Диалогов нет

Стрим, конечно, пришлось досмотреть до конца. Думал с досадой, что ничего теперь не может пройти мимо. Десять человек расскажут, покажут, позвонят, чтобы не пропускал, ссылочкой поделятся. Эдик, конечно, не мог не подъебнуть. Соул чо-то там написал про чемпиона. Конфу на сорок сообщений в первые пять минут распидорасило. Скучал по времени, когда тусовка могла пройти без трансы в инстаграм, блядки – без сливов, срачи без Бадибэга с Пловом. Ничего не хотелось выяснять, давно. Не хотелось быть в курсе чего-то там. Не хотелось держаться принципа. Понял, что глаза слипаются, клонило в сон, хотя три часа назад встал. Плохой признак. Не надо распускаться, это не повод, это лишнее, сделать запись в дневник наблюдений, выпить еще пол-таблетки, дойти до трени… какой, к черту, дневник наблюдений? И зачем выходить вообще? Выходить становилось трудней с каждым месяцем. Знал, что нужно, что станет легче, что дорога начинается с одного шага. Все знал. Ни слову не верилось. Непреодолимо клонило в сон. А почему бы нет? Отключить телефон. Вырубить интернет. И проснуться в апреле. В мае, может быть. Может, придут какие-нибудь новые идеи, или само пройдет, в конце концов. С возрастом вроде бы становился отходчивей: ленивей, по крайней мере. Конфу рвало, в мемах про куни пару раз увидел свою гифку со 140. Было лень злиться. Лень добавлять в чс. Лень когда-нибудь снова его слышать. Лень разгоняться. Тошнило. Голос Влада из динамиков резал уши, даже когда Денис убавил звук. Красные пятна на его щеках. Телка у него в эфире. Довольная ебасосина Сережи Аббалбиска. Бесконечная рекурсия деградации. Влад не мог усидеть в кресле, беспрестанно вертелся, и его так не трясло даже после финала. Денис отжал пробел. Славка позвонил, когда зашел на третью чашку кофе. - Только ты не начинай, пожалуйста. У меня был очень тяжелый день. - И в мыслях не было. - Обязательно. Странно было об этом думать, но почему-то – при всем при прочем – как-то неудобно себя чувствовал перед Владом. Как будто не предупредил, его что ли. Очевидно же было, что его сожрут, с такими заходами. Очевидно же. Он, можно сказать, сам влез на вертел, сам поджог угли, сам аккуратненько себя сервировал. У Славки с Сережей даже голос был одинаковый: довольный, что пизда. Маленькие домашние радости, семейные праздники, пляски у костра. Если б все было года два назад, если бы это был не Влад, если бы Денис чему-то учился, время от времени, и это была не его печаль, - точно бы не отказался от куска. Могли в свое время по три часа со Славкой вынимать какому-нибудь несчастному еблану потроха. Весело было, что уж там. В это сказочное время вообще не боялись оказаться с другого конца: нечего было беречь, не за что переживать. Забрал чашку, разбавил кофе. Славка расчехлялся понемногу: - Я хотел прикекнуть, не скрою, – ну самую малость так, по чуть-чуть, по-дружески буквально прикекнуть, умеренно, - но потом как-то запечалился совсем, и этот круговорот дрочни, он все продолжался, он не выпускал меня из своих сетей, это как маленьким в детстве попасть на центрифугу, и она крутится, и ты уже не можешь сойти, и Забэ блюет дешевым юморком своим опущенским, а за ним Рифмабес, а за ним Аббалбиск, и все, все это летит, стремится в центр, значит, твоего существа по всем каналам восприятия, и уже вот совсем не смешно, честно сказать, уже горько на душеньке, потому что за всем за этим-то – между прочим – человеческая трагедия стоит, кульминация судьбы, практически, что-то такое из Достоевского, из молодого Лимонова что-то нащупалось мне, и очень захотелось, честно говоря, просто доехать до Калуги и обнять по-братски человека – потому что это же что такое-то, это вот он сидит там один теперь, на бутылке охоты крепкой, семнашку отсудил, хуй под локдога подрочил с оксимироном, и просто – и вертится туда-сюда один, туда-сюда, на горлышке, в экзистенциальном кризисе, значит, и смех такой, сквозь слезы, с