Убей меня своей любовью. Отбери у меня воздух своим поцелуем. Оставь морозные ожоги на моей коже. Сожги меня полностью своей искрой глаз. Пусть кровоточит вырезанное средь ребер сердце. Прикоснись губами, ощути последнее биение. Забери с собой все воспоминание обо мне. Дай мне умереть. Дай мне возродиться лишь в твоих снах
***
– Любовь? – тихо переспросил мужской голос средь тьмы листвы. – Любовь, – повторил четкий женский, прячась в этой тьме. – Любовь в Вашем понимании это?.. – Любовь нельзя описать одним словом. – Опишите несколькими, напишите мне драму, сыграйте, поднесите жертву Афродите. Звонкий хруст сухого дерева раздался эхом. Его покорно поглотила ночь. – Любовь... – голос вздрогнул, а его обладательница не собиралась выходить, – влияет на душу человека. Он ощущает чистое блаженство, ловит гармонию, забывает об опасности. Любовь сладка, как спелая вишня, нежная, словно розовый жемчуг и всё время горит, но особым огнём. И взгляд любимого, словно свет, что приходит среди тьмы. И, мой Господин, самопожертвование, искренность, комфорт даже в молчании. – Это всё? – вопрос задан грубо, пренебрежительно. – Ваша мысль заканчивается на чувстве безопасности, гармонии и эйфории. А я ожидал энкомий, дифирамбы за современной структурой, может, сократовские диалоги... Густые облака совсем заслонили небо. – Любовь, милая Величественная Япония, – это зверь. Она подкрадывается незаметно. Каждый её шаг – это новый поцелуй. Он интимнее предыдущего. И уже после первого нет пути назад. Любовь, дорогая Величественная Япония, – это хищник. Дышит тобой, медленно заползая в сердце, сплетает там паутину, чтобы в свои сети ловить последнюю каплю здравого смысла и анализа. Она выходит на охоту во время поцелуя, впиваясь в губы, царапая ребра изнутри. Она в грязи. Травит твою кровь медленно, смотря пристально в глаза так, что ты и пошевелиться боишься. Вдруг... нападёт, – мужчина вышел на свет и в его руке совсем слабо блеснул кинжал. – Когда паутина окончательно заберёт свободу... любви нужна будет кровь, – он резко сделал надрез на запястье и ступил ближе к японке. – Ссоры, передряги, чтобы забирать всю энергию себе, питаться негативом для того, чтобы переродить его в страсть. Страсть очень двуличное понятие... – он резко потянул её к себе, обнимая сразу за талию, а руку с кинжалом завел за спину, – Вам так не кажется?.. Кульминация, третий акт, этап отношений. И вот любовь или уходит с оторванной половиной тела, что сочно кровоточит, аппетитно стекая болью – платой за хорошие моменты; или скрепляет крепко двух людей страстью и травмой. Рейх мягко улыбнулся взгляду любимой. Та смотрела удивлённо, немного затуманено, влюблено и решительно. – Ты прав... И женщина элегантно закинула ногу на него, обняла за шею и с безмятежной улыбкой наклонила его, повалив, но удерживая, чтобы не упал. Рейх тихо хмыкнул и руку, что соскользнула с талии, также завел за спину. Он послушно отдал ей кинжал и не менял положения, оставаясь безоружным, открытым к возможной атаке. Японская Империя равнодушно оставила надрез на прежнем лёгком шраме, что остался ещё с той их встречи. – Ты порезался именно там, где ранее ранил меня. Верно? – Раскусила меня. Величественная Япония, я могу встать и наконец поцеловать вас? Ваша изысканность в движениях меня добила. Это великолепие, – он всё же поднял потемневший взгляд, – хочется попробовать, наслаждаться вкусом, смакуя по кусочку... Империя с привычной грацией позволила ему выпрямиться и наклонилась. – Так берите, мой Господин. Оба смотрели одурманенно друг на друга, скорее в попытках докопаться до правды в глазах. Вот только оба искусно молчали и не давали слабины. – Я ненавижу красную помаду, – твёрдо напомнил немец. Он впился в её губы, властно и резко прижимая к себе за талию, и кусал, истязал, вылизывал ненавистную помаду, размазывал её. Рукой скользнул ниже, по-собственнически оглаживая идеальное тело, и ловил губами каждый её вздох и стон. Ухмылялся