Caritas
«Ты и я — идеальный сценарий
Для душевных терзаний и мук»,
Камилла Вернер (?).
Прелестная француженка-официантка, чьи кудряшки, собранные в небрежный хвостик, разлетались при каждом шаге, подошла к занятому столику для шестерых. Парижанка мило улыбнулась одними губами, приняв заказ у четверых довольно интригующих персон — наверное, какие-то дипломаты? — и подняла немного ошарашенный взгляд на нахмурившего густые брови молодого человека, который единственный заказал не кофе, а чай. Затем она, когда ей сообщили о том, что заказ на еду они сделают чуть позже, быстро удалилась из их поля зрения, оставив шлейф цветочного парфюма. На это обстоятельство Франциск не сдержал улыбки, как, собственно, и Мэттью. Николай же выглядел достаточно безмятежным и спокойным, хоть и не чувствовал себя не совсем в своей тарелке, находясь среди них — среди тех, кого можно было считать семьёй. Хотя, стоило признать, присутствие рядом Уильямса, по колену которого Беларусь водил пальцем, несколько расслабляло и, пожалуй, подбадривало его, пока ждал Ивана. Он разглядывал толпу снующих туда-сюда по узким улочкам парижан в надежде выцепить взглядом профиль брата, который вот-вот должен был появиться — они с Джонсом немного опаздывали. На самом деле, весь мир как-то облегчённо выдохнул, когда эти двое внезапно пропали с радаров. Сначала, конечно, наросла паника, потому как новость о том, что Америка нашёл Россию, заставила планету сжать булки от напряжения в ожидании хоть какого-то исхода. Но отсутствие слухов о войне радовало, а затем перестали и вовсе появляться хотя бы скудные новости, что означало — Америка и Россия уединились и, скорее всего, на продолжительное время. Ну, или же они поубивали друг друга к чёртовой матери. Николай был безмерно счастлив, когда Иван с довольно отдохнувшим и, можно сказать, счастливым, приправленным его извечной ленцой голосом связался с ним и пригласил на небольшую семейную посиделку. Между его бровей пролегла очень глубокая складка, а сам Арловский гулко и задумчиво хмыкнул, когда на горизонте он заметил весьма знакомую парочку, переходящую через дорогу. — Вот чёрт, — тихо, подавив в себе нарастающее волнение, выдохнул Мэттью, по всей видимости, тоже заметивший Ивана и Альфреда. Люди, между которыми проходил Брагинский, отшатывались и в испуге оборачивались на него, так как тот шёл, чеканя каждый шаг и гордо вскинув подбородок, а вокруг него словно чернела густая тьма. Сзади плёлся явно измотавшийся Джонс с виноватым видом. — Бонжур, — пропел Бонфуа, но было заметно, как он напрягся. Галантно Америка отодвинул один стул рядом с Николаем в ожидании того, что Иван на него сядет, но Россия проигнорировал этот жест и уселся на другой, пускай тот и находился рядом с Англией. Атмосфера давила всех без исключений, но почему-то все четверо уставились именно на Джонса в ожидании объяснений или намёков на них, но тот старательно избегал их взглядов и, словно набрав в рот воды, молчал, ковыряя заусенец на одном из пальцев. С Брагинского, конечно, вообще спрашивать что-то было очень страшно. Благо девушка-официантка нарушила данную полную положительных эмоций «идиллию», положив перед Альфредом и Иваном меню. — Что тебе заказать? — мягко спросил Джонс у возлюбленного, но пребывавшего не в самом лучшем расположении духа омеги. — Я в уборную, — проигнорировав вопрос, он с громким скрежетом отодвинул стул и гордо удалился внутрь кафе. Молча поднялся и Николай, без объяснений рванув следом за братом, а Франциск лишь покачал головой и посетовал: — Боюсь представить… — он, глядя Джонсу в глаза, сдержал в себе «что именно ты натворил в этот раз». — Что произошло. Попытаюсь его немного успокоить. — Да я не!.. — сначала вспылил Америка, ударив кулаками по столу, а затем устало уронил на него голову. За всем этим, пытаясь скрыть своё чуть удивлённое состояние, наблюдала официантка, поджав губы, и надеялась, что про неё хоть кто-то вспомнит, дабы она побыстрее удалилась с этого поля боя. К счастью, так случилось. Джонс резко приподнялся, пролистал меню и тыкнул в один из десертов. — Вот это и капучино с огромным количеством карамели. Кивнув, официантка выдавила вежливую улыбку и спешно, по-французски ретировалась.***
Caritas
«Odi et amo. Quare id faciam, fortasserequiris.
