***
Тысяча девятьсот восемнадцатый год с самого начала не дал надежды на спокойствие и стабильность между плохими и хорошими событиями. То тут, то там стали возникать вспышки новой болезни. Эта информация развела ужасную панику среди народа. Должно быть, если бы не военное положение в стране, многие предпочли бы выехать за границу в попытке спасти свою жизнь. Не то, чтобы у них могло получиться. Военные госпитали стали принимать в свои стены не только раненых на поле боя солдат, но и заражённых новой неизвестной болезнью. Симптомы поражали врачей. Редко когда к ним попадали пациенты с настолько серьёзными проблемами с дыхательными путями, кашлем с кровью, практически постоянным чувством удушья и лилово-бордовыми лицами от недостатка кислорода и повышенной температуры. Как можно скорее начали изучение этого феномена, пока мёртвых не стало больше, чем живых. Чем больше проходило дней, тем больше появлялось пациентов с разной тяжестью болезни. Кроме того, постепенно симптомы появлялись и у солдат. А в один из солнечных январских дней прервались жизни двух человек, попавших в стены госпиталя самыми первыми. Положение становилось критическим, как только следом за этими двумя люди умирали одни за другими. Одновременно с этим каждый, кто был осведомлён об этой болезни, тщательно следил за сводками и радио. Кто знает, когда там появится информация из других стран? Где-то в человеческих сердцах теплилась надежда, что эта зараза возникла не только в Америке, но и в других странах, где, возможно, люди знают, как лечить это или предотвращать распространение. Однако несколько месяцев была тишина. Во многих странах, где эта болезнь могла появиться, введено военное положение, которое не позволит ужасной новости покинуть границы. Но надежды, можно сказать, оправдались. В мае, наконец-то, была получена официальная информация от нейтральной в Первой мировой войне Испании: на территории страны появляются очаги воспаления неизвестной болезни, уносившей жизни с такой скоростью, что даже моргать было опасно. Следом за Испанией об эпидемиях заявляли и другие страны. С каждым месяцем заявлений было всё больше. Этим, правда, всё и закончилось; в августе число заболеваний стало уменьшаться, и наступило затишье. Многие приняли это за конец пандемии и облегчённо выдохнули полной грудью. Но уже в сентябре снова повсюду начались массовые заболевания. «Испанка» не остановилась на первой волне, почти сразу запустив вторую, более смертоносную.***
13 сентября, 1918 год
Зелёные глаза медленно открылись. В помещении было не особо светло, а на стене танцевали лучики закатного солнца. Это единственные яркие оттенки на скучных стенах серого цвета. — «Красиво…» Но в их доме не такие стены. Где он? Что это за место? Он слышал голоса откуда-то издалека. Но их было так трудно разобрать, что он сравнил их с жужжанием мухи — ужасно надоедающие. Голову пронзила боль, от которой парень хрипло застонал, чем и привлёк внимание присутствующих. К его постели в два глухих шага подскочил худощавый парнишка в запачканном чем-то белом халате и в маске, скрывающей половину лица. Он бегло осмотрел Эдварда несколько растерянным взглядом. — Скорее! Позовите доктора Каллена! Мистер Мэйсон пришёл в себя! — крикнул он, повернувшись к двери. С губ больного вырвался ещё один стон, на который уже мало кто обратил внимание. Через секунду мимо приоткрытой двери проскользнула тень уходящего. — Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Вы находитесь в госпитале. С минуты на минуту сюда придёт доктор Каллен и осмотрит вас. Вопросы? — как заученную мантру проговорил парнишка. — Воды, — едва слышно прохрипел Эдвард. Неприятные ощущения в горле уже были невыносимыми. Руки в перчатках приподняли его голову, а к губам поднесли стакан воды, не отличающуюся сильной свежестью, но даже этого достаточно. Головная боль продолжала нарастать, но он был твёрдо намерен оставаться в