Три м: манипуляция, месть, музыка

– Повтори, пожалуйста, что именно ты хочешь.       Раннее утро, но, так как летом солнышко встаёт раньше, уже было совсем светло. Две девушки, Германия и Польша, сидели в ванной дома последней, глядя друг на друга. Рядом с ними, на столе, лежала тканевая сумка, из которой выглядывали баночки с краской для волос. – Полностью белый, но с мятными прядками, – улыбнулась полька, – сможешь?.. – Конечно, – кивнула немка и, поднявшись с места, встала за спиной Польши, напротив зеркала.       Это решение было настолько спонтанным, насколько это вообще возможно – просто сегодня полька проснулась особенно рано и, размышляя о смысле жизни, вдруг поняла, что она никогда не красила волосы. Совсем. Не то чтобы у неё возможности не было, нет, конечно, она даже росла с установкой, что волосы надо беречь, потому никогда даже и не думала о том, чтобы сделать это (да и природный цвет волос её вполне устраивал), а тут раз – и захотелось. Почему бы и нет? Решив, что в жизни надо попробовать всё, она в тот же миг написала Германии, которая, к её удивлению, ответила ей в течение минуты и уже через четверть часа пришла к ней, чудом разминувшись с курьером, принесшим к дому польки пакет с заказанными ею необходимыми вещами.       Руководила процессом немка – она красила волосы уже много лет и за это время успела набить на этом руку. – Итак, – негромко заговорила Германия, взяв со стола расчёску и начав бережно расчёсывать волосы девушки, отчего та закрыла глаза и широко улыбнулась, как довольный кот, – для начала надо провести тест, чтобы узнать, не вызовет ли какое-то из средств аллергическую реакцию. Я обычно пользуюсь именно этой фирмой, и проблем у меня ни разу не было, но всё же стоит перестраховаться. – А это долго будет? – спросила она. – Сорок – сорок пять минут, – пожала плечами немка, – краску надо нанести на сгиб локтя, так как тут проверяется реакция кожи, а не волос. Они, конечно, среагировать не смогут – это же мёртвые клетки. – Сорок?.. – переспросила Польша и округлила глаза. – Kochanie, давай чуть-чуть побыстрее... Это же невыносимо долго!       Это был запрещённый приём – она всегда переходила на такие милые обращения, когда хотела добиться чего-то, – однако гиперответственная Германия на это не повелась. – Никаких «но», – категорично, как отрезав, заявила она, – а вдруг у тебя действительно аллергия? Не хватало ещё узнать об этом тогда, когда уже будет нанесена краска. – Ну ла-адно, – протянула она и послушно протянула ей согнутую руку, на которую немка нанесла немного краски. – Осталось ждать, – сказала она, взглянув на наручные часы, чтобы засечь время, и осторожно убрала с лица польки закрывшую глаза светлую прядь волос. – Не представляю, как я это выдержу, – трагично проговорила она и подняла голову, наигранно и жалобно смотря снизу вверх на стоящую над ней Германию. Та слегка улыбнулась, подняла брови и невесомо поцеловала её в лоб. – Не имею ни малейшего поняти… Стой, аккуратнее! Подними руку! – вдруг прикрикнула она, когда Польша стала опускать руку и чуть не коснулась столешницы локтем с нанесённой на него краской. – Осторожнее, а то ещё размажешь! – Ну размазала бы, подумаешь, – простодушно ответила полька, хихикая с такой нервной реакции возлюбленной. – Вся краска всё равно бы не сошла, а стол легко оттереть. – Я однажды оставила пятнышко и не успела его вытереть, так оно въелось и ещё очень долго не хотело сходить… – парировала Германия голосом, представлявшим собой забавную смесь тонов, которым родители отчитывают непослушных детей и которым рассказывают страшные истории у костра. – Это было so schrecklich! Ты даже не представляешь, сколько времени я потратила на то, чтобы отмыть это! – Не представляю, – с важным видом кивнула Польша, всё больше веселясь. – Смеёшься надо мной? – чуть тише спросила немка, заметив это. – Прости, если сказала что-то не то. Я… Я просто… – Успокойся! – быстро покачала головой полька и, нащупав ладонь девушки, легонько сжала её в своей. – Мне смешно, но в этом нет ничего плохого. Это не из-за того, что ты какая-то не такая, – и добавила, слегка понизив голос. – Тут свою роль играет и то, что мне всегда очень нравится, когда ты руководишь процессом, и от этого я не могу не веселиться.       