Слезами и кровью

Над крышами Тирля нежно голубело утреннее небо, лучи рассветного солнца блестели на черепичных крышах и золотили стены домов. От ночной непогоды не осталось и следа. Такое же безоблачное настроение было в то утро у Гармила: не испытывая никаких угрызений совести, только облегчение от того, что ни Рун, ни Кимена больше не попытаются убить его, он добрался наконец до постели и лёг спать. Магистр Отогар тоже был в отличном настроении, только спать не ложился: игра ещё не закончена, он должен быть готовым в любой момент подбросить на стол нужную карту. Вздумай Отогар в этот утренний час снова достать из кармана зеркало и произнести в него имя Энмора Кровеглазого, его настроение бы мгновенно испортилось. Потому что, вопреки его ожиданиям, ученик его врага вчера вечером не покинул границ Тирля. Вчера, запыхавшись после погони за Гармилом, Энмор рухнул на повозку Фриггла и только тут понял, что во время их потасовки Гармил фактически признал, что Отогар присвоил себе бронзовое зеркало. Энмор задумался над этим. В прошлый раз, когда он сообщил об этом магистру Авелону, тот заявил, что у него нет доказательств. Теперь доказательство у него было – и какое! Чистосердечное признание! Потом Энмор вспомнил ещё кое-что: сегодня воскресенье, а значит, завтра во Дворце Гильдии соберётся еженедельный Совет. После того, как старцы из Совета и высокопоставленные маги обсудят все важные вопросы – а их сейчас немало, от неспокойной обстановки на границе до покушения на градоправителя – придёт время для так называемой Открытой Трибуны, на которой каждый волшебник, независимо от возраста и заслуг, имеет право выступить и попросить помощи. Если он явится на Открытую Трибуну, у него будет шанс восстановить справедливость. Это не аппеляция на досрочное снятие домашнего ареста, на которую он подавал уже дважды и оба раза был вынужден долго ожидать приёма, да и выслушивали его только семь магов Совета. На Открытой Трибуне будут присутствовать множество волшебников Гильдии, у него появится шанс обвинить Отогара и Гармила публично – посмотрим, как они запляшут! Вот почему, едва радостный Фриггл направил Пиона за ворота, Энмор соскочил с повозки, крикнул: «Извини, я вернусь завтра!» - и быстро пошёл прочь сквозь толпу. На сей раз у него были деньги, так что он не стал проводить ночь в заброшенном храме, а заплатил за койку в маленькой гостинице. На соседних кроватях храпели ещё два постояльца, на груди Энмора оглушительно мурлыкал Висельник, но всё это не помешало ему ещё раз обдумать свою завтрашнюю речь и наконец погрузиться в сон. Когда Энмор вышел из гостиницы, ему сразу пришлось прижаться к стене – по узкой улочке, грохоча колёсами, проехала карета, выкрашенная в зловещий чёрный цвет. Окошки кареты были забраны решётками и затянуты занавесками из чёрного крепа. Одного взгляда на неё хватило Энмору, чтобы понять – ещё кого-то арестовали. Вчера, бегая от одного заказчика к другому, он на эти кареты насмотрелся досыта. Он и понятия не имел, что в этой карете мимо него проехала женщина, которая полностью взяла на себя вину за покушение на градоправителя. По дороге Энмор прокручивал в голове всё то, что скажет перед лицом Совета и магов из Гильдии. Он как-то слышал от Иола, что Отогар никогда не пропускает заседания (сам Иол предпочитал их игнорировать, заявляя, что там всё равно ничего интересного не услышишь, а своё дело он и так знает). Его это не пугало. Он никогда не боялся выступать против врага лицом к лицу. Лучше так, чем бояться нападения со спины. Размышляя так, он шагал по пока ещё совсем пустым улицам, а рядом с ним, деловито задрав пушистый хвост, бежал Висельник. … Рогриан не прикасался к вину уже больше трёх месяцев. Точнее, три месяца и двенадцать дней – он считал. Но в эту ночь, после всего, что произошло в гостинице «Горная роза», он сорвался. Он сам не знал, сколько времени он бродил по ночным улицам, ничего не видя в горе и полубреду, прежде чем оказался в одном из кабаков, знакомых ему с давних пор. Этот кабак прятался в полуподвале одного из домов на улице Лудильщиков, на которой Рогриан жил когда-то. Он всегда был открыт допоздна, даже в такое тревожное время – но в эту ночь его ставни были плотно закрыты, чтобы ни один лучик света не пробился наружу, чтобы стражники, обходившие город, не догадались, что трактир работает, несмотря на запрет. Рогриан постучал в двери, в окошечке мелькнуло чумазое лицо знакомой служанки, которая тут же впустила давнего клиента. В трактире горела всего одна лампа, в её тусклом свете расплывались фигуры пары-тройки