от каждого её движения, когда она подавалась ближе, обнимая за шею и не смея касаться фуражки. Похвально. Вот только любовь всё ещё хочет крови, и сворованный кинжал вонзился холодной сталью в самое сердце, через ребра. Застывший ужас в глазах дамы будоражил, вызывал приятные мурашки по коже. Её тело медленно обмякало в руках мужчины. И без того бледная кожа теперь казалась совсем фарфоровой, в особенности из-за облегающего платья, что лишь отдаленно напоминало кимоно. Того же холодного красного цвета, что и помада. Оттеняло. Рей снова наклонился к её губам, их вкус слаще старого вина, и прокрутил медленно кинжал по часовой. Так она выглядела красивее... Луна мягко осветила её труп. Он медленно наклонился, провел носом вдоль шеи, спустился ниже и неспешно слизал дорожку крови с уже открытой груди, словно заколдованный. Кисловатая кровь на шелковистой коже... просто блаженно. Но ощущения немного изменились... Мужчина отстранился, наблюдая уже за фотографией в руках, что закреплена на деревянной палитре. – Видимо, переборщил с медитацией, – немец мягко улыбнулся, осматривая холст, где вырисовывалась чудесная композиция с тем сюжетом, что только что сыграл в голове, и сделал надрез кинжалом по картине. Мазки кистью резкие, переплетались друг с другом в абстрактное видение притворного чувства любви. В центре, как августейшую Идзанами, но из груди, где сердце, кишащую червями изобразил Японскую Империю; ниже яркие цветы хиганбаны, лепестки которых были похожи на сердечные сухожильные струны; и фон красный, разбавлен белым Мужчина отошёл от картины и рассмотрел её. Вскинув бровь, он зацепился взглядом за уголок. Пятна краски отдаленно напоминали чей-то портрет. – Оу, – тихий смех коснулся деревьев, – неужели предо мной восстала Марианна? Ухмыльнувшись своим мыслям, Рей достал из кармана брюк флягу, открыл её и немного отпил. Коньяк крепкий, качественный. Не жалея, он залил полотно алкоголем и достал сигареты. Краска в некоторые местах потекла, размазывая цветы, а над головой Марианны проявлялся её головной убор. Дым мягко осел на картину. А где дым, там и огонь. Рейх с улыбкой поджёг зажигалку, сделал затяжку, выдохнул у картины. Огонь по дорожке дыма пробежал к полотну, и то вспыхнуло ярко. Лес опустел через несколько минут. Кучка пепла осела на траве, ожидая, когда ветер даст ей свободу.***
– Я рад, что сегодня Вы не на велосипеде, – поприветствовал немец девушку и слабо поклонился. – Вас всё равно спасла бы дверь. Франция спокойно прошла в дом и села на пол в коридоре. – И то верно, – усмехнулся мужчина и ступил к ней. – И долго Вы решили сидеть на треснувшей плитке? – Пока лягушка с рыбой в аквариуме не сдружится. – Хорошо, пойду искать лягушку, – усмехнулся Рей и пошёл пока на кухню. – Может, придумаете что-то с багетом? О, нет, Франция, не стоит! Девушка невинно продолжала изучать содержимое книг на полке в гостиной. – Пожалуйста, Франция, – выдохнул мужчина, на миг показав усталость, и ступил к ней. – Это ваши рисунки? «Милая Франция, а разве это Ваше собачье дело?» – в мыслях возмутился, но всё же ответил: – Верно, Вы, как всегда, чудесно проявляете свои навыки дедукции. – Зачем хранить рисунки в книгах? – Это эскизы. А храню, чтобы быть уверенным в том, что подходит под формат. – Нашли лягушку? – француженка спокойно засунула открытую книгу обратно, сминая и рвя страницы. Мужчина лишь улыбнулся и глубоко выдохнул: – К сожалению, нет. Но смог найти макарон цвета лягушки в обмороке. – Чудесно. Франция преспокойно села за стол на место Рейха и отпила немного вина, пока немец придавил эмоции и сел уже на место девушки. – Хочу напомнить, что Вы можете закончить этот разговор или свидание, называйте как Вам угодно, когда захотите, – заверил Рей и откинулся на спинку стула, попивая вино. – Что ж, – она взяла вилку, макарон и стала разламывать пирожное, съедая только лаймовый крем, – я трусиха и не хочу умирать. Рейх на это молчал, ожидая продолжения, но, увидев