В её голосе отчётливо слышались нотки, заставившие щёки Германии вспыхнуть ярче, чем средняя полоса на её флаге. – Польша! – прикрикнула она, спрятав покрасневшее лицо за волосами. Неловкость была забыта – полька мастерски умела разряжать обстановку. – Что, sowka моя? – невинно поинтересовалась она, пока в глазах сверкали весёлые искорки. – Ты сама прекрасно знаешь, что, – пробубнила в ответ Германия и взглянула на часы – оставалось ещё больше получаса. Польша от этого захихикала, но ничего не ответила.       На какое-то время воцарилась тишина, прерываемая лишь каким-то неясным стуком на улице да пением птицы на дереве у самого окна. – Зачем ты рассказала… Про тот поцелуй? – вдруг спросила немка, опять начав расчёсывать волосы возлюбленной и желая только бы чем-то занять руки. – Когда? – захлопала глазами полька. – На пикнике? – Да, – кивнула Германия. – Ты против этого? – немного растерянно спросила она, и в её голосе были отчётливо слышны немного грустные нотки, что заставило немку быстро закачать головой и поспешно выпалить: – Нет! – и добавить чуть тише: – Просто я не до конца уверена, что мы не спешим. Готовы ли мы к этому?       Польша вздохнула. Взгляд её стал более задумчивым и серьёзным, словно она вела какие-то подсчёты в уме. – Я не думаю, что мы спешим – мы же не о помолвке объявили, в конце концов. Вообще ни о чём не объявили. Просто намекнули. – Просто намекнули, – рассеянно повторила её слова Германия. Несмотря на оставшиеся сомнения, она не могла не согласиться с ней. – Ты права. – Вот и славно, – улыбнулась полька, протянула ладонь и коснулась кончиком указательного пальца носа немки, отчего и её уголки губ поползли вверх. – Сколько осталось?.. – Полчаса, – ответила Германия, взглянув на часы. – О не-ет! – трагично протянула Польша. – Мы ещё даже не красим, а я уже умираю от скуки! – и, выдержав невероятно драматичную паузу, добавила чуть более энергичным голосом: – Пошли пить чай. И кофе твой. Я взяла какой-то новый – может, тебе понравится.       С тех пор как они стали видеться чаще, чем на официальных встречах, в домах обеих в геометрической прогрессии росло количество вещей, так или иначе связанных друг с другом. Германия, много лет почти никогда не пьющая (и уж тем более не покупающая) чай, однажды принесла из магазина несколько пачек с разными вкусами, стараясь точнее угадать предпочтения Польши, а та, не переносящая вкус кофе, поставила на одну из полок на своей кухне упаковки как молотого, так и растворимого, а потом торжественно объявила, что теперь немка официально может переезжать к ней – теперь у Польши есть всё, что той нужно. – Пошли, – Германия улыбнулась, аккуратно сложила коробки с краской одна к другой и поднялась, зорко следя за тем, чтобы возлюбленная случайно не задела локтём стол или стены.       Не задела.       Когда они спускались вниз, с ванной на кухню, немка лишний раз оглядела убранство дома – он был очень светлым, даже ночью, и от этого казался больше. Германия никак не могла разгадать секрет этого места, сколько бы она об этом не думала, ибо вряд ли дело было в цвете стен (они действительно были светлыми, в диапазоне между белым и бежевым, но с таким эффектом, похожим на свечение, она никогда не подмечала ни в одном другом помещении), либо же в какой-то планировке здания. Даже окон ведь было примерно столько, сколько дома у немки… – Тебе вот этот новый заварить? – прервала её размышления Польша, поставив локти на кухонный стол и облокотившись на него всем телом. – Ничего не поменялось? Без сахара? – Без сахара, – с полуулыбкой кивнула Германия и привычным жестом потянулась в тот же ящик, что и возлюбленная, но уже за чаем. Как правило, они всегда поступали именно так, когда спешили – неважно, у кого из них двоих они были дома, девушки всё равно заваривали друг дружке напитки, а потом переливали их в термокружки и шли по своим делам. В какой-то момент привычка, возникшая как паттерн поведения в определённой ситуации, стала самой обыденной, и они стали поступать так почти всегда. – Так, нет, сядь, – неожиданно покачала головой Польша и выставила руку перед немкой, чтобы помешать ей достать чай, – ты красишь мне волосы, я завариваю тебе кофе. – Я же хотела заварить тебе чай, не мне, – возразила немка, но отступила на полшага назад. – Я знаю. Сядь, – не отступала та, отчего Германия была вынуждена признать поражение и сесть на ближайший стул, спрятав пальцы в рукавах свитера.       