Три м: манипуляция, месть, музыка

            Дверь скрипнула под тяжестью дня, закрывая последний путь свету. Горел только ноутбук. Скрипели окна. Рейх тяжело выдохнул и пересел на диванчик, запрокинув тяжёлую голову. Ноутбук продолжал гореть. Немного поплыли плотные шторы. По стеклу мягко бились капельки ночного дождя. Молния осталась незамеченной, гром не тревожил душу. В комнате стоял густой дым от сигарет. Выходил Рей оттуда редко, воду и еду брал с собой на целый день и мало. Тошнило. Эти четыре стены, словно гроб изнутри.       Он ещё долго сидел в кресле и рассматривал надоедливый, даже уродливый, потолок. Тот всё надвигался на него, и вот почти касался глаз, как резко встал на место, а справа что-то вздрогнуло. Его взгляд упал на зеркало. Совершенно гладкое, будто бы без нужного "слабого места" в стекле…       Экран ноутбука немного потускнел, но холодный свет ещё позволял в сумерках видеть отражение.       Почему зеркало такое? Призрачно-ровное. Так идеально отражает любую вещь и с таким прелестным качеством. Неужели и его отразить сможет? Всю эту черноту души, травмы и слабости? Оно ведь может всем рассказать о нём, разве нет? Показать настоящего.       Немец сглотнул, но не сдвинулся пока. Отражение резко переменилось. Искривилось, потекли ручьями слёзы. – Нет!       Он испугался. Вправду испугался. Дышать тяжело, тошно. Он быстро схватил кинжал из домашних берцев, рванул к зеркалу и уже замахнулся, но… взгляд.       Что случилось со взглядом?       Он уронил нож, всматриваясь в собственные глаза, пока боковым зрением уловил улыбку. Та мерзко покоилась на лице. Длинная и знакомая рана. Он попытался её рассмотреть, но та исчезла. Поднял взгляд – глаз нет. Попытался в них всмотреться… исчезло лицо. Утонуло в серых помехах. И своеобразная серая масса уже покрывала плечи, захватывала тело с бешеной скоростью.       Мужчина вскрикнул и отскочил, болезненно упав на пол. Масса медленно стянулась на его волосах, давая посмотреть в собственные испуганные глаза.       Красный.       Красные пятнышки заполонили зеркало. Словно взгляды сотни кошек, которые пристально наблюдали за ним.       Дежавю.       Вспомнилось, как ещё очень давно… Как он бежал во всю прыть, и по пути ему делали больно. Сотни когтей совести и войны.       В отражении к его щеке прикоснулся тот самый чёрный длинный и кривой коготь. Кровь не просто застыла в жилах, а свернулась, прекращая существование тела. – Пожалуйста… – прошептал он совсем тихо, боясь и двинуться.       Но его мольба была проигнорирована. Бесформенные тени набросились, вмиг разрывая одежду, пытаясь залезть в глаза и выколоть их к чертям. В отражении он уже их лишился. Тот, зеркальный Рейх, стоял ровно и гордо, в старой форме, исцарапан, почти без кожи, и всматривался пустыми глазницами прямо в душу. Неприятный на вид, с дыркой вместо грудины, сквозь которую видны только ребра, нет сердца, лёгких. И у ног лежала чужая голова.       Немец не сразу смог отвести взгляд, так манило его туда, и рванул к телефону, прячась от теней под столом. Руки дрожали, влага на глазах мешала увидеть экран. Рейх смог позвонить. С каждым гудком, сердце переставало биться, комнату заполнял шёпот о всех его грехах и слабостях. – Швеция! – ломаным голосом выпалил он, как только гудки прекратились. – Прошу, приди. Мне страшно. – Я бы могла предположить, что ты испугался грома, но, видимо, произошло что-то более серьёзное, раз ты звонишь, – лениво протянула девушка, тем не менее, уже собираясь. – Быстрее, прошу, – забывая напрочь о всей гордости, он сильнее вжался в стол, прячась от костлявой руки, что так и намеревалась потянуть его за волосы. – Да бегу я уже, выхожу из дома, – бросила она, закрыв дверь и натягивая капюшон толстовки. – С тобой на связи остаться? – Остаться, – протараторил и включил громкую связь, сглотнув. – Спасибо тебе. – Не за что. Теперь я хоть точно знаю, что ты там не умер за этот месяц. – Я сам… – он подавил вскрик, убежав от тени, – в шоке. В следующий раз я позвоню КИ, обещаю. – Да зачем он, звони мне в любой момент. Я уже возле дома. – Иногда-а, – всё же немного закричал, скрутившись уже на полу, – нужно покидать родительское гнёздышко и выносить мусор друзьям. А то мамочка подумает, что сыночек с ума сошёл. – Как хочешь, сыночек, но я и так знаю, что ты с ума сошёл. Ты у себя? – она уже открывала входную дверь. – Да, – и задержал дыхание. – Хорошо, – она отключила звонок, поднимаясь по лестнице. – Я тебе воды немного принесла.       