перемену в её глазах с разума на безумие, чуть прищурился. Паранойя была оправдана, ведь теперь ему мило протянули из кармана леденец в виде пёсика. «Действительно включила безумие. Как же это надоело», – несмотря на мысли улыбнулся и ответил: – Благодарю. Видимо, яд тут не присутствует? Или всё же решились отравить меня? Страх вполне оправдан, ведь Франция была лучшей в деле ядов, а после изучения записей Египта, то и лучшей в химии. Единственная, кому эти знания хоть частично передались, – Германия. А вот Рейх смог только выманить несколько записей. Например, что от цианида можно спастись достаточно большим количеством сахара в крови, а стопроцентного убийства можно добиться добавлением трупного яда, рицина или сердечных гликозидов в алкоголь. – Я не травлю леденцы… В большинстве случаев. – В большинстве? – Третий Рейх раскусил леденец, рассасывая его и показывая, что не боится. – Думаю, мне будет неуютно на следующих таких встречах, если всё пропитано такой атмосферой, – невзначай перевела тему француженка и попробовала профитроли с ванильным заварным кремом. – Какой атмосферой? – холодно ухмыльнулся немец и запил остатки леденца вином. – Холодной. «Справедливо», – хмыкнул Третий Рейх: – Если Вы не собираетесь меня травить и будете хоть немного доверять, то холода будет немного. Вам будет приятно сидеть. – Только если стулья будут мягкие. – Не люблю твердые. А эти для вас твердые? – А вы хоть что-то любите? – проигнорировала вопрос. – Конечно, у меня есть предпочтения, – он слабо улыбнулся, – но иногда их нужно менять ради игры и манипуляции. Но основные остаются при мне. – Мною тоже манипулируете? – Нет. Вам я даю свободу выбора в связи с нашими отношениями при войне. – Уже почти манипуляция, Третий Рейх, – Франция немного склонила голову. – Вы же сами понимаете, что мы не о стульях говорим? – М? Она потёрла переносицу и вздохнула: – Милорд, возможно, я на вашей стороне. – Согласны со мной? – он неспешно поднялся, вальяжно ступая ближе к ней, и протянул руку. – Или хотели бы, чтобы я Вами манипулировал? – Скорее всего… – девушка осторожно коснулась его руки, – вы правы везде. – Тогда, – он нежно обхватил её пальцы, приглашая встать, – позвольте пригласить Вас на танец. К сожалению, балет у меня выходит из рук вон плохо, а вот ничем не примечательный венский вальс… «Надеюсь, он меня не пырнет во время танца. Смертельный вальс… Нет, плохо звучит», – мельком подумала она и улыбнулась: – Вальс управляет эмоциями, я переживу его непримечательность… – Непримечательность всё равно будет приправлена хоть какими-то эмоциями. Как по мне искусство и эмоции – вполне себе синонимы. Рейх неспешно повёл девушку в гостиную, где сдвинул всё лишнее, чтобы было место для танца, и слабо улыбнулся, когда в комнате заиграла нужная мелодия как только закончился счёт в таймере. Приветствие нежное, движения танца лёгкие, хоть и доминантные. Мужчина наблюдал пристально за партнёршей с нежностью во взгляде и подстраивался под неё. — Вам очень идёт это платье. – Думаю, я надела его специально. – Я могу задать Вам вопрос? – Надеюсь я этот вопрос не услышу снова, но уже в Аду, – она также подставлялась под его движениями. – Хорошо. Милая Франция, – он слегка приблизился и шепнул ей на ухо, держа уже крепче за талию, – нравился ли Вам этот танец ещё 1940-ом году? – У меня остались те же эмоции. – А если поговорим об этом более обширно? Нравилось ли Вам со мной? Тогда, Вы признавались мне в чувствах, а что скажете сейчас? Девушка совсем тихо прошептала: – Я люблю мягкие стулья, Милорд. Рей облегчённо выдохнул и отстранился немного, после кланяясь и мягко целуя её ладонь. – Вы очень хорошо танцуете. Всё же, не зря мы столько танцевали в те годы. – Мне также нравятся Ваши движения. Робкие, но уверенные, хрупкие и утончённые. – Как фарфоровая кукла… – Как балерина с музыкальной шкатулки… – Шкатулки всегда хранят какие-то секреты, – она отвела взгляд на стену с лёгким прищуром. Третий