Пару минут они молчали: немка с растерянной улыбкой наблюдала за тем, как Польша возится с чайником, заваркой, кофейными зёрнами и двумя чашками – у неё самой она была светло-бежевой с яркими красными сердечками, а у Германии (хранение отдельных кружек специально друг для дружки, из которых нельзя было пить никому другому, стало ещё одной их совместно нажитой привычкой) чёрной, с тонким белым силуэтом енота на ней. Обе кружки, несмотря на частое использование, на вид были совсем новыми, ибо первую в подарок купила немка, узнав о том, что Польша коллекционирует кружки, а вторую та достала из своей коллекции и торжественно вручила возлюбленной, невзирая на её возражения в духе: «Ну как же так? Не могу я, ты же её хранила столько…»       Чай и кофе были готовы спустя несколько минут. Полька аккуратно поставила на стол обе чашки, из которых тонкой струйкой шёл пар, и достала из ящика сверху коробку своего любимого печенья (песочного, с клубничным джемом), после чего села на стул напротив возлюбленной и, поймав её серьёзный взгляд, вовремя спохватилась и не поставила локоть с осветителем на стол. – Как тебе? – спросила она, когда Германия отпила из своей чашки сразу большой глоток, не обратив внимания, что это почти кипяток: первое время Польша, пьющая только чуть остывшие напитки, смотрела на такое «поражающее своей жестокостью издевательство над организмом» с чистым ужасом, но вскоре привыкла. – Sehr gut, – пробормотала она и, улыбнувшись, добавила уже на понятном обеим английском, – мне очень нравится! Вкус необычный, я такой не пробовала, кажется, и он чудесный. Спасибо!       Полька ничего не ответила на это, лишь ослепительно улыбнулась, явно гордясь собой, и вдруг, потянувшись за печеньем, сказала: – Выпрями спину! – судя по интонации, она не придала этим словам никакого особого значения – это был обычный комментарий, сказанный как бы между делом, – однако немка от этого резко вдохнула, подавилась кофе и закашляла, вызвав у той удивление и лёгкий испуг. – Ты чего?! – Ты мне… Францию… Напомнила… – с трудом выдавила она, пытаясь отдышаться, однако это объяснение ситуацию совсем не прояснило (даже наоборот – после этой фразы светлые брови Польши искривились и поднялись так высоко, что казалось, спрятались под волосами), потому она добавила спустя пару секунд, когда наконец восстановила дыхание. – Она мне всё детство говорила спину выпрямить. У тебя сейчас голос был точь-в-точь как у неё… Или, может, мне просто показалось. В любом случае, навевает воспоминания. – Хорошо, поняла, оставлю тебя медленно скручиваться в вопросительный знак, – беззлобно хихикнула Польша.       Непреднамеренное сравнение с Францией показалось ей забавным, как и сама ситуация, поэтому она продолжила дуть на свой чай улыбаясь, пока Германия сидела, рефлекторно стараясь держать спину ровной, и что-то тихо бормотала на немецком. Та не знала, что она говорит, ибо немецким не владела, но из-за стереотипов об этом языке и собственных (откровенно говоря, не самых приятных) ассоциаций, могла лишь предположить, что это что-то невероятно злое. Ну и Бог с ним.       Когда немка наконец высказала самой себе, ничего не понимающей польке, стенам и мебели, что она думала обо всём и всех сразу, разговор вновь перетёк в привычное им русло и не сходил с него ровно до того момента, когда Германия, взглянув на часы, торжественно произнесла: – Всё, прошло ровно сорок минут и тринадцать… Четырнадцать секунд, – и аккуратно взяла Польшу за руку, с самым серьёзным видом рассматривая её локоть, – на вид нормально. Не жжёт? – Нет, – покачала головой полька, с нетерпением поглядывая на лестницу, – тогда пошли красить? – Пока только осветлять, – машинально поправила её немка и поднялась с места, ставя обе пустые чашки в раковину. – Ты и так поняла, что я имела в виду! – возмутилась Польша, подскочила с места и побежала наверх, в ванную.       Германия в ответ на это фыркнула, поправила очки и не торопясь пошла следом за ней.