русским надрывом, как положено: это же рофл, пацаны, ну рофл же, пацаны, и не плюйте мне на олимпийку, не надо вот этого вот, я же свой, а помните, пацаны, какой я рэпчик писал про падики… - А я уже гадать начал: мне точно Вячеслав звонит? - А вдруг это пранк, да? И я девочка Катя? - Знаешь, я рад, что тебе с этой шутки смешно. Должно же быть хоть кому-то смешно. - Больно? Милые традиции, семейные праздники. - Не без того, да. - Злишься? - Настолько, что пять минут назад попросил бы тебя приехать. - Переведем часы тогда? - Я не хочу тебе делать больней. - Не считово в поддавки. - Зато ты в выигрыше. - А знаешь, что угарно будет? Если щас еще всколыхнется, короче, какой-нибудь его калужский ебарь бывший, и сверху прыгнет, прям в бассейн с грязюкой, прямо бомбочкой – Уже знал, что пожалеет, когда сказал: - У него нет в Калуге бывших ебарей. - Ну не в Калуге, чо ты цепляешься, погоди – - И не в Калуге нет. - А?.. - Я его первая, и, вероятнее всего, последняя ошибка на сложном баттловом пути, ты все правильно понял, да. Не пошел в кресло, сразу лег в кровать. Не спать. Полежать немножко. - Охуенно. - Не то слово. - Да пиздеж, погоди. Или он тебе гонит, или ты мне. - Думай, как знаешь. Включил громкую, положил трубку рядом. - Слушай, ну не. Ну я не хочу прям всерьез жалеть уебана. - Я не желаю. Присоединяйся. - Ну типа. Это ж пиздец тогда. Помолчали. - Чо, минута павших? Вторая подушка успела впитать чужой запах. С Владом попрощались три дня назад. Три дня назад он лежал вот здесь, голый и пьяный, и не мог выговорить слово «дислокация», сбивался, Денис мешал ему. Много смеялись. Его тело было влажным после душа и, глядя на него сверху вниз, чувствовал нелепое жадное нетерпение, как в детстве перед накрытым столом (на семейном празднике). Не лень было искать девчонку. Просить, объяснять. Втирать ей какую-то уебищную легенду. Переться к Аббе на стрим и вбрасывать чухню про девушку, маму и кунилингус, потом еще раз пережевывать блевоту – Слава все правильно сказал, в конце концов, - и еще раз этот стыд крутить на свою подписоту, чтоб точно до всех дошло. Кофе не пошел. От запаха чужого геля для волос на наволочке мутило сильней. - Нехорошо? - Нормально. - Ну обоссался пацан маленько, чо. С кем не бывает. - Мало у кого есть твоя смелость. Полдня об этом думаю. - Чо? - Ты знаешь, я помню момент… - Ты упоротый, что ли? - …через год почти: после того, как мы познакомились, но это не суть все… к тебе… не помню. Доебался чувак какой-то из публики или со Стрелы, может быть, я не в курсе был, кто он, в любом случае. Но я уже знал тогда: про тебя. И то ли он что-то увидел, то ли что-то случилось… - Это когда Димон его из Альфы выкинул? - Не помню. Не важно. Да, Димон его из Альфы выкинул, под «ты моего братишку пидором назвал?». И вот до того, как Димон его выкинул, ты его в щеку поцеловал, и он чуть колонку не своротил, когда шарахнулся. И я подумал тогда: я никого не знаю, кому бы хватало мужества – просто не оправдываться, вообще. Не прятаться. Не объясняться. - Чувак там типа решил, я его спидом заразил воздушно-капельным путем, он еще с улицы потом орал… - И я смотрел на тебя и думал: вот бы мне научиться так же – просто не… просто не сомневаться. Не дергаться… - Бля – я тупо исполнял тогда, хуже последней тупой пизды отбитой. - Может быть. Я иначе это помню. - Еще раз доказывает просто, что ты вообще никак не шаришь за бытье. - Наверняка. - Дэнчик. - Я наверное тогда в первый раз тебе по-настоящему позавидовал. Не на финале на нашем, не в Анапе на фесте. А когда понял, что тебе – не страшно, настолько, насколько мне никогда не будет уже. - Ты блядь не представляешь просто, как я ссался под себя весь тот ебучий год. Хуже блядь стало, только когда мы с Геной повстречались под луной, мне вообще нахуй блядь башку снесло. - Ну не настолько же. - Ты – бля, серьезно? – ты не ебешь, насколько, я бы себе ебальник начистил за такие номера, если