Nescio, sed fierisentio et excrucior»,
Гай Валерий Катулл Веронский.
«Ненависть — и любовь. Как можно их чувствовать вместе?
Как — не знаю, а сам крестную муку терплю»,
Перевод С.В. Шервинского.
Глаза Америки то и дело скользили по закинутым на бортик довольно узкой в ширину и не слишком длинной ванны бледным ногам с еле заметными волосками, следили за падающими каплями воды с аккуратных лодыжек. Как только одна из капелек собиралась сорваться в наполненную водой ванну, дыхание Джонса замирало, а затем его взгляд тут же бросался на тело и шею Брагинского, который откинул голову на кафельную стенку с желтоватыми швами и прикрыл тяжелые от недосыпа веки, изредка приподнимая грудь в глубоком вздохе. Альфред боялся лишний раз пошевелиться, побеспокоить тем самым выглядевшего слегка приутихшим Россию, но тело уже затекло от неудобного положения — он подтянул ноги к груди и чуть ли не сжался в комок, так как было слишком мало места, — а вот сердце и узел в низу живота ныли, ведь так хотелось слизнуть хоть одну капельку с его выпирающей мягкой линией косточки лодыжки. В какой-то момент, Америке надоела эта тишина, и вода с характерным звуком заплескалась, чуть не вылившись за пределы ванны, от того, когда он попытался приблизиться к Ивану. Но Джонс снова замер, а его пыл усмирила уперевшаяся с силой в его грудь стопа России. Один его приоткрытый глаз угрожающе блеснул, а затем он надавил Альфреду на грудину, оттолкнув того на прежнее место. И Джонс, подчинившись, вновь уселся в прежнее положение, но теперь премерзкую тишину прерывало его обиженно-сопящее дыхание. — Хороший мальчик. Но, казалось, что Брагинского происходящее не смущало вовсе. Чуть приглушенный, но всё равно давящий на лёгкие течный запах России душил Америку, и он сходил с ума от собственного бессилия и отсутствия позволительности. Он понимал, что Иван раздумывал, возможно, уже готовился его опять впустить в свою жизнь, знал, что Брагинский тоже полон желания и не только из-за течки, но всё же Джонс должен был набраться терпения и подождать ещё чуточку, дабы не упустить свой последний шанс, не лишиться своего самого восхитительного на земле омеги, который прямо сейчас усиленно пытался довести его до белого каления и унизить, пускай только наедине. — Холодно, — вдруг отчетливо прозвучало со стороны России. И их маленькое болото вновь покачнулось, когда Иван довольно ловко для своих габаритов развернулся и прислонился к груди Америки спиной, удобно устроившись между его ног. — Даже не думай трогать, — прозвучало с ровной тональностью. Руки Джонса остановились буквально в паре миллиметрах от его живота, а затем сжались в кулаки и вернулись на бортики ванны. — Но целовать шею можешь. После произнесённых слов он откинул голову на плечо Альфреда, дав доступ к покрытой тоненькими паутинками шрамов шее, и тот решил не дожидаться очередного приглашения. Россия чуть приоткрыл рот и беззвучно выдохнул, когда губы Джонса начали оставлять влажные и очень настойчивые поцелуи на чувствительной шее, постепенно опускаясь по её изгибам на надплечье и вновь возвращаясь кверху. Кончиком языка Альфред провёл за ухом Брагинского, и тот слабо вздрогнул от разбежавшихся по телу мурашек, прильнув чуть сильнее к тяжело вздымающейся груди и поджав пальцы на ногах. Со всей силы сжав пальцы на краях ванны, Джонс из последних сил терпел, дабы не вцепиться в Ивана оголодавшим зверем — инстинкты, подавленные ранее тоннами препаратов, пробуждались с новой мощью, и им было слишком тяжело сопротивляться. Америка обхватил одной рукой талию Брагинского, а второй — мягко провёл по внутренней части его бедра. Разморённого до этого ласковыми поцелуями Россию