Заклятье обжигающих слов

Изо рта выплеснулось так много крови, что можно было подумать, словно кто-то набрал ее в пиалу, а затем перевернул слитным движением. Лицо Лань Чжаня побелело так, что по цвету сравнялось с его одеждами. Зато, отметил Вэй Усянь с удовлетворением, дыхание выровнялось и стало будто бы глубже. Он покачал головой, подумав, что при спуске в грот Лань Чжань, должно быть, намеренно делал вдохи лишь наполовину, чтобы не чувствовать боли в поврежденной груди. – Ну вот и все. – Вэй Усянь зацокал языком: – Я пошутил, а ты и поверил! Ты всему веришь, что тебе говорят? Второго молодого господина Ланя так легко обвести вокруг пальца, прям как неопытную девицу! Вэй Усянь затараторил без умолку, слова вырвались у него изо рта до того, как он успел понять, о чем болтает. Взор Лань Чжаня, казалось, ненадолго прояснился, но тут же поблекнул, словно разум того находился вовсе не здесь, а в каком-то другом месте. И, что-то подсказывало Вэй Усяню, примерно таком же ужасном, как этот грот. Вэй Усянь не спешил поправлять ханьфу Лань Чжаня, оставив грудь обнаженной. Хорошо бы снять с него окровавленные и мокрые одежды, дав им просохнуть, но он фыркнул, лишь представив себе, как воплотит это в жизнь. Второй молодой господин Лань такой недотрога, что, того и гляди, кусаться станет! Он подсел ближе к Лань Чжаню и нажал на несколько акупунктурных точек. Тот напрягся, словно подавлял желание отодвинуться, но Вэй Усянь сделал вид, будто ничего не заметил. Ведь, в конце концов, даже такой зануда не станет отрицать пользу лечения. Палец его надавил на впадинку между ключицами, и Вэй Усянь едва сдержался, чтобы не нахмуриться. Под натянутой кожей перекатывалось что-то твердое, похожее на плодовую косточку. Вэй Усянь не мог похвастаться, что щупал так уж много людей, но, рассудил он, мозгов у него все же хватало, чтобы понять, что это – не человеческая кость. Неужели Вэнь Чао или кто-то из его псов наслал на Лань Чжаня проклятье, не наигравшись вдоволь в Облачных Глубинах? Захотелось зарычать от бессильной злобы, и Вэй Усянь надавил на шею слишком сильно. Лицо Лань Чжаня окаменело, равно как и глаза, и сейчас он напоминал слепца, который не может переводить взгляд с одного предмета на другой. Он сжал руку Вэй Усяня, но не оттолкнул. Словно ему не хватило сил. – Больно? – Вэй Усянь продолжал изучать косточку – пытался подцепить ее ногтем, чтобы понять, намертво ли она вросла в тело Лань Чжаня. Лань Чжань молча покачал головой. – А если так? – Вэй Усянь наклонился ниже. Что бы это ни было, оно не доставляло Лань Чжаню стольких страданий, как рана на ноге, но Вэй Усянь не мог отмахнуться от своего открытия. – Отойди от меня, – выдохнул Лань Чжань. Голос, еле слышный, резал, как сталь. Он умудрился пихнуть Вэй Усяня в грудь, и если бы силы успели восстановиться, тот бы отлетел прямиком в пасть Черепахи-Губительницы. Вэй Усянь рассудил, что Лань Чжаня и вправду стоило бы оставить в покое. Возможно, виной тому была косточка: за мгновение до того, как из горла Лань Чжаня вырвался звук, Вэй Усянь ощутил странную пульсацию. Так билось бы второе сердце – живое и полное собственных желаний. Он отошел постеречь Черепаху-Губительницу и держался с Лань Чжанем подчеркнуто отстраненно. Спустя несколько минут Вэй Усянь, не утерпев, решился украдкой обернуться. Лань Чжань, думая, что на него никто не смотрит, склонил голову и растирал шею руками. Будто на горле у него была накинута петля, которую Вэй Усянь не видел, но которая затягивалась все туже. *** Если бы приглашение исходило от одного Вэй Усяня, Лань Чжань