мнеоченьоченьодиноко. 脳 | мозг, разум, память. 脳震盪 (nōshintō, букв. сотрясение мозга) симптомы: головная боль, потеря сознания, звон в ушах, тошнота и рвота, усталость, помутнение зрения, раздражительность, шаткая ходьба, проблемы с памятью, нарушения сна.
Самое смешное, что ощущение «падения» не возникало до тех пор, пока не стало слишком поздно. Только что Кокичи был в полном порядке, просто исследовал пустые комнаты, как вдруг его нога прошла сквозь пол и— грохот. Он уже на этаже ниже. Должно быть, шок вызвал замедленную реакцию. Это чувство пустого прыжка, которое всегда возникает у человека в животе, когда американские горки поднимаются все выше, выше и выше, а затем летят вниз, вниз, вниз на огромной скорости; или когда стеклянный лифт спускается так быстро, что легко представить, как стекло разбивается и вонзается в кожу от сильного удара при падении; или когда трясет набирающий высоту самолет, и ты представляешь, как он опрокидывается назад и падает прямо на взлетную полосу. Это чувство пустоты не возникало до тех пор, пока он не коснулся пола. И — не то чтобы это имело какое-то значение — из-за запоздалой реакции мысль о том, чтобы вытянуть руки, чтобы хоть как-то смягчить падение, даже не промелькнула в его голове. Его грудь и, к огромному сожалению, голова приняли на себя всю тяжесть удара — упавшие доски ударили его по голове, словно гребаная бейсбольная бита; черт, он буквально чувствует, как его мозг смещается и колотится о его гребаный череп; больно, больно, больно— и он мгновенно отключился. Возможно, «отключился» слишком сильно сказано. Может, он терял сознание. А может, и нет. Он не уверен, должен ли слышать голоса, пока находится в отключке, поэтому Кокичи предположил, что все-таки был в сознании. На лес, который был его разумом, опустился густой туман, изменив его до неузнаваемости. — Э-это… Ом—? Шуичи? —…Кто еще это может быть? Маки? Странно. От первого голоса у него по спине пробежало что-то, что он мог описать как теплое покалывание, а от второго — холодное. Как будто туман в его голове рассеялся на мгновенье, лишь чтобы предупредить, что «Шуичи — хороший, Маки — плохая», словно это было ему напоминанием или чем-то вроде. Словно это было ему напоминанием или чем-то вроде… — Я-я—Ома-кун, неужели он—? Нет, нет, нет. Голос, который вызывал теплый отклик, начал вызывать более холодный и тревожный. Кокичи больше не хочет слышать его, не хочет чувствовать эту скользкую дрожь. Поэтому, несмотря на туманность и боль, он поднял голову (казалось, будто он был под водой в течение нескольких часов и пытался выбраться на поверхность, но кто-то постоянно давил ему на макушку) и заставил себя открыть глаза (казалось, что его веки были склеены вместе, и клей все больше расщеплял его кожу, с каждой попыткой открыть их). Горячая липкая кровь стекала по переносице и щекам, заливала веки и запутывалась в ресницах. Это было ужасно трудно разглядеть, но он различил впереди две колеблющиеся фигуры, которые смотрели на него сверху вниз. Для этого потребовалась практически вся сила его ноющего тела, но он приподнял уголки губ, чтобы изобразить самую широкую улыбку, какую только смог изобразить, почувствовав, как кровь стекает по щекам и пытается проникнуть внутрь рта, и выдавил: — Шутка— это ложь~! (Его тон должен был излучать его фирменное нахальство, но было больно, больно даже говорить.) Ему пришлось проморгать несколько раз, чтобы сфокусироваться. Он винил в этом кровь, которая мешала ему видеть. Губы Маки шевелились, но она не издавала ни звука. Кокичи воспринял это как возможность попытаться встать. Его тело протестующе ныло, особенно голова и грудь, но над ним нависла угроза того, что он не сможет встать и пойти на предстоящий суд; угроза наказания за то, что он не пришел, заставила его быстрее встать на ноги. Это было странно, словно олененок пытается держаться прямо, идя через замерзший пруд, но он сможет справиться. Небольшое падение не остановит его от— —…меня слушаешь? — Внезапно Маки перестала быть такой отрешенной. И она выглядела раздраженной. А Шуичи выглядел обеспокоенным, поэтому Кокичи сосредоточился на лице Маки. Он умел работать с раздражением, оно было ему знакомо. — Д-да! Конечно слушаю, — он выдавил из себя смешок, как будто это должно было сделать голоса более четкими. — Ч-что произошло? — Хотя, возможно, было бы лучше, если бы они были едва слышны. Голос Шуичи убивал его, и, возможно, небольшая шишка, усиливала этот обеспокоенный и взволнованный тон в голосе парня, и Кокичи его ненавидел. Это почти заставило его заползти обратно под деревянные обломки, чтобы спрятаться от него. — Я… — Что он делал? Хотел бы и Кокичи это знать. — П-прости. Из-за потери крови у меня кружится голова. — Начал говорить кто-то еще. О. Это Монокума. О. Скоро начнется суд. По крайней мере, это прервало допрос Маки и Шуичи, к лучшему или к худшему. Но… сквозь туман все же пробивалось воспоминание. Оно просто внезапно появилось, будто кто-то вбил его ему в голову. Кокичи рассеянно вытащил из заднего кармана книгу. О. — Я… спиритический сеанс. Я хотел разузнать о нем что-нибудь. — И что же? — Кокичи бы с радостью ответил на вопрос Маки, но он не может. Хотя, он может попробовать уйти от ответа. — Не знаю. Харукаве-чан придется узнать это позже. Увидимся на