Открыв дверь кабинета, Швеция огляделась, подошла к столу, заглянув под него: – Вылазь давай, мамочка пришла.       Тот осторожно осмотрелся и, поняв, что уже всё чисто, выполз осторожно. Но зыркнул на зеркало, где всё ещё оставалось отражение, только вот сейчас оно было не таким величественным, а больше жалким: тот Рейх сидел в углу, глядя знакомым влюблённым и разбитым взглядом куда-то в сторону. – Можешь отойти? – и, ещё дрожа, мужчина достал из стола пистолет. – К балкону. – Ты это, осторожнее, – она всё же отшагнула в сторону.       Он ступил чуть вправо, чтобы точно закрыть её, и выстрелил без колебаний в центр зеркала. Мелкие осколки рассыпались на пол, немного отлетело на стол. Теперь там отражались глаза. Мерзко. Рейх просто опустил пистолет и сел на пол, взявшись за голову и зажмурившись. – Чёрт, Рейх, вставай, а то поймаешь сейчас какой-то осколок, – Швеция подошла к нему, переступив стёкла. – Пойдём. – Сейчас… несколько секунд, и я сам всё уберу, – он всячески пытался закрыть себе глаза. – Тогда помогу, – она вздохнула и присела рядом с ним, аккуратно обняв.       Он молчал, прижимался к ней и всё пытался осознать ситуацию, прийти наконец в себя. – В зеркале была причина? – осторожно спросила Швеция, поглаживая по спине. – М? Да… – он настолько сильно закрывал глаза ладонями, что надавливал через веки на глазные яблоки. – Увидел там что-то?       Перед глазами вновь вспыл жалкий образ, что взглядом молил о любви. – Увидел. Вернулись галлюцинации, которые были после войны. Ничего важного, – он придушил внутри всех мотыльков тревоги и опустил руки. – Неожиданно, я испугался. Я после них как раз плотно и сел на иглу. Эти отказы от зависимостей только хуже делают. Всё хорошо.       Девушка хотела что-то сказать, но, когда Рейх отвернулся, опустила взгляд осматривая его руки. Она аккуратно приподняла рукав, открывая вид на покрытое порезами запястье. Немец немного отстранился, прикусив губу. – Не притворяйся, – спокойно произнесла шведка и отпустила руку.       Тот вздрогнул и посмотрел на неё немного испуганно, словно вместо фразы была пощёчина, которая вывела из ложного состояния спокойствия. – Я не… – Притворяешься. – Врёшь, – отполз быстро от неё. – Видишь? Я спокоен. Это никак на меня не повлияло. Я не испугался. Я всё предусмотрел, знал, что так будет при отказе от наркотиков. Меня это не сломало! У меня нет зависимости! – Рей поднялся и, агрессируя, убирая влагу с глаз и пряча дрожащие руки, ушёл за веником и совком. – Можешь врать мне, но не ври себе! – крикнула девушка ему вслед и поднялась на ноги. – Замолчи, – шикнул и стал собирать осколки, когда вернулся. – Не вру я… Я правда спокоен. Вот уберусь и… – он резко отскочил, испугавшись собственной тени. – Спокойнее некуда, – Швеция фыркнула и забрала у него веник, собирая осколки. – Это мой… веник, – мужчина выдохнул и сел в кресло. – Что ты хочешь услышать от меня? Чтобы я сейчас, как ребёнок, разревелся здесь и рассказал, как меня испугали тени с зеркала? Швеция, мамочка, спрячь меня под юбочкой, меня пугают кошки, а ещё меня поцарапало моё отражение и фантазия! О, и как я смог забыть, я боюсь увидеть в зеркале плачущего маленького ребёночка или наоборот всю сущность мерзкого "я", которое всматривается в душу, заставляя почувствовать себя настолько мерзко, что тянет блевать от самого ощущения того, что я чувствую, как дышу и всё ещё существую. Ты хочешь услышать мой плач? Или, может, разбудить в себе родительский инстинкт, чтобы меня по головушке погладить, ведь единственное, что заставляет тебя немного забыть о дерьме, это включённая роль мамочки. Ты же тогда хоть как-то хватаешь время и жизнь в свои руки, подсчитывая контроль над другим в хороших целях. Меня раздражает то, что ты слишком хорошо меня знаешь! И легко меня выводишь! А ещё больше раздражает то, что никто и ничего не сделал для того, чтобы защитить меня от всего ужаса и чувства вины. Только приходят, разгребают часть последствий и уходят!       