постояльцев, в одиночестве пивших за столами в разных концах зала. Как в совсем недавние времена, Рогриан заказал два кувшина вильменского вина и просидел остаток ночи, глядя неподвижными глазами в темноту, выпивая стакан за стаканом, пока сквозь щели плотно закрытых ставен не пробились первые солнечные лучи. Когда-то он ходил сюда каждую неделю, напивался до полусмерти, потом плёлся на свою квартиру и забывался тяжёлым сном. Так продолжалось до тех пор, пока в этом самом кабаке он не встретил Отогара, предложившего ему работу. И вот уже полгода он вёл двойную жизнь – не то солдат, не то телохранитель. О, почему он не бросил службу ещё тогда? Если бы он вовремя ушёл в отставку, он бы не был замешан во всю эту историю, и Мэйт была бы жива… Он снова и снова говорил себе, что она была преступницей, заговорщицей, что по её вине погиб его товарищ Дерайли, что благородный старый воин Сарлем проведёт остаток жизни беспомощным калекой, что Мэйт заслуживала не быстрой смерти от удара ножом, а медленной и позорной – на виселице, но всё было бесполезно. Её поцелуи всё ещё горели на его губах, её кровь – на его коже. Он продолжал любить её. Но мало-помалу под действием вина мысли о Мэйт отступили. Чем дальше, тем больше Рогриан думал о Корвилле. Рогриан не хотел быть капитаном, не такой ценой. И несколько часов назад ему казалось, что ему совершенно всё равно, добьётся Корвилл своей цели или нет. Пусть получает свои сиреневые ленты и живёт с невинной кровью на совести. Но сейчас он понял: ему не всё равно. Если Корвилл был готов убить капитана – того, кто стоял выше его, и лейтенанта – равного ему, то что он способен сделать с подчинёнными? Такой капитан никогда не станет заботиться о своих людях. Он и их жизнями пожертвует так же легко, если придётся. Рогриан отодвинул в сторону последний недопитый стакан и тяжело поднялся на ноги. Нет. Он не станет капитаном. Но и Корвилл не станет. Он дотянулся до висевшего на поясе кошелька, развязал шнурок непослушными пальцами, бросил на стол восемь пито и вышел из кабака. Надо было торопиться – совсем скоро Корвилл покинет свой дом и отправится на службу во дворец градоправителя. Надо застать его прежде, чем он попадёт к Маранту, но не позже, чем он успеет пересечь двор, на котором ещё не сменился караул мушкетёров. Корвилл обязан следить, чтобы в его роте не было дуэлей, но если Рогриан бросит ему вызов на глазах у подчинённых, он не посмеет отказать. Утренний воздух обжигал холодом, но Рогриан нарочно распахнул плащ, расстегнул крючки жилета, чтобы поскорее протрезветь от прохлады. Он не успел углубиться в узкие переулки, через которые собирался срезать дорогу до дворца градоправителя, как перед ним возникли три фигуры в красно-чёрных мушкетёрских плащах. Один из мушкетёров вышел вперёд, положив руку на своё оружие: - Рядовой Ги Ванлай, вы арестованы за убийство. Сдайте шпагу. … Энмор и Висельник свернули в очередной переулок, и внезапно кот остановился, сжался в комок и испуганно зашипел. Энмор тоже остановился, глядя себе под ноги и чувствуя, как к горлу подступает тошнота. По мостовой растеклась лужа крови, тёмные ручейки лениво ползли между камнями, подбираясь к сапогам Энмора. Он посмотрел чуть дальше и увидел мужчину, сидящего на мостовой, прислонившись к стене. Ноги раскинуты, голова свесилась набок, руки, ещё недавно зажимавшие рану в груди, бессильно упали на бёдра. Короткий красный плащ пропитался кровью, вышитый на груди герб Тирля – воробей, держащий в клюве цветок лилии – из жёлтого сделался красным. Кровь всё ещё продолжала вытекать, и Энмор понял, что мужчина был убит совсем недавно. Совсем рядом, из соседнего переулка, послышался сдавленный крик, зазвенел металл о металл. Кто-то хрипло выругался, и в следующую секунду ругань сменилась хриплым булькающим стоном. Энмор обернулся на кота. - Беги отсюда, - тихо сказал он. Висельник вопросительно моргнул. Энмор махнул рукой: - Быстро! Сам же он поспешил на шум. Улица была такой узкой, что Энмору пришлось перешагнуть через протянутые ноги мёртвого мужчины, чтобы обойти его. Мертвец был мушкетёром, вне всякого сомнения. Энмор не любил мушкетёров ещё больше, чем городских стражников – к тем он тоже никакой симпатии не испытывал, но с полком мушкетёров у него были личные счёты. Кого попало туда не брали, одного дворянского происхождения было мало, нужны были деньги – форму, снаряжение, боевого коня новобранцы покупали сами. Неподъёмная сумма для бедных дворянских семей. Несколько лет назад девушку, в которую Энмор был влюблён, выдали замуж за богача, годившегося