резко вырвало из приятной неги, и он локтем врезал Джонсу в живот, высвободившись из его объятий. Иван быстро поднялся и, пока Альфред болезненно гундел и скрючивался, выскочил из ванны, грузно прошлёпав мокрыми ногами обратно в спальню. Осознав своё вновь пошатнувшееся положение и тут же забыв о боли, Джонс тихо завыл от отчаяния и немедленно бросился вслед за разозлённым Иваном. — Ваня, ну что опять не так? — взмолился он, хотя и прекрасно понимал, «что не так». Брагинский сидел на краю кровати, а с его мокрого тела капала на пол вода; лицо его было прикрыто чуть увлажнёнными волосами, потому и не было ясно, какое на нём выражение: отпечаток глубочайшего разочарования или очередная порция гнева. — Убирайся, — тихо, с каплей надрыва, но весьма отчетливо сказал Россия. — Ваня, давай поговорим, пожалуйста, — попытался как можно спокойнее предложить Америка, но всё же в его голосе так и проскальзывали ноты отчаяния и даже крупицы раздражения. Они вновь вернулись в этот порочный круг. — О чём с тобой можно говорить?! — громогласно заверещал Иван. Он соскочил с кровати: лицо его было багряным от гнева, глаза искрились жаждой смерти кое-какой альфийской тушки, но всё-таки в них стояли грузной стеной и слёзы обиды. В груди Альфреда болезненно сжалось сердце. — Как вообще с тобой можно разговаривать о чём-то, если ты не в состоянии выполнить простую просьбу?! — продолжил парировать Брагинский. Сначала Джонс, по-детски вздрогнув, растерялся, и даже ниточки страха начали прошивать его кожу насквозь — он опять всё испортил? — но затем на смену пришла какая-то невероятная усталость, словно в вены налили свинца — настолько тело отяжелело и готовилось рухнуть на пол. Альфред почувствовал себя таким старым, будто именно он был взрослее в их паре. Неприятный старческий гнев вдруг засвербел в висках, и он сорвался. — Может, потому что это не простая просьба, а очередная твоя игра?! Осточертело! — рыкнул Джонс. Теперь настала пора России удивлённо выпучивать глаза, потому что Америка достаточно редко позволял себе повышать на него голос — только в тех случаях, когда был по истине зол. Но Ивана это не пугало, и, к сожалению, в его душе буря разразилась ещё сильнее. — Может, я хочу сейчас другой простоты?! — теперь говорил исключительно Альфред, а Брагинский со вздымающейся от возмущения грудью слушал, готовясь к новой словесной атаке. — Побыть со своим омегой, сказать о том, что люблю его, сделать ему приятно во время течки, занявшись с ним любовью! Каждое слово пронзало тысячью игл кожу обоих, а потом вдогонку они вбивались кувалдой гнева. Но оба жаждали причинить эту боль другому, а ещё прочувствовать её и на себе, осознав собственную вину за случившееся. — Тогда скажи мне, почему от этой простой любви вечно страдают другие?! Драган, Олег, весь мир… Наш ребенок, Альфред! Я, в конце концов! — А как же я, Иван?! Думаешь, мне было весело-смешно, когда мы потеряли ребенка?! — Так ты же и виноват в этом! Потому что ты сошёл с ума! Возомнил себя царём и богом! — очередной удар под дых. — Я не думал, что всё так обернётся! Я хотел быть лучшим в твоих глазах, создать для вас обоих идеальный мир! — Твоя тупая самовлюбленность и весь этот бред стоили жизней! Поздравляю, ты потешил своё эго, о, альфа-самец! И ты знаешь какой ценой! Естественно, Джонс не мог в чём-то обвинить Россию в ответ, да и не имел на это права, потому как отчётливо осознавал свою вину и то, что Брагинский и так настрадался из-за него. А вся та череда причиняемой боли со стороны Ивана было лишь — не сладкой, нет, — горькой местью. Зазвенела тишина. У обоих будто бы закончился запас игл, дабы ранить оппонента. После всего сказанного