суде! — Справа. Выход справа. Скорее всего. Куда угодно, лишь бы избежать обеспокоенного лица Шуичи. Ходить было еще хуже, чем разговаривать. Это было все равно что пытаться ходить на ходулях. Правая нога, левая нога, правая нога, левая нога. Процесс простой попытки ходить заставил его снова почувствовать себя малышом со слишком мягкими коленями, которые не могли выдержать веса, нулевой координацией и ногами, которые еще не привыкли держать равновесие. И Кокичи очень не хотелось это признавать, но он был довольно легким парнем, вероятно, меньше ста фунтов; может быть, даже меньше, потому что убийственные игры вроде как портят парню аппетит; но если он чувствовал, что его ноги не выдерживают его веса, то он… в заднице, за неимением лучшего слова. В полной, абсолютной заднице. Сначала Кокичи хотел поторопиться, чтобы не дать Шуичи и Маки шанса догнать его, но, похоже, это был не вариант. К тому времени, как он наконец-то подошел к лестнице, они уже были за ним. Но они не собирались спускаться вниз. Они стояли на первой ступеньке и просто смотрели на него: Маки с приподнятой бровью, Шуичи с нарастающей хмуростью. — Что? Что вам двоим нужно? Время начинать суд, верно? — Кокичи попытался натянуть еще одну улыбку, но выглядело это скорее так, словно он поморщился. И то, что он практически повис на перилах, тоже не очень-то ему помогало. Он даже не мог посмотреть вниз, на лестницу, чтобы она не искажалась, извиваясь и уходя все дальше и дальше. С таким же успехом он мог бы оказаться на краю кроличьей норы. — Что нам нужно? — усмехнулась Маки. — Это ты загораживаешь лестницу. — Вот как? — Кокичи снова посмотрел вниз. Несколько капель крови — его крови — упали на перила и верхнюю ступеньку лестницы. — Ах, Ома-кун, если тебе нужна помощь—? — Спасибо, но нет, Сайхара-чан. Я понял. — По одной ноге за раз. Буквально детскими шажками. Осторожно, чтобы не поскользнуться и не упасть на собственную кровь и снова не удариться головой. Вероятно, в реальном времени на это ушли миллиарды лет, но он сделал это. Он смог спуститься на целых пять ступенек в одиночку, прежде чем чья-то рука обвила его плечи, и его повели вниз, как будто он был чертовой старушкой, которой нужна помощь, чтобы перейти улицу. Но он был хуже, чем старушка, которой нужна помощь, чтобы перейти улицу. Он упал с высоты целого этажа, и ему нужна помощь, чтобы спуститься на четыре этажа вниз. И то, что именно Шуичи помогал ему, стало настоящим испытанием. Ему и так было трудно дышать, а в такой близости с детективом его дыхание становилось еще более слабым. Он был слишком близко, это было слишком неправильно, и слишком много всего происходило вокруг. Никогда в жизни Кокичи не испытывал такого облегчения, оказавшись на улице. Кокичи попытался сбросить с себя руку Шуичи, но было больше похоже, будто он медленно отступил в сторону, уходя из объятий парня. И он попытался сказать что-то, что показало бы его недовольство, но это вышло как простое «спасибо», которое случайно прозвучало как благодарность и не сопровождалось типичным язвительным комментарием, которые он так любил. Шуичи не скрывал ни капли своего удивления, когда сказал: «Н-не за что…?». Если лес его разума был окутан туманом просто полнейшего бреда, то маленький, только начинающийся дождик пропитывал все вокруг неподдельным беспокойством. Почему он чувствовал себя чужаком в собственном теле? Почему он больше не ведет себя как обычно и не чувствует себя как обычно? Потому что у тебя сотрясение, идиот. Сотрясение. Сотрясение… Это означает, что Кокичи придется принять дополнительные меры, чтобы заботиться о себе. (Если бы Кируми все еще была рядом, она бы позаботилась о нем — и тогда, вероятно, перерезала бы ему горло, поскольку он полностью недееспособен.) А сейчас он должен предстать перед классным судом с двойным убийством и, возможно, с двумя преступниками, которых нужно разоблачить, в то время как он не в лучшей форме. А книга… Он снова вытащил ее из кармана и прошелся по страницам, пока лифт спускался вниз. Ах, да. Книга. У него есть только одна подсказка, которую он мог бы дать Шуичи на суде. Чувство чистого разочарования распространилось по его и без того ноющей груди. Обычно он готовил детективу по меньшей мере две-три подсказки, и, вероятно, именно его волнение заставляло искать двойные улики, указывающие на обстоятельства двойного убийства, из-за которых он не уследил, куда шел.***
Обычно Кокичи уделял больше внимания расследованиям, чем судам; если для кого-то расследование служило фундаментом суда, то для него — чертежом. Так что, по крайней мере, он мог вести себя как обычно, не обращая особого внимания на происходящее и приберегая свои комментарии для тех случаев, когда происходило хоть что-то интересное (причиной чему обычно был Шуичи), или когда дебаты неизбежно шли наперекосяк. Сейчас же пятна крови на рукаве его рубашки, оставшиеся после того, как он пытался стереть рану со лба, были более интересными; но лишь до тех пор, пока голос Шуичи не вернул его внимание к суду, говоря о том, что не только члены студенческого совета Анджи могли войти в ее лабораторию, но и Кокичи, так как он умел вскрывать замки. «Больно», — пронеслось у него в голове. Почему Сайхара-чан говорит такие вещи? Кокичи облокотился на свой подиум и некоторое время