ей в отцы, и всё ради денег, ради того, чтобы её брат смог надеть красивую красно-чёрную форму. И всё-таки он переступил через труп и побежал дальше. Убийство человека из городского гарнизона – это серьёзно, очень серьёзно, особенно сейчас. Волшебник Гильдии такой же слуга государства, как мушкетёр, в такой ситуации он не имеет права пройти мимо. Свернув за угол, Энмор налетел на ещё одно тело. Неловко взмахнув руками, он упал вперёд, прямо на мушкетёра, свернувшегося клубком на мостовой в луже собственной крови, от острого железного запаха которой у Энмора закружилась голова. Он поднял голову и успел заметить, как двое мужчин отчаянно рубятся на шпагах, как один из них неловко отражает удар и тут же вскрикивает – шпага противника глубоко оцарапала ему левую руку. Раненый отступил назад, чёрные волосы упали ему на лицо, дикие глаза не отрываясь смотрели на усатого мушкетёра, наступавшего на него, направив шпагу ему в грудь. - Я сказал, - задыхаясь от ярости, проговорил мушкетёр, - сдайте вашу шпагу! Раненый отступил ещё на один шаг, сам себя загоняя в угол. Шпага в правой руке дрожала, левая рука повисла плетью, распоротый белый рукав на глазах пропитывался кровью, её тяжёлые капли уже повисли на манжете и срывались вниз. Руки Энмора заскользили в крови, когда он оперся на них, чтобы подняться на ноги. Тяжело вскочив, он крикнул: - Именем Гильдии Чародеев, сдать оружие! Этот приказ относился к раненому убийце, но вместо него к Энмору повернулся усатый мушкетёр. В следующую секунду раненый сделал быстрое, неуловимое движение. Тишину распорол отвратительный хруст. Глаза мушкетёра широко распахнулись, потеряли всякое выражение. Он осел на землю, рука взлетела к горлу, зажимая его пальцами, светлая замшевая перчатка почернела от крови, которая струйками била между пальцев и брызгала на мостовую. - Нет… - задохнулся Энмор. Он бросился вперёд, почти машинально выставив перед собой руки. Убийца отлетел на стену и громко застонал, сползая по стене вниз. Энмор схватил умирающего мушкетёра, с трудом разжал пальцы, обхватившие перерезанное горло. Пальцы были холодными, кровь – горячей. Энмор прижал ладонь к ране, сосредоточился на Исцелении, но едва первые золотые искры сорвались с его пальцев, как чья-то рука схватила его за воротник и оттащила в сторону. Мушкетёр бессильно упал на брусчатку, у него уже не было сил зажимать рану, и он только слабо бился, глядя бессмысленным взглядом в пятачок голубого неба между тёмными крышами. Скользкими от крови пальцами Энмор выхватил кинжал и ударил нападавшего в бок, но лезвие соскользнуло, распоров кожаный жилет. Даже несмотря на потерю крови, убийца был очень силён. Он прижал Энмора спиной к стене и приставил к его шее окровавленную шпагу. Энмор не растерялся и прижал клинок к животу убийцы. - А, это ты, - хором выдохнули они, разглядев друг друга поближе. Энмор с ненавистью смотрел в красивое смуглое лицо и затуманенные синие глаза, постепенно узнавая этого человека. Телохранитель Отогара. В день их знакомства он врезал Энмору по голове тяжёлым эфесом шпаги, а Энмор запустил ему в глаза едким Порошком Плакальщиков. В общем, отношения не задались с самого начала. Энмор совершенно забыл, как зовут этого типа, но хорошо запомнил его холодный взгляд, его надменный голос. Он чуть глубже вдавил кинжал в прикрытый кожаным жилетом живот противника: - Прости, забыл, как тебя зовут? - Рогриан Ги Ванлай. И не смей говорить мне «ты». - Сам разберусь! Тебя зарезать или заколдовать? Горячая от крови шпага вжалась в его шею, вынуждая задрать голову: - Брось оружие. - Ты идиот?! Я и без оружия могу тебя убить! - Брось свой кинжал и останови мне кровь. Энмор закашлялся и зажмурился: - Проклятье, сколько ты выпил?! - Я сказал, брось оружие, - хрипло выдохнул Рогриан. - Тебе Отогар приказал их убить? Шпага надавила ему на кожу, слегка оцарапывая её. Энмор зашипел от резкой боли. Ему захотелось полоснуть гада в отместку по животу, но пальцы почему-то не слушались, похолодели и онемели, как будто с них капала не чужая кровь, а его собственная. Вокруг было тихо. Очень тихо. Как будто у него отказал слух. Нет, этого не может быть – ведь слышит же он оглушительный стук собственного сердца. - Я не хочу тебя убивать, Энмор Кровеглазый, - хрипло сказал Рогриан. – Останови мне кровь, и я тебя отпущу. Краем глаза Энмор заметил что-то серое и пушистое. Висельник всё-таки не послушался и побежал за ним. До чего вредный кот: когда нужен, его не дозовёшься, а когда хочешь его прогнать, не уходит. Кот яростно зашипел, кинулся на Рогриана, вцепившись