воздух в комнате спёрся, и стало до невозможности душно. Слишком быстро закончился запал Брагинского, хотя, казалось, за столько лет там должен был распалиться гигантский пожар, а на деле был лишь костёр, и то, как оказалось, не слишком уж большой. Он впервые за столько лет попытался взглянуть на Аме… на Альфреда без гневного скрежета зубов, и у него это получилось: перед взором стоял он, такой молодой, пышущий силой, с симпатичным лицом, но с невероятно грустными старческими глазами. «Как же ты вырос», — подумалось Брагинскому. — «Я и не заметил». Он хотел защитить Россию от всего мира, но не смог укрыть от себя. Наличие ошибок и делало их живыми, а в случае Америки показывало то, что он не был мёртвым внутри, что под его мышцами скрывались мечты и амбиции, пускай иногда он и слишком перебарщивал. Что-то в глубине души Ивана переключилось, как тумблер, и костёр, подпитываемый злостью и ненавистью столько лет, окончательно погас, и вместо него зажёгся малюсенький огонёк, но не такой холодный, как прежний, а всеми силами пытающийся согреть Россию изнутри. Брагинский больше не хотел криков и истерик, он, кажется, был готов вновь любить изменившегося, покорёженного собственными ошибками Альфреда. Они оба однозначно совершат ещё много осечек, дабы проверить любовь на прочность, Иван не сомневался, но они должны научиться прощать того, кому отдали своё сердце (скорее всего, безвозвратно). — Я знаю, знаю, что тебе тоже было больно… — в голосе России больше не было агрессии и упрёков; он наполнился некой лёгкостью. — Но ты в упор не хотел видеть мою боль. Ты сбежал от проблем, решив, что я хочу побыть в одиночестве, а я хотел пережить эту боль вместе с тобой, чтобы ты был рядом. Буквально на секунду он прикрыл глаза ладонями. — Ты сказал, что мы должны расстаться, — понизил громкость следом за ним и Джонс. — Я знаю, но… Почему ты просто не послушался и не остался? Было заметно, как Иван начал путаться в своих собственных желаниях и мыслях, потому что на этих словах он притих и приобнял себя за плечи, а вид его впервые за весь разговор стал уставшим и до боли печальным. — Мне жаль… — прозвучало вдруг от Брагинского. — Я порой и сам не знаю, чего хочу от окружающих, да и ты не медиум… — Прости меня… Ты нуждался во мне, а я смылся, поджав хвост, как щенок. Я должен был… — Америка сменил направление с самооправдания на самообвинение. — Мы оба много чего должны были… — прервал его Иван. — И прежде всего друг другу… Разговор перешёл на куда более тихие тона, из них обоих вырывались ноты висевших грузом на плечах измора и полного бессилия. Беззвучные слёзы пережитых страданий и, наверное, толики облегчения покатились по алеющим щекам России, и тот, так же не произнеся ни звука, вновь опустился на кровать. Джонс же сначала испугался того, что мир перед глазами начал расплываться, но это оказались всего лишь его собственные слёзы, легшие густой пеленой. Он стал их наскоро вытирать — не хотел, чтобы Иван заметил. — Не стыдись, — словно поняв таящееся на душе Америки, сказал Иван. — Мы все заслуживаем минутную слабость после жутких испытаний, — его голос вновь звучал нежной песней, и Джонс, расслабился, начав всхлипывать. — Присядь ко мне. Альфред прошлёпал к кровати и сел совсем рядышком с Брагинским, касаясь коленкой его бедра. Он тут же крепко сжал чужие холоднющие после ванны пальцы, когда Россия потянулся к его руке, переплетя с ним пальцы. — Возможно, нам нужен был этот перерыв, — продолжил говорить Иван, а слёзы ещё сильнее начали щипать глаза Джонса, когда Россия уронил свою голову ему на плечо — запах его волос, куда тут же уткнулся Альфред, дурманил и при этом дарил успокоение. — Он