Слезами и кровью

Жители города Тирль очень любили торжественные шествия. В списке любимых вещей горожан шествия занимали третье место, сразу после сиреневого цвета (в который красили буквально всё – от одежды до крыш) и выпечки с тимьяном (которым пропах каждый закоулок), лишь ненамного опережая четвёртую страсть – спор о том, какие именно из двух курантов, на Старой ратуше или на Зелёной башне, показывают точное время. В тот осенний вечер в городе тоже намечалось шествие. Не то что бы очень масштабное, хотя и в известной степени торжественное – хотя бы потому, что главной его фигурой был сам градоправитель, Марант. Две недели назад он покинул город, чтобы принять участие в королевском совете, и вот теперь возвращался из столицы. Горожане знали, что Марант испытывает слабость к цветам, флагам и приветственным крикам, и вполне эту слабость разделяли, так что узкие улочки города были тщательно выметены, окна и стены вымыты, а между домами натянуты гирлянды флажков разных цветов (преимущественно сиреневого). Вот только погода совсем не располагала к веселью. Весь день, пока горожане дожидались своего правителя, небо было затянуто тучами, а когда на Вратах Вечерней зари затрубили фанфары, означавшие, что кортеж градоправителя наконец-то пересёк границу города, над городом уже вовсю моросил дождик. Те, кто решил остаться дома и понаблюдать шествие из окна, радовались своему благоразумию, остальные поспешили спрятаться под карнизами крыш, навесами крылечек, деревьями и пёстрыми зонтиками. Сбившись у стен или высунувшись из окон, горожане смотрели, как двадцать городских стражников и мушкетёров из городской роты, выстроившиеся красивыми рядами на площади перед Вратами Вечерней зари, дружно отсалютовали Маранту, а потом развернулись и присоединились к кортежу, который сопровождал карету до дворца. Один из мушкетёров, красивый молодой мужчина лет двадцати шести, с длинными рыжевато-блондинистыми волосами, с сиреневой лентой поверх красно-чёрной формы, направил своего коня вперёд, чтобы возглавить кортеж. Это был лейтенант мушкетёров – Нарсио Дерайли. Седой мужчина с двумя сиреневыми лентами на груди, ехавший перед каретой градоправителя, еле заметно улыбнулся ему. - Здравствуйте, капитан Сарлем, - сердечно сказал Нарсио Дерайли. - Лейтенант, - кивнул тот, и огляделся по сторонам, слегка щуря глаза – с возрастом он стал слаб зрением. - Я рад вернуться в Тирль, - проговорил капитан Сарлем. – Стар я стал для столиц. - В ваше отсутствие... - Расскажете позже, Дерайли. Я вызову вас для рапорта утром. Градоправитель, отодвинув занавеску в окошке кареты, махал жителям затянутой в шёлковую перчатку рукой. Его дорогой кружевной манжет уже промок от мороси, и жалко вздрагивал на ветру. Дождь усиливался с каждой минутой, пропитывая фетровые шляпы мушкетёров и плюмажи из перьев на шлемах городских стражников, и лица у солдат были не молодцевато-бравые, а унылые, с покрасневшими носами и бледными губами. Одним из тех, кто присоединился к кортежу за городскими воротами, был молодой рядовой мушкетёр по имени Рогриан Ги Ванлай. Пышные кружева его воротника пожелтели от времени, сапоги были так изношены, что ему пришлось замазать потёртости чёрной краской, которая теперь медленно таяла под дождём. Рогриан не хотел признаваться себе, что чувствует себя неловко по сравнению с нарядными сослуживцами, надевшими сегодня свою парадную форму, но всё-таки ему было неприятно, и румянец ярко горел на его смуглых щеках. Никто из знакомых Рогриана, его товарищей и недругов, не подозревал, что славный мушкетёр ведёт двойную жизнь, и в свободное от караулов, построений и тренировочных поединков время служит телохранителем у мага по имени Отогар. Вот уже пять месяцев Рогриан работал на волшебника, и все эти пять месяцев Отогар уговаривал его окончательно бросить службу в полку. Но Рогриан не мог этого сделать – он весь был в долгах, и жалованье мушкетёра, пусть довольно скромное, было ему необходимо. Да и жаль ему было бросить службу, которой он отдал целых восемь лет жизни. Он с тихой завистью смотрел на ехавшего впереди Нарсио Дерайли. Лейтенант приветственно махал девушкам, которые любовались им из раскрытых окон; золотисто-рыжие волосы падали на его горделивую спину, пересечённую сиреневой лентой. Всего на два года моложе Рогриана, а уже лейтенант! Хотя ни разу не был ранен в бою, не из такого знатного рода, и вообще – только наполовину тонианец! Нет справедливости на этом свете. Кортеж свернул на Ореховую улицу, названную так потому, что здесь когда-то находились лавки краснодеревщиков, торговавших изделиями из красивого орехового дерева. Впереди показалась башня ратуши, в ясные дни сверкавшая на солнце своей сиреневой черепицей, а сейчас почти растаявшая в сплошной мороси. Чем ближе