты поймёшь, что всем на самом деле похуй?» — Дай сюда, — Донхёк протягивает руку, и Джемин передаёт ему бутылку виски. Старший делает два глотка и недовольно морщится, откашливаясь. — Гадость. — Зато отлично сносит крышу, — хмыкает Джемин и прислоняется губами к горлышку. Донхёк слегка смеётся и запрокидывает голову, рассматривая люстру и отмечая, что две из трёх лампочек не работают. — Ты хотел о чём-то поговорить, раз пришёл? — Только чтобы убедиться, что ты ещё живой. И, как видишь, не зря, — Джемин кивает. «Только я вот каждый вечер этим занимаюсь. Умираю и воскресаю по сотому кругу». — Джено ничего не спрашивал? — вопрос риторический, скорее не для слушателя, а в пустоту. Джемин убеждается в этом, когда Донхёк поникает и шепчет горькое «нет». Он никак не реагирует. Хуже было бы, если «да». Тогда был бы уже предел. Донхёк поднимается с пола, когда в бутылке уже ничего не остаётся, и, покачиваясь, подходит к окну. Там нет ничего кроме темноты, метели и звёзд. Но он всё равно почему-то смотрит. И не сразу подаёт голос, а когда всё же решает, то звучит как-то низко и вымученно. Не так, как обычно. — Я не говорил никому, — Донхёк сжимает свои плечи, но продолжает что-то высматривать на пустынной улице. Джемин смотрит на его опущенную голову и растрёпанные волосы, чувствует на расстоянии исходящее пламя. Или это ему самому жарко? — Но мы с Марком на днях сильно поссорились. Из-за какой-то ерунды. Донхёк печально смеётся и запрокидывает голову. Не то, чтобы Джемин знал все подробности их с Марком отношений, но то, что они были по уши влюблены друг в друга довольно долгое время было заметно невооружённым взглядом. Но даже такая любовь может ощутимо пошатнуться. Случилось действительно что-то серьёзное — друг не пришёл бы к нему, если бы они действительно поссорились из-за ерунды. — Он сделал мне очень больно своими словами. Не уверен, что смогу простить его. Джемин не пытается расспросить его о каждой причине, по которой он не может дать Марку ещё один шанс, чтобы убедиться, действительно ли всё настолько плохо. Но по знакомому отсутствующему взгляду, который встречает его каждый день в зеркале, понимает, что так и есть. Ему знакомо это состояние — «больно». Вряд ли может оценить боль Донхёка, но знает, что испытывают люди, которым обрезают крылья. Помочь, правда, не понимает как — сам никогда не получал помощь. — Ненавижу его, — цедит сквозь зубы Донхёк спустя минуту молчания. Джемин устало вздыхает и, пошатываясь, подходит к старшему. Он уверен, что во всём виноват алкоголь. Донхёк никогда бы не стал вкладывать столько яда в такую громкую фразу. Мог бы, конечно, бросить пару раз, но только в шутку. Джемин достаточно долго его знает, чтобы судить о друге. Он не спрашивает о ерунде, что стала причиной их, он надеялся, кратковременного недопонимания, просто осторожно, стараясь сохранить собственное равновесие и попридержать Донхёка, обнимает его со спины и утыкается носом в изгиб шеи, слегка мазнув по её поверхности губами, своими действиями говоря ему «я понимаю» и «я рядом». Ему кажется, что сейчас слова будут излишни. Донхёк благодарно кладёт ладонь на его запястье и опускает голову. Через мгновение раздается первый всхлип, и Джемин понимает, что всё куда хуже, чем ему показалось на первый взгляд. Плачущий Донхёк — это явление, которое не доводилось видеть пока никому. Он слегка теряется, не зная, что предпринять. Уложить друга спать или дать парочку очевидных советов, или не двигаться с места, что приносило им определенные неудобства в виде сонливости и покалывания в ногах. Поэтому Донхёк всё решает за него. Поворачивается в кольце расслабленных рук и цепляется тонкими пальцами за его голые плечи. По щекам лениво скатываются слёзы, но он старается не придавать им значения, потому что сейчас есть вещи поважнее его минутной слабости. — Я знаю, что тебе сейчас тоже больно, Джемин, — взгляд обеспокоенный, искренний. Но где-то на дне его плещется сожаление, печаль и немая просьба о спасении. Джемин сразу догадывается, что