пристально смотрел на детектива. Почему он сразу же почувствовал «боль»? Потому что он нравится тебе больше, чем все остальные. Потому что ты не хочешь, чтобы он думал о тебе плохо, если это не по твоей воле. Оу. Все молчат. Оу. Все ждут ответ. — Я умею вскрывать замки. Сайхара-чан абсолютно прав, — Кокичи пожал плечами (и в этот момент боль молниеносно их пронзила). — Да… это я убил Анджи-чан. — И он знал, к чему приведет такое безумное заявление, но все равно не был к этому готов. Вокруг него разразился полнейший хаос, все говорили слишком громко и слишком много; настолько, что уши Кокичи пронзил гребаный звон. Ему хотелось заткнуть уши, спрятаться подальше, но он не мог. Тревожное «З-заткнитесь!» все еще срывалось с его губ. Он попытался исправить ситуацию. — В смысле… не притворяйтесь такими удивленными. Я просто подумал, что если я сразу признаюсь в убийстве Анджи-чан, то смогу искупить свои грехи или что-то вроде того, — он не осмелился снова пожать плечами. Шуичи все еще смотрел на него, всматриваясь своими внимательными глазами. После двух судов и огромного количества времени, проведенного вместе, Кокичи все еще не был уверен, нравится ли ему находиться под его пристальным взглядом или нет. Откровенно говоря, было приятно, когда детектив смотрел на него сверху вниз, но когда буквально разбирал его на мелкие кусочки — нет. — Ты лжешь. — Кокичи глубоко вздохнул. — Потому что преступник использовал другой способ, чтобы запереть заднюю дверь лаборатории Анджи-сан, он не взламывал входную дверь. (Но даже после того, как Шуичи отверг его ложь, Кокичи все еще чувствовал на себе его взгляд.) И снова, просто не обращать внимания. Но тут появилось кое-что новое: Кокичи устал. Он должен был догадаться, что это случится, еще когда ему пришлось опереться локтем о подиум и положить голову на руку, чтобы держать ее. И все же сквозь сонную дымку он уловил слова Химико: — Б-бедная… бедная Чабашира. П-почему это случилось именно с ней? М-может мы… может мы перейдем к ее делу—? — Нет, — Кокичи даже не смог подавить зевок. — Дело Чабаширы-чан сейчас совершенно бессмысленно. Мы должны сосредоточиться на деле Анджи-чан; новое правило Монокумы-чан гласит, что нам стоит найти первого преступника. — Хотел бы он, чтобы Химико не стояла рядом с ним. Он мог слышать, как она задыхается и фыркает. — Да как ты смеешь говорить такое о Чабашире?! К-как ты можешь говорить, что она не имеет значения? Мы должны узнать, что произошло не только с Анджи, но и с ней тоже! — И Кокичи не знал, что именно, но в ее словах было что-то, что пробралось ему прямо под кожу. Такого раньше никогда не случалось. Какого черта…? Но он был так зол, что неожиданно слова вырвались сами: — Тебе было абсолютно наплевать на Чабаширу, когда она была жива, так что просто уже заткнись! Прекрати это гребаное вранье, твою мать, я уже устал от него. Теперь, когда уже она мертва, ты запела: «О нет, у-у-у, бедная Чабашира». Да что с тобой такое, черт возьми? В зале суда воцарилась гробовая тишина. Он даже не добавил к имени Тэнко уважительную приставку. Как… что… — Ома-кун! — Гонта первый прервал эту тишину. — Не разговаривай так с Юмено-сан! Джентельмены себя так не ведут! — Из всех людей Гонта был последним, на кого можно было разозлиться, но это снова произошло; слова собеседника звучали так, словно под его ногти вбивали ржавые гвозди. — Да ладно, это, очевидно, просто уловка убийцы, чтобы увести нас от того, что важно. Нет абсолютно никакого гребаного смысла говорить о Чабашире-чан. Мию, похоже, показалось это забавным. — Эй, Адольф Диклер, ты что, с ума сошел, что ли? Это из-за твоего комплекса Наполеона? Это влияет на тебя, начиная с твоего роста вплоть до твоего члена, верно? — Из ее рта во все стороны летела слюна, когда она звонко хохотала. — Коротышки с коротышками всегда злятся без всякой причины! — Ты тоже можешь заткнуться, Ирума-чан. Я не помню, чтобы позволял твоей грязной, вонючей, не годной ни на что, кроме как давиться собственной слюной и дерьмом, свинячьей фыркающей пасти говорить. — Г-г-грязной и в-вонючей? — По крайней мере, по его спине пробежало теплое покалывание, когда он увидел опешившую Мию. — Это… немного лишнее… н-н-но все равно… — Пфф, — Кокичи откинулся на спинку своего подиума. — Видите? Это уже происходит. Мы уходим от те— — Не, Юмено права! — Громкий голос Кайто уже был головной болью; слушать его, когда можно было запросто услышать падение булавки, было невыносимо, словно несколько реактивных самолетов взлетели прямо у самого уха. Кокичи заскулил в сгиб своей руки. — Мы не можем просто взять и оставить Чабаширу, мы должны поговорить и о ней тоже! — Это именно то, чего хочет преступник, — вертелось у Кокичи на языке, но, очевидно, никто не собирался его слушать. Не имело значения, насколько логичны были его слова, заявления Кайто всегда закреплялись среди всех как закон, какими бы идиотскими они ни были. Кайто еще больше оживил дискуссию о Тэнко вместо Анджи, и необоснованный гнев Кокичи, к счастью, сменился чем-то больше похожим на раздражение и разочарование, но его усталость становилась все хуже и хуже. Он даже не мог держать глаза открытыми. Он подавил еще один зевок рукавом (тем, что не был окровавлен). Он просто должен принять тот факт, что полностью поддался своей усталости. И он вполне заслужил передышку. Он чувствовал себя хуже некуда. — О~кей, делайте, что хотите. Разбудите меня, когда все хоть раз решат быть умными и поговорить о вещах, которые действительно имеют значение, — Кокичи заснул прямо за своим подиумом.***