бы наотрез отказался. Но тот почти ничего не говорил. Если бы лишь от А-Юаня зависело, останется ли богач-гэгэ отужинать, Лань Чжань до заката вернулся бы в Облачные Глубины. Вэй Усянь не сомневался: он бы с твердым сердцем оттолкнул малыша – не рукой, так словом. Все сделали люди Вэнь. Обрадованные тем, что к Вэнь Нину вернулось сознание, они стремились разделить счастье с миром. Но так как они жили в уединении, то под руку подвернулся один только Лань Чжань. Против уговоров полусотни человек он оказался бессилен. – Второй молодой господин Лань не привык терпеть поражение? – Вэй Усянь не сдержал широкой улыбки. И какое счастье, что он не ставил себе такой цели! Они сидели под открытым небом, и пар, поднимавшийся от мисок и пиал, напоминал дымок от благовоний, которых жгли в храмах. Заметив, что Лань Чжань почти ни к чему не притронулся, Вэй Усянь подложил ему побольше редиса. – Я сам вырастил, – заявил он таким же тоном, как хвастал несколькими часами ранее, говоря об А-Юане: «Я сам родил». – И можешь мне поверить, даже это лучше, чем еда в Облачных Глубинах. Брови Лань Чжаня слегка дрогнули, но он сохранил невозмутимость. Взяв целый редис в ладонь, он с непроницаемым выражением лица откусил половину. Вэй Усянь содрогнулся, представив, какая ужасная горечь наполняет рот второго молодого господина Ланя – такого утонченного и изысканного. Они являли собой островок молчания. Вэнь Нин, которого под руку поддерживала сестра, обходил людей и заговаривал с ними. Для каждого у него находилось несколько слов, что достигали и ушей, и сердца, и каждый стремился ответить ему такой же добротой. Но Лань Чжань мало интересовался Вэнь Нинем. Взгляд его то и дело останавливался на А-Юане. Тот с бабушкой устроился чуть в стороне и увлеченно показывал игрушки, которые купил ему богач-гэгэ. Он разложил на ее юбке соломенных бабочек; глаза у бабушки восторженно блестели, словно она сама ненадолго перенеслась лет на семьдесят назад и стала босоногой девчонкой. Вэй Усянь покачал головой. Всю жизнь бабушка нянчилась с маленькими, и даже в заточении на горе Луаньцзан положение ее поменялось мало. Ледяные глаза Лань Чжаня как будто оттаяли. – Лань Чжань, почему ты молчишь? – От тишины, опустившейся между ними, Вэй Усяню стало неуютно. – Не возражай только, что разговаривать за едой запрещено! Наши тарелки пусты. Лань Чжань перевел взгляд, немедленно ставший суровым, с А-Юаня на Вэй Усяня. – Я молчу, потому что не хочу говорить, – продолжил Вэй Усянь. – Но ты, кажется, хочешь, но не можешь. Когда он закончил, то сам понял, насколько глупо звучит его догадка. Лань Ванцзи – такой угрюмый и строгий – хочет о чем-то поговорить! Но Вэй Усянь не скупился на слова. В конце концов, он всегда мог громко рассмеяться и перевести беседу в шутку. – У тебя губы шевелятся, будто ты проверяешь, как подобраны слова, но никак не выберешь, что сказать. На какое-то мгновение Вэй Усянь почти уверился, что Лань Чжань, как обычно, оставит его болтовню без ответа. Внимание того снова привлек А-Юань: малыш залился хохотом такой силы, что едва не повалился на землю. На лице Лань Чжаня мелькнула тень, но Вэй Усянь не успел ее как следует рассмотреть. – Я давно выбрал. – От неожиданности Вэй Усянь вздрогнул. Лань Чжань, казалось, произнес это, вовсе не открывая рта. – Мне мешает боль в горле. Вэй Усянь вскинул руку, отмахнувшись от оправдания, как от мошки. – Сколько я тебя знаю, ты молчалив. Что же получается, ты все время ходишь простуженным? Лань Чжань покачал головой и вдруг положил руку себе на шею, а Вэй Усяня будто огрели по хребту