сознании. — Где… где мои родители? — сразу задал вопрос Эдвард, как только процедура питья закончилась. — Миссис Мэйсон ожидает на первом этаже. — Ладно… Можете её позвать? — он взглянул на неизвестного парнишку с надеждой в глазах. Блондин повернулся, чтобы на что-то взглянуть, но почти моментально повернулся обратно к больному, засунув руки в карманы халата. — Только после осмотра. Доктор Каллен должен продиагностировать тяжесть болезни. Миссис Мэйсон небезопасно находиться рядом с вами, пока мы не уверены, насколько тяжело положение. Что-то внутри неприятно кольнуло на последней фразе. — Что вообще происходит? Почему я здесь? — он смотрел в потолок, пытаясь вспомнить что-то до того, как отключился, но мало что мог вспомнить. — Началась вторая волна испанского гриппа. Вы заражены, мистер Мэйсон. Он говорил это так легко и непринуждённо, но Эдвард не имел желания думать, по какой причине: то ли от частоты оглашения, то ли от скудного эмоционального фона. Но навряд ли можно что-то увидеть на таком уставшем лице. — Я ведь выздоровлю? Выживу? — на глаза наматывались слёзы от горечи всего происходящего и боли, но в сердце теплилась надежда на благоприятный исход. Парнишка поджал губы и вперил глаза в пол, оглядывая носы потрёпанных ботинков, полностью покрытых пылью и грязью. Услышав голоса, он резко вскинул голову и быстро вышел, так и не ответив на вопрос. Это могло значить только одно: шансы минимальны, если они вообще есть. Внутри поднималась паника. Как так? Неужели у него совсем нет шансов? Как так?.. Ему всего семнадцать лет, он же не может закончить вот так… Мама… она ведь не переживёт. Первая волна «испанки» унесла жизнь отца. Это сильно подкосило её состояние и здоровье. И он мог только гадать, как отразится на бедной женщине смерть ещё и любимого сына. В помещении раздались твёрдые шаги. Эдвард с трудом открыл глаза, смотря на вошедшего. Высокий мужчина со светлыми волосами, весь статный и излучающий уверенность и мягкость. Тёмные карие глаза с золотыми бликами становились всё ближе по мере того, как мужчина подходил к его кровати. На лице его не было маски, как на том парнишке, и это показалось странным. Он не боится заразиться? — Добрый день, мистер Мэйсон. Я доктор Каллен, — его глаза были полны нежности, которую никто не смог бы объяснить, кроме него самого. Он смотрел на Эдварда с учтивым участием, цепко высматривая что-то. Так обычно смотрят матери на любимого ребёнка, чтобы, не дай бог, найти на их коже какую-то царапину. — Здравствуйте, — растерянно проговорил юноша, чувствуя, как в лёгких становится всё меньше воздуха. Изо всех сил он старался дышать глубже. Внимательный взгляд доктора моментально заметил перемену поведения пациента, и брови его сместились к переносице. Одним движением руки он стянул с шеи стетоскоп. Холодный металл слабо охладил кожу даже через ткань больничной робы. Эдвард продолжал глубоко дышать, подключив к процессу и рот — дышать носом становилось всё сложнее. Что с ним происходит? Паника внутри подняла голову, мешая связно мыслить. Как-то краем глаза Эдвард заметил, как к нему подошли две женщины. Их халаты тоже были запачканы грязью и чем-то, что очень напоминало высохшую кровь, спутанные и грязные волосы кое-как завязаны назад и держали на себе белые чепчики, уставшие глаза смотрели на него с сочувствием, на лицах маски. В руках более высокой женщины была ёмкость, которую та быстро поставила на тумбочку рядом с койкой. Эдвард слышал всплески воды, а после почувствовал, как пуговицы больничной одежды спешно расстёгивали. Через пару секунд на грудь положили что-то мокрое и обжигающе горячее. Господи, ему ведь и так жарко! Куда ещё-то?! С губ сорвался мученический стон, на который никто не обратил внимания. — Имя: Эдвард Энтони Мэйсон, — он услышал на заднем фоне ровный голос доктора Каллена. — Раса: европеоидная. Пол: мужской. Возраст: семнадцать лет, — он сделал небольшую паузу. — Диагноз: инфлюэнца, начальная стадия. — Доктор Каллен, вы уверены? — жалобным голосом, в котором Эдвард услышал надежду, сказала низкая женщина, держащая в руках медицинскую папку с информацией о больном. — К сожалению, — в тишине, прерываемой только тяжёлым дыханием пациента, раздавались звуки скрежета ручки о бумагу. — Назначьте ему спиртовые растирки. И откройте окно, больному будет полезен свежий воздух. Тут же высокая женщина подошла к окну и открыла его. В душное помещение попал прохладный воздух, который помог парню дышать свободнее. Кожа покрылась мурашками, но он был рад наконец-то почувствовать холод. Температура и горячие компрессы буквально убивали. — Я… могу увидеть маму? — тихо попросил Эдвард, глядя на доктора Каллена поразительно твёрдым взглядом. Он хорошо расслышал, что у него только начальная стадия, а значит, он не должен нести большой опасности для мамы. Вполне вероятно, что это их последняя встреча. — Думаю, это возможно устроить. Пару минут, — с улыбкой проговорил мужчина и вышел. Следом вышли и медсёстры. Долго одиночество Эдварда не продлилось. Стоило ему на пару минут прикрыть глаза, как дверь снова открылась, являя всё тех же медсестёр. Первая несла в руках склянки, которые сразу же поставила на тумбу, а вторая принесла ещё горячей воды. Эдвард почувствовал, как с груди пропала тяжесть мокрого полотенца, даже дышать стало легче. Далее он слышал шум воды, и та тяжесть вернулась, снова обжигая кожу. — Эдвард… Мальчик мой, — тихо проговорил родной голос совсем рядом. Юноша открыл уставшие глаза и взглянул на маму. Её внешний вид ему совершенно не понравился. Эдвард впервые видел её такой растрёпанной, в мятой и грязной одежде, с осунувшимся лицом, с яркими синяками под покрасневшими от слёз глазами. Он сделал над собой усилие, чтобы подать ей руку. Холодные руки мамы тут же обхватили его горячую ладонь. — Здравствуй, мама, — прохрипел Эдвард. Он чувствовал, как к горлу поднимался кашель, и громко прочистил горло. — Господи… — прошептала она, положив руку на лицо сына, буквально обжигаясь. — Всё настолько плохо? — улыбнулся Эдвард. Ему хотелось, чтобы оставшееся время его дорогая мама улыбалась и не волновалась, если это возможно. Элизабет не ответила. Она вернула руку на ладонь сына и сжала. Взгляд её уставших глаз впитывался в память, оставляя на сердце раны, а в душе — чувство вины, что всё заканчивается вот так. И она вынуждена смотреть на это. Да уж, он представлял себе свою смерть совсем иначе. В глубокой старости, держа руку любимой женщины, а рядом свору детишек. Да, наивно. Да, несбыточно. Но это определённо лучше, чем умереть в семнадцать лет от «испанки» на глазах любимой матери, у которой к тому же больше никого не осталось. Это чистой воды предательство — бросить её вот так, одну. Он ведь пообещал ей быть всегда рядом после смерти отца. — Прости меня… пожалуйста, — прошептал он, чувствуя влагу на своих щеках. — Я не выполнил своё обещание. — Не думай об этом, сынок. Ещё не всё потеряно. Я верю, что ты поправишься. Всё будет хорошо… Всё обязательно будет хорошо… Эдвард закрыл глаза. Он не знал, кого она пыталась убедить: его или всё же саму себя. Наверное, второй вариант больше подходит. Он не ощущал себя так, словно у него были шансы на благоприятный исход. Он, наоборот, чувствовал приближающийся конец. Вот он, поднимается по горлу в виде кашля со сгустками крови. И будет продолжаться, пока лицо не посинеет, а лёгкие не откажут. Конец близок. Ещё никогда Эдвард не думал, что, если обернётся, увидит Смерть за своей спиной. А она точно заняла место рядом в ожидании. Это неизбежно.***