б туда слетал бы. Я просто выебывался, не вырубая, бухал, не просыхая, и нюхал, как пылесос, а потом на вену переехал, и все равно меня трясло, как суку в плацкарте – так же там у ПЛЦ было, да? Нет? Похуй. Я не знаю, с чего орать сильнее, с того, за что ты меня пидорасишь, или типа с того, за что ты меня любить умудряешься… - Всем сердцем. Славка осекся. Потом взял водного на том конце и тихо сказал, прокашлявшись: - Я про тебя то же самое думал. Раз на то пошло, раз по ходу этот разговор не спасти уже. - Ну значит по крайней мере мы оба хорошо держим лицо. - Дэнчик. - Ау. - А если б ты так хорошо не держал лицо – - Что? - Забей. - Это здесь не причем. - А не делай больше так пожалуйста. Я знаю, что это не повлияет ни на что, я так, на всякий случай, ну вдруг проймет тебя. - Слав, я не… почему мы об этом говорим сейчас? - Потому что я тогда, когда типа крутой и смелый был, по четыре куба в день заряжал и очень на шнурках хотел повеситься. Я тогда кстати по-моему после ивента челноку в Маяке отсасывал. Захватывающее такое переживание, чуть без зубов не остался. - Слав… - Я хуй знает, чо я себе доказать хотел, честно говоря. Или тебе, или Димону, или тому чуваку. Шел домой и очень хотел ебнуться в канал, но не добрал яичек, слегонца, и просто кроватку придавил. - И славу богу. - Я не ебу, как со мной Гена жил тогда. - Ты из чистого принципа будешь на противоположную сторону вставать, я понять не могу? - А? - Ты Влада закопал бы с огромным удовольствием в сырой земле и сверху бы поссал, чтоб лучше сорная трава росла. - Да нахуй он мне сдался, Влад… - Вот именно. - Рот я его ебал. - Вот именно. - Я к тому что – ну блядь. Ну типа. Чо, кто-то из нас не делал хуйни? Там обоссанный Рифмабес не то, что не сможет рекорд побить, он к снаряду не подойдет, бля, они там в Калуге хуйни и не нюхали, можно сказать, настоящей, можно сказать, на пионерскую дистанцию не приближались. - Ты мне простить и понять предлагаешь, я не понимаю? - Ну если тебе будет заебись, когда он нахуй пойдет, так скатертью дорожка, светлая память, все дела. Но чо-то не похоже нихуя, к моей печали. - Скажем так. Будет не заебись, пускай. Я могу его понять. Я не хочу его прощать. Совсем. Никак. - Ты никогда не хочешь потому что. Слава рассказывал, как после московского концерта стоял в Домодедово. Увидел маму с девочкой у автомата, с цветами. Они смотрели, как крутятся букеты, девочке никак не надоедало, а мама держала ее за плечи, они обе улыбались, и были такие счастливые, как будто увидели чудо. Очень захотел их поблагодарить, что ли. Поискал в кармане карточку. Нашел. И вот тогда почувствовал, как быстро и бесславно все возвращается на круги своя. Год назад купил бы им весь автомат, пусть везут с собой или утыкают букетами мусорку, год назад казалось, бабки будут всегда, за год стало понятно: они будут, но чем аккуратней их тратишь, тем реже приходится нырять за ними в говно, а кислород в говне быстро заканчивается, и выбирать уже не приходится, и привет, Амиран, три раза подряд, и свобода выдается малыми порциями, ведет узкими-узкими коридорами, - когда есть, что беречь, и есть, что терять, и сколько не ностальгируй по голодной юности, ни за что на свете уже не решишься вернуться назад. Прилетел тогда в Питер: после сотого афтача и тридцатого города – в узеньком коридорчике – начинаешь ценить каждый глоток воздуха, который ни с кем делить не приходится. Сел в такси. В такси было что-то по типу радио Ваня, водитель узнал, застеснялся и три раза спросил, может, переключить? Славка ответил в том смысле, что чего стеснятся простому русскому человеку? Кто-то кальян-рэп и фиты с Элджеем делает, ничего, не стесняются. Заиграла какая-то совсем дрянь - Меладзе, что ли? - раньше, чем он достал наушники. И Славка поднялся домой, ебнул 0,7 за час, заебал всех соседей этой ебливой песней, а под утро зарядил ее Денису в личку. Денис не понял. Тогда не разговаривали месяца