Цзыдянем. Он перенесся в прошлое – недавнее, но уже неуловимое, в пещеру Черепахи-Губительницы. Тогда несмотря на все невзгоды он продолжал беспокоиться о косточке, что покоилась внутри тела Лань Чжаня и толкалась, как второе сердце. Но после их освобождения произошло столько всего, что она попросту вылетела у него из головы. – Заклятье? – переспросил он, чувствуя себя растерянным. – Заклятье мешает тебе говорить? Лань Чжань кивнул. – Так давай я сниму. – Видя, что Лань Чжань привычно напрягся, словно готовясь защищаться, Вэй Усянь торопливо продолжил: – Ты заплатил за ужин и игрушки, и иначе вернуть долг я не смогу. – Ты не сможешь. Оно наложено навсегда. Вэй Усянь не удержался от хвастовства. – Смерть – тоже навсегда, – указал он на Вэнь Нина. Видя, что этот довод недостаточно убедителен, Вэй Усянь едва ли не взмолился: – В конце концов, скоро отбой. Ты даже до постоялого двора не долетишь, свалишься с меча! Лань Чжань склонил голову к плечу, как сова. В праздничной суматохе никто и не заметил, что они скрылись в пещере Фу Мо. *** Лань Чжань сидел, запрокинув голову, и Вэй Усянь ощупывал его шею. Сначала его распирало от желания подшутить и, к примеру, ущипнуть Лань Чжаня за что-нибудь – да хотя бы за щеку, но чем дольше он изучал заклятье, которому тот подвергся, тем мрачнее становилось на сердце. Косточка пустила корни – или же в первый раз ему не хватило времени обнаружить их. Перекатывавшиеся под кожей корни обвивали горло изнутри и уходили дальше, в грудь и живот. Дело обстояло куда хуже, чем Вэй Усянь предполагал изначально, и он боялся, что корни достигли Золотого Ядра. Косточка толкнулась во впадинке между ключицами, словно, обладая чувствами, показывала недовольство тем, что Вэй Усянь ее изучает. – Мне было шесть. Вэй Усянь вздрогнул от неожиданности, забыв, что несколько минут назад задал Лань Чжаню вопрос. Он почесал нос. Их с Лань Чжанем детство пришлось на вполне спокойные годы. Внутри Орденов забот и неурядиц хватало, но отношения между ними сохранялись мирные. Вэй Усянь не представлял, кому понадобилось хватать младшего из сыновей Главы Ордена Гусу Лань и накладывать на него заклятье. Он понял, что на Лань Чжаня никто не нападал. Вэй Усянь почувствовал, как в душе поднимается черный гнев, похожий на тот, который он испытал при виде мертвого Вэнь Нина. Усилием воли он захлопнул рот. У него не было ни кровных родственников, ни – с недавних пор – Ордена, и он мог злословить о ком угодно, не держа ответа за дерзости. И не ему судить о том, что происходило внутри семьи. – Это заклятье молчания? – Заклятье обжигающих слов. Они похожи, как вода и сосуд: форма едина, суть – разная. Догадка пронзила разум Вэй Усяня. – Неужели оно запрещено? Лань Чжань покачал головой. Он и без того сказал намного больше слов подряд, чем обычно. Вэй Усянь снова дотронулся до кончика носа. Картина прояснялась: обычных адептов такому заклятью не учили, но Глава мог использовать по своему усмотрению. Время, отведенное им, стремительно сокращалось. Вэй Усяню непременно хотелось покончить с заклятьем до того, как Лань Чжань уснет. Казалось, что к утру тот приведет разум и мысли в гармонию и уже не подпустит его ни к телу, ни к тайне. Сейчас, окрыленный успехом, Вэй Усянь едва ли смог бы примириться с отступлением. Но из-за собственной же удачи он забыл о том, что был не один. До сегодняшнего вечера он ничего не слышал о заклятьи обжигающих слов: адепты Ордена Гусу Лань тщательно оберегали свои секреты, тем более если принадлежали к нему по крови. Лань Чжань говорил сам, Вэй Усяню оставалось лишь молча