В течение двух дней состояние Эдварда ухудшалось. Не было ничего, что могло бы вселить надежду на то, что смерть обойдёт стороной, и всё вернётся на круги своя. Он был сильным парнишкой, старался держаться и делать вид, что не всё так мучительно, чтобы хотя бы немного обнадёжить маму. Да, в глубине души он был согласен с тем, что только увеличивает её страдания после его смерти. Но ему так хотелось видеть пусть и редкие, но искренние улыбки на родном лице. На второй день её больше не впускали. Прогрессирующая болезнь взошла на тот этап, на котором становилась более передаваемой. Эдварду стало тяжко лежать из-за постоянного кашля. По его ощущениям, в помещении было крайне жарко и душно, воздуха не хватало всё больше. Редко заходящие к нему люди смотрели на него с жалостью, видя его синее лицо, понимая, что этот молодой парень, толком не познавший жизни, уже одной ногой в могиле. Однако он старался всеми силами игнорировать эти взгляды. Эдвард остался один. Персонал заходил к нему не так часто, как ранее. А заходили они очень часто: кратковременные вылазки на свежий воздух, лекарства, растирки, просто на небольшой разговор о старой жизни. И он так привык к этим людям, что без них стены стали давить слишком сильно, а вся его суть рыдала от одиночества. Но Эдвард не мог их винить. И полностью один он не оставался, доктор Каллен, поражая своим бесстрашием, заходил несколько раз в день. Он интересовался состоянием, передавал небольшие дары от мамы, пересказывал её пожелания и добрые слова, мог засидеться с парнем за беседой о медицине или жизни в целом, делал основную часть лечения, где был необходим близкий контакт с пациентом. И этот человек вызывал только восхищение. Не то, чтобы Эдвард встречал мало отзывчивых и добрых людей, готовых всегда придти на помощь. Нет, вовсе не так. Их сосед Питер был человеком добродушным, любящим рассказать с утра забавную историю, мог одолжить инструменты в любое время, помочь с какой-то работой, пригласить к себе на чашку чая, угостив вкуснейшими пирожками. И таких примеров Эдвард мог назвать много. Но сколько бы из этих людей, рискуя своей жизнью, день и ночь помогал обречённым? Без страха пополнить их ряды, искренне желая помочь не только пациенту, но и его родным и близким. Кто бы возложил на себя такую миссию — нести ответственность за чужие жизни? И этот живой пример был перед его глазами. Эдвард редко мог разглядеть внешность доктора Каллена из-за слёз отчаяния и удушения, да и освещение порой падало не так удачно. Но всякий раз, когда мог, был удивлён грациозной красотой, которая ни чуть не ставила под вопрос мужественность этого человека. Движения были уверенными, плавными, без спешки — движения несомненного лидера, за которым пойдёшь хоть на край света и никогда не пожалеешь о своём решении. Эдварду хотелось пойти. Правда, его бедственное положение было яро против любых движений. В скучных стенах, будучи в одиночестве, Эдвард успел о многом поразмыслить. Должно быть, за всю жизнь ему не приходилось так много думать, так как сейчас это было единственным его занятием. И если бы не доктор Каллен, то он наверняка бы завёл невидимого друга и разговаривал с ним, как со старым приятелем. Ему не хотелось думать, что этим другом была бы его собственная смерть. Он часто размышлял о смысле жизни. В чём был его смысл? Что заставляло его вставать по утрам? Семья? Безусловно. Становление достойным человеком? Разумеется. Стремление быть лучше себя прежнего в любой работе? Да, почему бы и нет. Желание встретить свою любовь? Тоже можно. Но сейчас, в двух шагах от смерти, он не видел в этом смысла. Так, зачем люди живут, если всего маленькое обстоятельство может перевернуть все их планы? И они будут страдать в полной тишине и темноте, никем не услышанные и никем не спасённые. Они сами гонят себя во тьму, и так отчаянно ждут спасения, что забывают, что спасти себя могут только они. Какая-то глупость, наверное, но сейчас так плевать. Эдвард много думал о своей жизни в этих стенах. Как он стал тем, кем он является сейчас? А кто он? Что останется после? Будет ли это «после»? От количества вопросов голова шла кругом и становилось ещё жарче. В горле пересохло. Голова взрывалась болью. В лихорадочном бреду