Донхёк просто пытается переключиться и отвлечь себя чужими проблемами, как это было и с ним. Не лучший сценарий. — Не волнуйся, моя боль немного другая, чтобы их сравнивать, — заверяет. «Она гораздо хуже». Он успокаивающе улыбается, легко беря Донхёка за подбородок и проводя по смуглой коже большими пальцами. Он не сразу придаёт значение тому, насколько она горячая, а когда понимает, что на его плечах наверняка останутся ожоги от чужой хватки, уже поздно что-либо менять. Донхёк начинает первым. Он бегло осматривает лицо напротив, пытаясь что-то для себя выяснить, а затем касается носом тёплой щеки и прикрывает глаза. Стоит так немного, пытается найти истоки своих желаний, понять, как всё дошло до такого, но терпит крах. Облизывает губы и, не раскрывая век, чтобы не увидеть ненужное замешательство в глазах Джемина, совершает ошибку. Невесомо, на пробу, касается чужих губ, не до конца уверенный, можно ли так. Не навредит ли это их отношениям? Не выставят ли его сейчас за дверь? Сможет ли он посмотреть после этого в глаза Ма- Джемин отвлекает его от лишних сомнений, перемещая руки на его напряжённую спину. Он проводит ими вдоль позвоночника, призывая успокоиться и расслабиться. Наверное, раньше было бы неловко, попади они в такую ситуацию, но сейчас происходящие вещи видятся под другим углом. Возможно, не совсем правильным, но необходимым. Но они ведь не делают ничего плохого? Обычная дружеская поддержка, ведь так? Они всего лишь помогают друг другу почувствовать себя нужными, пусть это лишь иллюзия, которая рассеется, как только они протрезвеют, но сейчас всё кажется естественно правильным. Таким, каким должно быть. Джемин совершает ошибку, когда отвечает на поцелуй, пусть и неловкий, но такой важный для них обоих. Полный невысказанных слов, невыплаканных слёз, отчаяния и болезненных чувств. Он забывает про Джено, его девушку, долги в универе и непринятые лекарства. Подсознание шепчет ему воспользоваться случаем и представить перед собой другого, но Джемин отбрасывает подальше пусть соблазнительные, но горькие мысли, и фокусируется на реальности. Сейчас перед ним Донхёк — единственный человек, который интересуется им. Они все знают о состоянии Джемина, видят, насколько ему плохо, пусть он и умело это скрывает, но предпочитают не вмешиваться, игнорировать, надеясь, что он справится сам, что всё разрешится, пройдёт, исчезнет. Но ничего не изменилось. И только Донхёк осмелился подать ему руку, чтобы Джемин не сорвался в пропасть, но упустил момент, когда оказался в том же положении. Они оба ждут помощи, оба хотят жить, но Джемин заранее знает, что только один из них сможет спастись, вернуться к нормальной жизни и забыть обо всём, что было. Донхёк вздрагивает от жгучего прикосновения к разгорячённой коже, когда прохладные руки забираются ему под футболку и плавно пробегаются по рёбрам вниз, останавливаясь на талии. Затуманенное, но ещё работающее сознание посылает яркие предупреждающие картинки человека, который вряд ли обрадуется, если узнает, что Донхёк сейчас целует другого, пусть и их друга. Но он шлёт к чертям Марка и его грёбаный характер, надеясь, что в аду всё сделают за него. В конце концов они больше не пара, и Марк не имеет права высказывать что-то на этот счёт. Да он и не узнает. Старший проводит по искусанной, наверняка из-за мыслей о невзаимной любви губе языком, обхватывает Джемина за шею и делает несколько неуклюжих шагов назад, пока не упирается обратной стороной колен в диван. Он разворачивает Джемина и давит ему на плечо, заставляя сесть и упереться ладонями о мягкую обивку. Донхёк смотрит на него сверху вниз, проводит тыльной стороной ладони по щеке и заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, подмечая насколько красив человек перед ним и не понимая, как Джено мог выбрать ту сучку вместо этого прекрасного создания. Джемин зажмуривает глаза в удовольствии, но тут же раскрывает их, когда Донхёк седлает его бёдра и опускает ладони на его шею, слегка надавливая и заставляя обратить на себя