Та глубоко вдохнула, продолжая спокойно убирать стекло: – К сожалению, я сегодня не в юбке… Примерно это и хотела услышать. Чтобы ты выговорился. Поплакать тоже было бы неплохо. Если тебя это так раздражает, то зачем звал и что теперь от меня хочешь? – Меня раздражает абсолютно всё, настолько же сильно, насколько сильное у меня отвращение к себе. Но я не могу сбежать от мира или себя. И плакать я не буду. И я знаю, что именно это ты и хотела. Но я не выговорился до конца! – он улёгся поперек кресла, потерев глаза. – Раскрой шторы, пожалуйста.       Она убрала совок с мусором и возмущённо скрестила руки на груди, но после всё же подошла к окну, раздвигая шторы: – Что ж, продолжай, выговаривайся. – Не хочу, – отвернулся от девушки и просто смотрел в окно. – Почему же? – подошла к креслу. – Потому что это низко. Я уже достаточно наговорил. – Это не низко. Вот и давай дальше. – Низко. – Не-ет. Низкий здесь только ты.       Мужчина вспыхнул, зыркнув на неё, и совсем отвернулся в обиде. – Я вообще-то немного выше тебя.       Решив больше ничего не говорить, он наблюдал за густым сигаретным дымом, что танцевал рассеченный светом в такт дождю. Этот узор действовал как гипноз, вот только из транса вывело его урчание в животе. – Это неважно… так, пойдём, я тебя кормить буду. – Не хочу, не пойду, я тут буду. – Ну не капризничай, – она подошла к нему, коснувшись плеча. – Вставай.       Вздрогнул резко и закрыл лицо ладонями: – Я не встану. – На ручках понести? – Нет, ни за что, – он медленно поднялся с кресла и потёр глаза. – Я не хочу на воздух. – То есть, туда, где нет этого дыма? – Да. Меня успокаивает этот дым, я не хочу отсюда уходить.       Она закатила глаза, прошла обратно к окну и распахнула настежь балкон. Рейх посмотрел на неё безразлично и молча пошёл на кухню. – Ура, получилось, – девушка хмыкнула и пошла за ним.       Тот передразнил её неприятным тоном и сел свободно на стул в кухне. – Как некрасиво, – Швеция открыла холодильник, осматривая содержимое, что составляли одни сладости. – Оу, – он запрокинул голову, осматривая всё вверх ногами, пока придерживал фуражку, – Это всё можешь забрать себе. Я не ем сладкое. – И чем же тебя тогда кормить? – немного поискав, она заметила на полочке два оставшихся яйца. – О, хоть что-то. – А ты заберёшь это? Германия болт клала, и уже давно, – он скучно осмотрел кухню и ловко отодрал с ножки стола сигарету. – Подожги, будь добра.       Швеция обернулась, чуть вскинув бровь, всё же достала зажигалку и подожгла его сигарету. – Что-то заберу… – и посмотрела мельком на другие ножки стульев. – Левая, дальняя, – простодушно подсказал и закурил. – Ага…так, стоп, – она резко выхватила у него сигарету, затушив, и выкинула. – Эй! – аж выпрямился. – Зачем… – Затем, что и в кухне ты бы сейчас тоже надымил, – шведка фыркнула и принялась за готовку яичницы. – И в чём проблема? Сама за косяком потянулась. – Я просто посмотрела. Ты меня отвлёк. – От чего отвлёк? – посмотрел миловидно на неё и стянул сигарету уже с низа стола. – Просто отвлёк, от сосредоточенности, – заметив движение, отставила сковородку, накрыв крышкой, подбежала к нему и стукнула легонько по ладони.       Шикнул и снова поник, когда сигарета упала на пол. Он отвёл взгляд на окно, прислушивался к звуку дождя и всё пытался продумать, как незаметно сделать ещё затяжку.       А девушка фыркнула, выкинув и эту сигарету. – Я не могу понять… что тебе не нравится? Почему не даёшь закурить? – Потому что ты испортишь "свежий воздух", на который я тебя с таким трудом вытащила. – Затащишь в свежий воздух моего кабинета, потому что балкон там всё ещё открытый, – раздражённо шикнул тот и снял последнюю сигарету. – Подожги. – А ты там опять накуришь. Но сначала тут поешь, – показала ему фак. – И не приказывай мне.       