слушать, не требуя никаких пояснений. Каждое слово, произнесенное Лань Чжанем, било больнее ферулы и впивалось в кожу, как шип, хотя он твердил себе, что боль от заклятья можно перетерпеть. Нельзя не перетерпеть – иначе Лань Чжань давно стал бы немым. – Мы можем начинать, – хлопнул Вэй Усянь себя по коленям. Он старался выглядеть более уверенным, чем чувствовал на самом деле. Лань Чжань медленно встал и снял одеяния, которые помешали бы ритуалу, и остался лишь в нательном белье. Вэй Усянь подавил ухмылку. Сейчас второй молодой господин Лань совсем не походил на юношу, который чуть не задохнулся от возмущения, когда его застали на источнике. Чтобы не смущать его лишний раз, Вэй Усянь смахнул свитки с плоского валуна, за которым зачастую работал, как за письменным столом, и жестом показал, чтобы Лань Чжань сложил там одежду. Под ноги Лань Чжаню опустился лист с изображением человека в разрезе. Рисунок был столь подробным, что не оставалось никаких сомнений, каким образом Вэй Усянь добился такой точности. И столь крупным, что Лань Чжань не мог не разглядеть его. Вэй Усянь сжал кулаки и тут же расслабил. – Это темный путь. – Он должен был предупредить Лань Чжаня, хотя знал, что это излишне. – В нем нет ничего праведного, благородного и всего остального, чем так дорожат заклинатели. Ты уверен, что хочешь продолжить? Непроизнесенный вопрос повис в воздухе. Слова разбились о молчание Лань Чжаня, как мощный поток – о камень в русле. Вэй Усянь покачал головой. Он, Старейшина Илин, отрекся от пути меча и бросил вызов всем Орденам. Лань Чжань же до сих пор склонял голову перед дядей и больше всего на свете дорожил увековеченными правилами Гусу Лань. Но в угрюмом лице, уже избавившемся от юношеской наивности и оттого казавшемся лишенным возраста, Вэй Усянь видел ту же решимость, за которую в мире ненавидели его самого. – Что же, осталось нарушить еще пару сотен правил, чтобы добить до трех тысяч, – фыркнул Вэй Усянь и выхватил из рукава пустой талисман. Капли крови на бумаге приняли очертания иероглифов, и, закончив, Вэй Усянь отсек себе талисманом пальцы на левой руке. Застывшие в воздухе, они тут же стали прозрачными и в следующий миг исчезли в горле Лань Чжаня. Если Лань Чжаню и было противно, то он ничего не выдал своих чувств, лишь слегка подрагивал выпиравший кадык. Пальцы Вэй Усяня переменили состояние, но он по-прежнему прекрасно ими управлял. Нащупывал корень, который пустила когда-то косточка, а Лань Чжань безмолвно указывал, куда он перекинулся. Следуя течению духовных сил, Вэй Усянь обнаруживал, где корень прикрепился, подобно щупальцу осьминога, к Золотому Ядру. Вэй Усянь прикладывал все усилия, чтобы отцепить его, не повредив Золотое Ядро и не дотронувшись до него самому. Ведь соблазн был велик. Даже несмотря на ритуал, Вэй Усянь осязал, что оно было пылающим, как душа. Почти бессознательно он тянулся за теплом, что обещало Золотое Ядро, теплом, давно забытым, но оттого не менее желанным. Но мысли остались ясными, а рука – надежной. Корни, как живые существа, оплетали его пальцы, и, лишившись энергии Золотого Ядра, отравленные черным духом Старейшины Илин, корчились, ссыхались и растворялись в небытие. Вэй Усянь испытывал такое же удовлетворение, с каким А-Юань давил мерзких тараканов, поселившихся на кухне. Лишенная защиты косточка покоилась в горле Лань Чжаня, и Вэй Усянь без колебаний потянул ее наверх. Но, распаленный почти свершившейся удачей, он не подумал о том, что и без корней она за столько лет вросла в плоть. Лань Чжань, не позволивший себе даже шумного выдоха, подался назад. Косточка