Invidia «Говорят, если мы не ревнуем, значит, не любим. Ревность может разрушить самые крепкие отношения. Однако, она — непременный атрибут любви. Я ревную тебя также сильно, как и люблю», Мятежный дух
Еще на подступи к нужному дому Джонс понял, что Россия тут. Его нюх за последнюю неделю обострился настолько, что окружи его сейчас сильнейшая адская вонь, то Америка все равно бы смог от нее абстрагироваться и вычерпнуть из смрада тот самый родной, мягкий, порождающий различные противоречивые эмоции аромат возлюбленного омеги. — Простите, вы к кому? — довольно бойко спросил пожилой консьерж, но затем с напуганным выражением лица опустился назад на свой стульчик, когда перед ним возникли два крепких бугая, а какой-то молодой человек со скоростью света промчался мимо, не удостоив его и взглядом. Альфред даже церемониться не стал особо и с той же скоростью на ходу выбил ногой дверь — запах привел его к нужной, — тут же прикрывшись ею от выстрела, а затем распахнув снова. — Ты еще не наигрался? — устало спросил Джонс, взглянув на встретившую его пару — Россию и пистолет. Глаза тут же начали заплывать, ведь уже каждая частичка этой небольшой квартирки пропиталась не просто запахом, а течным амбре Ивана, в разы сильнее захватывающим в тугие сети вожделения. Его совсем не напрягало то, что Брагинский сейчас стоял на другом конце гостиной с направленным на Америку дулом — руки его даже не дрожали. Конечно, чего бы им дрожать, ведь этот хитрый омега все предусмотрел, поиграл со всем миром, словно кошка с глупой игрушкой. Хоть в талантах у Ивана отсутствовал навык превосходного стрелка, но Джонс не сомневался, что при необходимости Россия не промахнется и набьет его тушку пулями, если того пожелает. Интересная тенденция: Брагинский именно во время течки становился в разы опаснее, расчетливее, шел на разные ухищрения, в которых черт сломал бы обе ноги. Он в принципе мог бы захватить мир, не оставить камня на камне, создать все заново и процветать в своей утопии, если бы не преследовал иную цель — довести своего альфу до высшей точки кипения, вытереть об него ноги, напугать им весь мир и при этом сделать невинное и слезливое личико вечной жертвы. К счастью для всей планеты, в течный период Иван становился слишком эгоистичным и выполнял только свои потаенные и грязные желания, не интересуясь ничем более. Самое ужасное, пожалуй, было то, что Альфред в который раз на это велся, шел по умело проложенной дорожке, как неопытный агнец, и готовился с понуро опущенной головой к нападению хищника. Странная получалась расстановка сил: весь мир считал его самым опасным существом во время гона и течки Ивана. Хотя, в принципе, так оно и было, потому что Джонс мог сносить любые преграды на своем пути к России, но только не те, которые воздвигал вокруг себя его омега. Чтобы добраться до сердца Брагинского, приходилось терпеть все его игры, истерики и унижения; а Америка ничего поделать с этим не мог, потому как сам любил играть. Альфред любил победу и призы, а Иван — сам процесс с ума сведения альфы. Получалось так, что самым опасным альфой играл куда более коварный и жестокий омега. Однако эта течка — самая тяжелая. То, при каких условиях они расстались, отразилось на них обоих, от того Брагинский и стал еще хладнокровнее, еще агрессивнее, а Джонсу из-за непомерного груза вины теперь приходилось делать крохотные шажки в час по чайной ложке, да еще и следить за реакцией омеги, не отрывая взгляда. — Я еще только начал, — легкая усмешка легла на его пересохшие губы с запекшейся кровью буквально на секунду, но затем его выражение лица переменилось: заострились черты его миловидного лица, а из глаз посыпались ледяные искры, вонзаясь в Джонса, как тончайшие иглы в кожу. Заметив презрение, которым засквозило от России, Альфред как-то быстро понял, что он был по уши в дерьме. — Долго же ты меня искал, — якобы непринужденно, но с явной надменностью сказал он, будто упрекал ребенка, не сумевшего решить элементарную задачу; Россия опустил пистолет и присел на подлокотник стоявшего рядом с ним кресла, и стал с таким интересом разглядывать оружие, словно видел его