Рейх сам встал и поджёг сигарету об плиту, быстро сделав затяжку. – Надоела. – С матерью так не разговаривай, – забрала сигарету, затянулась сама и сломала её. – Да какая к чёрту мать? Наркота в голову ударила? – лишь сильнее злился после её действий. – Неправда, я чиста со вчерашнего вечера. Или сегодняшнего утра... – Чиста, как роса! – он полез к холодильнику, доставая ещё одну заначку табака. – Дай мне закурить или я… – Или ты что? – скрестила руки на груди. – Укусишь меня за щиколотку? – Скотина, – выкинул сигареты и сел обратно на стул.       Швеция лишь усмехнулась, доставая тарелку. – Я тебя из завещания вычеркну, – отвёл взгляд немец. – И есть ничего не буду. – Ах ты… – она выложила яичницу со сковородки и выключила плиту. – Есть будешь. Или я покормлю.       С этими словами девушка поставила перед ним на стол тарелку и положила вилку. – Не покормишь, – отвернулся от неё. – Вычеркну к чёрту. Вредная и противная. Я курить хочу.       Швеция в свою очередь передразнила его, села рядом, отломила кусочек яичницы вилкой и тыкнула ему в щёку. – Фу, – фыркнул он и всё же съел кусочек, повторив: – Скотина. – Ага, да, ещё какая, – хмыкнув, она протянула ещё. – Я не буду больше есть, пока не покурю, – нахмурил брови немец и встал со стула. – Сядь, пожалуйста. Поешь и потом покуришь.       Мужчина сел обратно, отключив уже вредного ребёнка. Швеция выдохнула и снова протянула кусочек: – Вот и умница.       Рей уже послушно ел, хоть и начинало тошнить. – Я вина хочу. Коньяк надоел… надо бутылки убрать с кабинета. – Это сколько ты пил, что он тебе надоел? – А… много, – повел рукой. – Слез с наркоты на алкоголь. Обычное дело. Сама ведь так же делала, разве нет? – Какая разница, мы про тебя говорим. – После этой чертовщины я уменьшу принятие алкоголя, честное слово. – Зря не обещай. А к наркотикам опять не вернёшься? – Пока не хочу. Эти призраки войны надолго со мной… – прокашлялся. – А так у меня будет больше времени для ЯИ. – Пф, она тебе правда нужна? – Давай в кабинете поговорим, – устало предложил немец и сам начал есть яичницу. – Как скажешь, – отдала ему вилку и пожала плечами. – Можешь сейчас что-то взять со сладкого. Или найти хорошее вино.       Швеция поднялась и достала бутылку вина с тумбы, открыла снова холодильник и взяла себе пироженку. Рейх в то время уже встал и принялся мыть посуду с лёгкой агрессией в движениях. – Вкусно, – она чуть улыбнулась, откусив. – Ну и хорошо, что вкусно… – он посмотрел на неё. – Теперь я могу пойти закурить?       Та махнула рукой: – Иди, кури, ради бога. – Неужели! – раздражённо из-за нехватки никотина немец схватил с очередной заначки пачку и вышел на улицу.       Шведка снова фыркнула и, кушая пирожное, прошла к столу, заглядывая под него и смотря на ножках ещё заначки. Найдя пару закруток, обрадовалась и стащила их себе. – Я всё слышу! – крикнул ей Рей и зашёл внутрь дома, докурив две сигареты одновременно. – Что такое? – она невозмутимо посмотрела на него, слизнув крем с пальца. – Ты забрала то, что осталось, – хоть и не было доказательств этого, просто слепо доверился интуиции и настаивал. – Да там ещё много таких, и ты сам разрешил. – Так зачем брать, как крыса, если можно попросить? Или, пока я вижу.       Та нахмурились: – Подожди, ты о чём говоришь?       Тот скользнул взглядом на ножкам стола и провел по ним подушечками пальцев. – След от клея, свежий, и там только что были прикреплены пакетики с травкой.       Девушка удивлённо и невинно смотрела, словно всё ещё понятия не имея, о чём он говорит. Рейх тихо выдохнул и с ухмылкой подошёл к ней ближе. Мягко и одновременно резко, чтобы не сбежала, обнял её за талию, прижал к себе и достал с незаметного кармашка пакетики, шепча тихо ей на ухо: – Не ври мне. Хорошая мамочка не должна врать. – А примерный сынок не должен руки распускать, – шведка только закатила глазп и отвернулась. – И мог бы поделиться. – Могла бы просто, – он наклонил голову ближе к ней, смотря в глаза с такой же невинной ухмылкой, – попросить. Где твои манеры? – Там же, где и твои, дорогой, – хмыкнула, посмотрев на него и наоборот отклоняясь чуть назад. – Я сегодня уже просила, хватит с тебя. – А просить нужно всегда, – прижал чуть грубее, ближе, не давая отстраниться. – Сама ведь учила. И отец меня учил. Линейкой наказывал. Мне линейку принести?       