Кащенко

— Добрый день. — Здравствуйте. Психотерапевт два раза щелкает ручкой и принимается что-то писать в блокноте, затем поднимает глаза на пациента. — Как Ваши дела? — Я не знаю. — Вы ведете дневник, как мы договаривались ранее? Парень успел окончательно забыть о договоренности. Чего уж там, в активном потоке жизни он позабыл абсолютно все, кроме одного. — Времени не было, — пациент елозит в кресле и прочищает горло. — Егор, поймите, — терапевт поправляет очки, — улучшений не будет, если наши договоренности не будут учтены. — Я понимаю. Булаткин опускает взгляд на тикающие часы. Их звук кажется оглушающим. Тик-так, тик-так. Часы, звук которых заглушает мысли. Концентрация окончательно пропадает, и парень утопает в звуке этого, казалось бы, небольшого механизма. Он закрывает уши и зажмуривается. — Егор? — Я не могу думать, когда это здесь. Терапевт без разговоров выносит часы из кабинета и возвращается со стаканом прохладной воды. — Как вижу, Вам становится хуже. — Мне не может стать лучше. Егор подавлен. Состояние сродни разрушающемуся от взрывов зданию. Стены складываются, словно карточный домик, а вещи, оставленные бывшими хозяевами квартир, разлетаются в разные стороны. Скоро ничего из этого не останется, как и самого Егора. — Почему Вы так считаете? — Потому что я не умею жить свою жизнь. Я умею лишь играть, все дальше и дальше отдаляясь от самого себя. — Опишите его, того самого себя, от которого так стремительно отдаляетесь? — Может, мне банально вернуться к таблеткам? — Успеете. Шумный егоров выдох оглушает комнату. Парень поднимается с кресла и подходит к окну. На улице холодный майский Питер под проливным дождем. От отсутствия солнца кабинет психотерапевта кажется еще более уютным. Таким местом, из которого совсем никуда не хочется уходить. Еще это велюровое кресло изумрудного цвета. Оно будто бы удерживает тебя здесь. — Тот, от которого я отдаляюсь, он настоящий Егор. Ранимый, открытый, нежный и честный, — егоров голос дрожит. — Он никогда не причинит боли тому, кого любит. — Как часто вы встречаетесь с этой своей субличностью? — Сейчас все реже и реже. Особенно после расставания. Психотерапевт все знает. Она знает историю с двух сторон. Так, будто бы посмотрела видеокассету с каждой стороны по нескольку раз. Она все знает, но не смеет позволить себе говорить о своих знаниях ни одному из участников событий. — Знаете, на самом деле, я рад этому расставанию. Вся абсурдность происходящего соткана из миллиона конфликтующих между собой егоровых субличностей. От осознания этого парень смеется. — Еще бы я рад! Это ведь я явился инициатором, — всплеск руками. Он смеется несколько минут, а потом совсем обессиленный усаживается в кресло. — Да, я рад, правда. Но, знаете, я не могу перестать думать о нем. — А вы рассказали ему обо всем, как мы с Вами обсуждали? Стены давят, дышать становится все сложнее. Во всем виноват Егор Крид. В расставании, в своем возмутительного вида эгоцентризме, в том, что не приемлет советов со стороны. — Я не стал ничего рассказывать. Да и вообще, это в любом случае ничего бы не изменило. — Вы не можете решать за второго участника событий, поймите. Возможно, Ваш партнер оказал бы поддержку и принятие. — Да какой в этом смысл? — Егор повышает голос. В этом изначально не было и сейчас нет никакого смысла. Он и Данила — кто вообще придумал этот абсурд? Как же ему прямо сейчас хочется сжечь весь этот сраный Дикси, сраный Бекицер и сраного себя. — Смысл в возможности понять. Хотя бы для самого себя. — У меня ПРЛ и дистимия, что еще требуется понимать? Психотерапевт долго-долго смотрит куда-то в одну точку, не говорит ни слова. Наверное, она также не видит выхода из ситуации, кроме как расставание. Пока хотя бы одна из сторон не придет к личному консенсусу, из этого и правда ничего не выйдет. — Возможно, Ваше решение было действительно единственно верным, чтобы не усугубить ситуацию. — Что мне делать дальше? Терапевт вновь дважды щелкает ручкой. — Для начала мы можем произвести терапию по трансформации Ваших субличностей. Позже начнем миссию по возвращению утерянных диссоциированных субличностей. Для этого, скорее всего, потребуется восстановить вилку времени и пройти терапию детства. Егор смотрит куда-то в пол, машинально теребит часы на руке. — Вы не против? — Мне все равно. Вскоре он прощается с терапевтом, заранее договариваясь о следующем сеансе. Закуривает у входа в здание и решает не вызывать такси, а пройтись до отеля пешком. Он не чувствует усталости, не чувствует холода и моросящего дождя на себе. Также, как и не чувствует вкусов и эмоций. Это не потому, что он сильный, нет. Это от того, что он уже несколько лет сломлен, а все происходящее — последствия его пограничного расстройства и дистимии. Егору до боли в груди хочется обнять Данилу прямо сейчас. Лечь на него сверху и лежать, соприкасаясь каждой точечкой тела, потом сжать в объятиях так сильно, чтобы данины кости захрустели, а сам он громко рассмеялся. Но больше нельзя. Булаткину теперь только остается, что наблюдательная роль в виде одного из миллионов фолловеров в Инстаграме. Больше нельзя, потому что все это деструктивно для них обоих. И Егор больше не должен возвращаться и возвращать, каждый раз тыкая палкой в еле живую субличность себя самого настоящего. Такого доброго и любящего Егора Булаткина, которого очень любит его мама. Егор чувствует в душе пустоту, от чего крепко сжимает челюсти и проглатывает подкатывающие слезы. Присаживается на скамейку, снова закуривает. Потом как-то совсем машинально и привычно открывает Инстаграм, натыкается на данины сторис. Теперь они с Даней банально взаимные подписчики в Инстаграме. А позже перестанут быть и ими. Это всего лишь вопрос времени. И Егор Булаткин позволяет этому произойти.