впервые в жизни. — Как бок? Джонс нервно дернул плечом и машинально провел рукой в месте, где была рана. Та, к слову, зажила не многим позже пары часов после ее нанесения, но были у Америки ощущения, что вложилось в тот удар ножом нечто помимо желания сбежать от альфы. — Нормально, — хрипло ответил Альфред. — Вот как, — ему показалось, или досада проскользнула в голосе России? — А Олег как? Уже несколько дней как закрытую рану начало саднить и тянуть — так вот что это было. Собственно, чего Джонс ожидал? Что запах омеги тут же выветриться или перекроется его собственным — не только ведь у самого Америки обострился нюх. — Не знаю, — бросил Джонс и ахнул, отступив на шаг. Никто бы не сумел скрыться от настолько внезапно и быстро выпущенной пули. — Ложь, — прошипел Иван. Америка схватился за плечо, из которого тут же хлынула кровь прямо на светлый линолеум. Боли пока не чувствовал; сейчас он с диким восторгом наблюдал за тем, как искаженное от гнева лицо Ивана, с пылающими от наваждения в виде ужасающей ревности глазами, вновь становилось презрительно холодным и, пожалуй, несколько отчужденным, как будто это не он только что пальнул в своего альфу. — Как тебе не стыдно, лгать мне? — насмешливо спросил он. — Как тебе не стыдно трахать омегу и не спрашивать о его состоянии, мерзавец? У побледневшего Джонса глаза в панике начали метаться по комнате. Он понимал, что поступит сейчас ужасно, но воспользоваться тактикой Брагинского было первой мыслью, возникшей в его вмиг опустевшей голове: лучшая защита — это нападение. — А тебе не совестно было обводить вокруг пальца Артура, Франциска и Мэтта? — рыкнул Америка, но затем, поймав на себе разочарованный взгляд России, явно ожидавшего от него более продуманного плана, нахохлился, ощутив себя маленьким и обиженным воробушком. — Это была не моя идея. Они сами пришли ко мне, — Иван встал и медленно, вальяжно покачивая бедрами, начал подходить к Америке — он безусловно чувствовал себя хозяином ситуации, и Джонс это понимал — на этот раз облажался именно он. — Я не собирался как-то тебе препятствовать, убегать, я бы просто не позволил к себе притронуться и наслаждался бы твоими терзаниями, тем, как ты царапаешь мою дверь и скулишь за ней побитой псиной, — еще одна ледяная ухмылка. — Я знаю, что мне и самому было бы плохо, больно, но ты настолько раздробил мое сердце, что я смеялся бы над тобой сквозь слезы. Брагинский остановился в метре от Америки и кинул пистолет на комод — это было признаком отсутствия страха перед Джонсом, потому он как понимал, что тот обезврежен, и не сможет ему как-то навредить. — Но, — он пожал плечами. — Так уж вышло, что они принеслись ко мне, как кипятком ошпаренные. Начали вопить о мировой катастрофе — корреспонденты с РенТВ, не иначе. Я и подумал: раз уж так все сложилось, то можно и сыграть в игру, навязанную мне, — продолжал он рассказывать. — Кому как не тебе известны все переполняющие чувства в тот момент, когда не ты сам завязал всю чехарду, но вдруг стал ее негласным хозяином. Он подошел практически вплотную и прошелся кончиком пальца по чужой скуле, от чего Джонс задержал дыхание и действительно чуть ли не заскулил. — Но я никому не лгал, — выплюнул это Россия ему прямо в губы. — И знаешь, все бы могло закончиться там, в Греции, но, увы, уж слишком от тебя разило, — хихикнул Брагинский и, развернувшись, последовал назад, но внезапно остановился и кинул убийственный взгляд через плечо. — Олегом. Наверное, Джонса считали сумасшедшим не только из-за его сумбурного и дикого поведения, но и благодаря некоторым нравам. К примеру, он совершенно не был напуган переменчивым настроением Ивана, а скорее, Америка безумно возбуждался, когда Брагинский, надевающий по обыкновению свои маски настолько быстро, чтоб во мгновения ока подстроиться под ту или иную ситуацию, сейчас срывал их на доли секунд и показывал свои настоящие эмоции — уже проскользнули ревность, гнев, — хотелось бы и чего-нибудь положительного… — Я… — начал было Джонс. — Облажался, — закончил за него Брагинский. — Хотел перевести стрелочку, и в итоге облажался еще больше. Моя тактика, Джонс, действует