Сон Кокичи, к сожалению, был недолгим. Просыпаться было трудно. По крайней мере, сейчас он смотрел скорее ушами, чем глазами. Парень быстро сообразил, что все начали подозревать Химико в убийстве. Как интересно; то, что было подозрительно с самого начала суда, так иронично обернулось в итоге. Он бы мог похвалить их за это. Однако какое-то чувство внутри казалось Кокичи неправильным. Может быть, ему не следовало засыпать прямо посреди суда? Может, дело в том, что его мозг буквально столкнулся с черепом около часа назад, и сейчас ему приходится вести себя как «нормальный» человек? И то, и другое. Просто… было ли объявление Химико виновной выводом, которого хотел Кокичи, который он предвидел, с которым он согласен? Конечно, он подозревал ее с самого начала и даже сорвался на нее (хотя и неумышленно), но… что-то казалось неправильным, и ноющее чувство в легких или синяк, который с каждой минутой все больше багровел на его груди, не улучшал ситуацию. — Э-это Ома! — прокричала Химико. Кокичи бросил на нее беглый взгляд. Ее лицо стало отвратительным и красным. Это уже что-то новенькое. — В-вы все не можете подозревать меня только потому, что я выбрала среднюю комнату! Шингучи, Ома и Сайхара знали об этом ритуале заранее, и у Омы все это время была ритуальная книга! Даже сейчас она у него! — Откуда она это знает? Кокичи показывал книгу только Шуичи и Маки, и он не помнит, чтобы они когда-нибудь упоминали о ней. Если только они не рассказали об этом, когда он спал, но для чего нужно было об этом говорить…? — Он знает о ритуале больше, чем остальные! Он мог использовать магический круг против нас! — …Что? Теперь все смотрели лишь на него. Кокичи закатил глаза, положив голову на сложенные вместе руки. — Вы действительно в это поверите? Это же самые слабые аргументы в мииире. Но все были слишком беспощадны. — Не-а, я не думаю, что они слабые. На самом деле, если сложить два и два, то это чертовски логично. — Ага. Может, твоя стратегия состояла в том, чтобы убить Чабаширу, а затем позволить нам ошибочно полагать, что ты убил и Ёнагу. — Тебе, мать твою, лучше не засыпать снова, Ома Крошичи! Что, черт возьми, ты на это скажешь?! — Я скажу… — на этот раз Кокичи действительно не нашел, что сказать. Чтобы придумать ответные аргументы требовалось слишком много энергии, а он был уже на исходе. Наверное, лучше всего просто оставить все как есть. Шуичи может позаботиться об этом. Вот только Шуичи и не собирался этого делать. Он уже привык к почти вездесущему взгляду детектива во время суда; он полагал, что Шуичи все еще испытывает к нему такие противные чувства, как «беспокойство», «тревога» или «жалость», но ощущение его взгляда на себе внезапно превратилось во что-то обжигающее. Шуичи не переставал смотреть на него. Все голоса, что продолжали забрасывать его глупыми обвинениями, становились все громче и громче, это мешало Кокичи думать, болезненный звон и хлопки вернулись, все это было слишком, слишком, слишком, слишком— — О, смотрите, Спящая Красавица наконец-то вернулась в страну живых и готова вновь принять участие в захватывающем суде Апокалиптической Академии! — Ч-что? — Кокичи был… высоко в воздухе. Они уже достигли той части суда, когда их мнения разделяются? Как долго он спал? И до этого…? Все это было просто супер-реалистичным сном? Это очень нехорошо. Кокичи изо всех сил старался сесть, что было еще труднее, когда подиум находился примерно в двадцати футах над землей. — Что, ты бы предпочел, чтобы я называл ее «Старшей школой мертвых»? Я подумал, что Апокалиптическая Академия лучше сюда подходит. Я имею в виду, что все мы — жертвы неверной интерпретации. Особенно ты, — Монокума был все так же невыносим и бессмыслен, как обычно. — Ладно, Ома-кун, я сегодня в хорошем настроении, так что дам тебе право выбора! — Кокичи только что заметил, что его трибуна находится в середине зала, прямо перед троном Монокумы. Подиумы всех остальных, от живых до мертвых, выстроились в ряд по обе стороны от него, все смотрели на него тревожными взглядами и все ждали, ждали и ждали. — Вопрос дня таков: пришло ли время голосовать за Шингучи-куна? Кокичи снова оглянулся по сторонам. Шуичи и Корекиё были на одной стороне. Возможно, это не было бы удивительным, если бы он только не проспал большую часть суда (будучи признанным виновным в осознанном сне). — Это самый глупый вопрос, который я когда-либо слышал, — Кокичи сохранял свой тон легким и пушистым, но изо всех сил держался за свой подиум. Монокума определенно не был самым ласковым из созданий и, скорее всего, собирался смахнуть Кокичи туда, куда ему вздумается; и последнее, что ему было нужно, это удар хлыстом поверх вероятного сотрясения мозга. — Еще не время голосовать за Шингучи-чан~! — и, как и ожидалось, Кокичи смахнули к Шуичи, Корекиё и Киибо. Впрочем, в конце концов, не имело особого значения, на чьей стороне был Кокичи. На самом деле он просто облегчил себе задачу, выбрав сторону Шуичи. Не нужно быть гением, чтобы понять тот факт, что детектив всегда был на стороне победителя на каждом