Та ойкнула, держась за его плечо: – И что, тоже накажешь? – Накажу, только не в целях жестокого обращения. Сойдёт? Или любишь с остротой ощущений? – Такое люблю, но и первое сойдёт, – наигранно томно вздохнула, проведя пальцем по его щеке. – Так, хватит, – нервно выдохнул и осторожно отстранился, отойдя. – Меня сейчас стошнит. Шутки шутками, а ты всё ещё родительская фигура для меня. Моя менталка ощущает это, как инцест. А это без учёта того, что интим мне омерзителен.       Швеция рассмеялась и похлопала его по плечу: – Утю, зачем же такое начинать, раз омерзительно? – Потому что я смог забрать обратно свою траву, очевидно же. – Так ты мог забрать её и другим способом, умник. Или я бы сама отдала. – Я решил сделать именно так, потому что так легче всего, – парировал немец и быстро пошёл к себе в кабинет. – Я тебя жду. Когда тот ушёл, девушка ещё раз оглядела комнату на наличие заначек, в итоге всё же взяла вино и поспешила за Рейхом. – Бернард, принеси сигары!       После приказа немец разлёгся на диване и совсем не стеснялся бардака. Девушка, зайдя в кабинет, поставила на стол бутылку. – Можешь сесть в кресле у стола, если хочешь. – Благодарю за позволение, – усмехнулась и присела на указанное место. – А если серьёзно, – протянул мужчина и забрал у андроида сигару, которую тот любезно поджёг, – что бы ты хотела от меня мёртвого? В завещании. – Ой, даже не знаю. Что ты там хотел мне отдать? – Алкоголь, наркотики и часть библиотеки, – произнёс простодушно. – Только что решил. – Ого, как щедро. – Так ты согласна? – открыл один глаз. – Ну да, мне будет приятно, – усмехнулась, – А ты скоро умирать собрался? – Вообще-то, нет. Просто каждому человеку иногда интересно подумать о завещании. Вот вчера задумался. А ты думала? – Так я всё равно не умру, – она пожала плечами, откинувшись в кресле. – Ну когда-нибудь же умрёшь, – зевнул. – Не может ведь быть твоё существование вечно. – Надеюсь. Когда у меня приемник появится, тогда и подумаю. – Ладно… вот думаю, что ЯИ бы переписал… может, несколько видов оружия из коллекции? – Можно, она оценит. – Правда, оценит… Ты права, – и закашлял после нескольких затяжек. – У меня уже организм не переносит табак, или что?.. – И прямо сейчас ты куришь. – Жаль, что Японская Империя курить перестала… Романтика бы была интереснее, – и всё равно сделал затяжку. – Ой, мы, кстати, говорили об этом недавно. – М? Рассказывай. В принципе рассказывай, что происходило, пока я тут снова откисал. – Конкретно этот разговор был на недавней вечеринке при игре в "Я никогда не". Зашла речь о курении, Япония сказала, что мама для неё бросила, а Германия упрекнула, что ты так не сделал. Я поговорила с ней после… рассказала кое-что с того, что было на самом деле. Мне показалось, она правда прислушалась ко мне, но в итоге закончила разговор словами "не надо его оправдывать". Тогда же США с Россией поссорились из-за того, что тот начал отношения с сестрой налаживать, но сейчас, вроде, немного примирились. Италия всё ещё не отпустил, пьёт таблетки от Америки какие-то. Мне даже жаль, наверное. Как у тебя получилось его орла отравить?       