Рейх с лёгкой паникой ухмыльнулся, надеясь перевести её внимание на себя, лишь бы не смотрела на стену: – Как и шкафы, двери и люди. – Это циничная точка зрения, – Франция лишь хмыкнула на тихое "возможно" в ответ и обернулась к нему, протянула руку. – Вы хотите танцевать? – Ох, Вам понравился танец, мадмуазель? – он взял её за руку и слегка переменился в лице, ведь такого не предугадал, набрал набор цифр на телефоне. Музыка вновь заполнила комнату. Танцевал теперь он с большей динамикой, ведя девушку за собой. – Мне очень даже приятно. – У вас в доме всё управляется цифрами? – Почти. – Кроме Кэкена. – Верно. Вот Бернард частично. Также я не могу управлять несколькими комнатами… – мужчина чуть запнулся, думая упоминать ли второй дом. – Иногда я сомневаюсь в том, стоит ли мне принять вашу сторону. – Почему же? – Рей прижал её ближе к себе, смотря в глаза с меланхоличным огоньком во взгляде. – А в чём Ваше сомнение, милая Франция? – Те, – она слабо улыбнулась, – кто проигрывали один раз, могут упасть снова. – Но, если ангел пал однажды, – мужчина слегка кинул взгляд на её серёжки в виде крыльев, – то во второй раз не упадёт. – Вы не ангел, милорд. И всё же, кругов Ада много, вам ещё есть куда падать. – Ну почему же не ангел? Я вполне могу быть прототипом падшего.. Да и упасть будет сложно, я хорошо держу всё на нитях. – Любые нити можно перерезать… Да и доверять вам и своим чувствам нельзя. Мужчина слабо ухмыльнулся, хотя внутренне совсем был недоволен таким раскладом: – Если что-то случится не так… Я готов защищать Вас ценой своей жизни. На этот раз собственная жизнь меня не интересует. – Как жаль, – она сжала его руку, подстраиваясь под быстрый темп, двигаясь всё изящнее. – Меня волнует ваша жизнь. – Почему же, мадмуазель? – немец немного холодно усмехнулся, изучая движения девушки. Та же резко ответила, даже немного отстранившись: – По правилам приличия вам нельзя подобное спрашивать. – Как хотите… Я ничего не заставляю делать. Только вот нужно, чтобы Вы сказали мне Ваше отношение ко мне. – Мне всегда нравилось лицемерие. Одна погибшая в концлагере девушка писала: "Господи, сделай меня навеки лицемерной". Третий Рейх лишь хмыкнул и отстранился, целуя ладонь на окончание танца: – Я видел эту запись… – Хотите, оставлю вам такую же? – девушка слабо склонила голову и снова взяла ту же книгу, срывая больше рукописных страниц. – Вот здесь, например. – Я не смею быть против, мадмуазель, – слабо улыбнулся мужчина, представляя возможную картину и, едва вздрогнув от этой сладкой мысли, забрал перьевую ручку с камина, после протянув её. Франция ненавязчиво поправила плотное белое платье и забрала ручку. Вот только вместо того, чтобы использовать ручку по назначению, девушка сделала тонкий надрез на пальце, благодаря острому концу: – Кому-то необходима кровь для жизни, а я трачу её впустую. – Жизнь или кровь? – спросил, пока наблюдал за царапиной, настолько красивой кровью на бледной коже, когда зрачки слегка сузились. – Неужели кому-то ещё нравится смотреть на кровь? Кроме вас, конечно. – Думаю, только мне… – Хм, и где оставить кровавый след? Их и так немало. – А? Да, конечно, можете на последней странице, – мужчина всё ещё не мог оторвать взгляд. – Очень хотелось бы почитать ваши записи, но лучше сохраню интригу. Девушка осторожно выводила кровью буковки на немецком. – Вы меня приятно удивили, ведь всё ещё помните язык, на котором признавались мне в любви. – Больше этой ошибки я не повторю, милорд, – девушка раскрыла ещё получше книгу и уже грубее засунула её в полку, не оставляя ни одной живой страницы. – Надеюсь. – Милая Франция, позволите ли Вы… – он протянул слабо руку к её. – Прошу. – Извольте. Мужчина с лёгкой улыбкой взял её ладонь в свою и слизал неспешно кровь: – Сладкая… словно лучшее французское вино. Немец бережно огладил тонкие запястья, после приподнял ладонь и провёл сначала вдоль её щеки, после повернул к себе мягко за подбородок. Он выждал