дал нам возможность соскучиться… — И понять, что мы жить друг без друга не можем. Америка понял, что Брагинский аккуратно подбирал слова, потому как не был уверенный до конца в том, остались ли те сильные чувства к нему у Альфреда, однако, закончив его предложение довольно твёрдым аргументом, он огласил то, что у их отношений нет никакой точки, а есть троеточие. Они в тиши комнаты хлюпали носами, а Джонс поглаживал пальцы своего Ивана и с радостью отмечал, что пальцы-льдинки постепенно оттаивали и становились теплее. — Давай отдохнём, — сказал Америка. — А как же… наше интересное положение? — хмыкнул Брагинский и зевнул, как большой кот, похлопав покрасневшими от слез и слипающимися от какой-то внезапной сонливости глазами. — Единственное, что я сейчас чувствую, это нужду сжать тебя в объятьях и уснуть на пару часов. Или даже дней. Альфред оставил на виске Брагинского ленивый поцелуй. — Внезапно, но факт: я с тобой солидарен, — прыснул Брагинский — это отнюдь не вызвало раздражение у Америки, а напротив — по его телу разлилась всеобъемлющая нежность к нему. Брагинский пополз по кровати и, в действительности напоминающий крупного кота, с глухим звуком увалился на одну половину кровати. — Где там твои объятия? — лениво пробормотал он и сверкнул исподлобья хитрым взглядом. — Объятия уже идут, — Джонс вытянул из-под России одеяло и лег рядом с ним, укрывшись, а затем прижав его к своей горячей груди со счастливо стучащим в ней сердцем.Patientia et Fides
Сила терпения является рабочей силой. Когда вера начинает колебаться, именно терпение приходит к ней на помощь, чтобы помочь ей продолжать стоять. Сила терпения необходима для того, чтобы поддерживать веру. Вера и терпение — это силы-близнецы. Вместе они всегда работают очень результативно.
***
Caritas
«Когда влюбленные одинаково любят и их любовь крепко утвердилась, учащаются между ними беспричинные приступы гнева, и умышленное противоречие в словах, и нападки друг на друга из-за всякого малого дела, и каждый из них наблюдает за всяким словом, которое проронит другой, и толкует его не в том смысле, — все это для проверки, чтобы выяснить, что думает каждый из них о другом. И разница между этим и настоящей неприязнью — в быстроте прощения»,
Ибн Хазм аль Андалуси
Приятное ощущение и ползание мурашек по телу выдернули Брагинского из дрёмы, и ему сперва показалось, что он уснул всего на пару минут, в то время как солнце уже, кажется, давно зашло. До него дошло, почему он проснулся, когда услышал за спиной тихое кряхтение, а насыщенный запах альфы тут же ворвался в лёгкие, как будто заполнив их сладкой патокой. Инстинкты пробудились не только в Джонсе, но и начали подкатывать к самому горлу Брагинского, вызывая в нём искреннее желание. — Ал, ты в порядке? — шёпотом спросил Иван. Развернувшись к нему, он захотел убрать намокшую от пота чёлку с лица Америки, дабы взглянуть в его затуманенные от возбуждения глаза, но тот перехватил его запястье. — Не… надо… — сквозь сжатые зубы процедил Джонс и чуть сдавил руку омеги. России такое обращение категорически не понравилось. Что ещё за «не надо»? Скривившись, Брагинский стащил кусок одеяла, под которым тот скрывал своё возбуждение. Альфред хотел забрать свою часть одеяла назад, но небольшая заторможенность из-за обострившегося гона сыграла с ним забавную шутку, и он вздохнуть не успел, когда Россия уже оказался сверху, восседая на нём и сжав в колечке пальцев позади себя узел на члене Америки. — А я хочу, — его голос постороннему показался бы мягким, тягучим, как свежая карамель, но Джонс услышал полные вожделения и власти ноты. Джонс приподнялся, сев, и притянул Ивана ближе к себе так, чтоб