Рей не сразу ответил, встал и потушил сигару об раму зеркала. – Ещё во время вечеринки, где Италия с Россом поцеловались, – заговорил он мрачно, мгновенно протрезвев, – я высыпал в корм мышьяк. Тот накапливался в организме птицы и не причинял особого вреда, ведь дозу я просчитал. Возможно, какие-то микроопухоли… Корм закончился, взяли новый, где доза мышьяка минимальная, и его организм не выдержал. Желательно вводить его в кровь или под кожу, но, как видишь, всё получилось. Плохой корм с отравленных крыс… – он сел уже спокойно на диван. – Есть голосовые записи ваших игр? Может заметки? – Ой, да, есть. Я тебе перекину. И да, если там вдруг будут какие-то непонятные записи, это я перепутала, удали их просто. – Непонятные записи по типу?.. – он поправил уже рубашку. – И налей вина, прошу. – Когда послушаешь, поймёшь, – махнула рукой, поднявшись, открыла бутылку и разлила алкоголь по бокалам. – Надеюсь, ничего плохого обо мне или ЯИ? – Пф, нужны вы мне, чтобы такое что-то записывать. – Ой, прям я тебе не нужен, – ухмыльнулся. – Сердце то забилось чуть чаще на кухне. – Я просто перепугалась, что закрутки выпадут с кармана, – подойдя к дивану, протянула ему бокал. – Ну выпали бы и? Укусил бы тебя? – уже увереннее вёл себя, забрав бокал. – А кто ж тебя знает. И так чуть не укусил, – закатила глаза, сев снова в кресло и отпив со своего. – Я? – наигранно удивился. – Никогда не кусал тебя. А вот ЯИ… было. – Ой, да это понятно. Япония рассказывала, как вас застукала, – хмыкнула и склонила голову. – Тебе правда так нравится ЯИ? – Я всё ещё приношу девочке извинения из-за этого, – отпил немного из бокала. – Нравится… Но я её не люблю. Я частично восхищаюсь ею. – А она тебя любит? – Конечно. Со мной она другая. Её движения ещё грациознее, голос мягче, взгляд яснее. Она почти не допускает ошибок, зная, что я наблюдаю. У неё сердце по-другому бьётся. Ты ведь видела. Как тут не влюбиться нормальному человеку? Харизма у неё смешанная с совершенством… Грация… Она очень красивая и всегда притягивала к себе. Жаль, что так обошлось. Особенно конец Второй мировой. Она была достойна победы… Она смотрит иногда на меня с такой ненавистью… – Ох уж эта ваша любовь, – фыркнула в бокал, отпив снова. – И тебя не настораживает этот взгляд? – Не любовь, – он посмотрел на бокал и отпил. – Взгляд? Да нет… Её обиду можно объяснить. Даже КИ смотрит иногда так. Всё же, на меня скидывают вину за войну, вот и они скидывают. Хотя они все подписали со мной договор в 1940-ом. Всё было чудесно и добровольно. Я бы не решался на все свои планы без их подписи. Вот Союзу было насрать, забирал себе страны без страха. Но ладно, если мне уже и приписали роль козла отпущения, то её используют все. Забыли всю помощь… И виноват я в проблемах Королевства Италии, и я виноват за ядерные бомбы, что подорвали так здоровье Японской Империи.       Девушка только вздохнула и покачала головой: – Несправедливо, что тебя все в этом винят. Союз тоже был хорош. – Остальные лучше меня. Это факт. Если меня считают худшим злом в этом мире, квинтэссенцией ненависти и всё в таком духе… – он допил из бокала. – Значит так и есть. Снова же. На меня держат обиду даже самые близкие мне люди. Это ведь не просто так. Пускай, всегда нужен кто-то, на кого легче скинуть вину и выйти из войны чистым и невинным. Зато они не так страдают… их не так винит мир и люди… пускай. – Неправильно рассуждаешь. Мнение большинства может быть ошибочно. Но ты уже смирился, как я погляжу. – Я смирился ещё на том собрании по моей капитуляции, – и аж сам словно покрылся иглами из-за воспоминаний.       Всё началось ночью с 8 на 9 мая. В полночь, в пригороде Берлина Карлсхорсте был второй раз подписан акт о капитуляции по просьбе Сталина и с согласием СССР. Уже символически в 4 утра все страны, которые играли главную роль во Второй мировой войне, собрались в здании переговоров. Дом, построенный в географическом центре городка, снова мечтал развалиться, чтобы на его равнинах вырос сад. В немного пыльных окнах задрожал свет от некачественных ламп. – Сейчас… – хрипло произнёс с лёгкой улыбкой на лице Союз, когда, стоя на столе, поправлял лампочку. – Да будет свет! – Ого, даже библейские фразы вспомнил, – усмехнулся Америка русскому, что уже сел во главе стола. – У меня это анекдот, – пытался улыбнуться доброжелательно, но всё равно оскалился Союз. – Рейх уже должен был прийти.       А немец пришёл вовремя, только прислушивался и пытался найти подходящий момент, чтобы войти. С его главной попытки самоубийства прошло не так много времени, и он всё ещё летал как в тумане. Было сложно срезать метафорические ремни с слабой груди и достойно потерпеть поражение. Казалось ироничным то, что спасли его, а не фюрера, который всё же застрелился в бункере. Лишённый ощущения жизни даже в кончиках пальцев Рейх зашёл в зал. Он осмотрел каждого и кивнул, после сел напротив Союза.       