assorted

Итак, с чего начать? Пожалуй, опустим подробности местности, времени года, внешности людей и даже эпохи, ведь это все пустое, простая цикличность. Неизменна лишь одна вещь — боль. Концентрат чистейшей животной боли, что растеклась и опузырилась уродливыми кровавыми волдырями по всей душе. Боль, что расплющила все самосознание в никчемную лепешку. Чимин не в силах справиться с ней. Чимин хочет убежать, собственноручно содрать кожу с тела, лишь бы превратить боль в нечто материальное, в то, что можно взять и потрогать. Не вырывать же чертово сердце из груди, ну? -Ты…плачешь? — доносится до Чимина пораженный голос матери, которая не верит в увиденное: высокомерный избалованный сынуля рыдает за обеденным столом. «Вы такой несносный, Ваше Высочество, Вас надобно наказать» и веселый перелив смеха. Любимый. -Ему стыдно, вот и разжалобить хочет. — ублюдок. Какой же Вы ублюдок, император. Чимин не в силах поднять голову и посмотреть налево, там где стоит он. Там, где его специально поставили, чтоб все смотрели. Из любого окна дворца. -Не реви. — Чимин захлебывается в слезах. Он рыдает в голос, откинув в сторону тарелку с холодным мясом, напугав стоящих позади слуг. Он кричит в столешницу, пачкает слезами дорогую скатерть, но ему так плевать, ведь ему так больно. Больно… Как же это жестоко, как же несправедливо. Больно, больно, больно, черт возьми! -Веди себя прилично. — слышится ему сквозь шум в ушах голос обескураженной матери, никогда не видевшая своего сына, наследника престола, в таком раздрае. Но Чимин буквально воет, пытаясь заглушить голоса родителей. «Это неприлично, Ваше Величество, отойдите… Нет-нет, не переставайте целовать руку, только расстояние увеличьте между нами…» Чимин так виноват. Он так виноват. Хосок сейчас перед королевской часовней, за запястье проколот к столбу. Их вчера поймали. Ох, их вчера поймали. Чимин такую катастрофичную ошибку допустил, ведь он обещал, клялся, что защитит, что не допустит, что сделает все невозможное ради них, но он был разбит о суровую реальность: Хосока тотчас уволокли из его объятий и жестоко, бесчеловечно прибили к столбу, расплатился кровью и плотью за то, что его полюбил принц. Хосок, его драгоценный, невинный Хосок, к губам которого он лишь несколько раз прикасался, которого не посмел испортить своими грязными руками. А теперь — посмотри в окно — висит на собственных руках, держится лишь на нескольких гвоздях. -Что ты воешь как псина. — Чимин чувствует, как его сильно ударили в затылок. Сознание помутнело на мгновение, но Чимин не уверен, от силы удара или душевной боли. Слуги выдохнули пораженно. -Я вас ненавижу… Вас всех. — Чимин поднимается, шатается, не в силах удержать собственный вес. Ноги, руки, голос, душа дрожат, он не может себя контролировать. -Мне должно быть стыдно…? За что? За любовь? — Императрица дергается, как от удара, и Чимин переводит на нее свой поплывший взор. -Я люблю его…ма-ам… это не управляется Его Величеством, ма-ам, как ты не понимаешь, ма-ам! Ма-ам…ма-ам…Ма-ма! Ты всегда должна была быть на моей стороне! — Чимин пальцем, до неприличия дерзко, указывает на ее живот. — Я же твой родной сын…твой единственный ребенок! А он — моя единственная любовь, ма-ам! -Чимина… — Императрица впервые на памяти Чимина плачет прилюдно, однако, ему на это тоже плевать. На все. Плевать, ведь тот, чьи слезы его волновали, самым бессердечным образом наказан. Из-за него. Из-за его бездумного обожания, за то, что посмел полюбить, оскорбить, осквернить. О Боже, эти бездонные глаза в