***

      Уже в ванной Польша с накинутым на плечи полотенцем вновь уселась на стул лицом к большому зеркалу и принялась выстукивать пальцами какую-то незатейливую мелодию, пока немка, кажется, уже в сотый раз перечитывала инструкцию по осветлению волос. – Ну сколько можно? – зевнула полька. – Столько, сколько понадобится, – последовал ответ от не отвлекающейся от своего занятия девушки, – в последний раз я осветлялась в… Нулевых вроде, так что лучше перепроверить всё, чем оставить тебя без волос. – Не зубы – отрастут, – проворчала Польша, – это же наверняка почти так же, как и окрашивать, просто сделай это! Я доверяю тебе. – Я рада, что ты мне доверяешь, – спокойно ответила немка и стала надевать прозрачные целлофановые перчатки, – это важно для меня, но торопиться сейчас нельзя. Потом сама ведь пожалеешь, если сожжёшь волосы. – Пф, подумаешь, – фыркнула она в ответ, закатывая большие светлые глаза, – я однажды их буквально сожгла! Не до конца, правда, но факт остаётся фактом: с настоящим сожжением это не сравнится. – Это когда ты успела? – приоткрыла рот в удивлении немка, на секунду оторвавшись от своего занятия – замешивания смеси для окрашивания. – Подпалила свечой году в шестьдесят пятом, кажется. Глупая история, я даже не помню уже, зачем мне огонь понадобился… А ведь чуть совсем волос не лишилась, – простодушно ответила Польша, как будто говорила о чём-то абсолютно пустяковом (правда, для неё оно таковым и являлось – с годами воспоминания о некоторых событиях, пугавших или расстраивавших тебя в прошлом, теряют свои краски и больше не вызывают такой же реакции при одном напоминании об этом). – Что одно, что другое – так себе опыт, – подытожила немка и, взяв в руки расчёску, стала разделять волосы на три части. Первую часть – левую боковую сторону – она тщательно расчесала и собрала в аккуратный маленький хвостик, за ней последовала и задняя часть. Последняя, права боковая, осталась распущенной. – Ты уверена? – спросила она таким голосом, будто они собираются прыгнуть с парашютом, а не осветлять кончики волос. – Да! – чуть ли не крикнула в ответ Польша, улыбнувшись.       Германия слегка качнула головой, хмыкнула и стала осторожно наносить осветлитель на волосы.       Несмотря на то, что осветлять тут было особо нечего (у польки красными были только отдельные пряди и кончики волос), работа шла медленно – немка, в силу своей природной усидчивости, не спешила, стараясь нанести средство чуть ли не на каждый волосок по отдельности, лишь бы ничего не упустить, отчего чуть менее терпеливая Польша от этого откровенно скучала и уже спустя полторы минуты тишины вернулась к выстукиванию мелодии. Спустя какое-то время к стуку добавилось пение на польском, звонкое и громкое, но при этом мелодичное. В этом проявлялось одно из важных свойств характера польки, которым очень восхищалась Германия: она не боялась быть шумной. Её голос чёткий и определённо не тихий, темп речи куда быстрее, чем у немки, всегда говорящей негромко и размеренно, а смех – до того звонкий и заразительный, что все окружающие если не начинали смеяться следом за ней, то хотя бы улыбались. Вот и сейчас, в эту минуту, она спокойно пела просто потому, что могла это делать, потому что у неё были голосовые связки, потому что она знала эту песню, потому что ей ничего не мешало петь, и это, кажется, было таким простым и очевидным, но Германия каждый раз чувствовала себя абсолютно