к центру города, тем более шумно становилось вокруг; трубачи и барабанщики надрывались, силясь перекрыть крики и аплодисменты толпы. Виконт, конь Рогриана, был молодым и плохо обученным; шум толпы пугал и злил его, он недовольно фыркал и дёргал ушами. Рогриан наклонился, чтобы погладить его по напряжённой шее и успокоить, и на мгновение замер с протянутой рукой. Он что-то почувствовал. Присутствие чего-то зловещего, раздражающего. Как первые, слабые подёргивания зубной боли. Как запах гниения от забытого где-то кусочка еды. Что-то плохое затаилось рядом, за чисто вымытыми стенами из жёлтого песчаника, за влажными от дождя окнами, под засыпанной растоптанными цветами брусчаткой, среди радостных лиц и широких улыбок. Ему вдруг вспомнилась война: его отряд шёл по зелёному лесу на границе Бернии, только что закончился такой же серый дождь, и умытая трава сверкала под выглянувшим солнцем, кто-то указал на радугу, кто-то затянул песню, и вдруг воздух прорезали дикие крики, а из-за деревьев полилась туча стрел. В тот день в засаде погибли двадцать человек, почти весь его отряд, а сам Рогриан был тяжело ранен и попал в плен. Мучительная боль пронзила его правый бок, четыре года назад превратившийся в сплетение уродливых шрамов. Рогриан затравленно огляделся, пытаясь понять: где опасность? - Воры! Воры! Сердитые крики в толпе справа донеслись до Рогриана как сквозь подушку. Встряхнув головой, он велел себе успокоиться. Это его город. Здесь ему нечего бояться. Никто не осмелится напасть на кортеж, который стерегут тридцать девять людей, вооружённых мушкетами и алебардами. - Эй! Осторожнее! Куда прёшь, старая карга! Согбенная старуха, закутанная в серый плащ с капюшоном, протискивалась сквозь толпу людей, стоявших у стены. Рогриан не видел её лица, только седые космы, падавшие из-под капюшона на грудь. - Воры! – басом вопила старуха. – Вон она! Девчонка! Украла! Держите её! Рогриан посмотрел вперёд – там, рискуя поскользнуться и попасть под колёса кареты, по краю дороги бежала тощая девчонка. В грязном кулаке был зажат вязаный кошелёк. Оглянувшись на крики старухи, девочка резко рванулась в сторону, явно собираясь прошмыгнуть сквозь кортеж на другую сторону улицы, но старуха с удивительной прытью подскочила к ней и схватила за руку. Глаза девочки на чумазом лице сверкнули гневом. - Подавись ты! – крикнула она, бросила кошелёк в сторону, вырвала руку из пальцев старухи и скрылась в толпе. Кошелёк упал на брусчатку, и на него опустилось копыто жеребца, на котором ехал Нарсио Дерайли. И вот тут Рогриан понял, что его паника была не напрасной. Взрыв подбросил коня и всадника в воздух. Дерайли врезался в капитана, сбил его на землю вместе с лошадью, и остался лежать на брусчатке с оторванными ногами, истекая кровью. Кони, тащившие карету Маранта, рухнули на мостовую, крича от боли и дёргая ногами; карета вздрогнула и тяжело завалилась набок. Улицу заволокло дымом и грохотом; приветственные крики сменились воплями ужаса, толкаясь и падая, люди разбегались кто куда. Бегущие горожане сталкивались с оглушёнными, ничего не понимающими стражниками и мушкетёрами. Виконт с безумным ржанием поднялся на дыбы, сбросил Рогриана и ускакал прочь. В тот момент Рогриан не чувствовал ни страха, ни паники. Они унеслись, растаяли вместе с дымом. Боли тоже не было. Только холодная собранность. Из живого человека, обуреваемого завистью, стыдом и тревогой, Рогриан в мгновение ока превратился в холодный отточенный инструмент, у которого только одно назначение – спасти командира. Капитан Сарлем лежал навзничь на брусчатке. Его правая рука была оторвана по плечо, кровь заливала бок. Глаза без всякого выражения смотрели в небо, неловко смаргивая дождь; губы едва шевелились, из ушей текла кровь – его контузило. Рогриан подполз к нему, рывком расстегнул воротник, сорвал с дрожащей шеи Сарлема тонкий шарф и затянул его вокруг того, что осталось от руки. Потом повернулся к Дерайли. Лейтенант распластался в луже собственной крови. Дождь вперемешку с кровью стекал по лицу. Язычки пламени шипели, догорая, в золотисто-рыжих волосах. Кровь ещё текла из его рта, но он уже давно был мёртв. Совсем рядом стражники, толкаясь и мешая друг другу, распахивали дверцу упавшей на бок кареты, вытаскивали оттуда оглушённого, но живого градоправителя. Двое мушкетёров подбежали к Рогриану. Один склонился над раненым капитаном и начал испуганно звать врача. Второй схватил Рогриана за плечо, начал взволнованно о чём-то спрашивать. Рогриан только смотрел на него, не понимая ни слова. Его охватила странная, приятная слабость. Он опустил глаза и понял, что его кружевной воротник весь в крови. «У меня рана на шее, - понял он. – Почему мне не больно?» Это было последнее, что он подумал, прежде чем погрузиться во тьму.