ужасе… его мягкий и нежный Хосок, на лице которого полыхали животный страх и неверие, когда его утаскивали, его истошный крик, который не перекрывал крик, ор, ругательства и отчаявшиеся приказы обезумевшего от ужаса Чимина, который дрался со стражниками, чтобы прорваться к нему на помост. -Прекратите немедленно. -рявкает император. — Немедленно идите в свое крыло! Чимин смотрит на императора не в силах поверить, что вот этот деспот, жестокий тиран, и вправду его отец. Родной. «Убежать? — искренне шокировано смотрят на наследника огромные глаза. Затем они превращаются в милейшие и сладчайшие щелочки, а родинка на губе словно подмигивает игриво: Хосок ему деланно улыбается. — Вы женитесь и настругаете много наследничков, какое «убежать»» -Я правда тебя ненавижу, отец. — император выше поднимает голову, не желая принять и понять боль сына. Он не захотел понять его любовь, а эти удушающие чувства — тем более. — Не как императора, а как отца. И…- Чимин впервые смотрит в окно за долгое время, видит, как шестеро стражников на специальном помосте охраняют Хосока, не позволяют кому-либо подойти к нему. Он задыхается. Слезы снова душат. Людей возле часовни много, чудовищно много. Чимин отсюда не может слышать, но он чувствует, как жизнь уже покидает Хосока. Как его единственная любовь вскоре оставит Чимина одного на этом жестоком свете. — Я всего лишь хотел дать ему лучшую жизнь…подарить всю свою любовь… А сейчас его последние часы полны адских мучений… — Император стоит высоко задрав свой нос, а императрица, кажется, наконец понимает, чему даже не попыталась помешать. -И знаете что, Ваши Величества? Я сделаю так, чтоб ваши дни были полны мучений не меньше. Чтобы засыпая и просыпаясь вы видели перед собой лицо моего дорогого Хосока, чтобы молились Богу исправить эту чудовищную ошибку, но…будет слишком поздно. «-Что будет, если я приглашу тебя танцевать? -С тобой? Ничего? Ты же будущее этой империи. — Чимин мягко целует Хосока в подбородок. -Нет, с нами… — Хосок не отводит взгляда от заходящего солнца, но и не пытается отстраниться, пока наследник оставляет робкие поцелуи на пальчиках его рук. -Ну, раз есть целое «мы», то ничего? — улыбается Хосок. — Пока мы вместе, все ведь будет хорошо? -Обещаю… — Чимин крепче сжимает его талию, смотрит назад, откуда исходит шум веселья и отголоски оркестра. — Так что, потанцуем? — Хосок ему согласно кивает и первым делает шаг вперед в его объятия. -Но только один танец, мне надо возвращаться.» -Мне было недостаточно одного танца, Хосоки… — шепчет Чимин, делая шаг вперед. Второй. Третий, набирая скорость. Переволновавшиеся после его заявления слуги и стражники прикрывают собой правящую чету, подозревая, что тот начнет мстить. Но Чимин вдруг пробегает мимо них, прямо в раскрытое настежь окно. -Остановите его! -Нет! — слились в одно ненавистное пятно голоса родителей, которые сделали больно его Хосоку. -Еще один танец, Хосоки… — успевает он прошептать в полете, ему даже кажется, что ему слышится любимый смешок Хосока, согласный, и даже верит в это. Хочет в это верить. Народ перед часовней кричит от увиденного, дети и женщины разбегаются, отбегают в сторону, стражники покидают помост, оставляя храпящего Хосока, в груди которого сердце перестает стучать, и кидаются на распластанное окровавленное тело на земле. Они не до конца понимают, кто там лежит, но ясно одно: четвертый этаж, выжить шанса нет, особенно когда прыгают головой вниз, словно окунаются в объятия любимого. «-Ваше Высочество…можно один танец? -Сколько угодно, Хосоки…»