очарованной. – Земля вызывает Германию! – немка вздрогнула, когда услышала слова польки и почувствовала её тёплую ладонь на своей щеке. – О чём задумалась? – О том, какая ты потрясающая, – на автомате пробормотала та, а потом, когда до неё дошёл смысл сказанного, покраснела до кончиков ушей, но не прекратила делать то, что она делала в данный момент. – Потрясающая? – хитро прищурилась Польша. – Странно, вроде бы у меня землетрясений уже лет десять не было... – Ты... – запнулась от неожиданности Германия. – Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду! – Один - один! – победно захихикала она. Немка сначала непонимающе нахмурилась, а после округлила глаза и, не выдержав, захихикала следом. – Ладно, подловила. Квиты, – не будь она занята собиранием замотанных в фольгу волос Польши в подобие пучка, то точно бы подняла руки, признавая поражение, – так, точно нич..? – Ничто не жжёт и не сдавливает, мне абсолютно точно не больно и не дискомфортно, – с готовностью протараторила полька. – Хорошо, – Германия кивнула и, наконец, убрала руки с её волос, после чего взглянула на часы, – теперь ждём ещё сорок минут. Да, да, сорок. Не смотри на меня так, я не могу ускорить время. – Тогда пошли глянем что-нибудь, – безапелляционно заявила она, схватила возлюбленную за руку и потащила за собой. – Что, например?.. – спросила немка, спеша следом за ней и изо всех сил стараясь не споткнуться о свои или её ноги. – Да что угодно! – заявила Польша голосом, полным энтузиазма, открыла свободной рукой дверь в свою комнату и забежала внутрь. – Что там сейчас выходит на английском?.. Да хоть то же «Мне это не нравится» – говорят, это про влюблённых друг в дружку девочек-подростков. Ты смотрела? – Нет, – покачала головой немка, после чего села на край кровати и подняла с пола упавшую мягкую игрушку – штопаного-перештопаного плюшевого медведя. – Тогда сейчас включу, – ответила она и достала с полки над кроватью ноутбук, – ты выглядишь очень мило, когда отключаешься от реальности. – Что? – удивлённо переспросила немка, оторвав глаза от игрушки и посмотрев на возлюбленную. – Когда ты о чём-то задумываешься, то у тебя такой вид, словно тебя тут нет, ты в эти моменты очень мило выглядишь. Такое сегодня было, вот сейчас. О, ещё во время пикника – ты несколько раз отключалась, я точно помню. О чём ты думаешь, когда это случается?       Германия заметно растерялась. В голове сразу пролетел целый клип, состоящий из этих моментов, на которые, как она думала, никто не обращает внимание. – Обо всём? – неуверенно начала она и, несмотря на то, что это был ответ, в её голосе явно слышалась вопросительная интонация. – По-разному. На пикнике, например, я думала о том, как же много там было людей. – Тебе это не нравилось? – спросила полька, открывая Netflix. – Чего же ты не сказала? Ушли бы оттуда сразу же. – Нет! – замахала руками Германия. – Нет-нет, всё хорошо! Просто… Непривычно, что ли? До жути. Я отвыкла от таких больших компаний, чувствовала себя из-за этого чуточку неуверенно, но мне не хотелось уходить, клянусь! – Точно? – прищурилась Польша. Если бы немка не знала, что это был больше шуточный жест, то точно бы сжалась от этого взгляда. – Но ты не забывай, что если тебе что-то не нравится, то ты можешь просто взять и уйти, либо сказать обо всём мне. Окей? – Окей, – чуть-чуть улыбнулась Германия и села плечом к плечу с возлюбленной, уставившись на экран ноутбука.