кожа их тел соприкоснулась, тепло смешалось в единое, а дыхание стало общим, и даже чтобы сердца стучали в унисон. Мурашки разбежались по их телам в разные стороны от напряжения, и Джонс почувствовал, как по его ногам потекла теплая смазка Брагинского. Они на секунду целомудренно, будто впервые коснулись губ друг друга, а затем слились в более глубоком и тягучем поцелуе. С невообразимой силой Альфред вцепился в теплую кожу Брагинского, скорее всего, оставив на ней красные отпечатки, но и Иван впивался в его шею руками, поигрывая блондом чужих волос. Нутро России трепетало от собственнических прикосновений Джонса — как же он по ним соскучился, — так приятно было осознавать, что внутри у Америки всё ещё кипело желание, но даже гон не смог настолько сильно затуманить ему разум, чтоб он сорвался. Иван не стал разрывать поцелуй, как, чуть привстав, ввёл в себя его уже изнывающий от недостатка внимания член. Смысла церемониться не было, так как он, раззадорившийся запахом своего альфы, тут же потёк. — Ваня! — гортанно выдохнул Альфред и откинул голову назад, но Россия притянул её назад и провел языком по его искусанным губам. — Давай… вместе… — Иван еле разговаривал своим пересохшим горлом. Но Джонс-таки услышал его поскрипывания и, спустив руки на его мощные бёдра, рухнул на подушку и чуть согнул ноги в коленях. Америка облизнул свои подранные Брагинским губы и стал глухо скулить, когда Иван начал двигаться на нём — медленно, сжимая его член внутри себя при каждом заходе вглубь. Ласкали слух и хрипловатые стоны России, которые тот даже не старался приглушать. В какой-то момент Альфред решил, что сможет и одной рукой придерживать Ивана за талию, поэтому вторая поползла вверх и сжала одну грудную мышцу, чуть помяв её и поиграв со сморщенной ягодкой соска — Брагинский так мило прикусил губу и решил не препятствовать, ведь ему было приятно. Глаза России пылали возбуждением откуда-то сверху, и только они отчетливо сияли, так как перед взором Джонса комната вместе с лицом Ивана плыла из-за его жара, из-за помутнённого состояния самого Альфреда; хотелось расцеловать и разукрасить маковыми бутонами засосов всего Брагинского, но Америку разморило настолько, что был не в силах подняться — он близился к разрядке. Ивану нравилось, как естество Америки скользило внутри него, как разносились по комнате шлепки кожи о кожу, как руки Альфреда скользили по его телу оголодавшими змеями. Но он, честно говоря, подустал и слишком перевозбудился от манёвров альфы, потому и рухнул на его грудь. Джонс намёк понял. Он тут же сжал пухлые ягодицы омеги и сам стал с приличной скоростью вбиваться в довольно постанывающего прямо в его шею Брагинского. — Ваня, я сейчас… — тугой узел напряжения спустился прямо в низ живота, но Америка терпел. Лицо Ивана появилось слишком близко, и тот с угрозой прищурил свои невероятные глаза. — И не думай останавливаться, — только и расслышал Америка. — Я бесконечно тебя люблю! Альфред застонал ему в губы, кончив прямо в Брагинского, а когда началась сцепка, которую тот и не думал предотвращать, то сладко заскулил уже он сам, расплывшись на кипящей, как раскалённая сковорода, груди Джонса лужицей. — Ты… уверен? — подрагивающим от оргазма голосом спросил Америка. — Да не трусь ты, — отмахнулся Иван и уткнулся в его шею. — Прости меня… за всё, — сдавленно пробормотал Альфред. Секундная пауза. — Да куда я денусь, ведь я тоже тебя люблю. Это была их любовь. Немного извращённая, переполненная токсичностью и жестокостью, но это их любовь, которую они выбрали для себя сами. И кто знает, может быть, вскоре в ней будет больше положительных моментов.Caritas
«Прости» — самое прекрасное слово любви»,