зубами и когтями ему в сапог, но тут же напоролся на шпору и отскочил в сторону, жалобно мяукая. Рогриан на секунду отвлёкся, отвёл взгляд, и Энмор тут же оттолкнул его от себя. Мужчина потерял равновесие, схватился за стену, чтобы не упасть, но окровавленная рука соскользнула, и он сполз на мостовую. - Висельник! – крикнул Энмор, оглядываясь по сторонам. – Иди сюда. Где больно? Он подхватил кота на руки, провёл ладонью по животу и шее – крови не было, шпора не пробила густую шерсть. Кот снова мяукнул и от избытка чувств цапнул Энмора за палец. Где-то в соседнем переулке застучали шаги, забренчало оружие, кто-то крикнул: - Это Стамори! Он мёртв! - Тейнис, проверь тот двор! - О нет, только не Тейнис, - пробормотал Энмор. Двое мушкетёров, толкая друг друга, забежали во двор и остановились, потрясённо глядя на мёртвых товарищей. Один из мушкетёров, кудрявый, с миндалевидными зелёными глазами, посмотрел на Энмора, изумлённо приоткрыв рот. - Здравствуй, Френнан, - проговорил Энмор. – Как сестрёнка? Ещё четверо мушкетёров с оружием наголо вбежали во двор. Пока двое перевязывали сомлевшего от потери крови Рогриана, а остальные мрачно рассматривали мёртвые тела и тихо переговаривались между собой, Френнан Тейнис всё продолжал переводить взгляд с окровавленной шпаги в руке Рогриана на царапину на шее Энмора. Наверняка при встрече с Анорией будет соловьём заливаться о том, как он спас её давнего дружка, с досадой подумал Энмор. Похоже, сегодня ему не удастся попасть на Открытую Трибуну. … Отогар выбрал себе место на галерее, окружавшей прямоугольный внутренний двор тюремного замка. Там, где он стоял, тень была достаточно густой, чтобы скрыть его массивный силуэт, а вид открывался отличный. Ему был виден весь небольшой двор, вымощенный серыми гранитными плитами, такой же серый камень высоких глухих стен. Солнце уже поднялось высоко, его чистые, по-осеннему прозрачные и бледные лучи заливали всё пространство двора, но оно всё равно казалось тёмным и сумрачным. У дверей тюрьмы навытяжку стояли двадцать мушкетёров, перед ними неподвижно застыл Корвилл. Полы плаща свободно откинуты назад, камзол пересекает сиреневая лента – пока всего одна, но совсем скоро их станет две, они крест-накрест пересекут его грудь, и на их перекрестье засверкает серебряная капитанская звезда. И никто, за исключением нескольких человек, не будет знать, что эта звезда заработана усилиями двух обезумевших от страсти женщин, слезами одной и кровью другой. Но эти несколько человек будут молчать. Ворота отворились, и Отогар отступил чуть дальше в тень, но его горящие глаза не отрывались от группы людей, зашедших внутрь. Полдюжины мушкетёров окружили Рогриана – бледного, без шпаги, с левой рукой, висящей на перевязи, но гордо выпрямившегося, с безумным отчаянным взглядом, по которому сразу было ясно: ему уже всё равно, что его ждёт, у него больше нет надежды. Только Отогар может подарить ему новую надежду, и он подарит, но попозже. Чуть-чуть попозже. Игру нужно довести до конца. Ещё одно лицо мелькнуло среди красно-чёрных плащей, и Отогар вцепился в перила так, что заболели пальцы. Проклятье… что он здесь делает? - Ваше благородие, - молодой зеленоглазый мушкетёр шагнул вперёд, - рядовой Ги Ванлай оказал сопротивление при аресте. Убиты трое наших людей. - Где их тела? – спросил Корвилл. Голос его был, как и полагается, спокоен и суров, но в нём сквозил подавленный гнев. Отогар справился с собой и слегка улыбнулся: хорошо играет. Как будто бы не выбрал для ареста Рогриана именно этих людей, как будто не был готов пожертвовать их жизнями, как будто не видел своими глазами, как Отогар достаёт из кармана волшебное зеркало и ищет, где именно в городе скрывается его телохранитель. - Их унесли в казарму. Мы не успели сообщить их родным. - Я сам сообщу. Что ещё, Тейнис? - Мы привели с собой свидетеля, волшебника Гильдии, магистра Энмора Кровеглазого. - Здравствуйте, магистр, - ровным голосом произнёс Корвилл, никак не выдав, что вообще-то совершенно не рад видеть Энмора, особенно после вчерашнего. – Не могу сказать вам «добрый день», ибо это печальный день для меня и моих людей, особенно для этого несчастного. Он шагнул вперёд, к Рогриану, слегка разведя руки, точно для объятий – мудрый офицер, огорчённый изменой подчинённого, строгий, но справедливый. Все эти мушкетёры – юные, восемнадцатилетние, и взрослые, на пять или десять лет старше своего командира – смотрели на него с восхищением, с гордостью. Все, кроме Рогриана. Он смотрел на Корвилла с холодной ненавистью, уже не пытаясь узнать в этом чужом