мгновенно вспыхнула с таким жаром, что Вэй Усянь отпрянул. Он едва успел поджечь талисман и срастить пальцы с рукой. Но так и не понял, удалось ли ее вытащить. Лань Чжань сел на место – с неизменной прямой спиной – и надсадно закашлялся. Кровь изо рта брызнула на камень под ногами, на ханьфу и сапоги Вэй Усяня, на дотлевавший талисман. Кровь была столь горяча, что от тягучих капель пошел дым. Он коснулся ноздрей Вэй Усяня и заполнил голову. От поднявшегося внутри воя череп затрещал и чуть не раскололся. Так обычно завывали потревоженные духи, но Вэй Усянь знал, что талисманы, усмирявшие нечисть, здесь были бессильны. Никакая нечисть не осмелилась бы сунуться в пещеру Фу Мо. То был крик, давно – много лет назад – умерший и потому не слышимый никем и тем более затерявшийся в радостной суматохе снаружи. Он поднимался из-под ног заклинателей, клубился под сводами и загустевал – подобно клейкому вареву, в которое плохая хозяйка добавила слишком много рисовой муки. В груди осела тяжесть, словно Вэй Усянь надышался трупным ядом*. Страха не было. Умерший крик, как и любой мертвец, не представлял опасности без направлявшей его руки и жаждал лишь одного – упокоиться. Лань Чжань сжал пальцы Вэй Усяня – там, где плоть не успела восстановиться и стать единым целым с остальной рукой. Внутренности дрогнули от неожиданной боли. Вэй Усянь успел встретиться взглядом с Лань Чжанем, и холодные неподвижные глаза стали последним, что он увидел, прежде чем умерший крик захлестнул его с головой. Когда Вэй Усянь смог разлепить глаза, то обнаружил, что находится вовсе не в пещере Фу Мо. И даже не в своем теле. Просторная, полная света и холодных оттенков комната, аскетичная обстановка, безупречный фэншуй – все это живо напомнило Вэй Усяню о цзинши в Ордене Гусу Лань. Впрочем, как бы ни напрягал память, он не припомнил, чтобы видел что-то подобное. Хотя, с улыбкой признался Вэй Усянь самому себе, очень во многие потаенные уголки Облачных Глубин его попросту не пускали. К тому же, его новое тело было столь маленького роста, что многое оказалось недоступно взгляду. А еще – столь слабым, столь шатким и неуклюжим, что Вэй Усянь ничего не помнил о тех временах, когда сам был таким же. Маленьким ребенком. Он чувствовал плотную ткань, что прилегала ко лбу. И она не оставляла никаких сомнений. – А-Чжань! – раздался за спиной женский голос. Вэй Усянь, весь покрывшийся холодным потом, поневоле обернулся вслед за занятым телом. На подушках сидела женщина. Она была тонкая, но в ней чувствовалась такая же суровая сила, как в бамбуковом побеге. Белые одежды немо говорили о ее клановой принадлежности, но лоб был совершенно открытым. Это беспокоило А-Чжаня, ощущение чего-то неправильного передалось и Вэй Усяню. Слишком похоже на Сопереживание. Но не существовало ни одного свидетельства о том, что этот ритуал можно провести над живым человеком. – Гэгэ ушел! – В голосе А-Чжаня слышалось недоумение. – Тебе не следует говорить «гэгэ», – поправила его госпожа Лань, но глаза ее смеялись. Она потянулась за ребенком и, заключив в объятья, усадила себе на колени. Длинные рукава накрыли его, как одеяло – ночью. – Он должен учиться летать на мече, – продолжала говорить госпожа Лань, и, казалось, ни ее, ни А-Чжаня не волновало, что именно она произносит. – А ты пока можешь побыть со мной подольше. Она гладила его по голове, как котенка, и он подставлялся ее прикосновениям. А затем – сам вскинул руку навстречу ее ладони. Вэй Усяню захотелось не то усмехнуться, не то вздохнуть, когда он заметил, что пальцы А-Чжаня испачканы чернильными