несколько секунд, смотря на тонкие, яркие губки-бантики, и склонился ближе, целуя с настоящей французской нежностью, пока притягивал девушку ближе к себе. Франция отвечала слабо, но отстранилась после мужчины, прошептав: – Как мы продолжим вечер? Вам решать. – М, – он всё же отстранился совсем, коснувшись напоследок завязок корсета, – как Вам идея обработать ранку для начала? – Чудесная, но я не люблю пластыри и не хочу обрабатывать. – Уверены? «Это один из поступков, о которых должны жалеть, но я не жалею», – подумала девушка и кивнула. – Хорошо… Мы можем прогуляться. Лес, скалы, озеро? – Кладбище. – М, готика, – он хмыкнул. – Я могу провести Вас на красивое кладбище с интересной историей. – Надеюсь, там не приготовлено место для меня. – Для каждого приготовлено… – он ступил к выходу, накинув на плечи плащ. – Для меня, для Вас… – Да, конечно… – девушка вышла первой, шепча себе под нос: – Лечу я в гроб. – Вам будет холодно? Мужчина слабо улыбался, собираясь закрыть дверь, и, когда та кивнула отрицательно, всё же закрыл. Он завёл одну руку за спину, вторую, согнутую в локте, разрешил взять. – Идти здесь недолго, но через лес. Уверены в своём выборе? – Абсолютно. Расскажите мне немного о том месте, куда мы идём. А в мыслях Франции чудесным образом были только браслеты… – Хорошо. Работа над кладбищем началась в 1932 году, для поднятия авторитета среди стран. Я разработал дизайн, подготовил всё на землю и строительство. В основной части кладбища костей нет. Это пустые могилы, только с каменными плитами. Само кладбище разделено на четыре части. Самая дальняя - безымянная, для грязи, вроде евреев; рядом с ними – для умершего народа стран; ещё часть для немцев, а остальная для стран. Вот страны уже могут попросить, чтобы похоронили не пустой гроб. – Вы сказали "грязи", милорд. Тот фыркнул: – Грязи. Портящей, оскверняющей чистокровных. Браки, семья с такими недопустима и... – он сбился на мысли, когда рефлекторно словил что-то. Присмотревшись, Рей понял, что это бумажный самолётик и невозмутимо развернул его. – Интересно, – хмыкнула француженка. Немец же слегка прикусил губу, зачитав надпись, что была написана до боли знакомым почерком: "Чур, я буду тамадой на вашей свадьбе". От Союза. Он молча достал свою ручку и дописал ниже: "Чур, я буду священником на твоих похоронах". – Извольте, – немец хмыкнул, достал карманный нож и запустил его в дерево, прямо рядом с "шпионом". – Я не считаю евреев грязью, – девушка отступила, наблюдая за этим. Рей прищурился, прошептав тихо: "у каждого своё мнение", и шикнул. – Что ж. Это не самая приятная тема разговора, – француженка пошла вперёд. А Рейх же не мог отвести взгляд от того, как СССР вдали тихо засмеялся и приложил лезвия кинжала к своим губам, давая тонкой струйке крови коснуться подбородка. И повезло же им одновременно выйти прогуляться. Мужчина быстро отвернулся и пошёл чуть быстрее, спрашивая тихо: – Меняем тему, мадмуазель? – Браслеты. Они вам нравятся? – Хм... смотря какие, – протянув, он мельком ещё посмотрел на русского, что неспешно уходил с его кинжалом. – Терпеть их не могу, – отрезала француженка, наблюдая. Тот же молча немного подкатил рукава рубашки, прикрывая слегка шрамы, и показал тонкий кожаный браслет. – Вас, кажется, интересует мсье коммунист? – она спросила это с явным французским акцентом, улыбнувшись. – Вовсе нет, – он затянул браслет туже и фыркнул. – Интересует он меня только как игрушка для мести и манипуляции. Ничего более. А вот браслеты... ношу для того, чтобы замедлить пульс, если нужно. А ещё ношу металлические, наподобие цепи или цельный круг. Как символ. Девушка проигнорировала вновь протянутую руку и ступила ещё быстрее. – Браслеты, – немного возмутилась она, – соскальзывают с моих рук. Они тонкие и слабые. Тот успокаивающе кивнул: – Могу предоставить хорошие браслеты для Вас. «Надел символично наручники на себя, а теперь и на меня хочешь», – хмыкнула девушка мыслям и подняла взгляд: – Вы слишком много мне предоставляете... Кресла мягкие, теперь браслеты. – Вам это не нравится? Может, пугает? – Скорее всего слишком привлекает, – она слабо ухмыльнулась, наблюдая, как мужчина неспешно открывает массивные черные ворота. – Это приятно, – немец подошёл снова к ней и немного склонил голову. – Здесь много ловушек, позволите безопасно Вас провести? – Я смею быть против? – она слабо ухмыльнулась, наблюдая за мужчиной, который аккуратно взял её на руки. Он осторожно ступил на черный щебень, что ещё пушистым слоем покрывал дорожку. Идеальная симметрия, синоним к перфекционизму. Девушка сама немного с восхищением смотрела на плиты и статуи. Четыре части кладбища были заметны сразу, ведь на них были абсолютно разные надгробия, что выстраивались в ровные ряды. Ближе ко входу были немцы и страны: у первых белые кресты, а у вторых — белые статуи. А вот дальше безымянные плиты для символизма жертв антисемитизма; и черные кресты — для умершего народа стран. – Вас заставили выделить четверть кладбища на евреев? – девушка опустила взгляд на кусты белых и искусственно черных роз вокруг каждого сектора. – Хотел бы я ответить "да"... – немец хмыкнул. – Но это я выпрашивал разрешить не разделять мирное население и солдатов, а выделить место для этих... евреев. – Вы слишком много врёте себе, милорд. Мне вас даже жаль. – Не стоит жалости, – лишь ухмыльнулся Рей и опустил француженку у готичной беседки. – Вам не холодно? Франция едва вздрогнула, когда ворота захлопнулись, но быстро пришла в себя: – А на кладбище может быть жарко? – В особых случаях... – тот прокашлялся и великодушно накинул на хрупкие плечи девушки свой плащ. – Будьте осторожны, здесь присутствуют змеи. Не ядовитые, но кусают больно. – И часто вы здесь бываете? – Достаточно... – он осмотрелся и прикрыл ненадолго глаза. – Ощущаете это мёртвое спокойствие? Тут даже духов нет... Здесь ещё никого не хоронили, все в лесу... Тут абсолютное одиночество... Могу ощутить себя мертвым. – Мир такой беспокойный для вас? – Именно, моя милая Франция, – он прошел чуть назад и провел подушечками пальцев по крыльям статуи. – Они идеальны, не так ли? У каждой есть свой маленький секрет, что характеризует человеческую натуру... – Вы её хорошо понимаете. Я помню ваши слова... – Надо же... – он ступил чуть по тропе. – Вас это и не должно было удивить. – Но как человек я должен был удивиться. Франция осторожно ступала по его следам, спросив украдкой: – Разве вы человек? – Надеюсь, нет. – Нечто свыше? – А как Вы думаете? – мужчина обернулся к ней, замерев. – Кто я? – Нужно ответить честно или лицемерить? – Честно. – Жаль. – Вы не должны мне лгать. Я знаю, что Вы скажете о "не выгоде" данного положения, но контракт был подписан Вами ещё в прошлом веке. Франция фыркнула и заговорила тихо: – Да, конечно... Я считаю вас некой энергией, слишком не подходящей для человеческой оболочки. Вы можете жить, но не так, как остальные. Ваша оболочка - просто актёр. И меня просто... Я чувствую себя не одинокой рядом с этой энергией. Она всё это выговорила так быстро, что и сама удивилась, подумав: «Я несу бред. Зато не лицемерно... Интересно, в чём разница, если не можешь жить без масок?» – Можно согласиться, – он с лёгким удивлением хмыкнул и сорвал с куста черную розу. Шипы такие тонкие и длинные, едва поддавались тому, чтобы сломаться. Рей пытался делать все осторожно, один за другим, но последним шипом всё же укололся. Он не придал особого значения этому и просто подошёл ближе, мягко вставив розу в её волосы. Франция слабо улыбнулась своим мыслям, а вернее цитате ещё маленького Рея: «Ну да, только правда. Правда она всегда неприятная и с шипами, если на то пошло». – Мило с вашей стороны, но мне казалось, что у нас только правда. Немец усмехнулся: – А кто говорил, что правда будет от меня? Да и не особо я Вам лгу. Просто играю свою роль. А ещё, помните, Вы не должны предавать, скрывать, недоговаривать... – Помню, – перебила его и