Правила Всемогущества

      Три недели пролетели чередой удивительных событий, когда ночи были длиннее, чем дни, а каждый день дарил новые впечатления. Как жаль, что теперь я могу рассказать о них и о своих планах только в прошлом времени…       От моего режима не осталось и следа. Я вдруг обнаружил в себе склонность до последнего валяться в постели, наслаждаясь легкой полудремой, сквозь которую слышал, как Мати хлопает дверьми в квартире, готовит завтрак, слушает музыку… Он вставал раньше, чем я, и старался незаметно выскользнуть из кровати, чтобы не потревожить мой сон. Но я всегда чувствовал, когда ставшее привычным тепло покинуло меня, и неизменно просыпался. Дремал и на слух чутко следил за передвижениями Мати по квартире. Не вставал. Потому что знал — он вернется, чтобы с радостной улыбкой разбудить меня первым утренним поцелуем.       Будет нежно касаться моих губ, скользить пальцами по телу, щекотать, кусать за мочку уха и шептать:       — Душа моя…       А я до последнего буду сопротивляться необходимости покинуть наш чудный мир на двоих. Потому что мне опостылела работа. Впервые за свою жизнь я не хотел никого слушать, а тем более — слышать. Я с трудом отправлялся на встречи, с тупой тоской, застрявшей на дне души, вникал в суть просьб. Все мои мысли замкнулись на Матиасе. Он постоянно был рядом, но мне и этого было мало.       Я хотел быть с ним без посторонних взглядов и чужих ушей. Хотел, чтобы он принадлежал только мне так же, как я ему. У меня появилась приватная жизнь, куда не было допуска чужим. И я, преодолевая себя, забирал драгоценные часы нашего общего времени, чтобы зачем-то тратить их на нужды других людей.       — Не хочу, — твердил я, насильно одеваемый Матиасом. — Никуда не хочу. Давай просто уедем.       — Леррей, потерпи еще немного, — убеждал Мати, натягивая на меня рубашку. — Мы не можем просто уехать. Это не решит проблему. Ты же знаешь!       — Знаю, — сдавался я. — Но зачем мне ехать на эти встречи? Меня тошнит от всего этого. Я устал. Не хочу больше!       — Все пока должно оставаться по-прежнему, ангел мой, — шептал Мати, вразумляя меня. Он застегивал на мне рубашку, приглаживал волосы… Целовал. И от его поцелуев руки тянулись к пуговицам, чтобы снова их расстегнуть. Мати останавливал меня ласковым взглядом и продолжал уговаривать:       — Вечер наш, утро наше, вся ночь — наша.       Единственные встречи, которые приносили хоть какую-то радость — это послеобеденные свидания с людьми, которые числились в моем персональном списке симпатичных мне персонажей. Те, кому я помогал безвозмездно. Мати в такие моменты сопровождал меня — ему нравилось знакомиться с порядочными, интересными и увлеченными людьми. Иногда он активно общался, порой только слушал и наблюдал. Но я видел, как Мати впитывает в себя, вбирает, как губка, главное, что было привлекательным в этих людях — уверенность в том, что они делают. Его интриговала любовь, ведущая их, поддерживающая и согревающая.       Каждый день мы обедали у Ларри. И Мати успел по-настоящему с ним сдружиться. Шеф даже пустил его на кухню! Рассказывал и показывал нюансы приготовления любимых блюд. Я тихо офигевал и ел — все приготовленное щедро выставлялось передо мной на стол.       Днем нам звонила Лили. Да, именно нам. Причем беседа со мной длилась от силы минут пять, затем она просила передать трубку Мати и болтала с ним не менее получаса. И я даже не смогу пересказать вам, о чем они говорили. Обо всем! Такое ощущение, что за семь лет пребывания в моей компании Лили накопила такой груз невысказанных слов, что теперь стремилась излить весь их запас на внимательно слушающего ее Матиаса. Нередко они обсуждали меня. И в этот момент я недовольно хмурил брови, едва сдерживая улыбку.       Сплетницы! Самые настоящие сплетницы!       — Ты забираешь у меня мою малышку! — не выдержав как-то, возмутился я.       — Ничего подобного, — возразил мне Мати. — Ты любишь Лили, она неотъемлемая часть тебя, а значит, и меня. И я тоже ее люблю. Ты никогда не давал ей возможности стать ближе к тебе, держал за пределами своего сердца. И сейчас через меня она говорит с тобой. Говорит о том, что всегда хотела бы рассказывать тебе.       Я тяжело вздохнул. И не мог не согласиться. Господи, как много я упустил! Лили — остроумная и живая, Мати без конца хохотал, разговаривая с ней по телефону. Я мог бы точно так же наслаждаться ее юмором и вниманием, ее любовью. Ведь она никогда ни на что не претендовала. Просто была рядом, помогая решать проблемы. И чего боялся я, удерживая ее в рамках делового общения? Что между нами случится нечто большее?       Но оно уже случилось! Она мне и так дорога! Иначе какого черта я составил завещание на маму и на нее, включив ее тем самым в список единственно дорогих мне людей?       — Леррей, — Мати взял меня за руку. — Мы не отпустим ее. Мы будем опекать ее. Она будет с нами в нашей новой жизни. Я обещаю тебе.       Матиас все время говорил намеками, но его постоянное «мы», которое постепенно подменило два отдельных «я», обнадеживало.       Вечером мы посещали самые разные места. Музеи, театры, концерты, ночные клубы, выставки, кабаре-шоу, парки… Где мы только не были! Я вспоминал все те простые вещи, которые делал еще до появления режима дня, жесткого графика встреч и черных костюмов.       С кино только не сложилось.       Однажды мы проезжали мимо кинотеатра, и Мати поинтересовался, давно ли я смотрел фильм на большом экране. Я промолчал. На пафосных премьерах со звездами и прочей мишурой был, только вот до зала никогда не доходил.       Матиас резко свернул, и через пятнадцать минут мы уже сидели в полной темноте перед мелькающими яркими вспышками картинками, сжимая в руках попкорн. Все как полагается. Фильм правда оказался до безобразия глупым — какой-то новомодный блокбастер. Мати вышибало каждые две минуты — он с едким сарказмом комментировал любое телодвижение комиксных героев. Я хохотал, как полоумный. Хотя по сценарию предполагалось, что зрители должны проникнуться и сочувствовать.       Нас выгнали.       Мы пулей вылетели на улицу. Еще долго не могли успокоиться. Стоило нам взглянуть друг на друга, как волна хохота накрывала нас с новой силой. По дороге домой Мати пожалел о том, что упустил удобную возможность пристать ко мне в публичном месте.       — Это же классика! Ты, типа, такой сидел бы, кино смотрел, а я бы потянулся и руку — тебе на плечо. Пара поцелуев… Ну и далее по списку, — вещал он, выруливая к дому.       Я заинтересованно на него посмотрел.       — Что значит — далее по списку? — я уже тоже начал жалеть об упущенных возможностях.       — У меня волшебные тонкие пальцы, Леррей! Я тебе отвечаю — такой поход в кино ты никогда не забыл бы! — Матиас многозначительно цокнул языком.       Я заерзал на сиденье и как-то разволновался. Черт! Надо было фильм с умом выбирать. Там документалка про космос шла — самое оно. Мое вдохновенное лицо с приоткрытым ртом явно вписалось бы в контекст. Я даже застонал от разочарования.       Мати покосился на меня и выдал:       — А давай дома кинозал организуем! У тебя телек размером больше, чем любой экран в кинотеатре. Выключим свет. Сделаем попкорн. Можем перед диваном ряд стульев поставить для атмосферы.       Сказано — сделано. И полночи напролет я под черно-белые комедии Билли Уайлдера определял, насколько пальцы Мати действительно волшебные.       В общем, да, большей частью мы вели себя, как два озабоченных придурка. Причем скрывать непреодолимую тягу друг к другу становилось все сложнее.       Чем больше мы узнавали друг друга, тем сильнее становилось желание. Я начал замечать за собой, что в любом общественном месте ревнивым взором слежу за Мати, фиксируя заинтересованные взгляды в его сторону. И от этого злюсь. Я не хотел его ни с кем делить. Мати, обычно с ходу улавливая мое настроение, уводил меня с глаз долой в укромное место и, прикусывая мои губы, исследуя бесстыдными руками мое податливое тело, с бессвязной страстью бормотал:       — Мне никто не нужен. Только ты.       