***

      Они успели посмотреть целых полторы серии сериала, когда Германия, в очередной раз взглянув на часы, объявила, что настало время смывать осветлитель. Полька победно вскинула кулак в небо, прокричала что-то вроде «Наконец-то!» и поспешила в ванную, а немка осталась сидеть в комнате и дожидаться – всё равно та не нуждается в её помощи сейчас.       Спустя десять минут шум воды смолк, и на его место пришёл звук быстрых шагов. В спальню вернулась Польша, махнув мокрыми и теперь уже полностью светлыми волосами. – Наконец-то, пошли красить! – прикрикнула она замешкавшейся немке. – Иду я, иду, – рассмеялась Германия, аккуратно положила мишку чётко в центр кровати и пошла за ней, – ты пока решай, какие пряди ты хочешь покрасить. – Давай две передние и несколько по бокам, – не колеблясь ответила полька уже из ванной. – Любые? – уточнила немка, заходя в помещение за ней и на ходу распечатывая новый комплект одноразовых защитных перчаток. – Любые, – кивнула та и плюхнулась на табуретку, уставившись на своё счастливое отражение в зеркале. Германия невольно залюбовалась – в этот момент Польша казалась ей самой очаровательной девушкой во всей Вселенной. – Давай я сейчас отделю несколько прядок и ты решишь, нравится тебе это или нет? – предложила она и начала вскрывать коробку с краской. – Нет, – неожиданно возразила полька, подняла со стола лёгкий шарфик, который она носила сегодня (верней, уже несколько часов как вчера) и сняла, когда они начали осветляться, а потом завязала его на лице, закрыв глаза, – всё, делай как хочешь и перестань переспрашивать у меня всё по сто раз. Доверяю твоему вкусу.       Немка от этого потеряла дар речи на несколько секунд, а потом слегка покачала головой. – А вдруг тебе не понравится? – возразила обеспокоенно и бережно поправила волосы возлюбленной, которые она случайно прижала тканью. – Понравится, – уверенно возразила она, перехватив её ладонь и на несколько секунд сжав её в своей руке, – ну же, начинай! Я верю в тебя. – Хорошо, – выдохнула немка и принялась замешивать краску.       Работа шла чуточку быстрее, чем до этого, и уже в почти полной тишине – они успели обсудить темы, которые их больше всего волновали, потому молчание прерывалось редко, чаще всего при появлении какого-то стороннего раздражителя. – Фу, чувствуешь запах дыма? – вдруг поморщилась Германия, осторожно закалывающая прядь волос, на которую она только что нанесла краску.       Польша принюхалась. – Только краски, – удивлённо ответила она и вдруг чихнула. – Она всегда так мерзко пахнет? – Gesundheit, – машинально сказала немка, – да, всегда. Но со временем ты к ней чуть-чуть привыкнешь. – Надеюсь на это, – сдвинула брови к переносице Польша, – а насчёт дыма – может, это как фантомные боли при ампутации конечностей? Ты говорила, что живёшь с тем, кто курит, вот тебе этот запах и мерещится. – Может быть, – удивлённо пожала плечами она и задумалась. От воспоминаний о недавнем разговоре со Швецией, случившемся после внезапного поднятия этой темы на пикнике, стало слегка не по себе. – Ты чего замерла? – спросила полька, чьи глаза всё ещё были завязаны, из-за чего она не могла видеть её лицо. – Всё хорошо? – Да, да, – вздрогнула Германия, резко отмерев и продолжив начатое, – просто задумалась. – О чём? – полюбопытствовала девушка. – Мне Швеция сказала, мол, Рейх пытался бросить, но не смог, – ровным голосом ответила она, отделяя расчёской локон волос. – Серьёзно? – не будь её глаза закрыты, Польша бы точно удивлённо заморгала, как и всякий раз, когда она слышала какую-то сплетню. – А ты что? – А что я? Я ей не верю. – Почему? – Потому что этот человек – эгоистичный мудак, которому абсолютно плевать на миллионы разрушенных им жизней, – неожиданно жёстким тоном заявила она и замерла на какое-то время, боясь случайно дёрнуть польку за волосы в порыве эмоций, – верить в то, что после такого ему не будет всё равно на моё нежелание становиться пассивной курильщицей, равно быть самым наивным человеком в