он стал стягивать с себя тонкую простыню и рвать на себе больничную рубаху. Ему хотелось заорать от ощущения того, что кости начинают плавиться. Жарко. Чертовски жарко. — Врачей сюда! — прокричал кто-то, но голос до Эдварда доходил словно через мокрую вату. — Быстрее, мать вашу! Бегом, бегом! Парню становится хуже! Что за бессмысленная суета? Почему они бегают и ничего не делают? Разве это не их работа? Пусть сделают хотя бы что-нибудь! Он сгорает заживо изнутри! — Шевели булками, Чак! Не давай ему откинуться или потерять сознание! Тащите уже холодные компрессы! Через минуту на лоб и шею положили ледяные полотенца. Стало легче дышать, но это явно не было постоянным решением. Даже ветер из окна казался ему сейчас тёплым, несмотря на непогоду на улице, с непроглядными тучами и ливнем. А компрессы становились теплее и начинали только душить. Чёрт, чёрт, чёрт, воздуха вновь не хватает. Эдвард принялся самостоятельно стягивать с себя удушающие полотенца, чтобы через несколько секунд на него положили вновь ледяные. На шум прибежала перепуганная Элизабет, стараясь за носящимися туда-сюда людьми в белом увидеть, что же происходило сейчас с её мальчиком. — Господи, — высоким тоном протянула миссис Мэйсон. Из тёмных глаз полились крупные слёзы. Дрожащей рукой она обхватила ладонь своего сына, чувствуя сильный жар, и зарыдала. — Эдвард… Боже… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Персонал двигался не очень быстро, ведь все знали, что уже всё, конец жизненной истории этого парня. Но его любящая мама, с ума сходившая от испуга, прерываясь на успокоение своего сына, подгоняла работников госпиталя, как могла. Она сама не знала, что, по сути, мешает им выполнять свою работу, но и сдаваться было не в её стиле. Было решено вызвать доктора Каллена. Тот умел говорить со страдающими родственниками лучше кого бы то ни было. Он аккуратно, едва ощутимо положил руки на её плечи, немного заострившиеся за эти дни, и повёл к выходу, обещая усердную работу персонала, а им сейчас следует выйти на улицу и поговорить на свежем воздухе. Он осторожно вёл женщину по дорожкам. Мягко уводил её от препятствий по пути, так как сама она не смотрела от ноги, и взгляд её выражал всю её скорбь. Они вышли в маленький парк за госпиталем. Туда-сюда сновал персонал с больными, вышедшими на прогулку. Каллен подвёл её к лавочке, посадил и сел рядом. — Миссис Мэйсон, что вы думаете о недавнем прошении президента к другим странам? — бессмысленный вопрос. Но для проверки, насколько она слышит и понимает, подходит. Она посмотрела на него невидящим взглядом и уперла глаза в землю так, словно оттуда вот-вот крот в розовой пачке вылезет. — Я сожалею, доктор Каллен, но, если вы думаете, что я сейчас настроена на обсуждение политики, то вы глубоко заблуждаетесь, — мёртвый, безжизненный голос женщины, которая за месяц потеряла всех родных людей. — Прошу, давайте ближе к делу. Не томите. Не мучайте меня ожиданием… — по щекам вновь покатились слёзы. Подул прохладный ветер. Элизабет была одета слишком легко для такой погоды и ёжилась от холода. Карлайл снял больничный халат и накинул на плечи бедной женщины, напоследок погладив острые дрожащие плечи. — Поверьте, я и сам молюсь за всех, кто сейчас находится здесь, за всех ребят, которые никак не заслужили такой участи. Все силы уходят на то, чтобы помочь им, — начал доктор, садясь рядом с миссис Мэйсон. — И я был бы очень рад сообщать всем благие вести, но… Это не те случаи, к сожалению. Инфлюэнца — очень тяжёлое заболевание. Даже если она отступит, то оставит следы, и лёгкие однажды перестанут справляться со своей задачей. Женские плечи задрожали ещё сильнее от беззвучных рыданий. — Мне жаль, но ваш сын… шансов нет. Элизабет, уже не пытаясь сдержаться, громко всхлипнула и зарыдала, согнувшись. Убитая горем, она завывала раненым зверем. Карлайл сделал единственное, что мог сейчас и делал крайне часто в последнее