суде. Возможно… это было чем-то, что ужасно восхищало его в Шуичи, поскольку он всегда оказывался на первом месте. Кокичи откинулся на спинку своего подиума. — Н-но… — услышав голос Гонты, Кокичи навострил уши. — Шингучи-кун убил Чабаширу-сан. Разве не он виновный? — этого утверждения было достатояно, чтобы понять, что происходит. Значит, Корекиё убил Тенко. И теперь они решают, стоит ли голосовать за него, прежде чем, скорее всего, обнаружат убийцу Анджи. Глупо, глупо, глупо. — Если Шингучи-чан убил Чабаширу-чан, это еще не значит, что он убил и Анджи-чан, — Возможно. Все равно. Кокичи сделал свое дело. Даже если бы он оказался на другой стороне, он бы просто сочинил что-нибудь. Как и ожидалось, победила сторона Шуичи. Все снова оказались внизу. В этот момент подиум стал лучшей поддержкой, чем собственные ноги Кокичи. И никто не кричал, все говорили спокойным голосом. Это была не самая лучшая колыбельная, но туман окутывал Кокичи все сильнее и сильнее. Он уже чувствовал, как его глаза снова начинают закрываться… —…ровь Анджи-сан была на месте убийства Чабаширы-сан. — Шуичи. У голоса Шуичи были свои плюсы и минусы. Поначалу он постоянно заикался, но теперь — особенно во время судов — его голос звучал намного увереннее. Его было так приятно слушать, так приятно под него засыпать. — Есть вероятность, что Анджи-сан была убита не в своей лаборатории. Подсказка, подсказка, подсказка! О. Сейчас должна быть реплика Кокичи? Парень снова сложил руки, чтобы приподнять голову. — Именно~! Я полагал, что Анджи-чан убили не в ее лаборатории. Поэтому я пошел туда, куда, как я думал, она могла отправиться перед смертью. — Так… так вот почему ты проверял пустые комнаты? — Ага! Это было единственное место, которое приходило мне в голову. — Подсказка была подана с меньшей энергией, чем хотелось бы Кокичи, но тем не менее она оказалась полезной. Хорошо, что он поднял глаза, когда говорил, иначе пропустил бы легендарное зрелище: разъяренный Шингучи Корекиё. — Ома-кун, похоже, опять взялся за свою лживую чепуху, — Корекиё взмахнул одной рукой, но она дрожала. — О-о, — Кокичи хотел бы, чтобы смех не причинял ему боли. — Кажется, кое-кому не понравилось то, что я сказал. — Корекиё сразу же обвинили виновным в убийстве Анджи и Тэнко — как же скучно. Кокичи мог бы запросто позволить себе снова заснуть. Но это было странно. Он чувствовал такую усталось, какую чувствует ученик, когда неизбежно засыпает на уроке, и ему кажется, что к его затылку привязана веревка; и иногда она медленно опускается и пытается затащить тебя в царство сна, но ты можешь ей противостоять, может, даже разорвать ее. Кокичи же казалось, что к его затылку прикрепили стальной канат. У него даже нет возможности сопротивляться. Кокичи не просто так давал подсказки Шуичи. Подсказка, которую он дал только что — на самом деле она была довольно разочаровывающей, потому что она была лишь одна, и Кокичи не мог преподнести в своей великой манере — была невероятно важной и помогла узнать истину убийства: каждая из пустых комнат была подготовлена заранее, и Анджи была убита в одной из них. Шуичи бы проще простого нашел ответ, потому что он довер— ты ему доверяешь? Можно доверять? Можно доверять? Можно доверять? Кокичи написал это под фотографией Шуичи на белой доске в своей комнате. И то, что он болен, вовсе не поможет ему найти ответ на этот вопрос.***
Отчаяннные вопли Корекиё, особенно когда он менял свой обычный голос на голос своей «сестры», были особенно неприятны; возможно, даже рядом с самыми неприятными вещами, которые Кокичи когда-либо слышал наряду со смехом Мию и всем, что касается Кайто. Но было что-то такое в неизменном тоне Шуичи, в том, что он никогда не повышал голос, всегда был таким спокойным; он успокаивал звон в ушах Кокичи, заставлял его не засыпать, чтобы своими глазами увидеть окончание суда, а не просто отключиться до тех пор, пока не придет время голосования.***
Корекиё говорил много. Разве не пришло время для его казни? Всегда ли убийцы произносили странные речи перед казнью…? Кокичи не мог даже начать вспоминать. До этого было два суда, две казни, два убийцы. Это он помнил хорошо. Оба убийцы были девушками. Первая из них каким-то образом ранила Шуичи… но он не мог вспомнить, как и почему вообще подумал об этом. …Нет. Кокичи надеялся, что все были слишком увлечены тем, что говорил Корекиё, чтобы заметить, как его глаза невольно расширились в холодном осознании. Мониторы, которые всегда опускались во время казни, уже были на местах, а Корекиё утаскивали прочь. Это была просто еще одна казнь, Кокичи уже видел две раньше, но… он не помнил, чтобы в это время его когда-нибудь тошнило. Он не был уверен, было это потому, что он просто не мог этого вспомнить, или это все-таки было правдой. Но прошлое не имело значения, потому что все экраны расплывались, его колени все больше и больше подкашивались, и безошибочные симптомы тошноты начинали брать верх. Скрутило желудок, от напряжения изо рта потекли слюни. Конечно, было что-то такое в том, чтобы смотреть, как Корекиё бросают в котел с кипящей водой, и видеть, как из-под век у него сочится кровь, а кожа краснеет, покрываясь волдырями и слизью; это все равно что смотреть, как тушат свиные лапы, разве что это был человек и, Господи, почему Кокичи вдруг чувствует такое отвращение? Но это уже не имело значения. Важно было лишь то, что Кокичи сейчас стошнит. Но проблема в том, что он не может блевать в зале суда на глазах у всех, особенно у Шуичи. У него все еще оставалась гордость и репутация, которую нужно поддерживать. Самым простым решением было просто уйти оттуда. Итак, Кокичи покинул зал суда. Посреди казни. Скорее всего, это было недопустимо. Он не видел, смотрит ли кто-нибудь на него, не слышал, кричит ли кто-нибудь ему вслед. Двери лифта уже закрывались.***