внимание. — Забудь о Джено. Это невозможно, я понимаю, но не думай о нём хотя бы сегодня. На данный момент важны только твои чувства, твои желания и ты. Скажи, чего ты сейчас хочешь, Джемин? Джемин молча и почти неслышно вбирает воздух, чувствуя, как волнительно бьётся его сердце в такт чужому и скатывается капелька пота по виску. Он в ступоре. Его никто никогда об этом не спрашивал. Чего он сейчас хочет? Если убрать из общего списка его потребностей все пункты, связанные с Джено, то не останется ни одного. Но навряд ли друга, внимательно следящего за его метаниями, устроит такой ответ, поэтому он решает идти по пути наименьшего сопротивления. — Просто поцелуй меня ещё раз, Донхёк, — шепчет, и его просьба выполняется практически мгновенно. Старший снова припадает к обычно бледным, но теперь принявшим розоватый оттенок, который едва можно было различить среди расплывающихся предметов, губам, и принимается безжалостно терзать их, словно им осталось совсем немного, словно они вот-вот оба сорвутся вниз, а пока наслаждаются последними секундами своей жизни. Они любят друг друга, но не так, как Джемин любит Джено, а Донхёк Марка. Эта любовь другая, отличная от общепринятой, маленький секрет только между ними. Джемину кажется, что он видит в другом человеке своё отражение, а потому теперь не сомневается в правильности своих действий. Он, увлечённый приятной близостью, ранее не изведанной, не сразу замечает, как они оба оказываются раздетыми по пояс, как Донхёк пересчитывает кубики пресса на его животе, медленно опускаясь вниз и потянув за шнурок на штанах. Не сразу замечает, как они начинают спадать, как чужая ладонь нетерпеливо ложится на его пах, и тут же Джемина пронзает словно рапирой осознание, что сейчас случится необратимое. Он медленно сглатывает, наблюдая за Донхёком, и успевает перехватить его руку, пока старший не сделал то, что собирался. Донхёк удивлённо переводит взгляд с встревоженного лица на сжатое запястье и непонимающе хмурится. — Что-то не так? «Всё не так», — хочется ответить Джемину, но он не находит пока слов, чтобы объяснить своё замешательство, переваривая всё произошедшее. — Ну да, дружба только до первого секса, я всё понимаю, — Донхёк закатывает глаза и бегло оглядывается на наличие у Джемина алкоголя, который наверняка ещё остался. Он старается избегать чужого протрезвевшего взгляда, складывая руки на груди и опуская голову, когда на кухне ничего не обнаруживается. — Дело не в этом, Донхёк, — Джемин прикладывая руку к своему лбу и потирает его, заставляя голову работать. Больше всего он боится сейчас задеть друга, который под влиянием градуса не осознаёт происходящего. — Ты очень красивый, — начинает перечислять. — Заботливый, ласковый и внимательный. Ты всегда поддерживаешь меня и никогда не бросаешь, и я правда благодарен тебе за это, — он останавливается, чтобы посмотреть в глаза Донхёку, который слушает его, не шевелясь. Пусть он и не верит в свои же слова, но старшего убедить обязан. — Но я не могу позволить нам зайти так далеко. Тебе зайти так далеко. Ради твоего же блага. Я не хочу, чтобы ты совершил то, о чём будешь жалеть. — С чего ты взял, что я буду жалеть? — возмущённо выдыхает старший. — Ты, может быть, мне нравишься. Джемин грустно усмехается и качает головой. Он знает, что это неправда, потому что Донхёк никогда не смотрел и не посмотрит на него так, как на Марка. И это к лучшему. Джемин не в его вкусе, поэтому все его действия не больше, чем простая попытка забыться. — Мы и так натворили с тобой дел. Думаешь, Марку понравится, если он узнает, чт… — Пусть Марк идёт нахуй, — его перебивают, не давая закончить. Джемин видит на дне тёмных глаз яркие огненные всплески раздражения при упоминании этого имени, которые легко было бы перепутать с ненавистью, в которой его пытались заверить. Донхёк пытается обмануть его, но себя перехитрить у него не получится. — Не хочу ничего больше слышать про этого ублюдка. — Но ты любишь его. Этой фразы достаточно, чтобы злость сменилась растерянностью, а