время, — положил руку на плечо, приобнимая. Его замершее сердце словно болезненно сжималось, стоило глазам видеть такую душераздирающую картину. — Доктор, молю вас, — она неожиданно вырвалась из легкого объятия, упав на колени перед ним, — молю, спасите моего сына… Я не могу потерять и его. Прошу вас! Я отдам всё, что у меня есть, только спасите его… Умоляю, пожалуйста! Краем глаза Каллен видел, как к ним уже со всех ног спешат медработники, вышедшие с больными на прогулку. Они моментально принялись успокаивать Элизабет, убирать её руки, сжимающие брюки главного врача, оттаскивать её. Кто-то достал из кармана шприц с успокоительным, заготовленным как раз на тот случай, когда люди не могли вынести плохие новости о своих родных. А такое происходило чаще, чем хотелось. Пока женщину удерживали, ей сделали укол и повели ко входу в больницу. — Доктор Каллен, молю! — кричала та, не щадя горло, всеми возможными силами вырываясь из крепкой хватки двух мужчин. Карлайл слышал её мольбы до тех пор, пока за ними не закрылись тяжёлые двери, а перед ним остался её образ, с безумными глазами, в которых читалась лишь всепоглощающая боль, с крупными слезами, стекающими ручьём по измождённому лицу. Доктор ещё долгое время просидел на лавке, совершенно не двигаясь. Проходящие мимо люди хотели подойти и спросить о случившемся, но, стоило увидеть отсутствующие тёмно-золотистые глаза, шли дальше по своим делам. Сейчас он, сидящий в задумчивой позе, был похож на фарфоровую статую. Только звук часов на каменной стене, оповещающий всех об обеде, вывел его из транса. Тот ушёл в свой кабинет, стоило занять свои мысли чем-то другим. Например, отчётами. От увлекательного занятия Каллен отвлёкся лишь поздней ночью. Он знал, что сейчас больница наполовину опустела, а сам он буквально жил на работе, как только Чикаго настигла смертоносная зараза. Но всё же что-то не давало ему покоя. Он поднялся и направился неторопливым шагом к нужной палате, как будто надеялся, что за то время, которое уйдёт на дорогу, вирус сам куда-нибудь исчезнет и настанет счастливый конец, как в добрых детских сказках. К сожалению, реалии этого мира не были согласны со сказками, а Карлайл стоял перед дверью, за которой уже слышал тяжёлое дыхание и хрипы. Он оглянулся по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом. И убедившись, что все ушли на поздний ужин или по делам, он вошёл в палату, плотно закрыв дверь. Эдвард лежал с закрытыми глазами и распахнутой рубахой на койке, одеяло почти валялось на полу. Ему уже было сложно оставаться в сознании, на этом этапе он то и дело проваливался в расслабленную тьму, а персонал старался поддерживать в нём жизнь. Каллен знал: тому осталось крайне мало. Пара дней, от силы. Он поднял покрывало с пола, не став мучить паренька лишней тканью, и сел на край постели и стал убирать сальные волосы, прилипшие к потному лбу. Он ощущал исходящий от парня жар, наблюдал, как зрачки под веками беспокойно мечутся из стороны в сторону. Бедный, бедный ребёнок. Он проживал свою спокойную жизнь, стремился к мечтам, пошёл на фронт, чтобы помочь в тылу раненым солдатам, проявил храбрость и стойкость духа. Его жизнь вполне удалась, не считая пары моментов и такого раннего конца. Нужна ли ему жизнь среди них? Будет ли он рад такой жизни? Ведь, если нет, ему придётся очень постараться, чтобы умереть. Карлайл с силой зажмурил глаза и в памяти возник образ горюющей Элизабет. Он будет рядом с парнем, семья наверняка примет его и поможет освоиться. Ему хотелось верить, что всё будет хорошо. Он сделал такой ненужный ему глубокий вдох, почувствовав лишь аромат медикаментов, грязи и пота, и наклонился к чужой шее. Ему стоило бы поторопиться, пока сюда никто не зашёл. Клыки удлинялись, а он слушал быстрое сердцебиение, что и без того ещё больше участилось. Эдвард явно что-то чувствовал и был в какой-то степени в сознании. Резкая боль в области шеи заставила