Стоять над бездною. Держаться за руки.
Суматошные сборы, распахнутые чемоданы и слегка покалывающий кожу мороз из открытого окна сопровождают бесконечные звуки ругани. Всё плывёт, парень не распознает лиц и голосов, а куски пазла в голове упрямо отказываются складываться в единое целое. -Он не полетит никуда с тобой! — знакомый крик никак не действует на Кихёна, что буравит взглядом асфальт за окном на протяжении всего разговора. Он не вникает в суть, от которой зависит его судьба, ведь решение было принято задолго до всего происходящего. На улицах грязь от подтаявшего снега, ветер носит потоки пыли из стороны в сторону. Трудно дышать, но Кихён думает, что мутный воздух отнюдь не причина. Резкий звук падения разбивается на части о пол, выдергивая из тумана мыслей. Замерзшие руки неспеша поднимают разбитую фоторамку, смахивая крошечные осколки стекла подушечками пальцев. -Кихен, — парень поднимает голову, стоит лишь услышать знакомое имя из чужих уст, — Нам пора. Самолёт через час. Мысли в спутанном клубке не могут собраться в прямую, терпят неудачу в очередной за прошедшее время раз. Кихён определённо не вёл счёт времени с тех пор, как его забрали подальше от места взрыва. Крики и плач — то малое, что удалось разобрать в суматохе большой паникующей толпы. Взгляд плавно переходит от одного участка тела, уставшего и изможденного, к другому, тоже практически на пределе. Кихён смотрит в упор, но не видит ничего. Лишь боль. Лишь пустота. Лишь разбитое существование. Но замечает он всё это очевидное только сейчас, когда за спиной кровь, утопившая их. -Уходи. Фото со стуком приземляется на стол, когда Кихён всё же находит в себе силы отвести взгляд и вынести решающий для них всех приговор. Он больше не тонет. Дно достигнуто. И дальнейшие препирания Хёнвона и Чангюна остаются проигнорированными. Вслед за громким хлопком входной двери в комнате из звуков слышится только тяжёлый вздох друга. Бесконечное трение висков выдаёт его выдохшееся состояние. Он говорит, почти ругаясь, с Шону, после, почти неслышным шёпотом, словно опасается подорвать атмосферу между ними как атомную бомбу, зовёт на чашку чая. -Сколько времени пройдёт до того, как ты вновь простишь его? — блондин сухо бросает колкие, как и всегда, фразы, выдающие его пренебрежительное отношение к ситуации, и придвигает обжигающую жидкость. Кихён неотрывно пялится на изношенную поверхность стола, пока не цепляется за утерянную нить их диалога. -Я не зол и не обижен, — парня прерывает одно только неспешное дыхание. Монотонный, даже спокойный голос поражает и его лично, — Он не виноват в этом. Никто не виноват. Но я начал осознавать это слишком поздно, — Кихён шепчет, зная, что каждое сказанное им слово жадно впитывают под наблюдением пристальных глаз, — И ты, прошу, прекрати винить его. Во вселенной нет виноватых, Хёнвон. Блондин смотрит в упор, пока флешбеки вихрем уносят его в прошлые забытые моменты. Фраза, брошенная когда-то давно Минхёком, вылетает столь же небрежно из уст Кихёна. Хёнвон кивает ещё раз, вновь сбрасывает надоевшие звонки и двигается в сторону выхода, одновременно пытаясь отсрочить момент их расставания. Сердце бьётся в подозрительно медленном темпе, вот-вот остановится, точно пытается выкрикнуть что-то важное, необходимое, предпринимая попытки ухватиться, остановить. Кихён улыбается, словно выдавливая из себя остатки жизни с той улыбкой. Хёнвон невольно отрывает ноющий участок сердца, бросает к ногам парня, оставляет, забывает, бросает. Чай в чашках остаётся нетронутым, клубы пара согревают холод помещения и их душ.***
В авто ужасно душно, за окном двор, который покинуть стоило несколько часов назад, продувает очередными ветрами. Чангюн до боли сжимает руль, спускает оружие с предохранителя уже сотню раз, но в итоге отшвыривает подальше. Сознание убивает его окончательно. Отныне действительно не осталось ничего. Парень понимает — главная ошибка совершена. Их летальный исход кажется очевидным отчего-то гораздо острее именно сейчас, когда пальцы промерзли, а голос охрип из-за бесконечных попыток докричаться до пустоты. Темнота города не успокаивает — добивает сильнее. Взгляд устремлён вверх в надежде вымолить спасение хоть для одного из них, но ночная глухота сжирает остатки смысла. Руки не слушаются, как и мысли, и сигареты, рассыпанные по салону, играют как следствие прошлого. Он не замечает, как скуривает добрую половину пачки, а после оказывается у знакомых могильных плит, превысив допустимую скорость на дороге в разы. Как ни странно, кладбище в это время суток не пугает вовсе. Его худший кошмар давно начал воплощаться в отравляющую реальность. Тёмная фигура в длинном пальто будто не замечает прихода, создавая впечатление, что ждала здесь его довольно долго. -Я и не думал, что ты улетишь, — ветер стих, позволил пару часов передышки, отчего голос Хёнвона слышится отчётливей. На лице младшего уродливая ухмылка появляется на пару секунд, затем исчезает, когда взгляд касается гравировки имён на серых камнях. -Приноси на могилы цветы, хён, — парень брошенной фразой заставляет Хёнвона обратить всё внимание на себя. Подобный ужас, с каким он сталкивается, подняв глаза на друга, лицезреть ещё не приходилось. -Ненавижу тебя, — слетает с языка парня. Он отводит взгляд, одёргиваясь, отказывается смотреть в след удаляющемуся силуэту.***