мире. – А зачем ей тебе врать? – в голосе Польши не было ни намёка на попытку обвинить её в неправоте – она говорила спокойно, словно была не обычной страной, а голосом разума немки. – Потому что они общаются, я это точно знаю, – сказала Германия раздраженным, полным пренебрежения голосом, – я знаю этого человека всю свою жизнь и с уверенностью могу сказать, что даже если слова Швеции окажутся правдой, моя ненависть к нему не утихнет. Я устала от того, что он продолжает пытаться лезть в мою жизнь, ненавижу тот факт, что я живу с ним в одном доме, и готова плакать от осознания того, что мы с ним кровные родственники. – Я знаю отличное решение первой и второй проблем одновременно, – начала полька, слегка улыбнувшись, очевидно намекая на тему, которая у них достаточно редко, но всё же поднималась. – Я не готова съехать, – честно призналась немка, прекрасно понимая, что она имеет в виду, – не хочу это делать. – Необязательно съезжать насовсем! – не отступала Польша. – Ты можешь проводить у меня день и возвращаться домой на ночь. – Я интровертка, mein Schatz, – устало возразила Германия, – и честно, мне очень-очень сложно находиться в обществе кого бы то ни было целыми днями. Я пытаюсь это перебороть, ибо понимаю, что по большей части это развилось у меня в период, когда я из-за работы толком не выходила из дома, а Италия шутил, что я так даже конец света пропущу, но мне всё ещё сложно жить с этим.       Польша слегка вздохнула. – Хорошо. Но ты учти, что если ты захочешь, то можешь прийти ко мне хоть ночью. – Учту. Спасибо, – ответ был сухим и односложным, но сказан искренне. Короткое молчание. – А насчёт третьего – я не могу найти в вас хоть какие-то черты сходства, – продолжила Польша, – совсем. Вы как Аме и Франция, серьёзно, но оно и не удивительно, на самом деле, ты же воспитывалась врагами Рейха, а он сам – империей. Не бывает ведь такого, чтобы все поколения семьи были исчадиями ада, верно? Кто-то должен был прервать эту цепь.       Германия порадовалась, что полька сейчас не видит её выражение лица – удивительную смесь смущения и неясной тоски. – Я и союзники сделали достаточно много, чтобы добиться этого, – вздохнула она, – наверное, у них всё же это получилось, раз уж я за почти тридцать лет независимости так ни на кого и не напала, но проблема теперь немного в другом. – Расскажи. – Это… Проявляется в мелочах. Например, я до середины семидесятых не хотела признавать, что я немка – мне было проще делать вид, что я сестра детей Союза, чем признать в своей голове, что я ребёнок Рейха. Помню, как старалась не говорить на немецком, истерика брала, когда мне говорили про необходимость знать родной язык. Просто… Когда ты ребёнок, которому половину детства показывают фотографии и видео разрушенных городов, концлагерей и массовых захоронений, а потом рассказывают, как к этому причастны твой отец и народ, у тебя врубается сильное отрицание, и ты пытаешься хоть как-то абстрагироваться от этого, чтобы не думать о том, что это твои люди сделали это. Потребовалось много времени на то, чтобы понять одну простую мысль: этот отрезок истории уже никак не убрать и не вырезать ниоткуда, остаётся только принять и сделать всё, чтобы больше такого не повторилось. Правда, теперь меня хватает паника, когда я совершаю малейший плохой поступок – мне кажется, что так я становлюсь похожей на него, мол, сегодня ты не здороваешься с продавцом в магазине на углу, а завтра уже идёшь убивать людей, но это всё мелочь по сравнению с тем, что было раньше, так что я не жалуюсь. – Поняла, – едва заметно кивнула Польша, – но я верю, что ты хороший человек, kochanie. И я знаю, что ты никогда не повторишь ничего такого, уж поверь мне, я знала Рейха ещё до того, как ты родилась, и могу сравнить вас. – Спасибо, – едва слышно прошептала она, опустив взгляд и поджав губы, – мне важны эти слова.       