парня распахнуть глаза и с силой хвататься за плечи Каллена, пытаясь то ли оттолкнуть его, то ли удержать на месте. Впрыснув в его кровь достаточное количество яда, Карлайл заставил себя оторваться от шеи и вмиг оказался у распахнутого окна, чтобы придти в норму, стирая с губ остатки крови платком. Как только жажда отступила, он приступил к заметанию следов своего пребывания, пытаясь не слышать задушенные хрипы, вызванные агонией обращения. Пробыв в палате ещё час, и, убедившись, что мучительная боль прошла, он пошёл к двери. Доктор Каллен последний раз посмотрел на юношу и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Он направился к стойке регистрации. За ней стояла миловидная женщина, перебирая и сортируя документы. — Доброй ночи, мисс Грейс, — улыбнулся мужчина, быстро найдя нужную папку. Ему было искренне жаль всех этих людей, которые несколько часов носились по всем точкам с больными «испанкой». У всех был жутко уставший вид. Но добрые люди продолжали помогать, не обращая внимания на грязь, на опасный вирус, на большую нагрузку. Что-то внутри источало радость, что такие люди есть. — Доброй, доктор Каллен, — ответила она, только на секунду взглянув на собеседника. Выхватив из кучи канцелярии ручку, он открыл папку на первой странице. Немного грустным взглядом он обвёл взглядом имя пациента и, найдя нужную графу, записал: Время смерти: 2:46 am. Причина смерти: быстро прогрессирующая пневмония с вирус-индуцированным уплотнением лёгкого (инфлюэнца).***
Рано утром Эдвон под непринуждённым предлогом выманил Гарольда, уже как два дня впавшего в глубокую прострацию на почве плохого предчувствия, немного прогуляться. Ведя с Главой Клана довольно увлекательную и неисчерпывающую себя беседу о медицине, брюнет совершенно пропустил момент, когда они отошли на приличное расстояние от дома. Однако его это мало волновало, для вампиров не составит труда вернуться обратно за считанные секунды. — Ты весь день как не свой. Что так сильно тревожит тебя, Гарри? — участливо спросил Эдвон, заглядывая в глаза племянника таким взглядом, что парень мог поспорить о том, кто из них на самом деле являлся телепатом. — Я чувствую, что движется нечто… ужасное. Смертельное, — признался он, не в силах устоять перед этим требовательным взглядом. Успокаивало лишь то, что он говорил это Эдвону. Тому, перед кем лежала ответственность перед Кланом, кто обладал несоизмеримой способностью понять что угодно и кого угодно, кто мог предложить выход из ситуации. — Ты чувствовал подобное ранее, так ведь? Гарольд слабо кивнул. — Я ощущал подобное перед нападением тех людей, а ещё перед эпидемией чумы было нечто такое. Эдвон молча двинулся дальше. Гарри ничего не оставалось, кроме как пойти за ним. Он не пытался продолжить разговор, поскольку видел задумчивость Эдвона. Всё же не стоило прерывать его мыслительный процесс, когда на повестке дня могло стоять ужасное событие, от которого, вполне возможно, можно ожидать много проблем. И даже сам Гарри не мог сказать, что должно вот-вот случиться и что за этим последует. Нет ничего тягостней мучительной неизвестности. Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем что-то произойдёт? Он не был уверен, что даже теоретически мог быть шанс, что этого могло не быть. Слишком сильным было это чувство, заставляющее все органы чувств навостриться, оглядываться по сторонам в поисках малейшей опасности. Этот настораживающий скрежет где-то на задворках сознания не давал покоя. Против воли Гарри осознавал, что противиться этому чувству было трудно. С другой стороны он продолжал оглядываться и прислушиваться к обстановке вокруг. Лишняя осторожность не помешает, когда дело касается семьи. Даже если это осторожность на грани паранойи. Главное — семья. С каждым шагом Гарольд ощущал, как это чувство сжирало его всё сильнее и мучительнее. Он опустил взгляд вниз, наблюдая за тем, как блестят на солнце начищенные носы