Старая кассета крутит видеофильм, отображающий на экране в лицах парня все оттенки счастья. Кихён улыбается, хоть и думает до сих пор, что запись на кассету — ужасная идея. В комнате беспорядок, практически каждая полка опустошена, вещи и в чемодане, и на полу безобразно разбросаны. Парень в тёмных очках заливисто смеётся, бегая босыми ногами по песку. «Жизнь — это искусство!» — кричит он, удаляясь всё дальше. В глазах, устремлённых в монитор, загораются разом все огни. Он повторяет услышанное, словно мантру, раз за разом прокручивает в голове родной голос. Кихён прекратил поиски нити, что приведёт его к Чангюну. Обманывать себя смысла он больше не находит, но вся жизнь «до» являлась пустым заблуждением. Боль, что поглотила свет, породили они сами собственными руками. Но он больше не придаёт этому значение жизни и смерти. Это оказывается совершенно неважным, когда он находит в истощенном нутре силы на то, чтобы взяться за ручку балконной двери. Холодный воздух почти сбивает слабое тело с ног своим резким потоком, обдувая вмиг замёрзшее лицо. Чангюн говорил о том, что ночной Сеул — лучшее из раскрывшегося перед ним. «За исключением тебя, конечно» И Кихён не может не согласиться с высказыванием, когда стоит по ту сторону бетонного ограждения. Миллионы огней отражаются, дополняя и без того горящие океаны. Ладони чувствуют ласкающий ветер. Он срывается. Обретая крылья и теряя страх. Полёт выступает доказательством его существования, и боль уже не значит ни капли. Жизнь — это искусство. Так почему же смерть не может быть им?***
В холодной квартире запах алкоголя и отчаяния обволакивает стены, впитывается в мебель и, отталкиваясь, поглощает парня, что перестал считать часы ещё по приезду в МОРГ, когда Шону почти задохнулся от удара агонии в груди и оборвал всякую связь. Хёнвон не в состоянии и встать, ни одного движения, что оказываются чреваты дикой ломкой в костях, не способен провернуть. Еда организмом перестала усваиваться прошлой ночью, но бутылка с алкоголем, третья по счету, постепенно пустеет. Полиция обещала сообщать о подробностях дела, но их звонки вряд ли будут услышаны — разбитый мобильный где-то среди остальных обломков. Потрёпанный конверт, упущенный из виду умирающим сознанием, Хёнвон замечает случайно. Бумага разрывается на куски, почерк выдает отправителя в миг. «Кихён…» — мелькает в мыслях, и он думает, что сходит с ума, когда взгляд опускается на аккуратно выведенные буквы. Парень проходится по строкам снова и снова, перечитывает, впитывая жадно повторяющиеся слова. Слёзы катятся уже сами по себе, ибо сил на плач не осталось. Хёнвон комкает лист в дрожащих руках. Он встаёт, вновь падает, украшая немощное тело новыми следами. Хватая пальто, парень игнорирует головокружение и лифт, донельзя медлительный. На морозе всё заходится пеленой, он слепнет, но всё же запрыгивает в попутное такси. Адрес, вызубренный наизусть, вырывается сам, пока в голове беспорядочно всплывают фрагменты прочитанного. «Ты назовёшь меня эгоистом и трусом, а ещё старомодным. И будешь прав, ведь высылать письма действительно привычка прошлого века…» В памяти всплывает издевательский смех друга и его сияние улыбающихся глаз. «…Но не злись слишком сильно ни на кого из нас, прошу. Все мы знали, что конец неизбежен…» Хёнвон трёт больные глаза, заламывает пальцы до ноющей пульсации и невпопад отвечает на вопросы водителя. «…Наша с ним встреча была слишком хорошим поворотом сюжета и не могла длиться долго. Не вини его. Он бы не спас меня, Хёнвон. Никто бы не спас…» Парень обрывисто вдыхает воздух, наспех расплачивается и залетает в подъезд. Не считая ступеней, что преодолел, он дёргает за ручку двери. «…Я простил его, потому что люблю. И вы простите нас, потому что мы все в отчаянии…» Хёнвон борется с разодранными в клочья лёгкими, буквально вбегая вглубь квартиры. «…Моя вечность показала мне, что само её явление не может быть чем-то положительным. Она убила меня. Но у твоей шанс есть…» Тело посреди помещения, продуваемого насквозь, не оборачивается на звук. «…Постарайся забыть это. Не оборачивайся. Жизнь — это искусство, Хёнвон. Поэтому просто беги вперёд.» -Шону? — горло разрывает, он хрипит имя, что является своеобразной панацеей для его открытых кровоточащих ран, — Я здесь. -Хенвон, — сказанное тонет в шуме города за окном. Блондин делает шаг, второй, оказывается близко, стоит лишь протянуть ладонь. -Я здесь, Шону. -Ты будешь любить меня? — вопрос застывает в пространстве между ними. Хёнвон замирает, дёргается следом, словно от электроудара. -Если я разложусь на куски. От меня не останется ничего кроме падшей души, ты будешь любить меня? — старший говорит с трудом, пока Хёнвон пытается осознать услышанное, боясь создать лишний шорох, пропустить вздох. -Будешь ли ты любить меня, если я сдамся? Пистолет с полной обоймой совсем рядом, и младший брезгливо швыряет его дальше. Ноги осознают обессиленное состояние, казалось бы, живого тела и уже не держат. Он падает снова с глухим стуком рядом, но подниматься не желает и цепляется за тепло тела в миллиметре от его горячих губ.***
Часы пробивают три часа, окна нараспашку, и холод ночи укрылся в каждом углу. Свет отключен, а настольная лампа почти не справляется с освещением большой комнаты. Маячок на камере мигает, оповещая о начавшейся записи. Чангюн во мраке перед объективом, на безжизненное лицо падает лишь искусственный свет ночника. -На самом деле, — он начинает, не смотря в объектив камеры, блуждая глазами по ровной поверхности стола, — Я не знаю, как записываются подобные обращения. Глаза останавливаются на худых запястьях, он не в силах сосредоточиться. Им судорожно трёт лицо, но лучше не становится. -Зато знаю, что ты был в этом специалистом. Слабый смешок выдаёт оголившиеся нервы, он выпадает из жизни на несколько минут, крутясь в воспоминаниях. -Я видел, Кихён. Все твои записи. Чангюн сильнее сжимает щипящие глаза, достаёт из нижнего шкафчика новую пачку. От разнообразных мыслей мигрень, что недавно удалось заглушить препаратами, подступает с новой силой. Глубокая затяжка немного приводит в чувства. -Мне недолго осталось. Я знал об этом ещё когда ушёл от тебя несколько дней назад — шепчет парень, — Это мое первое обращение к тебе. Первое и последнее. Он тушит после последней затяжки окурок, тянется за новой, но зажигать не спешит. -Это глупо, ведь ты никогда не увидишь эту запись, но, — слова, что потонут в пустоте никак не решаются вырваться, быть озвученными, смелости на откровения всегда не доставало, но парень монолог не прекращает, — Я люблю тебя. И буду продолжать любить. Моя вечность — чистой воды проклятье. Но я могу поклясться тебе — ни один проклятый не будет упиваться своим наказанием настолько, насколько это делаю я. Дым оседает в воздухе и грудной клетке. Повсюду разбросанные пустые упаковки подтверждают то, что хозяин глотал табачный яд пачками. Чангюн улыбается напоследок, останавливается запись. Глубокий вздох дырявых лёгких на балконе приносит абстрактное чувство облегчения. Закатное солнце для него ещё никогда не было так волшебно. «-И даже после смерти?» — всплывают в памяти родные слова. -И даже после смерти, — Им смеётся, кивает. Ладонь холодна, сжимает рукоять. С тринадцатого этажа летит тело. Ни звуков выстрела — глушитель делает свое дело. Ни намёка на крики. Он знает — теперь всё будет хорошо.***
Парень захлопывает книгу, откладывая её на тумбу возле двуспальной кровати и устраивает двух мальчиков удобнее под прогретым одеялом. -Пап, можно ещё одну? — детский голос, сравниваемый со сладким мёдом, заполняет темноту комнаты, освещаемой одним светильником. -Нет милый, уже поздно. Лампы гаснут, внутрь просачивается лишь полоска света соседней спальни. -А они жили счастливо в конце? — мальчик младше смотрит на отца своими большими глубокими глазами, вызывая вопросами непрошенную улыбку на лице и желание задержаться ещё на пару минут. Теплый взгляд останавливается на детях. -Нет, в этой сказке нет счастливого конца. -Но разве не все всегда живут долго и счастливо? -К сожалению, — он вздыхает, вновь укладывая непослушное дитя в постель, — Но, несмотря на все трудности, принц с принцессой были счастливы вместе в то небольшое время, что им было отведено, и с улыбкой вспоминали друг друга. Лицо продолжает украшать нежная улыбка. Юнги дарит детям невесомые касания. В гостиной негромко вещает центральный новостной канал. Девушка приятной наружности сообщает о крупном взрыве главного банка города в результате террористического акта. Мин глазами выискивает среди десятков имён несколько знакомых, замирая в следующую секунду, прижимает ладонь ко рту, желая не допустить того, чтобы дети услышали тихие всхлипы. Для них действительно всё закончилось. В телефоне гудки долгие. Набранный номер не будет доступен. Уже никогда