Три м: манипуляция, месть, музыка

      Дверь открылась с необъяснимой осторожностью, будто бы за ней должны были оказаться десятки зелёных бутылок. Но шум битого стекла так и не последовал, да и рюкзака с оторванными крыльями и сердцами не было. Что же ей почудилось?       Германия ступила сначала робко, прислушиваясь и оглядываясь. Тишина, спокойствие, нет даже открытых мышеловок. Тот сон ничего не значил. Немка прошла на кухню, ранее ещё раза три проверив, закрыта ли дверь, и поставила чайник. Она посмотрела на окно и едва вздрогнула от мурашек. Они подбирались коварно: сначала незаметно, потом усиливались и под конец заставляли вздрогнуть, будто бы отбросить.       Девушка вернула дыхание в норму и присмотрелась к шкафчикам, что были приоткрыты. Лёгкая паника проявилась на её лице. Германия открыла резко дверцу и схватила коробку чая с лавандой, запах которой её отец на дух не переносил, и опустила плечи в облегчении.       Антидепрессанты были на месте. Эта новость вызвала такую подлинную улыбку, которая бывает только от подобных препаратов. А ведь кофе тоже своего рода антидепрессант. Для кого-то символом любви были Ромео и Джульетта с их отношениями в незрелом возрасте, длившиеся несколько дней и убившие несколько людей, но для неё это был образ кофе и антидепрессантов. Такое дополнение друг друга надо ещё поискать.       Антидепрессанты оставляют кофеин подольше в организме, а кофе, в свою очередь, усиливает способности "делать счастливым". Именно поэтому она ещё держится…       Девушка перевела взгляд на настенные часы. Снова 2:20. Её эта цифра будто бы преследует. В 2:20 она уснула в отеле ещё четыре дня назад. Она часто засыпала в отелях приблизительно в такое время. На самом деле девушку всегда тревожило состояние её народа. Хотелось как можно эффективнее очистить огромное пятно нацизма и коммунизма на карте страны. Любой ценой. Пускай отмороженными конечностями, глубокими мешками под глазами, мозолями, кровавыми слезами и сложными разговорами. А такие разговоры ожидали её каждый раз, когда та вновь и вновь отправлялась к людям. После всех собеседований ей становилось так тепло внутри. Эйфория мёдом растекалась по телу и грела, грела, грела. Нужно было всегда напоминать себе, что мир безумно огромный, а маленькая комната, в которой она так часто запирается, всего лишь часть этого пространства. Ну а если не к людям, то она ходила в лес, к Франции, Британии, иногда к США, бывало даже к СССР. Лишь бы выйти из комнаты. Тянуло её к этому мазохизму, что потом поощрялся поднятием самооценки.       Чайник закипел, и Германия быстро выключила его. Кофе раз, кофе два. Таблетка. Сначала что-то лёгкое, а потом уже заварной. Сначала антидепрессанты, а потом… А что потом?       Она вновь посмотрела на часы. 2:20. Видимо, батарейка сели… И сели не только в часах – девушка уснула, как только легла на кровать. Всем нужен отдых… – Ну нет, – недовольно протянула девушка, когда увидела на часах 2:20, но уже дня. – А у меня был идеальный коварный план.       Она осмотрелась и разочарованно вновь упала лицом в подушку. Ей понадобилось около десяти минут для того, чтобы наконец встать. Остывший кофе казался теплее всех одеял, всех свитеров, в которые она привыкла кутаться. Он неприятно горчил, оставил кольцо на когда-то белой кружке, а нерастворимые остатки на дне заставил скривиться.       Ещё ночью она должна была испробовать новые краски в действии, чтобы быть уверенной в их качестве. А сегодня проверить документы. Дедлайн ещё не давил на неё так же, как эти стены. – Кофе, сначала кофе.       