надменном лице своего давнего товарища, с которым они вместе убегали из плена. Энмор, стоявший среди мушкетёров, видел этот взгляд, и ему было не по себе. Что-то здесь не так. Что-то здесь совсем не так… - Зачем вы убили своих сослуживцев, Ги Ванлай? – голос Корвилла звучал спокойно, всё с тем же сдержанным гневом и горечью. Рогриан высоко поднял голову: - Я не хотел отдавать свою шпагу. - Но в конце концов вам пришлось отдать её, - Корвилл не глядя протянул руку в сторону, и Френнан Тейнис, разрумянившийся от волнения, вложил в неё эфес окровавленной шпаги. – Трактирщица и её слуга – одно дело, Ги Ванлай, ваши благородные сослуживцы – совсем другое. На вашей совести уже пять смертей. - Я солдат, лейтенант, - отозвался Рогриан, отчётливо и громко произнеся последнее слово. – На моей совести гораздо больше, чем пять смертей. И совсем скоро прибавится ещё одна. Ваши люди отобрали у меня перчатки, поэтому я скажу прямо: у меня есть к вам дело, не терпящее отлагательств. Отдайте мне мою шпагу, и решим всё прямо здесь, или там, где вам будет угодно, главное – поскорее. - Вы не потрудитесь назвать причину дуэли? – холодно спросил Корвилл. - Она вам известна, лейтенант, - с ненавистью ответил Рогриан. Корвилл слегка сощурился, сжимая шпагу Рогриана, слегка взвешивая её в руке: - Вы ставите меня в неловкое и оскорбительное положение, рядовой. Вы знаете, что я обязан следить, чтобы в моей роте не было дуэлей, и при этом пытаетесь вызвать меня на дуэль. При этом вы ранены и потеряли много крови. Одержу я победу или потерплю поражение – для меня это станет одинаковым бесчестьем. Но я не поддамся на вашу провокацию. Я поступлю так, как мне велит мой долг офицера. Он поднял окровавленную шпагу над головой Рогриана, перехватил клинок левой рукой, и сломал его одним движением. Потом бросил сломанную шпагу под ноги. Металл звякнул о камень, и наступила тишина. - Рядовой Рогриан Ги Ванлай! – прогремел в тишине голос Корвилла. – Вы обвиняетесь в измене, нарушении присяги и убийстве! С сегодняшнего дня вы уволены из роты мушкетёров города Тирля! Вашу участь решит суд! Увести его! Магистр Энмор Кровеглазый, прошу вас позаботиться об арестованном. Окажите ему медицинскую помощь! - Да, конечно, - отозвался Энмор необычно тихим голосом. Двое мушкетёров взяли Рогриана под руки. Он не сопротивлялся – не было сил, да и смысла тоже. Он не позволил ни одному мускулу дрогнуть на своём лице. Всю дорогу, пока его вели через двор и потом, по освещённому факелами коридору, он держал голову высоко поднятой и смотрел прямо перед собой. Но с глазами что-то было не так – всё вокруг рябило и расплывалось, и виделось сквозь какое-то горящее кольцо, а потом и вовсе начало темнеть… Отогар терпеливо дождался, пока Корвилл отдаст прочие распоряжения и поднимется на галерею. Они обменялись сдержанными поклонами, потом Корвилл подошёл вплотную к Отогару и тихо сказал: - Сегодня после заката я задержу смену караула на десять минут. Если он не успеет, его повесят за измену. - О, этого времени более чем достаточно, - улыбнулся Отогар. Он всё ещё внутренне кипел от ярости – чёрт бы побрал этого проныру Энмора Кровеглазого! – но не стал выговаривать Корвиллу за то, что оставил Рогриана наедине с учеником Иола. В конце концов, Корвилл ничего не знает об их вражде, да ему и не нужно знать. Он ещё раз пристально взглянул на Корвилла, прежде чем тихо произнести: - Удачи, капитан. - Удачи, магистр, - Корвилл слегка поклонился, не опустив головы и не отрывая взгляда от глаз Отогара, потом развернулся и ушёл. А Отогар открыл дверь и углубился в тёмные тюремные коридоры. Факелы отбрасывали на стены дрожащие пятна света, тень Отогара, попадая в эти отсветы, то удлинялась, становясь огромной, как у великана, то совсем пропадала. Ему не пришлось далеко идти – Корвилл держал своё слово, приказал запереть Рогриана недалеко от выхода. Отогар подошёл к нужной двери, отпер её ключом – об этом он тоже заранее договорился с Корвиллом. Рогриан вытянулся на тюремной койке, погружённый в глубокий сон. Энмор, до этого склонившийся над ним, медленно выпрямился, увидев Отогара, и отступил к стене. Свет факела отражался в его красных глазах, которые не отрываясь смотрели на Отогара. - Я всё знаю, - глухо сказал он. Отогар молча притворил за собой дверь. - Что ты знаешь? - Он бредил, - тихо сказал Энмор. – Он хотел бы, чтобы всё осталось в тайне, но он бредил, и всё рассказал. Он на секунду закусил губу, не отрывая взгляда от Отогара. Его правая рука легла на рукоятку кинжала. Пальцы слегка дрожали. И правильно дрожали – знает, гадёныш, что Отогар может заставить его вогнать этот кинжал в собственную глотку, и для этого ему понадобится лишь глазом моргнуть. - В городе заговор, - проговорил Энмор. – Лейтенант замешан в нём, и вы тоже. - Ты меня раскрыл, - усмехнулся Отогар и шутливо приподнял руки. – И что ты намерен делать? - Не знаю, - пальцы Энмора сжались вокруг кинжала. - Я так и думал. Знаешь, Энмор, у тебя есть редкий талант оказываться не в том месте не в то время. Ну почему тебе не сиделось в Старых Клыках? Картошка сама себя не выкопает, знаешь ли. Нет – лезешь в политику. Государство на грани войны из-за того, что твой учитель отправил тебя помогать тому бастарду, а тебе всё неймётся… - Хватит болтать! – Энмор резко мотнул головой. – Уйдите с дороги! Отогар почувствовал себя так, словно его ударили по голове. Череп пронзила боль, перед глазами потемнело. Он слегка покачнулся, но устоял, улыбка исчезла с его губ, глаза наполнились яростью. Силён, паршивец! Тогда, в сентябре, во время их предыдущей встречи, в нём не было такой силы… откуда это? Неважно: всё равно ему не сравниться с Отогаром. Толстая тупая игла вонзилась Энмору в сердце. От боли у него на глазах выступили слёзы, он попытался вздохнуть, но лёгкие пронзила боль. - Как вы можете? – сдавленно проговорил он, покосившись на Рогриана, и тут же зажмурившись от боли. – Он ваш человек! И вы готовы позволить ему умереть? - О, я не позволю ему умереть, - покачал головой Отогар, продолжая пристально смотреть на Энмора, и от его взгляда игла вонзалась в сердце глубже, медленно поворачиваясь, причиняя острую, пронзающую с ног до головы боль. – Он мне нужен. А ты – нет. - Ну, давай, гад, - прошептал Энмор, сжимая кулаки. – Тебя исключат из Гильдии… - Вряд ли, - Отогар смотрел на то, как Энмор падает на колени и наклоняется к полу, прижимая сжатый кулак к груди, не в силах вздохнуть или что-то сказать. – Видишь ли, Энмор, другие люди умеют врать, и некоторые, в том числе я, делают это очень хорошо. Сейчас я заставлю тебя вытащить свой кинжал и заколоться, а потом выйду отсюда и скажу, что мой несчастный телохранитель окончательно сошёл с ума, выхватил у тебя оружие, когда ты его лечил, и убил тебя. Не беспокойся: вижу, тебя почему-то тронула судьба Рогриана, так вот, за это он наказания не понесёт: я вытащу его. Может, моему рассказу поверят. Может, нет. Может, меня и в самом деле исключат из Гильдии. Но тебе будет уже всё равно. Ты будешь гнить под землёй. Ты этого хочешь? Энмор не мог поднять голову. Он смотрел на холодный каменный пол, видел, как на него падают тяжёлые капли крови из его носа. Отогару ничего не стоит убить его: он пытался это сделать уже дважды. Надо что-то придумать, надо собраться и дать ему отпор. Какой угодно отпор, даже самый подлый – ударить его магией в сердце или в мозг, вызвать удар, он старик, никто не удивится. Но сосредоточиться не получалось. В голову лезли мысли о Висельнике, который дожидается его снаружи, кружит по пустому и скучному двору, таращится на парящих в небе птиц, и об учителе, которого он больше не увидит. Всё, что он увидит перед смертью – это вот этот грязный, забрызганный кровью пол. Внезапно боль прекратилось, и Энмор хрипло вздохнул. Сердито утёр кровь с носа. Поднялся на ноги. Отогар смотрел на него всё так же спокойно и насмешливо: - Ты уйдёшь отсюда и навсегда забудешь эту историю. Перестанешь гоняться за зеркалом, которое больше не твоё. Оно выбрало меня, оно служит мне. Никогда больше не вставай у меня на пути, Энмор. Или я убью тебя. Энмор слегка усмехнулся и утёр каплю крови, вытекшую из носа. - Я не забуду, - хрипло сказал он. – И ты это знаешь. … Солнце поднималось всё выше, день шёл своим чередом. Утренняя тишина сменялась обычным дневным шумом и суматохой, в которой ещё ощущалась нервозность последних дней, но она постепенно проходила, уступая место радостному волнению. Сегодня капитан городской стражи Лодерон торжественно объявил градоправителю Маранту, что виновница покушения явилась с повинной. Арестованных шегонцев выпустили из тюрьмы, они спешили в свой квартал, опустив глаза, боясь поднять головы, но жители Тирля не смотрели на них косо, не бросались в них ни камнями, ни злобными словами – их оправдали, разобрались и выпустили, власти города быстро нашли настоящих виновных, надо радоваться, а не злиться. Сегодня, впервые за последние дни, торжественно открылись все ворота, запертые после покушения. Город возвращался к прежней жизни, хотел верить в прежнюю жизнь. И Кимене, которая медленно шла по давно знакомым улицам, казалось, что только она