достала розу с волос, наблюдая, а после и ступая за мужчиной, что пошёл подальше от могил. – Мы куда? – Куда ведёт дьявол. – Господи... – прошептала она, но чуть спокойнее выдохнула, увидев озеро. Рейх прошел по тропе ниже и сел на лавку из темного дерева. Его взгляд опустился на алую воду и на намокающий песок. Белоснежный песок чернел при прикосновении с водой... Франция, не думая, скинула туфли и зашла в воду: – Если она отравлена, то ещё лучше. – Вы правы, отравлена... Бромная вода… а песок смешан с гидроксидом никеля... – Формула: 2Ni(OH)2 + Br2 + 2 NaOH = 2Ni(OH)3 + 2NaBr... щёлочь ведь в воде, верно? – На дне... Щёлочь осталась от растворения трупов людей, на которых проводились исследования. По сути, озеро сделано на костях. – Песок отдает зелёным из-за Ni(OH)2. Он вступает в реакцию с бромом и щелочью, вырабатывая Ni(OH)3, который черного цвета. Неплохо, – девушка улыбнулась. – Жаль, что появляются ожоги. – Милая Франция, давайте Вы выйдете? – Вы боитесь за мою жизнь? Тот кивнул, слегка ухмыльнувшись. – Очаровательная привычка лицемерить, милорд. Франция неспешно прикрыла глаза, игнорировала боль и только наслаждалась порывами ветра, что так и намеревался намочить оранжевой водой полупрозрачную ткань. Вот только когда луну довольно быстро заслонили темные тучи, девушка вышла из воды и ступила ближе к лавке. – Советую пройти к фонтанчику с водой. Сода у меня тоже есть, как раз для таких случаев... – немец немного запереживал и встал. – Хах, и зачем? – Чтобы не пострадать, милая Франция. Она хмыкнула и прошептала себе под нос, не отводя взгляд от мужчины: – Я уже пострадала. Тот чуть склонил голову и подошёл совсем близко к ней, слабо улыбнувшись тому, как она задержала дыхание. – Я рад, что Вы не ступили дальше... – он взял её ладонь и переплел пальцы. – Пойдёмте, мадмуазель? – Вы хотите завести меня на край земли? В Небытие? – А вы туда хотите? На край земли? Ад и смерть, ведь Рай вряд-ли там... Именно туда я могу завести. А вот небытие? Что оно для Вас значит? – он нежно убрал прядь волос с её лица. – Многое... – Многое?.. Та слабо кивнула и прикрыла глаза, как только её губ коснулись чужие, целуя вновь совсем мягко, растягивая ощущения. Мужчина невесомо касался её шеи, опускался к плечам, после нежно оттянул её нижнюю губу и отстранился. – Мне нужно действовать по приличиям или игнорировать это? – она едва смогла изобразить ровный голос, а то время, как в груди быстро билось сердце. – Как вы пожелаете, милая Франция – Думаю, – она слабо сглотнула, – ещё раз вас мучить поцелуями не обязательно. Рейх на это лишь слабо поклонился, усмехнувшись: – Ваше право. – Вы, – она даже потянулась чуть ближе, – вы очень хорошо манипулируете... – А вдруг это не манипуляция? – он даже с лёгкой обидой отвёл взгляд. – Неужели? – Всё может быть, всё может быть. Я могу не давать точного ответа, боясь что кто-то узнает. Или же это может быть манипуляция. Или же мне просто был интересен вкус Ваших губ. – Вкус моей крови вам тоже был интересен, – говорила она уже спокойно, хоть на бледных щеках выступил румянец. – Именно... – тень ухмылки коснулась его лица. – Но разве кровь сопоставима с поцелуем? Укутайтесь в плащ сильнее, милая Франция, скоро подует восточный ветер. Та протестующе скинула плащ и бросила на скамью: – Merci, но я не боюсь замёрзнуть. – Холод достаточно приятен, – немец неспешно взял плащ обратно, – но Вы, мадмуазель, можете заболеть. – Мало что потеряю. – Наденьте плащ, прошу, – он протянул его ей. Та взяла его, но так и не накинула, наблюдая, как Рей молча уходил к беседке. – Английский поцелуй, ушел по-английски. Издевается надо мной, – пробормотала под нос себе девушка и пошла за ним. Небо сильнее заслонили тучи. Спокойствие прерывало только шуршание щебня. Розы засветились из-за встроенных небольших лампочек, похожих на светлячков... – Это череп? Франция подошла ближе, наблюдая, как мужчина, сидя внутри беседки, держал в руке и оглаживал человеческий