только тогда, когда есть по истине стоящие аргументы, а не когда ты переспал с моим братом и пытаешься выкрутиться. Жалкое, жалкое зрелище. С победной улыбкой Иван рухнул в кресло, запрокинув ноги на подлокотник. — Мне нужна была информация, — попытался оправдаться Альфред. Легкая слабость появилась в его коленях, потому как уже с пол-литра крови из него вылилось точно, голова начинала кружиться, а в ушах звенеть, и боль постепенно сковывала его тело. — Или же жажда? — хмыкнул Иван, перестав и смотреть в его сторону. — Нет, — твердо сказал Джонс, впервые за эти минуты уверенный в себе. — Ты хотел его? — тут же резанул слух следующий вопрос, пытающийся выбить Альфреда из колеи, но он был честен с Брагинским и самим собой. — Нет, никогда. — Но все же переспал, — пропел Брагинский. Альфред прекрасно понимал, что старые обиды России сейчас подпитались еще и новой порцией гнева из-за глупейших ошибок Джонса. Вот почему всегда так выходило? Только он думал, что на шаг ближе к Ивану, а в итоге оказывалось, что он сделал два, еще и назад. Однако… Если бы все было так просто с этим омегой, если бы все получалось, как два пальца об асфальт, имело ли это тогда какой-то смысл? Джонс понимал, что если вдруг переживет эту войну, сделает все, что в его силах, то все-таки получит Ивана назад. — Я думал только о тебе. Истерический смешок вырвался из груди России. — Как неожиданно, — саркастично подметил он. Кажется, усталость и усилившаяся боль брали свое, и Джонс начинал раздражаться. — Прекрати сейчас же! — процедил Америка. Брагинский на это лишь приподнял бровь, но взглядом альфу так и не удостоил. — Не смей сбрасывать всю вину на меня! Это не я внезапно решил подыграть трем идиотам и обскакать полпланеты, лишь бы позлить, выставить себя хитрее, лучше, выглядеть так, будто я не ровня и оставить в дерьме и с гоном в придачу! Россия стиснул зубы и вновь растянул губы в хищной улыбке. — Ах ты бедный и несчастный альфа, — с наигранной жалостью сказал он. — Тебя никто не заставлял гнаться за скачущим мной. Да и сейчас тебя, в принципе, никто не держит. Соскочив с нагретого места, Иван буквально в два больших шага пересек комнату и чуть склонился над сгорбившимся от боли из-за дыры в плече Джонсом. — Поищи себе кого-нибудь, кто не оставит тебя — как ты выразился? — в дерьме и с гоном в придачу, — он хлопнул в ладоши. — К примеру, мой брат очень подойдет под эти критерии. — Я не сказал, что собираюсь с тобой расстаться и уйти, — стал парировать Альфред. — Мы уже расстались, Америка, — закатил глаза Иван. — Нет. Иван явно опешил от уверенности, исходившей от него. — Нет? — Так просто ты точно не отделаешься. Наконец-то победно усмехнулся именно Джонс, а Россия нахмурился. Да, Альфред согласился бы с тем, что он проиграл эту битву, но уж точно не войну. Снова война… Почему они всегда все превращают в нее? Очень плохая привычка. Какая-то странная рябь прошлась по лицу Ивана, и он протяжно выдохнул, отступив на шаг. Собравшийся подхватить его и не сразу вспомнивший свое плачевное положение Америка не сразу понял, что произошло, и только когда в ноздри ринулся потоком, чуть ли не сносящим с ног, одурманивающий запах Брагинского, Джонс и сам немного отступил. — Ненавижу тебя, — всхлипнул, чуть ли не взвыв от злости, Иван. — Даже у чертовых таблеток время действия укорачивается, когда ты рядом. Обоим становилось болезненно и жарко находиться рядом друг с другом, не предпринимая при этом никаких действий. — Сейчас ты пойдешь, купишь нам обоим лекарства и обработаешь свою рану. Брагинский опустился на кровать и раздраженно сверкнул глазами из-под челки. Тон его явно не терпел пререканий, поэтому Америка, усмирив свой гнев и нарастающее желание, развернулся и вышел из квартирки, хлопнув выломанной ранее дверью. Первый шаг был сделан — он сможет сюда вернуться.Odium-Caritas «Нет ничего хуже, чем любить кого-то, кто никогда не перестанет тебя разочаровывать», Доктор Хаус
***
Odium-Caritas Амбивалентность — двойственность (расщепление) отношения к чему-либо, в особенности — двойственность переживания, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.