понимает – прежней жизни уже не вернуть. Ближе к вечеру она затаилась поблизости от тюремного замка. Стихал городской шум, над крышами заалел закат. Кимена вытащила из-под одежды стилет, который она каким-то чудом сумела найти и вернуть себе. Закатное небо отразилось в тонком клинке и Кимене показалось, что он уже обагрён кровью. Она прижала клинок к губам и поцеловала рукоять в форме летящей голубки. Губы всё ещё дрожали – она до сих пор не могла забыть, как сегодня днём градоправитель во всеуслышание объявил на главной площади, что Эдер Хилардан призналась в своём преступлении и будет предана суду, а Таниэл Корвилл, показавший себя верным слугой города, назначен капитаном роты мушкетёров. Лжец! Подлый лжец! С каким удовольствием Кимена вонзила бы стилет ему в глотку! Но она задушила мысли о мести. Месть не так важна, как надежда. Она не допустит, чтобы её госпожа поднялась на эшафот. Она вытащит её из этой тюрьмы, чего бы ей это ни стоило. Наконец стемнело. Куранты на башне ратуши пробили шесть раз, и через минуту с другого конца города откликнулись куранты Зелёной Башни. К этому времени Кимена уже тихо, прячась в тени, спустилась к берегу реки Дареолы. Прячась среди скользких, оплетённых водорослями свай, поддерживающих строения на берегу, она проскользнула к арке водостока. Этот водосток давно не ремонтировали; пара прутьев легко отвинчивались в сторону, открывая отверстие, в которое мог пройти взрослый человек. Кимена узнала об этом проходе ещё несколько месяцев назад: по нему можно было попасть в канализацию города, а оттуда – в тюрьму. Как хорошо ни работали воры города Тирля, время от времени кто-то из них попадал в тюрьму, и этот ход становился жизненно необходим. По пояс в грязной, ледяной воде Кимена добралась до скользкой лестницы, приподняла решётчатый люк и выбралась в тёмный каменный коридор. Надо было спешить – смена караула с минуты на минуту, у неё есть совсем немного времени, чтобы найти камеру Эдер, отпереть её припасённой отмычкой (волшебной, обменянной через третьи руки на дорогую серебряную брошь, которую Кимена стянула у зазевавшейся купчихи полгода назад) и выбраться обратно. Утром они уйдут из города – разумеется, не через ворота, проберутся по реке, сквозь шлюзы. Но об этом она подумает позже. …Рогриан давно пришёл в себя и сидел на кровати, опустив голову. Он понимал, что его дни сочтены, и понимал, что виноват в этом сам. Он отказался сдать оружие и обратил его против собственных сослуживцев – а ведь он хотел их защитить, уберечь от Корвилла! Очередная глупая шутка судьбы. Далеко не первая в его жизни. Но уж точно последняя. С какой-то глухой отрешённостью он думал о жизни, которую прожил. Ему хотелось вспомнить мать и отца, вспомнить молитвы, которым они его когда-то учили, и которые он давно позабыл. Но вместо этого перед его глазами снова возникало бледное лицо Корвилла, раненого, напуганного, каким оно было в ту ночь, когда они бежали из плена. Рогриан закрывал глаза, прогонял образ Корвилла из своей памяти – и вместо Корвилла ему являлся его давний друг, умирающий от отравленного клинка; Мэйт кружилась в танце, красное платье трепетало, как костёр; над ним склонялся Энмор, и в его кроваво-красных глазах Рогриан впервые видел не холодную ярость, а сочувствие. Замок тихо заскрежетал. Рогриан поднял голову, убрал волосы с лица холодной, всё ещё онемелой от потери крови левой рукой. Неужели так быстро? Он никогда не слышал, чтобы преступников казнили по ночам. Это всегда происходит днём, на глазах у народа. Дверь тихо открылась. На пороге стояли не его бывшие товарищи-мушкетёры. Вместо них Рогриану заговорщически улыбнулся Гармил, и ещё никогда в жизни Рогриан не был так рад его видеть. … День прошёл, наступила ночь, а Корвилл так и не явился за ней. Под вечер нервы Эдер не выдержали; упав на соломенную подстилку, она плакала, пока не уснула. Пробудилась она в полной темноте; кто-то склонился над ней, поцеловал её руку. Её сердце встрепенулось от счастья. - Таниэл! – выдохнула она, и с горьким разочарованием услышала в ответ: - Это я, госпожа. - Кимена?.. Ты должна была уйти из города! - Я всё объясню, позже, госпожа. Умоляю, пойдёмте со мной, караул уже сменился, у нас времени в обрез! Медленно, словно во сне, Эдер поднялась на ноги, подошла вслед за Кименой к двери камеры, и вдруг замерла, замотала головой: - Нет! Я должна дождаться его! - Идёмте, госпожа, пожалуйста! – Кимена вцепилась в руку Эдер, взглянула ей в лицо с отчаянной мольбой, но Эдер не ответила на её взгляд. Она прокручивала в памяти строчки последнего