Это было очень неловко. Унизительно. Начиная с того, что он постоянно спотыкался во дворике и внутри Академии, с того, что ему придется воспользоваться туалетом на первом этаже, потому что он не мог добраться до своей комнаты и ванной в общежитии, и заканчивая тем, что ему хотелось блевать до такой степени, что голова пульсировала, и кружилась все сильнее и сильнее. Черт. К черту Корекиё, его гребаные дурацкие доски, его «сестру» и его план. К черту всех убийц, они все были отбросами общества. Просто к черту все. Черт, черт, черт, черт. А что, если он, твою мать, сдохнет от этого? Кокичи поднял голову из кольца, сделанного руками, и прислонился спиной к дверце туалета. Ему хотелось плакать, но это последнее, что он должен делать. С ним все будет в порядке. Хорошо. Он знает о сотрясении мозга и решил официально считать то, что с ним произошло, «сотрясением мозга»; потому что только это было логично и у него был очень маленький шанс, что это обернется чем-то слишком серьезным. Ничего безумного произойти не должно. Он будет в полном порядке максимум через пару недель. Сейчас он просто должен постараться справиться с этим.***
В дверь постучали. Почему-то Кокичи нервничал, и это было похоже на него и в то же время нет. Никто никогда раньше не стучал в его дверь, за исключением… когда приходило время есть…? Он потерял равновесие и чуть не свалился с кровати. Черт, а что, если он ударится головой об одну из коробок, которые валялись рядом? Иметь такую комнату, как у него, было, вероятно, не самым лучшим решением. Свалка на полу быстро превратилась в минное поле, и еще один несчастный случай только и ждал своего часа. — Хм? — Кокичи позволил себе нахмуриться. — А что здесь делает Сайхара-чан? И почему у него такая кислая мина? — Ах, эм… — Шуичи на мгновение отвел взгляд в сторону. — Ты только что выбежал из зала суда, и я пришел спросить, все ли с тобой в порядке. Ты все еще плохо себя чувствуешь после того, что произошло? — Не-а~! Я чувствую себя прекрасно! — Детектив снова на него посмотрел. Шуичи должен был быть открытым, а Кокичи — непроницаемым, но иногда казалось, что их роли меняются местами в самый не подходящий момент. — Я…я… — Шуичи медленно перевел дыхание. — Ничего, если я… присмотрю за тобой, п-просто чтобы убедиться, что ты действительно в порядке? — Это было странно. Трепещущие чувства в сердце, странным образом слишком хорошо сочетались с головной болью Кокичи. Ах. Точно. Кокичи знал, что если он согласится, то в конечном итоге будет балансировать на грани своих глупых чувств к детективу; он уже ранен физически, и ему не нужно, чтобы появилась еще и эмоциональная боль. Кокичи думал, что его эмоции — это единственное, над чем он имеет контроль в убийственной игре, но встреча с Шуичи быстро это опровергла (конечно он помнит такие глупости). Единственное, над чем он действительно имел стопроцентный контроль, — это ложь. Он лгал всем, кроме себя. (Но то, что он пообещал не лгать себе, вовсе не означает, что он не мог скрыть от самого себя правду.) — Спасибо, но нет, Сайхара-чан. Я и сам могу о себе позаботиться. — Кокичи был готов захлопнуть дверь у него перед носом, но выражение лица Шуичи становилось невыносимым. Его брови были нахмурены, а губы надувались все больше и больше, что, скорее всего, делалось не осознанно. — Уф, ладно, все равно. Я позволю Сайхаре-чан делать все, что он захочет, лишь бы он избавился от этого уродливого выражения лица. Шуичи, всегда такой чудак, на самом деле даже поблагодарил Кокичи, прежде чем сказать ему, чтобы он выключил свет и что он скоро вернется.***
Шуичи вернулся с водой и едой, которая, должно быть, осталась с ужина или что-то в этом роде. Кокичи не мог вспомнить, ели ли они когда-нибудь после суда. Он наблюдал со своей кровати, как детектив поставил воду на тумбочку, прежде чем отодвинуть несколько коробок в сторону, чтобы вытащить стул из-под стола с другой стороны кровати. Еду придется пока оставить на столе. У Кокичи не было особого аппетита. — Ты спал после того, как ушел из зала суда? — спросил Шуичи. — Ноуп, — сказал Кокичи по-английски, выделяя букву «п». Шуичи покачал на это головой. — Ты… забавный парень. — О, неужели? Ты правда так считаешь? Ведь втайне я абсолютный комик. — Нет, не поэтому. Потому что, ну… ты и раньше засыпал во время суда, но тогда я подумал, что ты просто шутил. На этот раз ты заснул, пропустил половину суда, проснулся и продолжил участие, как ни в чем не бывало. — Эй. То, что я немного устал, не избавляет меня от суда. На самом деле, довольно грустно, что я сработал лучше, чем все остальные, буквально во сне, а? — Я, ну, эм… они старались изо всех сил, и ты вместе с ними. Спасибо. Н-не за то, что ты стараешься, а за помощь. Я, эм, — Шуичи начал ерзать на своем стуле, — заметил «подсказки», которые ты мне давал, и… признаюсь, сначала я подумал, что они были немного, эм, вычурными, если это правильное слово, но… думаю, это довольно занятно, что ты всегда кажешься на шаг впереди, Ома-кун. И я решил, что вместо того, чтобы раздражаться из-за этого, я буду думать о них как о чем-то полезном, например, как с файлами Монокумы. Раньше я думал, что они бесполезны, но теперь я думаю, что любая информация, которой нет в файле, это пустота, которую я должен заполнить во время суда. Я, да… Прости, кажется, я сказал лишнего… На самом деле Кокичи очень хотелось сказать что-нибудь банальное вроде «Ты никогда не можешь сказать лишнего». То, что действительно нравилось Кокичи в детективе и, возможно, даже стало причиной, по которой он в него влюбился, это то, что Шуичи был удивительно удивительным парнем. Кокичи отвернулся от него и уставился в потолок. — Нет, Сайхара-чан очень забавный, потому что так благодарит меня и ведет себя, словно моя мамочка. — Ч-Чт—Я не веду себя, словно твоя мамочка! — А вот и нет. Ты сейчас сидишь совсем близко к моей кровати, как это делает мать, когда ее ребенок болен. Что, Сайхаре-чан нравится нянчиться со мной, пока я такой покорный и беззащитный? Я и не знал, что он из таких парней, — Кокичи ожидал еще один взволнованный ответ, но вместо этого детектив рассмеялся. — Фу, перестань, — закатил глаза Кокичи. — Сайхара-чан такой страанный, — но у Шуичи был приятный смех, и слышать его было большой редкостью. — Я думал о тебе до, во время и после классного суда, — сказал Шуичи, когда его смех утих. — Я думаю, что есть большая вероятность, что ты получил сотрясение мозга. И… это нехорошо. Будет плохо, если кто-то из нас заболеет потому что тогда… потому что тогда ситуация будет абсолютно безнадежной, ведь никто из нас не имеет медицинских навыков, а мы все сейчас заперты здесь… Что, если я умру от этого? Что, если Кокичи умрет от этого? Будет это его вина, потому что он случайно упал, или вина Корекиё, ведь это он повредил доски, из-за чего все и произошло? Эта была просто идеальная свобода действий для мастермайнда, и Кокичи уже давно пообещал себе, что если ему придется умереть, то только так, чтобы лишь Шуичи смог раскрыть его убийство. Кокичи попытался сдержать вздох, который пытался вырваться из его горла, но он вышел как более сдавленный звук, и Шуичи определенно услышал его. — В-в чем дело? — Разве это не смешно? — Кокичи громко рассмеялся, но это только усилило его головную боль. — Если я все-таки умру, тогда будет суд, верно? За кого все тогда будут голосовать? За меня, Шингучи-чан или доски на полу? Ну, доски ведь не студенты, да? Так что выбор будет между мной и Шингучи-чан. Это было бы очень, очень запутанно. Наверное, мне придется что-то предпринять, прежде чем до этого дойдет. — А-ах—! — Шуичи снова уселся на свое место. — О-Ома-кун, не говори таких вещей. На самом деле, я думаю, что это должно дать нам больше мотивации, чтобы выбраться отсюда и помочь тебе. — Ага, нет. Это дало бы мотивацию только тебе, потому что никому на самом деле не было бы дела, если бы меня не стало, давай будем честны. — Я так не думаю. То, что ты можешь нас раздражать, вовсе не означает, что нам будет все равно, даже если ты умрешь, Ома-кун. Я имею в виду… Мне жаль, что я использую ее в качестве примера, но подумай об Анджи-сан. Она настроила нас друг против друга своим «студенческим советом», но, конечно, всем нам было не все равно, когда она умерла. — Сайхара-чан, я немного отличаюсь от Анджи-чан. — И чем же? — Чем же? Я… забыл, что хотел сказать. Ах, что ж. Это очень плохо. — Ч-что, так быстро? — Кокичи лишь моргнул. — Эй, Ома-кун. — О нет, он говорил именно таким тоном. Тем самым, каким всегда говорили главные герои аниме, когда они хотели сказать что-то обнадеживающее и слащавое второстепенным персонажам. — Это нормально — говорить о том, что ты чувствуешь. — Да, но когда ты так говоришь, это лишь напоминает мне о том, что я никогда не смогу рассказать тебе о своих чувствах. — Ты… Кокичи прервал его самым громким зевком, на который только был способен. — Сайхара-чан, я устаал. Я буду спать. Спокойной ночки, — он крепко зажмурился, чтобы избежать дальнейшего разговора. Одеяло начало шуршать. Кокичи ощутил какое-то движение рядом с ним, прежде чем почувствовал чью-то руку на своей. Его глаза тут же распахнулись. Шуичи отвернулся к стене и принялся постукивать ногой по ножке стула. Ладонь детектива была немного потной, что было немного противно, его хватка была немного слабой, и он выглядел немного нервным; но тот факт, что он касался Кокичи, казался нереальным, а его глупое сердце собиралось выскочить из его глупой груди. Но он чувствовал, что может наслаждаться хотя бы одним хорошим мимолетным моментом, который ему предоставила жизнь. Кокичи не лгал, когда говорил, что устал. Он попытался сжать руку Шуичи, но эта попытка вышла настолько жалкой, что детектив, вероятно, этого даже не почувствовал, прежде чем заснул.***