полтора, не хотелось упускать момент, надо было что-то ответить, но не знал, что на это отвечать и прислал в итоге Киркорова. Славка его чснул. До рассказа про цветочную карусель и радио Ваня оставалось еще три месяца, и когда Слава позвонил наконец, в его день рождения, Денис молчал и слушал, и не прерывал его вопросами, и надеялся, что он не догадается: Денис опять не выкупил. «Как обычно, ну ебана». Денис очень внимательно слушал то, что он рассказывал: всегда. Иногда хотелось верить, что все правильно слышал. Не напоминал ему лишний раз, что с каждым годом верить хотелось меньше. Это было не важно. Учился любоваться ими без задней мысли: как цветами в карусели. Славка сказал, что гонял эту попсу на репите, пока не срубился. Заснул в соплях. Казалось, что все понял раз и навсегда: - Ну бывает такая хуйня с хорошей пьяночки – да? – сразу как вертолетики улетят… Сказал, что если сраный Меладзе допер до строчки, мол, я буду с тобой или буду один, а король абстракта так и не смог за шестьдесят релизов, значит, что-то пошло не так фундаментально, но всегда остается варик подрезать чужую идею (да, Эльдар?), хуже она вряд ли станет. - Пиздец, ничо нету парашней, чем свои рофлы объяснять. Славин влажный, мягкий смех, его розовые губы, картинка из запасника, длинное рваное дыхание в трубке. Потом он сказал: - Ну чо. С днюхой, Дэнчик. И даже спросил в этот раз, что дарить без подъебок. Постарался тоже быть лучше, чем обычно, и ничего не стал ему отвечать: о том, что он может написать любую строчку, но один он быть не сможет органически, и даже вдвоем у них не так, чтоб получилось. Но это лирика. Что тут. Даже не лирика, рутинный маршрут, в узком коридорчике. Выпить пол-таблетки. Сделать запись в дневнике. Не выходить из дома на день рождения, чтобы не размотало. Подрубить стрим, чтоб не встречать в одиночестве. А дальше будут еще дни и мысли, будут новые лучшие друзья, будет очередная вселенская-большая любовь (не смог дослушать, ни у Славы, ни у Летова), которая сотрется в ноль за пару лет, и тоска угаснет. До новой особой ночи. До новой случайной встречи. Было так красиво в сентябре, желтели листья, прогулка через летний сад, душистый просторный огромный день. Даже не хотелось надеть очки. Встретились со Славкой на студии, а там обрубилось электричество и полетела запись на полдня вперед. Привет – привет, в тебе осталось что-нибудь, что я любил все эти годы, пошарим под прилавком, вроде что-то отложено, как пишется – как бабки – валюту покупал или ждешь пока – хорошие кроссы – это промо-подгон – почему мы тратим время на такую хуету – я скучал по тебе – я тоже, не передать словами, дай минутку, уже не переключишься так сразу. Огородами с Саббокса, мимо Рубинштейна, Слава то ли врал, то ли правда вспомнил: тут, между прочим, рядом музей-квартира Римского Корсакова, а Бахвалов Тиллза записывает в соседнем доме, никакого чувства уместности, никакого, в конце концов, почтения. Безмерность оглушительного солнечного дня, толком не спал, Слава тоже, делились стариковским сочувствием и стариковскими советами: говорят, помогает магний – говорят, феназепам. Славка сказал: не верится, что в мае тридцать. Чесались руки убрать ему волосы со лба. Денис уже знал, что будет себя ругать, но все равно сказал: если ты вообще менялся – за шесть лет – то только к лучшему. Пешком мимо Тюза до Введенского канала. Славка, конечно, тормознул у первого же магаза. Возьмем бутылочку? Я не пью сейчас – и мне не надо бы. Ну, подскажи мне, на каком мы свете. Зима тревоги нашей миновала или пока продолжим в том же духе? Я, кстати, так и не дочитал Стейнбека – я добил всего, как раз под тур, - я окончательно, по-моему, знаешь, теряю интерес к художественной литературе, не чувствую никакой опоры в иллюзии, что ли, - я никогда еще такой хуйни не слышал, - это потому, что мы теперь редко общаемся, - у тебя ресничка на щеке, - у тебя есть сейчас кто-нибудь? Хроническая, неизживаемая