* * *
Гермиона знает, что Гарри пишет ему, но не думает, что ей уместно даже просто передать привет. Он не приходит к ней во снах, и она не может представить его руки на своем теле, чтобы помастурбировать, но желудок все равно делает кульбит, стоит ей услышать имя. Она старается не погружаться в это слишком глубоко, но у Гарри новая любовь — Принц-полукровка и Джинни, а с Роном у неё совсем не ладится, поэтому Гермиона чувствует себя немного в стороне, отрезанной. С переизбытком свободного времени на грязные, тягучие мысли, от которых сосет под ложечкой и призывно ноют соски. Но, слава Мерлину, в его отсутствие этого недостаточно, чтобы вызвать в ней пожар. Хогвартс темным пологом постепенно накрывает тьма. Беда взлетает в небо с Кэти Белл, лежит тенью на больничной койке с Роном Уизли и проливается на белый кафель кровью Драко Малфоя. А потом все резко обрывается. Они стоят вокруг тела Дамблдора, и Гермиона понимает — это конец. И начало. Теперь они сами по себе, и жизнь поделена на до и после.* * *
Поттера отправляют к Дурслям, она тоже возвращается домой, но не задерживается там надолго. И уже через две с небольшим недели стоит на пороге Гриммо, 12, бледная, осунувшаяся, но спокойная. Ей семнадцать, ему тридцать семь. Они ужинают вдвоем на пустой кухне. Обычно тут всегда полно других людей, членов Ордена Феникса. Но сейчас затишье перед бурей, и никто не может выступить посредником между ними и разбавить все сгущающуюся атмосферу невыраженных чувств и желаний. Или ей все это просто кажется? Теперь Сириус, кажется, прячет даже взгляд, шутит невпопад, натянуто и неуместно, и выходит из своей комнаты реже, чем обычно. Гермиона почти не видит его ни в первый, ни во второй день пребывания в этом доме и не может отделаться от мысли, что ему просто не интересно с ней общаться, что она для него не более, чем подружка крестника. И за всеми этими возбуждающими мыслями о нем не стоит ничего настоящего, только её подростковые фантазии и гормоны.* * *
И все же на третий день они сталкиваются на темной узкой лестнице, и Гермиона чувствует это кожей. Он стоит ниже и замирает перед ней, как зверь, готовый броситься на добычу. Практически ведет носом и в нетерпении выпускает когти. Забавно, что он ассоциируется у неё с хищником куда больше, чем Римус Люпин. Ей совсем не страшно, она в предвкушении. Сириус отстраняется, чтобы пропустить её вниз, но недостаточно, совсем недостаточно. Гермиона протискивается мимо, как бы невзначай задевая его живот и обнаженное предплечье — рукава рубашки он обычно закатывает. Она слышит, что его дыхание прерывается, но спокойно идет дальше — на второй этаж, в ванную комнату из черного мрамора, красивую в своей отталкивающей холодности. Приходится повоевать со строптивыми кранами, но горячая вода все же начинает литься, глухо ударяя по холодному камню. Она не носит мантии в доме, поэтому просто стягивает кофту и небрежно бросает её на сушилку к полотенцам, принимаясь за джинсы. Бюстгальтер отправляется вслед за ними. Гермиона неторопливо стягивает трусики. Дверь открыта, она стоит спиной к ней, не предпринимая попыток обернуться. Легкий сквозняк холодит обнаженную кожу, тяжелый взгляд скользит по телу. Ей не надо кокетничать и соблазнительно изгибаться, это лишнее. Волосы отказываются подчиняться резинке, и Гермиона воюет с ними с минуту, пока кончики пальцев не касаются изгибов её позвоночника. Он молчит, она не двигается, дверь с тихим скрипом захлопывается. Теперь они в ловушке. Но кто из них кого поймал? Сириус смелеет и проводит ладонями по ребрам, мягко шагая ближе. Теперь между ними какие-то сантиметры, а его руки накрывают грудь. Соски напряжены и чувствительны, и она не может сдержать короткий вздох. Видимо, он принимает его за согласие и наконец-то прижимает её к себе, практически взрыкивая в нетерпении. Его одежда на месте, но это не имеет никакого значения: дыхание опаляет щеку, он сминает грудь одной ладонью и без промедления разводит её бедра другой, притягивая и раскрывая. Гермиона подчиняется ему с готовностью, непроизвольно постанывая, когда его пальцы скользят между складок, задевая клитор. Сириус нависает над ней, опутывает, как удав кролика. Его член упирается ей в ягодицы — это первый стояк, который она чувствует подобным образом, но не нужно быть гриффиндорской заучкой, чтобы идентифицировать его верно даже сквозь ткань. Он влажно целует её в висок и трогает-трогает-трогает, будто хочет коснуться всего и сразу одновременно. От этих жадных ласк она млеет и трется об него, зная, что возбуждает ещё сильнее. Его пальцы оказываются в ней и уже само это чуть не доводит её до края, но Сириус и не думает останавливаться. Он облизывает и прикусывает кожу на шее и плече и мучает соски, причиняя боль и наслаждение одновременно. Гермиона стонет в голос, нарушая замершую тишину мрачного дома, лишь немного сглаживаемую шумом бегущей воды. Быстрее! Глубже! Он практически держит её над полом, насаживая на пальцы, сдавливая ребра. А она почти забывает, что девственница, когда извивается в его руках, теряя последнее самообладание и чувство равновесия. Но Сириус, очевидно, знает и помнит об этом. Он не собирается брать её прямо здесь и сейчас то ли из-за неуместного благородства, то ли потому, что сам перевозбужден и не хочет возиться. Поэтому придерживает её под грудью, ослабевшую и потерявшуюся, не давая упасть, и расстегивает, наконец, собственные штаны. Его отчетливо дрожащая кисть помогает ей обхватить член, сжимая пальцы поверх и направляя. Гермионе не очень удобно отводить локоть в сторону, но ему тоже нужна разрядка. Это не занимает много времени, и горячая липкая сперма пачкает их ладони. Сириус уходит так же, как и пришел, она не оборачивается.* * *
Когда во время операции по вызволению Гарри из дома с Тисовой улицы он погибает, это воспринимается ею так естественно, как будто так и должно было быть. Как будто он и не возвращался из Азкабана, не сбегал из заточения в Хогвартсе, не выживал в Отделе тайн. Как будто его никогда не было. Гермиона видит, что Гарри рвет на части, но сама не может проронить и слезинки. Их жизни, её жизнь… Без него ничего не меняется. Они все так же на грани, вынуждены бежать, сражаться, выживать. С одной лишь разницей: теперь она может представить его руки на своем теле. И это останется с ней навсегда.