вцепившиеся в кожу пальцы расслабились и отпустили истерзанные плечи. Донхёк моргает в замешательстве, а затем быстро прячет лицо в ладонях, отрицательно мотая головой, словно отказываясь принимать всерьёз его слова. Он поднимается с колен Джемина, шумно выдыхая «о боже» и зачёсывая назад чёлку. Не проходит и минуты, как он медленно кивает, сразу же меняя свою позицию, и понимающе смотрит на младшего, которого удивляют такие изменения. — Да, люблю. Но это не отменяет того факта, что он — мудак, — Донхёк поднимает свою яркую оранжевую футболку с пола и, не разбираясь, где зад, а где перед, натягивает её на себя. — Прости Джемин, я чуть не переборщил, — он не смотрит младшему в глаза, но интонации его голоса достаточно, чтобы понять, что он сожалеет. — Думаю, мне лучше уйти. — И куда ты пьяный собрался на ночь глядя? — Донхёк поджимает губы и морщится, когда квартира снова начинает пропитываться едким сигаретным дымом. — Я тебя никуда не выпущу в таком состоянии. — Как тогда я завтра утром буду в глаза тебе смотреть? — Донхёк падает на диван и подпирает руками голову. Джемин толкает его, заставляя лечь на бок, и накрывает пледом, чтобы он не замёрз, а сам открывает окно, чтобы проветрить помещение и выбросить сигарету, и возвращается обратно. — Всё, что было между нами останется в пределах этой квартиры. Можешь не волноваться. — Спасибо, — непривычно неловко улыбается Донхёк и подпирает руками подушку. — Тебе стало легче? — Гораздо легче, — и чтобы подтвердить свои слова Джемин шутливо хлопает его по коленке и устраивается рядом под недовольные возгласы старшего, которого приходится прижать к стенке, чтобы не свалиться на пол, ибо диван слишком узкий для них двоих, а до спальни — долгие пятнадцать шагов. — Я рад, — с этими словами Донхёк поворачивается на другой бок, спиной к Джемину, и почти моментально тишину квартиры нарушает его сопение. Джемин не двигается несколько минут, а затем, убедившись, что старший всё-таки заснул, садится и осторожно проводит по его волосам. — Мне никогда не станет легче, Донхёк, — шепчет он едва слышно, чтобы кто-то кроме него мог расслышать. — Но я безмерно благодарен тебе за то, что ты смог вызвать у меня хоть какие-то настоящие эмоции. Хотя бы на вечер я смог почувствовать себя всё ещё живым. Он наклоняется, чтобы оставить мимолётный поцелуй на растрёпанной макушке, а затем поправляет плед и встаёт, чтобы закрыть окно. Как бы сильно его ни клонило в сон, бессонница вернётся к нему уже совсем скоро, поэтому хорошо поспать не удастся, он это знает, как и то, что не хочет, чтобы Донхёк проснулся завтра в чужих объятиях — не в тех, в которых должен просыпаться. Однажды он забудет про этот вечер, позже и Джемин выбросит его из памяти, но стены продолжат хранить в себе эти воспоминания — запах сигарет, алкоголя, вишнёвых духов и переполняющих чувств. Джемин уходит в свою спальню и, раскинув в стороны руки и ноги, ложится на спину и утыкается взглядом в потолок, где повсюду приклеены их с Джено фотографии. И как он ещё смеет винить всех, кроме себя, в отсутствии сна? Через несколько часов всё будет точно так же, как и вчера, как и неделю назад, месяц. День сменит ночь, ночь сменит день, но ничего не изменится в жизни Джемина. Донхёк вернётся к Марку, друзья будут жаловаться на преподавателей, а Джемин продолжит делать вид, что всё в порядке, и глотать в туалете таблетки, пока его сердце будет избивать его, норовясь вырваться из груди и лечь под нож, который держит в руках Джено. Но всё это предстоит пережить Джемину завтра. И он не уверен, что у него остались силы, чтобы справиться с этим. Он не замечает, как начинают тяжелеть веки, как глубокой ночью его кровать проваливается под чужим весом, как приятное тепло вновь почему-то разливается по телу. Та боль, от которой ему хотелось тихо, желательно навсегда, уснуть, обычно приходящая с рассветом и преследующая целый день, этим утром его не навещает. Вместо неё — тёплое дыхание, обжигающее затылок и удерживающие от падения в бездну руки.