Полька в ответ широко улыбнулась, нащупала её ладонь и слегка потянула её на себя. – Повернись ко мне, я хочу поцеловать тебя, – произнесла она и подняла голову, как если бы она могла посмотреть на Германию. Та в ответ смущённо улыбнулась, слегка наклонилась и быстро поцеловала её, следя за тем, чтобы случайно не коснуться её руками в испачканных краской перчатках. – Финишная прямая, – пробормотала она, оторвавшись от её губ, надеясь скрыть таким образом своё смущение (отвратительный план, честно говоря, но другими она не располагала). – Ура! Если нам опять придётся ждать сорок минут, то мы, может, даже успеем досмотреть сериал. – Как же быстро ты прошла от «о ужас, ждать сорок минут!» до «ура, нам ждать сорок минут!» – Ну а как иначе? Чем дольше вы живёте, моя дорогая, – заявила она наигранно серьёзным тоном, очевидно, подражая кому-то из старших стран, которым было свойственно говорить с особой манерностью, – тем быстрее начинаете пропускать первые четыре стадии и сразу приходить к принятию. – Поняла, – рассмеялась немка, замотала в фольгу последнюю прядь и убрала руки с волос Польши, – можешь снимать повязку. Полька, послушав её, развязала узелок на ткани и быстро заморгала, привыкая к яркому свету. Взгляд её сначала задержался на собственных волосах, а потом на стоящей у неё за спиной возлюбленной. – Ну всё, пошли досматривать, – заявила она уверенно и, подскочив с табуретки, отчего та чуть было не упала, поспешила обратно к себе в комнату. Германия аккуратно сложила все упаковки и тюбики в мусорный мешок, отмыла от краски расчёску, положила на край стола упаковку фольги и, быстро протерев стол, пошла за ней.

***

– Вау! – восторженно выпалила полька, стоящая перед зеркалом и внимательно рассматривающая своё отражение. Больше всего внимания получили мятные прядки – две спереди, у чёлки, и несколько по всей голове, по бокам и сзади. Волосы ещё были мокрыми (она только-только смыла краску и нанесла бальзам), потому казались более темными, чем обычно, но цвет всё равно прослеживался достаточно хорошо. Результат не был идеальным, но был близок к этому – по крайней мере, саму Польшу всё устраивало. – Нравится? – спросила немка с плохо скрываемым волнением, заглянув в ванную. – Очень! Это прямо то, что я хотела, у тебя золотые ручки! – ослепительно улыбнулась она в ответ, слегка покружилась на месте, рассматривая причёску со всех сторон, а потом вдруг налетела на возлюбленную, чуть не сбив ту с ног, и крепко её обняла, – Теперь не отвертишься, будешь всю жизнь меня красить. – Без проблем, – тихо рассмеялась та и приобняла её в ответ. Вдруг полька слегка высвободилась из её рук, потянулась, зевнула и пробормотала: – А теперь пошли спать. – Сначала надо высушить волосы, – покачала головой Германия, – спать с мокрой головой жутко вредно. – Да плевать, – простодушно бросила Польша и схватила возлюбленную за обе руки, потянув её за собой, – я слишком хочу спать. А если учесть, что ты ответила на моё сообщение в три утра в течении минуты, ты тоже ни черта не спала и тоже умираешь от недосыпа. – Я привыкла к такому режиму! – чуть возмущённо прикрикнула немка, но всё же зашагала за ней (в общем-то, у неё не было выбора). – Это дело поправимое! – нараспев в тон ей отозвалась полька и, стоило им пересечь порог спальни, с разбега рухнула на кровать. Германия глубоко вздохнула, зажмурилась на секунду, подмечая, что она действительно безумно хочет спать, и, сняв очки, легла рядом с ней, а та сразу обвила её талию обеими руками и закрыла глаза. – Поставить будильник? – спросила едва слышно немка, осторожно перебирая волосы Польши. – Только попробуй, – беззлобно пробормотала та и почти сразу уснула. Вдруг, как это часто бывает на границе сна и бодрствования, к Германии пришло озарение – у этого дома нет никакого особого секрета, заставляющего его казаться таким светлым, он кажется ей таким лишь из-за того, что здесь есть Польша. Эта мысль была такой простой по своей сути, но показалась ей самой верной сейчас. Да, действительно, всё дело не в особенностях планировки или дизайна интерьера – это всё она.       Размышляя над этим, немка провалилась в сон.