пятнами. – А-Чжань еще слишком легкий! – Госпожа Лань прижала его к груди крепче. – Ветер поднимет выше любой горы и унесет далеко-далеко! – Куда же? – сонно переспросил А-Чжань. – Туда, где прудов так много, как зеркал у красавицы, – прошептала госпожа Лань в самое ухо. – Ветер стихнет резко, но отцветшие лотосы в пруду смягчат падение А-Чжаня. А маленькие водные гули подхватят его и осторожно вынесут на берег. Немного помолчав, А-Чжань отозвался: – Ты часто рассказываешь эту сказку. Хочу другую. – Тогда слушай новую, – со вздохом согласилась госпожа Лань. – Вспомни ее, когда придет время. Жила-была некая девушка, и встретила она прекрасного заклинателя… А-Чжаню было не слишком уж важно, о чем была та сказка. Он хотел слушать голос госпожи Лань – слушать бесконечно. Он успокаивал и убаюкивал так же, как шум проливного дождя, слышимый в цзинши, – если подставить ему лицо, станет трудно дышать, – как возня кур в птичнике, как перебранки адептов постарше, как хлопоты старой кухарки у котла. Вэй Усянь вдруг вспомнил свои радости в детстве и испугался, как мог так надолго забыть о них. А-Чжань заснул, и что бы ни говорила госпожа Лань, она не смогла бы его разбудить. А-Чжань очнулся ото сна потому, что она замолчала. В ее зрачках он увидел отражение дяди. Вэй Усянь мысленно вздохнул. Детские воспоминания были самыми ненадежными, хрупкими и зыбкими. Наверняка шаги учителя Ланя проникли в сон А-Чжаня или госпожа Лань выдохнула его имя. Госпожа Лань поднялась на ноги резко, и А-Чжань кубарем откатился от нее. Он тер кулаком глаза, не пытаясь даже подняться, так крепко уснул. – Я виновата! Но А-Чжань всего лишь ребенок! Он хотел послушать сказку – чем он заслужил то, что ты с ним сделаешь? В следующий миг Лань Цижэнь высоко поднял А-Чжаня. Он удивился: обычно дядя требовал, чтобы он ходил сам, прямо и ровно, как мужчина, и не просил никого взять его на руки. – А что, ты думаешь, я сделаю с собственным племянником? А-Чжань вгляделся в дядино лицо. Лань Цижэнь уже тогда застыл в той поре, каким его запомнил Вэй Усянь, но лицо еще не окаменело, навсегда обретя недовольное выражение. А в глазах можно было увидеть не привычную строгость, а… сожаление? А-Чжань знал лишь то, что свидание подошло к концу. Госпожи Лань вскоре не стало, а ее младший сын замолчал. Сначала в Облачных Глубинах решили, что он, чуткий, как и любой маленький ребенок, раньше всех заметил, что она потихоньку угасает от болезни, и жалел ее. Позже – все хвалили Лань Цижэня за то, что с самых ранних лет он привил племяннику мудрость взрослого человека и научил обращаться со словами бережно, как с золотом. А когда Лань Ванцзи подрос, все похвалы были обращены прямо к нему. Никто не знал, что в горле второго молодого господина Ланя тлели угли и изредка вспыхивали языки пламени. Лань Чжань, совладав с собой, отпустил руку Вэй Усяня. В свободной ладони он зажал некий предмет – и, хотя Вэй Усянь постыдился отчего-то рассматривать его во все глаза, все же успел заметить, что он действительно походил на плодовую косточку. – Я даже не помню, что она сказала мне, – прохрипел он и сжал кулак так, что косточка обратилась в прах. Вэй Усянь отвернулся, надеясь, что Лань Чжань не заметил столь дерзкого вторжения в собственные мысли. Он притворился, что наводит порядок после их ритуала, но предметы в пещере лежали в совершенном беспорядке, они остались ровно там же, где их побросали. Вэй Усянь бросил взгляд на Лань Чжаня. Лицо его было как небо, не потревоженное ветром. Если он и испытывал боль – а Вэй Усянь не сомневался, что снимать заклятье, наложенное