Польша тихо фыркнула, учуяв запах табака и коньяка, но это как-то не было замечено проигравшим. Он пусто осмотрел всех, пока Британия начинал говорить, и задержал взгляд на Японской Империи. В этих глазах не было тепла. Девушка даже с отвращением смотрела на её бывшего господина, когда СССР сообщал о демилитаризации сил Третьего Рейха и передачи флота США, Британии и ему.       «Такой умной птичке я бы вырвал каждое пёрышко», – Рей отвёл взгляд от любимой, но сразу оправдывал для себя её злость, ведь теперь ей будет тяжело. – Позже будет проведена Берлинская конференция. Где-то 17 июля, – встал уже американец. – Поэтому заранее посоветуем людям вынести программу "трёх Д" – денацификации, демилитаризации и демократизации Третьего Рейха. Пусть обсудят размер репараций, которые нести будет уже дочь, Германия. Также поднимутся территориальные вопросы. USSR, как и договаривались на Кёнигсберг и часть Восточной Пруссии никто не метится, поэтому будет твоим. Польша заберёт ещё часть Восточной Пруссии и город Данциг. Позже, я надеюсь, мы сможем поднять вопрос о капитуляции Японской Империи, – и США мило улыбнулся, оглядев японку. – Японский кодекс самураев говорит: «Если есть выбор, выбирай путь, ведущий к смерти», – начала девушка уверенно. – И он означает не боятся рисковать и, в моём случае, воевать так, словно уже мертва. И это приведёт меня к победе. Я не такая трусиха как вы или этот, – она пренебрежительно кинула взгляд на Рейха. – Мечтай, – лишь засмеялся Америка и закрыл папку с документами. – Все согласны, как я вижу? – Мне всё нравится, – заверила Польша и посмотрела на КИ. – А что насчёт Германии? – подключился итальянец.       Британия поднялся и прокашлялся: – Мистер Третий Рейх, я могу дать возможность высказаться по этому поводу.       Немец слабо улыбнулся и повёл рукой: – Не запрещайте ей пить кофе, читать, рисовать, давайте ей личное пространство, заботьтесь, как о родной. Не нужно её сильно контролировать, она должна научиться самостоятельности. Не бейте и не кричите. СССР, надеюсь много твоего влияния на неё не будет. – Вот как раз моего влияния будет больше всего. Так что и не надейся, псинка. Но она не будет жить с моими детьми. Только приходить иногда. – Тихо, успокоились, – приказал британец. – Итак. Опекунами Германии становятся СССР, США, Франция и я. Как сказал мистер СССР, Германия и вправду больше времени будет находиться под его воспитанием, чтобы, цитирую: «точно не позволить дочери перенять характер отца». Остальные страны равноценно воспитывают девочку. – Франция, – обернулся к ней немец, – я надеюсь на Вашу доброту. Прошу, проконтролируйте, чтобы ей не было плохо, – после успешного игнорирования просьбы, Рей посмотрел на Британию, – Можно мне совсем иногда приходить к дочери на заранее обговорённые с Вами разговоры? – Я не против! – сразу влез американец, не давая возразить Совету. – Пускай, – улыбнулась француженка. – Ненависть должна зародиться в её сердце напрямую.       Немец вздохнул и отвёл взгляд. – Ничего больше сказать не хочешь? – немного злясь, спросил Союз.       Рейх на это слабо улыбнулся, встал и поклонился: – Мне искренне жаль, что я не победил, но такая уж судьба. Жаль за то, что все вы абсолютно бесповоротно не усвоили урок. Спасибо, что послушали меня, до свидания. Мирного времени у вас пока не будет. Где-то до… 1980-х. А к Совку присмотритесь, он та ещё тварь. Как минимум потому, что не дал мне умереть и позволить сейчас вам всем творить абсолютно всё что угодно с тем, что осталось от меня. Вспомните дуализм. – Сгинь уже, – шикнул СССР и сжал в ладони бумаги. – С радостью.       