Германия аккуратно вышла из комнаты и прислушалась. Безопасно. Уже спокойнее она спустилась на первый этаж, на всякий случай сохраняя бдительность. Кофе сделала в микроволновке, таблетки оставила на вечер. Не взяв ничего с собой на завтрак, девушка вернулась в комнату. Она отпила кофе и отставила кружку на стол. – Сначала кисти, потом бумага, краска, идея…       Германия говорила с собой. Часто и много. Эта, уже незаметная для неё,. привычка помогала сосредоточиться и настроиться. А где кисточки? Немка поискала их в тумбе, на полке, подставке. Она шёпотом ругнулась полмитутным матом и встала на носочки, чтобы достать коробку со всеми принадлежностями. – Ну-ка... – уже касаясь кончиками пальцев стенок картона, скользя ими, потянулась сильнее. – Nein!       С грохотом коробка перевернулась, одаривая девушку дождём из банок, крышек, палитр, ручек, карандашей и прочего. В уголках глаз блеснули слезинки. Руки дрожали. Да за что ей это?! Первый удар стены ногой, которая защищалась слоем поролона, будто в психбольнице. Почему она настолько ничтожна, что и кисточки найти не может? Второй удар уже рукой. Что ж это творится?! Она уже было хотела раздавить тюбик с краской, но вовремя успокоилась. Кисточки ведь где-то в этой комнате. Тревога всё ещё не ушла, а истерика застряла лезвием ножа в шее.       Германия стояла несколько секунд совсем неподвижно, утопая в чёрной смоле чувств. Потом чёртыхнулась, заколола высокий хвост и принялась за уборку. Агрессия сменяла апатию также, как и швырки одежды мелодичные движения салфетки. Очищалось всё: каждая поверхность, вещичка, мебель, стена. Она вымыла окно, плинтусы, под кроватью, клавиатуру, углы комнаты. Иголкой вычистила грязь во всех уголках и соединениях. Слезы едва стекали с её щёк и мгновенно высыхали. Руки дрожали при каждом движении, особенно когда на глаза попалась уже старая металлическая обёртка от шоколадной медали. Когда комната казалась пустой, она села на полу в её центре и не сдержала истерики.       Кисточки были под кроватью...       ...Она любила этот лес. Листва здесь не двигалась, от земли веяло могильным спокойствием. Здесь в заточении был лёгкий туман, в нём путались лучи солнца, он любил оседать на волосах. Здесь никто не гулял, здесь не было следов человека. Это был её лес. Её лес, её дом, её мирок.       Рисовалось теперь легко и беззаботно, будто бы прыжки через ручей по камушкам в начале весны. Безликая дева со шрамом на шее, словно след от снятой, например, петли. Вместо медали на ней был могильный венок, а волосы заменяло разлитое вино. На фоне ручкой она дорисовала различные комбинации с цифр "2", "0". Она брала все цвета, смешивала их, не придавая значения правилам. У неё это было в душе, всё было верным и без знания теории.       Отец заставлял её учить все правила, но девушка их не запоминала, спорила с ним. А потом Рейх перестал их читать, рассказывать, ссылаться на них. Германия помнила, что что-то сказала ему, что-то, что заставило изменить чужой взгляд, но что, она забыла. Подумав, она добавила к цветам на венке сами медальки. Такие отец выдавал ей при каждой хорошо нарисованной картине, но всегда забывал, что от белого шоколада её тошнит, а молочный попадался редко. «Она ненавидит сладкое», – так думал Рейх; «Германия? Да она сладкоежка», – так говорили другие.       Немка сложила все принадлежности и достала батончик чёрного шоколада. Под ногами почти не было шума и хруста. Каждый шаг ощущался будто бы полёт. Она недовольно выдохнула, когда прошла возле последнего дерева.       Теперь этот мир должна была дополнить музыка. Девушка пыталась идти быстро, не смотря под ноги, даже прикрывая глаза. Сквозь наушники послышался едва различимый писк. Она подняла взгляд и сразу же потеряла контроль над ногами. Девушка потеряла землю под собой, заметив лишь какое-то большое пятно. Затем ощутила резкую боль, не сразу осознав, где именно её источник. Острое заменилось ноющим. Болевой шок немного отступил, давая сесть на трон уставшей Панике.       Германия задержала дыхание, наконец ощутив зубы собаки на лодыжке. – Паулина, ко мне! – незнакомый голос.       