до конца дней и вросшее в духовные каналы, было больно, – то не подавал виду. Вэй Усянь поднес Лань Чжаню чашу с питьевой водой, и тот залпом осушил ее. Прежний Лань Ванцзи наверняка бы удостоверился, что Вэй Усянь не подсунул ему вина вместо воды. Сегодня же он подпустил Старейшину Илин к Золотому Ядру. – Ах да, отбой! – спохватился Вэй Усянь. Нарочито бодрым шагом он подошел к тому, что служило обычно ему постелью, и смахнул оттуда чертежи и рукописи. – Не думаю, что ты согласишься спать на бывшем ложе Вэнь Нина. Меня туда лечь ничто не заставит. Так что устраивайся здесь. – А ты? Лань Чжань откликнулся быстрее, чем обычно, и от сердца Вэй Усяня отлегло. Значит, все удалось. – Я-то высплюсь, когда ты уйдешь. – Под сапогом что-то хрустнуло. Он посмотрел себе под ноги и просиял: – А пока доделаю компас. *** Но работа, вопреки обыкновению, не спорилась. Слушая мерное дыхание Лань Чжаня, он поймал себя на том, что постоянно хватается за собственную шею, чтобы удостовериться, не сидит ли внутри него самого такая косточка. Вэй Усянь вспомнил ощущения, передавшиеся ему вместе с туманным воспоминанием, и попытался представить себе, каково это – когда в ответ на каждое слово десяток Цзыдяней хлещут тебя по внутренностям. Он бы взбесился и наверняка сжег бы себе и горло, и язык тем, что трещал без умолку. Лань Чжань отточил свою речь, как меч. Там, где иные говорили сотню слов, ему хватало одного. И у него был самый строгий учитель – въедливее Лань Цижэня и беспощаднее мадам Юй. Он зашевелился на постели и перевернулся на бок. Вэй Усянь невольно вскинул брови. Этот день не переставал удивлять его: прежде Лань Чжань и во сне оставался самым дисциплинированным заклинателем в мире. Вэй Усянь отложил компас и, подойдя к спящему, неловко замер. Дыхание было мерным, сон – спокойным. Что он хотел проверить? Ему вдруг припомнились все их встречи, а вернее – стычки и столкновения, начиная с первого дня в Облачных Глубинах. Со вздохом он поправил Лань Чжаню лобную ленту и прошептал беззвучно: Сколько же слов ты потратил на меня. Вэй Усянь зря надеялся: наутро Лань Чжань не стал болтливее. Даже как будто наоборот. На прощание он погладил А-Юаня по голове и молча встал на меч. О заклятье и ритуале они не вспоминали больше никогда. *** Сильные руки подсадили его на бочку. Вэй Ин поерзал, проверяя, насколько прочно она прикрыта. Невозможно сопротивляться ветрам и молниям, невозможно сопротивляться и белому пламени Лань Чжаня. Вэй Ин и не хотел. Но иногда желание позабавиться одерживало верх. – Хангуан Цзюн, Хангуан Цзюн, – затараторил он, вновь – по старой памяти – изображая из себя сумасшедшего. Лань Чжань сжимал его бедра так сильно, что наверняка останутся следы. – Мы ведь женаты не пятнадцать лет и даже не год. – Вэй Ин пытался поймать его взгляд. – Неужели я тебе успел опостылеть? Неужели не хочешь хотя бы ради приличия сказать несколько слов о моей пленительной красоте? Напор Лань Чжаня немного ослаб, но все же сбить его с толку было не так-то просто. Поняв, что его трюки не работают, Вэй Ин отчаянно воззвал: – Ведь это же я снял заклятье обжигающих слов! Лань Чжань отступил от бочки на шаг, и Вэй Ин вдруг испугался, что сболтнул лишнего. Однако лицо Лань Чжаня прояснилось, как полдень после грозы. На губах была готова расцвести улыбка – редкая гостья. – Да, – произнес он коротко, но мягко. – С тех пор мне легче. Сердце Вэй Ина пропустило удар. В груди запела струна, и от ее звона стало так больно, что перехватило дыхание. И, чтобы не пришлось отвечать, он притянул Лань Чжаня к себе и приник к губам.