Но рассудок постепенно покидал нас. Как и контроль. Мати, поймав мой жадный, скучающий по нему взгляд, несмотря на то, что он здесь, рядом, обхватывал мою шею ладонью и утягивал в страстный поцелуй. Не обращая внимания на то, где мы и с кем мы в данный момент.       Мы торопились. Взять как можно больше. Потому что…       Рано или поздно придется идти к Бергеру. И это означало только одно — что-то случится, и каким будет финал — не ясно.       Я верил Матиасу. Безоговорочно верил, поэтому больше ни разу не спрашивал его о том, что он задумал. Знал, что как бы Мати ни был в данный момент увлечен нашим всепоглощающим безумием, это не мешало ему заниматься своим планом.       Иногда Матиас уходил с телефоном на балкон и надолго запирался там, с жестким выражением на лице делая звонки. Я не прислушивался, чаще всего уходил в другую комнату или в тренажерный зал, чтобы сдержать данное ему обещание — оставаться в стороне. Я не знал, кому он звонит, чьими услугами пользуется, что ищет. В момент его переговоров я всеми силами старался задушить в себе страх и усиливающееся чувство беспокойства. За него.       За себя я не боялся. Новый смысл моей жизни заключался в том, насколько полно я мог реализовать свое желание быть рядом с Мати. Все остальное меня не волновало.       Иногда я предавался радужным мечтам о нашей совместной, свободной от всех условностей жизни и понимал, что рано или поздно страсть в том виде, в каком она сжигает нас сейчас, откипит, и я снова захочу вернуться к работе. Только вот не такой. И вместе с Матиасом.       Без него я уже не мыслил никаких вариантов развития будущего. И не беспокоился, что нас может ждать финал тех несчастливых и скучных историй о любви, что я знал. Мати показал мне, что может быть иначе. Страсть Фениксом перерождается в привычку, самую нужную и необходимую, когда осознание того, что рядом есть правильный человек, заставляет творить, действовать и ничего не бояться.       Погружаясь в мир иллюзий, я думал о том, что с талантами Мати и его даром играть, манипулировать мы могли бы замахнуться на нечто большее. Я еще не до конца осознавал масштаб дел, которые мы могли бы проворачивать совместно, но перспективы открывались захватывающие. Мое всемогущество в отдельно взятой столице на фоне этого выглядело мелким и незначительным.       Но стоило мне уйти в своих фантазиях далеко за пределы квартиры и столицы, как сверху наваливалась бетонная плита тревоги. Меня преследовало предчувствие катастрофы. Я душил его, втаптывал ногами, и все равно боялся.       Потому что не мог потерять Мати. Не мог отпустить.       Нельзя прожить жизнь покалеченной половиной души.       А мне останется лишь половина, если его не будет рядом.       В тот вечер, когда позвонил Бергер, мы долго прохлаждались на балконе моей квартиры. Почему-то после благополучно завершенных дел захотелось домой. На улице стояла необыкновенная погода, предрасполагающая к прогулкам или поездке за город — июнь в разгаре и выдался странно теплым и бездождливым. Но мы поспешили ко мне.       Мати был необыкновенно молчаливым и задумчивым. Весь вечер, пока мы наблюдали с балкона за пустеющей улицей и уходящим за крыши домов диском солнца, курили, цедили вино, он бросал на меня почти страдальческие взгляды. Его что-то мучило. А я никак не решался спросить, в чем дело. Боялся, что не ответит. Мы сидели, придвинув вплотную венские стулья, что позволяло нам время от времени обмениваться транслирующими через пальцы любовь и нежность прикосновениями.       — Поговори со мной, — не выдержал я тягучей тишины, нарушаемой лишь звуками засыпающего города.       