письма, которое ей отправил Таниэл Корвилл: она должна доверять ему, и только ему. Кимену могут схватить и пытать, она может их выдать… А что, если её уже схватили? Если враги Корвилла подослали её специально, чтобы заставить Эдер сделать глупость, ослушаться любимого, подвести его? - Я никуда не пойду! – резко сказала она, вырвав руку. – Уходи. Немедленно! Кимена в ужасе посмотрела на неё – что это за внезапное безумие? Она услышала далеко в коридоре звуки чужих шагов – караул сменился, стража тюрьмы вышла на вечерний обход… Нужно уходить, иначе их точно схватят! - Госпожа, он врал вам! – в отчаянии выдохнула она. – Он не собирался вас выручать! Он специально заставил вас взять всю вину на себя, лишь бы самому выйти сухим из воды! Пожалуйста!.. Она осеклась. Эдер смотрела на неё диким, недоверчивым взглядом. Внезапно на её лице расплылась безумная улыбка, и она рассмеялась. Она всё смеялась и смеялась, из её глаз текли слёзы, и Кимена в ужасе смотрела на неё, не в силах пошевелиться. Она слышала, что шаги приближаются. Пока что не ускоряются – стражники ещё не думают, что есть причина для паники, безумный смех в этих стенах не редкость. Но совсем скоро они придут сюда, и всё будет кончено. За попытку побега Эдер не простят. Суд не проявит к ней никакого снисхождения. Может, до этого момента она ещё могла надеяться на то, что как знатной даме казнь ей заменят на вечное заключение. Но после неудачного побега её точно удавят, обрекут на мучительную и долгую смерть. И Кимену тоже. Она вытащила из-под одежды стилет и шагнула к Эдер. Женщина всё ещё смеялась, когда лезвие вошло ей в грудь. В следующую секунду она обмякла, как игрушка, руки бессильно упали, голова завалилась набок. Она всё ещё продолжала улыбаться. Кимена выскользнула из двери и опрометью бросилась по коридору. Громкий крик стражника, обнаружившего тело, отразился от потолка как раз в тот момент, когда Кимена уронила за собой решётчатый люк и побежала по туннелю, оскальзываясь на скользком камне. Она бежала, сворачивая в известные ей ходы и туннели, пока не добралась до последнего проёма, забранного ржавой решёткой. Протиснувшись сквозь широко расставленные прутья, девушка вброд зашагала по воде, держась за городскую стену – через канализацию она покинула границы города. Только когда она выбралась из реки, чувства вернулись к ней. Она упала на мокрую траву и плакала, пока у неё не заболела голова. А потом поднялась, вытерла лицо и зашагала куда глаза глядят, подальше от города. … В это время совсем на другом конце города отворились Алые ворота. Пары слов, сказанных высокопоставленным магистром Гильдии, и документа, подписанного лично новоиспечённым капитаном мушкетёров, хватило, чтобы стража без колебаний открыла ворота в неурочный час – правда, выпустив из города карету с плотно занавешенными окнами, они тут же глухо затворились. Возница – худенький молодой человек с сероватым лицом и тонкими каштановыми волосами, убранными в короткий хвост – хлопнул поводьями по спинам коней, и те тут же побежали вперёд, увозя карету в ночь. - В ближайшее время тебе лучше не возвращаться в Тирль, - произнёс Отогар. – Да и мне бы хотелось переменить обстановку. Я ещё вернусь, чтобы забрать остатки вещей, как только мы обустроимся на новом месте… кстати, у тебя есть какие-то предпочтения? - Я бы хотел вернуться домой, - тихо сказал Рогриан. – В свой замок. На своей земле дворянин по-прежнему неприкосновенен, хотя бы этот обычай наш король всё ещё почитает. - Трудные времена настали, правда? – сочувственно улыбнулся Отогар. Рогриан не ответил. Он отодвинул занавеску, чтобы в последний раз взглянуть на городские стены, но они уже растаяли в темноте. Отогар наблюдал за ним. Он протянул руку в сторону и взял с сидения кареты длинный свёрток. - Рогриан, - негромко произнёс он. Рогриан повернулся к нему, и его глаза блеснули в полумраке – Отогар развернул ткань свёртка и протянул ему шпагу. В гладко отполированных ножнах, с перевязью, расшитой серебром, эфес не позолоченный, как принято у мушкетёров, а воронёный. Руки Рогриана дрогнули, прежде чем взять оружие. Эфес лёг в его руку легко и удобно, как будто бы он держал эту шпагу уже тысячу раз. По-прежнему не говоря ни слова, он поднял глаза на Отогара. Волшебник смотрел на него спокойно, без улыбки, взгляд его чёрных глаз был торжественен, даже суров. - Ты больше не будешь служить градоправителю, - произнёс Отогар, - и не будешь служить королю. Скажи мне, Рогриан Ги Ванлай, готов ли ты служить мне? Всё ещё глядя ему в глаза, Рогриан обнажил шпагу и поднёс её к губам.