Глаза у страха велики, и немка не была исключением. Она отползла, смотря как животное неспешно отходит. – Германия? Что ты здесь делаешь? Встать можешь? – спросила хозяйка собаки и села подле раненной. – Польша?! – Паника отступила на слабых ногах, поклонившись старшей сестре, Агрессии. – Почему твой пёс без намордника?! Средь дня, на обычной улице. Ещё и без поводка. Он привит? Не трогай! – она отползла. – Убери его, фу! – Германия, Германия, тише, – говорила Польша спокойно, смотря в глаза с привычной улыбкой во взгляде. – Дай я посмотрю. Она привита, правда. – Тогда почему бросается на людей?       Девушка в ответ выдохнула, собрала светлые волосы в хвост и заговорила ещё тише: – Присмотрись к ней. К Паулине.       Немка зыркнула на обидчицу и прикусила губу. Затем она посмотрела в сторону, как попросила Польша, и уже поджала губы. Паулина была мамой, а в стороне лежал её щенок, второй ещё просился покушать, но собака смотрела с осторожностью на девушку. – Я сняла ошейник и намордник, чтобы она покормила щенков. Ну один побежал вперёд из-за бабочки и бросился тебе под ноги, – спокойно объяснила полька. – Он в порядке? – почти шепотом спросила       Германия и подсела ближе. – Да, думаю, да. Я могу осмотреть?       После удовлетворительного кивка Польша приподняла штанину. – Надо обработать и перевязать, пойдём ко мне. Тут недалеко. – Не нужно, я в норме.       Блондинка положила обе руки ей на плечи и довольно серьёзно произнесла: – Мы идём обрабатывать рану ко мне, и потом пойдешь. Если будешь долго спорить, то потратишь время.       Немка уже хотела было возразить, но упоминание времени заставило задуматься и всё переосмыслить. И вправду, тратить время на пустой спор сейчас просто не выгодно. Она кивнула и позволила помочь себе встать.       Брюнетка всё время пыталась подобрать слова для извинений, но те застряли в горле. Её взгляд мимолётно цеплялся за щенка на руках Польши. Он уткнулся мордочкой в сгиб руки, смотря неопределенно на Германию. Девушку беспокоил этот взгляд. Она не понимала, что таится за милыми коричневыми глазками. Может, злость, может, обида, может, привязанность – что угодно.       Хозяйка похожа на своего питомца? Не в этот раз. Джек-рассел-терьеры больше по внешности подходили ей, а не польке. Её глаза напоминали голубику, в то время как глаза зверушек – тёмный орех. Да и черты лица у девушки нежнее…       Польша открыла ворота и прошла по тропинке. Немка удивлённо осмотрела аккуратные кустики чайной розы, опрятный газон и Паулину, что попыталась сама открыть входную дверь. – Умная девочка, – улыбнулась блондинка и отворила дверь. – Ния, пройди в ванную, она справа, а я сейчас. – Ния? – девушка приподняла бровь, но зашла внутрь просторного дома. – Тебе не нравится? – та простодушно улыбнулась и зашла на кухню со всеми пёсиками.       Германия смущённо улыбнулась и в немного противоречивых чувствах зашла в ванную. Как она уже поняла, в доме Польши преобладали бело-красные тона. Девушка была уверена, что раковина будет белой, но та оказалась красной. Но это ведь неудобно. Зачем… – Болит? – заботливо спросила хозяйка дома и открыла аптечку. – Да нет… – она села на бортик ванной, подтягивая штанину. – Зря ты так заморачиваешься. – Нет, не зря. Не спорь, а то сидром не угощу.       Немка тихо выдохнула и слабо улыбнулась. Что-то в этом тоне было таким тёплым и радостным. – Ты всегда так улыбаешься, когда тебе перевязывают раны?       Германия вздрогнула и прикрыла рот, пока полька заливалась смехом. – Ну прекрати, – протянула она и посмотрела вниз. На ноге красовалась повязка из бинта, закреплённая неаккуратно красным пластырем. Неаккуратно, потому что Польша уже лежала на полу от смеха. – Не умирай, – последнее, что произнесла Германия и сама засмеялась. Немного надломлено, не совсем привычно, ведь в последний раз она смеялась слишком давно.       Главное, что её смех был искренним и звучал в унисон чужому, но такому знакомому.