череп. – Верно... – Чей он? – Отца. Я решил сохранить его часть себе. – Вы зовёте его Йорик? – она осторожно присела рядом. – Или это слишком по-шекспировски? Тот хмыкнул: – To be or not to be... That is the question. – Бедный Йорик. Рейх лишь хмыкнул, сидя ровно, как полагается, и продолжал оглаживать идеально сохранившийся череп. Молчание грело душу. Вот только молчание иногда вызывало панику. Когда во тьме медленно и беззвучно подбираются мысли и демоны, в голове вновь появляется забытый мотив... Третий Рейх положил череп на колени, поглаживая его как кошку. – Что может быть важнее в жизни кроме выживания? Разве не оно главное? – Оно. Только если хотите жить, как животное, а не человек. Впрочем, не удивительно для энергии, – отрезала француженка, кутаясь в плащ. – Выживание – жизнь животных, которым не так важна эмоциональная составляющая. Если вам не хочется развиваться как духовная личность, вы не человек. Вы ниже на несколько ступеней. А если вы только и выживали в младенчестве, то как вы ещё живы. – Я похож на человека, что выживает? – даже с удивлением спросил мужчина, отложив череп. – Вы похожи на лгуна. Но это второстепенно. Вы больше похожи на того, кто больше живёт и кому абсолютно всё равно на выживание. Живёте творчеством, философией и мыслями. Но для того, чтобы жить, нужно этого хотеть. А вам и этого не хватит. Вам нужно умереть, чтобы жить. – Я уже умер. – Но не переродились. Они смотрели в глаза друг другу, словно продолжали спорить взглядами. – Зачем вы это сделали? – Сделал "что"? – Например, поцеловали. – Пусть это останется пищей для Вашего ума. – Слишком много остаётся для него пищей, он не голоден, – она немного прищурилась. – Зачем мне сколько привилегий? На этом кладбище никого кроме вас не было ведь. Я первая. – Вторая. Тут ещё череп был. – Вы заставляете меня сомневаться, в порядке ли мой мозг. – Из-за поцелуев? – Вы интригуете, пугаете меня. Я так решу, что попала в безумные картины Дали. – Интересуетесь Испанией? – Такое ощущение, будто моё время смерти пришло. – Хотите быть жертвой в моих руках? – Я... Не знаю. – Вы хотите интриги. Поэтому сожгли любимые гербарии. Они живут слишком долго, Вы решили им помочь. Вам нравится играть, не видя карт, полностью доверять кому-то. Вы любите мягкие стулья. Вы хотите потерять крылья, но всё ещё остаётесь живым ангелом, пока государство будет республикой. Вы мстили Британской Империи за то, что она с вами это сделала? – Это только слухи. Они продолжали не моргать, словно тот, кто первый это сделает, проиграет. – Но вполне возможные. Британская Империя провела социальный эксперимент по насильственному превращению абсолютной монархии в свободную республику. Звучит правдоподобно. И некоторые историки с этим согласны. – Замолчите. Мне плевать. – Так заткните меня, милая Франция. Девушка сорвалась и притянула его к себе, впиваясь в губы и не давая сказать ни слова. Пытаясь наказать за эти слухи, что червяком поедали сердце, она кусала губы, давила на шею воротником рубашки и попросту не давала ему ответить на поцелуй. Щеки загорелись алым, когда к Франции пришло осознание происходящего. Она резко отпрянула от него и отвела взгляд. – Вы идиот. Рейх же только улыбнулся, поправляя рубашку: – С учётом того, что меня за последние месяцы дважды чуть не убили, я уходил в довольно сильные и насыщенные запои и трипы, то мои умственные способности могли немного ухудшиться. Но не стоит настолько сильно меня унижать, ещё и слюром. – Просто ужас... – Ну что Вы. Всё прошло неплохо. Только пойдёмте все же обработаем ваши ожоги. – Как хорошо, что эта лавка твердая... – дав таким образом согласие, она поднялась. – Как хорошо, что Вы ещё не разучились чувствовать. – Особенно привязанность и трепетную романтику к оболочке с энергией. Рей тихо цокнул, хоть и мило улыбнулся, ведя девушку к медицинской помощи. «Франция не подведёт. Ещё на цепи, ещё на верёвках», – успокоил себя мужчина и взял девушку за руку.