ботинок. Каждый шаг отзывался приятным слуху шелестом и хрустом снега. — Как думаешь, — неожиданно подал голос Эдвон, кинув взгляд на парня, — это касается семьи или твоей Пары? Всего одной фразы, сказанной за какие-то пару секунд, хватило, чтобы затопить сознание ужасом. Что-то, ревностно отвечающее за необходимость полной безопасности для партнёра, подняло устрашающую голову. — Только не Эдвард, — прорычал Гарри. Взгляд его заметался из стороны в сторону, не зная, на чём остановиться. Сотни, тысячи мыслей возникало в голове. Их было так много, что в конечном итоге они завязывались в совершенно непонятный клубок, распутать который не представлялось возможным. Никто и не думал их распутывать. Всё естество рвалось на помощь Эдварду. Стоило мыслям слегка проясниться, как Гарри ощутил мёртвую хватку на своих плечах. Эдвон стоял позади, крепко удерживая его. — Гарри, успокойся, — спокойным, ледяным тоном проговорил Глава. — Я лишь высказал предположение. Никто не ведает, с чем связаны твои переживания. — А если это он? — алые глаза приобрели ещё большую осознанность. — Что, если с ним действительно что-то происходит? Я должен помочь. Должен спасти его. — Я понимаю, — Эдвон слегка склонил голову, — но паническая спешка ни к чему не приведёт. Гарри быстро бросил взгляд назад, натыкаясь на бесстрастное лицо Эдвона, и посмотрел на горизонт. — Тебе нужно успокоиться, идём. — А если… — Не думаю. — Но… — Гарри.***
15 октября, 1918 год
— Гарри, — тонким голоском протянула Ева, резко заглянув в комнату Гарольда. Брюнет вальяжно развалился на просторной кровати, которая наверняка покрылась слоем пыли, настолько часто он пропадал где-то весь последний месяц. Чудо, что она смогла застать его сейчас. Гарри уже достаточно долго не выглядывал из своей спальни, а причина, как оказалось, была в книге, что покоилась в его руке. Довольно старинная книга, если сделать вывод по внешнему виду. От названия остались какие-то мало различимые золотистые буквы, практически полностью стёртые, а пыль давно стала частью обложки. Ева могла поспорить, что эта книга была выбрана им по чистой случайности. Чтобы убежать от реальности, где были только он и его мысли, в которых явно отсутствовал малейший луч оптимизма. Стоило прозвучать его имени в этой тишине, Гарри оторвался от чтения, обратив пустой взгляд на девушку. От этого взгляда стало как-то не по себе. — Что-то случилось? — наверное, эта фраза была единственным, что можно было услышать от него в последнее время. Он отложил книгу в сторону, не став закрывать её, а сам приподнялся на локтях. — Нет, — резко выпалила Ева, но, встретив вопросительный взгляд брата с поднятой бровью, исправилась: — Не то чтобы… просто… Ты стал другим, — она предприняла попытку объясниться. Но это определённо не было тем, с чем она пришла. И он это знал. Знал, но не говорил вслух, за него это говорил его взгляд — лишённый эмоций, но никак не знания. — Каким? — бровь взметнулась ещё выше, исчезая в чёлке. Выражение его лица стало практически издевательским. — Ты стал… — с запалом начала Ева, но вся смелость в один момент пропала. Она опустила голову, белоснежные пряди упали на тонкие плечи. — Неважно. Эдвон собирает всех в гостиной. Стоило последним словам сорваться с бледных губ, как и след её простыл в дверном проёме. И только приоткрытая дверь напоминала, что секунду назад здесь кто-то был. Со вздохом Гарри откинулся на подушки. От его действия в воздух поднялись мелкие частички пыли, которые он провожал тоскливым взглядом. Безусловно, он знал и понимал желание переживающей за него Евы помочь ему. Но он не был уверен, что готов принять чью-то помощь. Наверное, ему всё же хотелось справиться с внутренней бурей самостоятельно. Из-под рядом лежащей подушки он выудил небольшой кинжал. Он прокрутил его между пальцев и резко замер. В следующую секунду кинжал полетел в сторону. На звук разбитого зеркала Гарольд не обратил внимания.