Перед выходом, немец лишь уцепился взглядом за единственную, кто смотрел без ненависти на него. Искреннее «спасибо» застыло в горле, когда пришлось с позором уходить. – Знаешь, – он выдохнул, когда немного отвлёкся от разговора, – я рад, что хотя бы ты смотрела на меня безразлично. – Наверное, я за столько лет перестала воспринимать подобное. И не сказала бы, что всё, что ты сделал, было верхом жестокости. – Видимо, и вправду так считаешь только ты, – он встал и долил себе вина. – Мне остаётся только смириться с ролью худшей страны, человека, друга, отца и так далее. Может, это и не так важно. Может даже лучше, что не такую сильную вину несут другие страны. В плане, – он прокрутил бокал, – я сделал хорошее дело, освободив остальных от этих оков. Как думаешь?       Швеция только отвела взгляд, допивая вино: – Будто слова какого-то святого мученика. – Gott bewahre , – фыркнул тот и отставил стакан. – Я уже пьянею, если о таком говорю. К чёрту. Оставим просто фактом то, что я смирился с этим. – Как скажешь, – отставила свой. – А что ты думаешь насчёт того взгляда Японской Империи? – Так тебя, всё же, этот вопрос волнует? – закинула ногу на ногу. – У тебя может быть другая точка зрения. Мне она интересна, – ухмыльнувшись, он повторил за ней действие. – Вдруг я не прав. – Я думаю, что она тебя не любит. – Думаешь, всё это время притворялась? Вообще никогда не любила? – Нет-нет, раньше любила. Сейчас обида пересиливает любовь. – Мне кажется, что обида на равных с любовью. Или не согласна с этим?       Та промолчала, лишь пожав плечами. – А что насчёт остальных моих друзей и союзников? Я приму твои слова к сведению, но не воплощу в реальность полностью. – Ну… КИ прикольный, но странный, себе на уме, сам знаешь. Франция… ты к ней вообще как относишься? – Я её не бил, – засмеялся тихо. – Но на чувства не очень отвечал. В целом, заботился и выполнял прихоти. Надо проверить её? Думаешь, будет ко мне относится так, как я к ней? – Не знаю, это же Франция. У неё в голове вообще непонятно что творится. Да и неразделённая любовь тоже может сыграть, – усмехнулась. – А Япония точно к тебе хорошо относится. Золотой ребёнок… я бы с ней замутила. – Это уже педофилия, ай-ай-ай. – Эй! Она ведь совершеннолетняя. Да и ничего не было, – скрестила руки на груди. – По сравнению с тобой, она – младе-енец. – Я же говорю: ничего не было… да и не будет. И я вообще шучу. – Но ты об этом подумала, это уже звоночек. – Так ты не знаешь, о чём я думала! Просто о милых отношениях. Проводить вместе время, обниматься там. Даже мне иногда такого хочется. – Хочешь обниму тебя? На коленки посажу, м?       Она удивлённо вскинула брови: – Серьёзно?       Мужчина опустил обе ноги на пол и подозвал к себе: – Садись.       Девушка ещё немного нерешительно поднялась, прошла к нему и боком присела на колени. – Мне неудобно так тебя обнимать, сядь нормально, пожалуйста.       Швеция закатила глаза, чуть надув щёки, обернулась к нему лицом. – Умничка, – ухмыльнулся немец и мягко обнял девушку, прижимая к себе. – Тц, – зажмурилась, обнимая в ответ. – Ну что ты цокаешь, – он улыбнулся уже искренне и положил голову ей на плечо. – Ничего, – всё ещё немного дуясь, пробормотала шведка, выдохнула и прижалась поближе.       Рей сам немного чувствовал себя неловко от этого, но лишь обнимал крепче, осторожно поглаживал по спине, закрыв глаза. – Ты же раньше обниматься любил…когда мелкий совсем был. При каждой встрече лез обнимать. Я тебя даже на ручки брала. А сейчас меня уже перерос, ужас. – Какой ужас, биология сработала, – с издёвкой проговорил и спрятал лицо. – Лез обниматься, пока мне не запретил отец. Потому что «не подобает графу нежность и любвеобильность проявлять». Потом как-то отвык… – Бедненький мой, – огладила его плечи, не обращая внимания на первую фразу. – А отец твой идиот, всегда это говорила. – Ты и Союза идиотом называла… – Рей глубоко выдохнул, расслабляясь. – Одна мама у меня хорошая, хоть и не родная. Но хоть стала мне роднее всех… Как минимум, потому что ты единственная, кому я разрешаю критиковать отца. – И не зря, права же была и насчёт Союза, – тихо вздохнула, посмотрев в сторону. – Правда хорошая? – Лучшая, – прошептал и поджал губы, обнимая крепче, ведь болью вновь истекало прежде ледяное сердце.