Сны и кошмары

Ничем не примечательная женщина. Крестьянка средних лет с незапоминающимся лицом, одетая в поношенную одежду: такую, что положено носить крестьянкам. Окружающие видят ее, как часть привычной рутины, как нечто, не стоящее внимания – она не прячется от множества равнодушных взглядов. Но заметить или запомнить ее невозможно. Образ – зыбкий, переменчивый – не задерживается в памяти. Сама она, казалось, давно перестала замечать, что творится вокруг. Она помнила, что пыталась сосредоточиться на собственных ускользающих воспоминаниях; что у нее была определенная, вполне материальная цель. Эти попытки привели ее лишь к равнодушному безразличию. Когда-то сплетение нитей имело смысл. Когда-то уверенные движения ее рук гармонировали с очередными поворотами Колеса. Тогда она думала, что все делает правильно: что решение, однажды принятое из страха перед неизвестностью, непременно обернется благом. Тихий перезвон колокольчиков – успокаивающий, обнадеживающий, направляющий – отдавался эхом в чужой памяти, в чужой душе. Возможно, она скрылась от чужих взглядов постепенно, бессознательно. По крайней мере, она не могла вспомнить, чтобы создавала морок сознательным усилием воли. А теперь – поддерживать его и скрываться от постороннего внимания было так же естественно и незаметно, как дышать. Так продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала новый взгляд. Среди безликих незнакомцев нашлась видящая: в ее силах было не замечать скрывающую оболочку. Собственные воспоминания эльфийки, как непрекращающаяся буря, порождали множество вопросов и несли отголоски того ветра, что едва не погубил ее. "Видящая" – когда-то ее тоже так называли, из боязливого невежества заменяя одну пугающую неизвестность на другую. Это слово имело значимость: незаслуженную, но так необходимую. Страх, связанный с этим словом – такой же жгучий и резкий, как удар хлыста по спине – немедленно вернулся в мутной ряби воспоминаний; однако теперь он заключал в себе нечто новое. Отчаянной, но мимолетной надежды в болоте всеохватывающего безразличия оказалось достаточно, чтобы породить новое стремление. "Возможно, вместе мы можем понять, что испортилось внутри... и снаружи." – Мысль достигла цели. Видящая заметила ее и обратилась к ней: напрямую, сквозь иллюзии. Теперь они могли слушать то, что стоит за словами. У них было множество вопросов, и они стремились ими поделиться – лишь для того, чтобы породить новые вопросы. И так по восходящей спирали: от незначительного к значимому, от деталей к сути. Когда-то имя перестало иметь значение: не имея больше связи с реальностью, оно обесцветилось и затерялось в отголосках расколотых воспоминаний. Но теперь видящая обратилась к ней не по имени: назвала ее Скорбящей Матерью. Видящая путешествовала не одна, но ее спутники предпочли не замечать новую фигуру; не придавали значения ее присутствию и не слышали звона колокольчиков. Воспоминания Скорбящей Матери были похожи на огромную библиотеку, в которой множество книг были написаны на незнакомых или давно забытых языках. Видящая беспрепятственно и безбоязненно перебирала их, чтобы потом спрашивать; чтобы, получив ответы – задавать новые вопросы. Скорбящая Мать не возражала: это имя, это бескорыстное любопытство, в котором не было ни следа угрозы, приободрило ее. Но что-то упорно не давало ей покоя. "Я многое забыла, но чувствую эту рану. Дети стали безмолвными, – повторяла она. – Но, возможно, мы снова услышим их голоса." Эта мысль порождала тревогу и нарастающий страх; но уверенность оставалась столь же отчаянной. Теперь, чувствуя опору, Скорбящая Мать смогла ухватиться за убеждение: нет раны, которую нельзя излечить. В своем стремлении добраться до причин странных и пугающих происшествий, а также исправить неизвестные пока ошибки, оставшиеся в прошлой жизни, видящая могла оказать ей помощь – и не только ей.