ошибка. «У тебя есть сейчас кто-нибудь?». У Славы всегда есть кто-нибудь. Истощение породы, беспрерывное злоупотребление неприкосновенным запасом счастливых воспоминаний. Ни за что не стоило продолжать, но гуляли теми же кругами, по тем же улицам, что шесть лет назад, точно так же пах город, точно так же Славка не мог держаться своей стороны дороги и задевал плечом, и его голубые глаза были совсем не такими, как на видосах, и кроме как на видосах не видел их к тому моменту уже полгода. Поцелуй за гаражами, одна сижка на двоих, чо ты говорил, еще раз, про опору и иллюзии? Славка зарылся лицом ему в толстовку. Выжал и высосал из этого момента неоспоримой искренности все до капли, огромная ненасытимая дыра внутри, Славкины удушающе крепкие объятия. Целовал Денису пальцы, пока он вызывал такси. Только когда вылезали из нычки между гаражами, увидели, что в паре метров от них храпел бомж. Слава сунул ему в карман косарь, Денис не удержался: интересные у тебя нынче движения души. Поехал к Славке домой, просто чтобы сразу – на глубину. Славка свернул косяк и взял его за подбородок, по-хозяйски грубо, чтобы задуть паровоз – тоже один в один, как раньше, призрак утраченной юности, его теплые губы. Он попросил, когда Денис достал сигареты и пошел на балкон: покури у меня в квартире, пожалуйста, не открывай окошко, чтоб после тебя запах остался подольше. Потом сказал, когда Денис снимал футболку: я хочу тебе руки связать. Не сосчитать, сколько поцелуев можно собрать в один сентябрьский вечер. Воды Стикса, туман забвения, фальшивые обеты в три часа ночи. Денис поднялся и оделся в темноте, не зажигая свет, потом увидел, что Славка давно проснулся и смотрит на него, не отрываясь. Не уходи, чаю хочешь, дай обнять еще раз, вернись назад – драгоценные, пустые, излишние, священные просьбы. Еще неделю Слава о нем вообще не вспоминал. Потом потянулись вяло сообщения в личке, ходы на одну клетку. Я начал Макиавелли – Я хочу двинуть после тура в Берлин – копипаста из мудрых пабликов по саморазвитию – статья вики про цирк уродов в Испании – не было бы очередей со школьниками, охуенно было бы сходить в Кунсткамеру – и там и прописаться – ты не спишь еще? – только проснулся – хочешь пройтись? – приезжай, дверь открыта. Не вспоминали прошлого, не заикались о будущем. Забег на скорость по кромке льда на Фонтанке. Вот-вот лопнет корка, и ледоход помчит осколки. Не останавливаться. Не оглядываться. Слава гнусаво и мимо нот напевал у него на кухне: есть ли что круглей твоих колен, колен твоих священный плен, моя Лили Марлен. Было неприятно, потому что вспомнил про Гену Рики Ф и клиническое ожирение. Сказал другое, конечно: порассуждал, зачем Бродский переписывал Лили Марлен, он же еврей вроде бы, ну для начала-то, - чо ж ты такой квадратно-гнездовой, нахуй, есть пожрать, - есть протеин клубничный, могу с молоком смешать. Прошел месяц. Вышла епиха. Епиха уже была написана, в желтый сентябрьский день. На ней уже был тречок с дешевой ностальгией под раскладку Жубеля. Слава уже воткнул в текст строчки про Диму Берсерка и про его изуродованную спину. Уже точно знал, что ни за что не уберет: когда целовал его пальцы и так неоспоримо искренне не мог им надышаться. Рыдал в микрофон. Баловался весь клип. - Стыдно пиздец, что я повелся. - Когда трек вышел или когда мы – ну, типа. Немножко счастливы побыли? - Оба раза. Нихуя я на своих ошибках не учусь. - Это просто ебучий трек. - Нет, это просто ты очень хотел мне въебать поддых и посмотреть, что будет. - Нет. Да. - Это полуправда. - Я знаю. Я вот с этой половиной дела иметь не хочу. «Ты никогда не хочешь». Бескрайний солнечный день, Славкины голубые глаза. Песня Меладзе на Радио Ваня, пьяная тоска, озарения на рассвете, осторожные перезвонки с месячным интервалом. Постепенный процесс рубцевания. Семейные праздники, домашние радости, лишние драмы. Рано или поздно мясо нарастает на обглоданных костях.