За этот месяц я привык к постоянному аккомпанементу голоса Мати. Он мог ни слова не проронить в чужом обществе, если не считал достойными находящихся рядом людей, но со мной говорил постоянно — торопливо, порой перескакивая с темы на тему, сопровождая монологи остроумными высказываниями и неизменными подколками в отношении моей персоны. Ему нравилось без конца задевать меня, провоцируя на различные реакции.       Я любил эту игру. Мне нравился эффект непредсказуемости. Моя задача — среагировать так, чтобы удивить Мати. Таким образом мы изучали, кто из нас и на что способен. Узнавали друг друга. И если поначалу я не понимал, чего от меня добивается Матиас, то вскоре уже ждал его внезапных нападок. И в этом тоже проявлялась его любовь.       — Что ты хочешь услышать? — спросил Мати, поворачиваясь ко мне всем телом.       — Не знаю… Но, Мати, я не чувствую тебя. Ты где-то далеко, — да, вот, что меня настораживало в его поведении — мысленно он был не со мной.       — Извини, — произнес Матиас. — Мне тяжело. Оттого, что не могу тебе ничего рассказать.       — Мати… Ты уверен в себе?       — Нет, — качнул головой Матиас. — Во всех планах есть доля вероятности того, что они не сработают. Если я неправильно вычислил слабое место отца, то вся моя грандиозная афера провалится, — проговорил он.       — И что тогда?       — Не знаю. Мои карты будут вскрыты. Разыграть новую партию в такой ситуации сложнее. Но я не сдамся. Одно плохо — мы потеряем время.       — Мы? В этом случае останется наше «мы»? — допытывался я, потому что готов был ждать, но при условии, что есть надежда.       — Душа моя, наше «мы» уже есть и никуда не денется. Но давай не будем гадать на кофейной гуще.       Мати не успел договорить, потому что в этот момент раздался звонок моего мобильного.       Я мельком глянул на экран, показал его Матиасу — тот лишь тихо произнес:       — Началось.       Голос Бергера был сухим и строгим. Как обычно. Но…       — Шаркез, — без приветствий начал Барон, назвав меня по фамилии. Плохой знак, очень плохой знак. — Ты собираешься предстать пред очами моими? Или тебе чек не нужен за Севани?       — Здравствуй, Кристофер, — спокойно проговорил я.       — Завтра в двенадцать у меня. С этим выродком. Ясно?       — Да, — выдохнул я, дернувшись от слова «выродок». Мускулы на моем лице напряглись, и лишь успокаивающе накрывшая мою руку ладонь Мати позволила мне сдержаться.       Без прощаний Бергер отключился. Я сделал глубокий вдох и выдох.       — Завтра в двенадцать мы едем знакомиться с Астрид, — безжизненным голосом произнес я.       — Познакомимся… — Мати потер подбородок. — Леррей, что бы там ни было завтра — сегодня все еще наша ночь.       Он встал и потянул меня за собой.       Эта ночь… Я спрятал ее глубоко в сердце, сохранив на долгую память, потому что именно такие моменты горячат не только тело и разум, но еще и ярким свидетельством глубокой любви оправдывают собственное существование.       Мати срывался с истерики в ласку, постоянно меняя тональность и полюса нашего телесного общения. Он словно стремился поглотить меня, впитать в себя каждую клеточку моего тела. Я перестал думать о том, что ждет меня за следующим его движением — просто принимал и отдавал. Любил. Чувствовал. Наслаждался.       Пока Мати спал, наконец утихомирив своих демонов, я рассматривал его лицо, имевшее так много выдающихся подробностей. Запоминал каждую дерзкую родинку, каждый милый изъян, каждую удивительную черту. Густые брови немного вразлет, выразительный нос, высокие скулы, подбородок с ямочкой… Губы — тонкие и упрямые, что умеют дарить невероятную улыбку — шкодливую и одновременно лучистую. Прикрытые веками глаза с темными ресницами. И я не жалел, что не видел их синевы. Иначе не выпустил бы его из дома. В место, где в одночасье рухнул мой мир.       Если бы я знал, что эта ночь будет последней перед чередой многих одиноких ночей, то, наверное, загадал бы желание на падающую звезду — чтобы она никогда не кончалась.       Месяц моего счастья остался в прошлом.