Кокичи почти забыл, насколько темно в его комнате при выключенном свете, потому что нигде не было окон. Руки Шуичи не было. —…Сайхара-чан? Ты еще здесь? — Никакого ответа. Мысль о том, что Шуичи, должно быть, ушел спать в свою комнату, была печальной, но кровать была более удобной, чем стул. Небольшой плюс заключался в том, что Кокичи, по крайней мере, мог встать с постели, не чувствуя себя так, будто пытается спрыгнуть с выступа балкона. Свет включен. Ничего не казалось необычным. На тумбочке все еще стояла вода, на письменном столе — еда, а стул из-под стола все еще стоял у края кровати. Включился монитор. Кокичи привык просыпаться примерно в то время, когда начиналось утреннее объявление, хотя это вовсе не означало, что он встает с постели или встречается со всеми в это время. Вместо Монокубов на экране появился Монокума. — Извините, что врываюсь в ваше мирное расписание, но обнаружено тело! Всем идти в общежитие! Ну… не то чтобы вы уже там, верно? — хихикнул про себя Монокума, прежде чем монитор снова отключился. В… общежитие? Кокичи медленно перевел взгляд с монитора на дверь. Если он откроет дверь, то неизбежно увидит труп? Кто-то действительно совершил убийство там, где они спят? Кокичи казалось, что он движется под водой, когда он обхватил пальцами дверную ручку, повернул ее и толкнул дверь. Все были внизу, собрались вместе в середине общежития, прямо у подножия лестницы, и все смотрели на что-то снизу вверх. Все стояли слишком близко и закрывали своими телами то, вокруг чего собрались. Крепко держась за перила, Кокичи медленно спускался по лестнице, одна ступенька за другой. Никто не обернулся, чтобы на него посмотреть. Все были слишком увлечены тем, на что, черт возьми, они смотрели, чтобы его заметить. Но у того, кто был сверху, было небольшое преимущество: Кокичи смог разглядеть, что к одному из перил второго этажа прикреплена веревка. По крайней мере, он впомнил, что где-то уже раньше ее видел. Волокна веревки были потерты, но она была крепко привязана к перилам, и ее конец спускался все ниже, ниже и ниже в толпу его товарищей. Кокичи пришлось проталкиваться сквозь толпу. На него сразу же уставились недовольные взгляды, послышалось ворчание. Но это уже не имело значения. Ничто больше не имело значения. Сердце Кокичи остановилось, как только он увидел его. Раскачивающееся тело Шуичи. — …ма-кун? О-ома-кун? Проснись. — …А? — К-кажется, тебе приснился кошмар, — Кокичи снова мог чувствовать руку Шуичи. — Ты в порядке? — Все хорошо. Господи, Сайхаре-чан вовсе не обязательно быть моей наседкой. — Честный ответ на этот вопрос вызвал бы эффект домино: Шуичи бы еще больше забеспокоился о нем, а Кокичи почувствовал бы себя еще глупее. Слезы щипали глаза. Кокичи даже не почувствовал как таковой грусти. Он был уверен, что ему и раньше снились кошмары, хотя и не мог вспомнить ничего конкретного. Так почему же он начал превращаться в маленького ребенка из-за какого-то глупого сна? Сны не реальны. Но такие сны слишком реалистичны. — Ничего страшного. Может, я просто голоден или что-то еще. Не знаю. Шуичи явно на это не купился. Если бы Кокичи был в самом расцвете сил, он мог бы придумать что-нибудь в миллион раз лучше, чем «может, я просто голоден». Когда их руки соединились, Шуичи ясно почувствовал, как его кожа покрылась холодным потом. — Ома-кун… — Шуичи медленно выдохнул и сжал его руку. — Теперь, когда я присматриваю за тобой, ты можешь сказать, если что-то не так. Даже если тебе придется сказать это в своей собственной «особенной» манере, потому что я знаю… я знаю, как ты себя чувствуешь, и это нормально — просить о помощи. Это вовсе не говорит о твоей слабости, понимаешь? Мне пришлось узнать это на собственном горьком опыте от Момоты-куна… — Он снова передвинулся, прежде чем сплести их пальцы вместе. Он такой теплый. Он был из тех людей, которые понемногу излучают свое тепло. Он делал это не так, как… как кто-то, чье имя Кокичи больше не мог вспомнить. И его глазам не нужно было привыкать к темноте, чтобы он мог видеть, что Шуичи улыбается одной из своих маленьких, робких улыбок. Он просто это знал. Кокичи не чувствовал необходимости рассказывать Шуичи о своем кошмаре, но, по крайней мере, детектив был здесь, чтобы смягчить его последствия. Шуичи, вероятно, заснул, все еще держа их руки вместе, и проснулся от ощущения, что Кокичи делает что-то жалкое, например дрожит или хнычет во сне. Как печально. Как печально, что Кокичи сумел придумать план, что делать, если он умрет, чтобы суд был менее напряженным для Шуичи, но он никогда не думал об обратном. Его кошмар был ужасным напоминанием о той правде, от которой он так старался убежать. Шуичи был единственным «терпимым» человеком в Академии, и если его убьют… Включился монитор. Кокичи чуть не выпрыгнул из собственной кожи. Никакого Монокумы. Просто Монокубы дают утреннее объявление своим собственным «уникальным» способом. — Эй, Ома-кун, — Шуичи потер большим пальцем костяшки пальцев Кокичи. — Как насчет того, чтобы пойти в кафетерий и позавтракать? — Детектив не сдвинулся с места, пока Кокичи не кивнул. — Я вернусь в свою комнату, чтобы принять душ, и буду ждать тебя здесь. Однако у Кокичи по-прежнему не было никакого аппетита. Ему хотелось чего-то слащавого, например, снова взять Шуичи за руку и слушать, как он говорит обо всем и вся, чтобы показать, что он жив и никуда не денется. Но это была просто еще одна правда, которую он скрывал от самого себя. Кокичи спрятал ее подальше в тайник своего затуманенного сознания, рядом с кошмаром, и заставил свое ноющее тело откинуть одеяло и попытаться встать с постели.