Телохранители Америки урегулировали проблемы с приехавшим полицейским патрулем, что был вызван консьержем и напуганными соседями Брагинского, проживающими в том же жилом комплексе, потому как те слышали выстрелы. Затем прибыла скорая помощь, и истекающему кровью Альфреду, который прошелся в таком шикарном виде по коридорам, обработали его пулевое ранение под удивленные взгляды зевак и шепотки жильцов. Краем уха Джонс услышал, что его чуть ли не мафиози считают, который расправился с кем-то. Честно говоря, лучше бы так, чем эта бесконечная борьба со своим же возлюбленным омегой. После оказанной медицинской помощи и пары кубиков морфина Америка чувствовал себя гораздо лучше, а когда переоделся в чистые вещи и вовсе чувствовал себя женихом, собирающимся на помолвку, поэтому, знатно воодушевившись принесенными телохранителем лекарствами и цветущей в горшке фиалкой — их лепестки были такими же нежными, как Ванечка (который заколол его ножом и прострелил дыру, да) и похожего на его глаза цвета, — Джонс понесся назад в нужную квартиру. Тихонько приоткрыв дверь, Альфред застал Брагинского закутанным в одеяло, как в защитный кокон, и плачущим навзрыд. Потупившись у порога, Джонс не дождался приглашения и подошел к Ивану, откопав того, положив в подрагивающие руки таблетку и протянув бутылку прохладной воды. Затем он присел у кровати и вглядывался в пылающий от жгучего презрения и раскрасневшийся от слез глаз России. — Я люблю тебя, — прошептал Альфред. Честно сказать, он всегда боялся, что когда-нибудь эти слова будут вылетать из его уст бесцветным дыханием, что они прекратят нести тот посыл, который должны, станут обыденностью и бездумными всплесками, и тогда Джонс опечалится и не сможет смотреть Ивану в глаза с прежним обожанием и вожделением. Но нет. Спустя столько лет, пройдя через горестные и тяжелые события, переплетающиеся с, как медом разбавленная горчица, счастливыми секундами, эти слова все еще отдавались в его сердце какой-то приятной дрожью, свидетельствующей о лишь нарастающих чувствах, и Америка понимал, что говорил своему омеге правду. Он совершил и продолжает совершать ошибки — не из вредности, а просто потому что он вот такой, — но Альфред пронес эту любовь и теперь пытался доказать Брагинскому, что она самая настоящая, что она до сих пор пылала у него внутри, и сдаваться Джонс не собирался — не в его принципах. Хотел он было приподнять одеяло, как тут же получил по запястью. — Не смей! — сурово процедил Россия, зарывшись еще глубже в свою пещеру, спрятав даже глаз. — Не смей ко мне прикасаться! Джонс тут же убрал руки — сейчас он был не в силах пойти против течения, иначе эта хрупкая, с трудом натянутая шелковая нить вновь начавшего плестись доверия могла оборваться немедленно. — Почему я так тебя ненавижу? Так ненавижу, но все еще люблю? — приглушенно и сквозь рыдания услышал Америка. — Я тоже тебя иногда ненавижу, но никогда не разлюблю. Встав, Альфред аккуратно расположил горшочек с фиалками на тумбе перед Брагинским, обошел кровать с другой стороны и скинул с себя куртку. Россия притих, когда почувствовал, как просел матрас под весом чужого тела, но Америка так и не притронулся к нему, лишь уткнулся лбом в его плечо и перестал шевелиться. Хлюпнув носом, Иван устало прикрыл отяжелевшие от слез веки и провалился в забытье.Caritas-Odium «Как часто нам кажется, что мы любим, тогда как поистине это только слепота земная. И как часто мы думаем, что ненавидим, но эта ненависть есть любовь», Валерий Брюсов
***
Caritas «— Я влюбился в истеричку. — Я истеричка? Я не истеричка! — Я сказал, что люблю тебя, а ты услышала лишь слово «истеричка», Голая правда (The Ugly Truth)
Вздрогнув, Джонс выскользнул из какого-то мертвецкого сна, но тут же сориентировался и осознал, что Ивана рядом не было. Дав себе секунду на легкое замешательство и испуг, Альфред принюхался и прислушался. Ванная комната. В ней шумела вода. Подняв тяжелую голову с не очень мягкой подушки, Альфред проковылял к предполагаемой двери, ведущей в ванну. И только он прислонил лоб к деревянной поверхности, как она распахнулась, и Джонс чуть не свалился. Он поднял взгляд на Брагинского — глаза того отекли, а на щеках было красноватое раздражение от слез. Иван побуравил его непроницаемым молчаливым взглядом и отвернулся к наполняющейся ванне, скинув с себя халат. Альфред посчитал это приглашением, от которого он, конечно, не просто был не в силах отказаться — не имел права, и прошел внутрь, закрыв за собой дверь. Второй шаг сделан. Его будут проверять.Caritas «Все ошибаются, даже те, кого мы любим, но самое главное — уметь простить…» Последняя песня (Last song), Вероника «Ронни» Миллер (Veronica «Ronnie» Miller)