Энцо Гинацци (Пупо)
***
Caritas
«Истинная любовь прощает любые грехи, кроме прегрешения против любви»,
Оскар Уайльд
Когда Николай и Франциск зашли в небольшую и чистую уборную, рассчитанную на две кабинки, с маленьким приоткрытым окошечком у потолка, то приметили Россию, оперевшегося спиной о белоснежную раковину. Он даже не взглянул на них. Кое-что Франции показалось в позе Брагинского не совсем естественное, да и запах Ивана не совсем ощутимо, но изменился; чутьё подсказывало ему, что именно происходило… — Что этот идиот снова наделал? — рыкнул Арловский, явно готовившийся к битве. Иван устало выдохнул и повернулся к ним. — Я беременный. Не совсем поняв, к чему тогда буря, в ожидании продолжения Беларусь нахмурился пуще прежнего, а Франциск, обрадовавшийся своей догадливости, искренне улыбнулся. — Это потрясающая новость, Иван, дорогой… — Близнецы, — грубо прервал его Россия, а Николай продолжал молчать, лишь чуть бровь приподнял. — Так это же двойная радость, разве нет?.. — осторожно продолжил свою восхищённою тираду, но уже куда более тихо. — Знаете, что Джонс на это сказал? — злобно хмыкнул Брагинский. — Херню, — тут же в догадке отозвался Арловский. — Он сказал, один вместо погибшего. Болезненно скривившись, как от оплеухи, Франция помассировал свой висок. — Я его убью, — убийственным тоном произнес Беларусь и развернулся на пятках, чтобы выйти, но пусть ему преградил Бонфуа, который чуть сконфузился от источаемой Арловским угрозы, но, к счастью, тот остановился. — Давайте, пожалуйста, без кровопролитий, — «хотя бы на моей земле» — закончил Франция про себя. — Ванечка, родной мой, ты же, как никто другой, знаешь Альфредовскую искреннюю непосредственность. Ты ведь сам такой же. Я уверен, он больше, чем кто бы то ни было рад, что у вас будут дети, и тем более близнецы. У него самого ведь есть брат-близнец. Может быть, хватит вам пустых обид? Раз уж так получилось, что ты забеременел, значит, вы оба решили идти дальше и оставить прошлое в прошлом, как и подобает взрослым людям. Я не оправдываю Америку, но, не думаю, что он сказал такую глупость со зла. Яростные молнии в глазах России испарились, и он погрустневшим взглядом уставился на свое отражение в зеркале, мягко проведя пальцами по животу. — Да, возможно. Франция на это устало выдохнул, и на его губах вновь расцвела добрая улыбка. — Какой же ты идиот, — устало выдохнул Артур и прикрыл свои глаза ладонью, выслушав повествование своего бывшего нерадивого воспитанника. — Заткнись, — пробубнил Америка. — Николай тебя убьёт, — кивнул Мэттью и продолжил спокойно помешивать свой кофе. — Вы вообще не помогаете, — вспылил Джонс. — Просто извинись перед ним, хотя бы, — ровным тоном сказал Канада. — Ты думаешь я не!.. — Ещё раз. Не успел Америка высказать свои мысли вслух, как омеги вернулись. — Я заказал тебе торт и самый сладкий кофе, — Альфред потупился, обратившись к Брагинскому. Глаза Джонса заискрились неподдельным детским счастьем, когда Иван клюнул его в щёку, а от места поцелуя расползлось по телу невероятное тепло. — Спасибо, — сказал Россия и принялся за свой торт. Они всеми силами постараются идти дальше и избежать ошибок прошлого, но без друг друга они в любом случае не смогут. Любовь — не только вожделение и обоюдное счастье, это еще и терпение, прощение, преодоление общих горестей. Любовь — это и страдание, поэтому нужен труд, чтобы слепить общее счастье.«Мы как будто из разных галактик,
Яркий свет и кромешная тьма,
Теоретик и псих полупрактик,
Две души и одна голова.
Мы с тобой идеальная пара,
Сумасшедший кармический сбой.
Как бы там нам судьба не мешала,
Я не выживу рядом с другой…»
Камилла Вернер (?).