Это ужасно винить в своих бедах какие-то трещины и давать им имена близких людей.
Подозрительно грустная Роза скрывается в пестрой толпе, едва кивнув мне, подтверждая, что она мне не мерещится. Словно призрак, она проплывает передо мной, но я не могу даже всмотреться в ее глубокие глаза, которые сейчас плещутся мрачными тенями. У нас наступило временное, холодное перемирие, и мы обе стараемся не пересекаться. Сначала я думала, что это моя заслуга, однако все больше возникает ощущение, что Розе действительно нет до меня дела. Она просто не обращает на меня внимание. Но это очень странно. Раньше Роза не упускала возможности блеснуть своим мнением. Что-то неуловимое поменялось в Уизли, и никто об этом не говорит. Я еще не видела ее подавленной или разочарованной, тем желаннее становится мысль проникнуть в ее секреты. Меня обволакивает желание прознать все о ее жизни, и я почти не могу сопротивляться ему. Но она стала совсем незаметной, что я даже растеряла запал винить ее во всем. Мне не жаль ее, мне не хочется с ней разговаривать, но… не могу сказать, что мне совсем все равно. Даже когда я этого не хочу, то все равно думаю о ней. Какой-то замкнутый круг. Дикси провожает удаляющуюся спину Розы нечитаемым взглядом и отстраненно дергает плечом, но в ту же секунду меняется, словно вспоминает, на чем остановилась. – Он все время на меня смотрит, – с негодованием возмущается Дикси, локтями расчищая нам путь. – Это какой-то кошмар! Она ловко лавирует между студентами, заворачивая в подземелья, и я стараюсь поспеть за ней. Ее темные волосы рассыпаются при быстрой ходьбе, вызывая у меня улыбку. Я впервые за последний месяц чувствую себя живой и активной, ощущаю легкость во всем, что делаю. Мне не нужно притворяться счастливой. Я счастливая. Рядом со мной есть Дикси, которая неосознанно берет меня за руку, проводя через все кусты терновника, согревая меня своим присутствием. Я, наверное, никогда по-настоящему не понимала, какое это счастье, когда со мной рядом Дикси. Как я только могла поссориться с ней! В ней прекрасно все: ее бешеный оптимизм и восторженный лепет, ее раздражительность и злость. Дикси настолько невероятная, что я хочу быть похожей на нее. Но у меня не получается. Я встряхиваю головой, вовремя вспоминая, что нахожусь в бурлящем студентами коридоре, и уворачиваюсь от столкновения с каким-то мальчишкой. Звонкий голос Дикси долетает до меня словно под потоком брызг водопада. – В прошлую субботу мы гуляли все вместе у озера, и Макс подошел ко мне, – Чарльстон замолкает, подбирая слова, на секунду оглянувшись. – Мерлин, Лили, я не понимаю, что ему от меня нужно! Я уже сказала, что не хочу с ним общаться. – Тогда в чем дело? – я коротко киваю проходящей однокурснице и едва не врезаюсь в остановившуюся Дикси. – Можно же не обращать внимание. – Он раздражает меня, – с недовольством отрезает Чарльстон. – Но это еще не все, Лили. Я слышала, что он говорил гадости о нас. Чувствуя неприятное покалывание в груди, я хмурюсь, выискивая поблизости однокурсника, но того нет рядом. Макс Уэллс не более чем глупый мальчишка. Если кого и нужно опасаться, то это девчонок со старших курсов, но я боюсь, что если скажу это Дикси, то она поднимет меня на смех. Ей не понять, почему я не хочу общаться со старшекурсницами. – Макс просто идиот, – отдышавшись, говорю я, как только мы заходим в кабинет зельеварения. – Я бы даже не стала с ним разговаривать. Дикси согласно кивает, бросая рюкзак на вторую парту, и переводит дыхание. Я сажусь рядом с ней, испытывая прилив счастья от того, что наконец-то могу быть с ней постоянно, а не урывками наблюдать за ней. Мне казалось, что меня переполняют навязчивые мысли: я часто смотрела на Чарльстон, выхватывая любые изменения в ее поведении, и почти задыхалась от того, что я не рядом с ней. Мне хотелось, чтобы она была со мной. И вот теперь мы вместе, как раньше. И мне очень стыдно за все грубые слова, которые я ей говорила, считая ее своим главным врагом. Но она ведь моя подруга! Лучшая и единственная. – Он об этом пожалеет, – Дикси выдыхает, старательно делая независимый вид. – Как думаешь, если он случайно упадет с лестницы, то это достойное наказание? Или лучше вылить на него тыквенный сок прямо в Большом зале? – А если просто забыть о нем? – предлагаю я, зная, что Дикси никогда так не сделает. Я бы тоже вряд ли бы забыла о таком идиоте, но мне не хочется, чтобы у подруги были проблемы из-за глупого мальчишки. – Ну, – она тушуется, – Тогда он подумает, что прав. А я больше не могу терпеть его взгляд и насмешку. Думаешь, я должна закрыть глаза на это? Ее прищуренный взгляд парализует меня и стирает разумную мысль. Я теряюсь, собирая свою волю в кулак, но все равно робею. – Нет, конечно, нет! – поспешно исправляюсь я, не желая ссориться с Дикси. Она резко поворачивается ко мне лицом, горя праведным гневом. Я задерживаю дыхание от испуга, и в голове уже отчетливо проносятся яркие картинки нашей ссоры. Вот сейчас она громко заявит, что я ужасная подруга и не хочу ее понимать. Но я даже не смогу возразить, хотя на самом деле готова лично поквитаться с каждым наглым мальчишкой за нее. Мое слово против ее смехотворно, даже для меня самой. В самом деле, как можно забыть о человеке, который тебе неприятен? Я вспоминаю Розу и хмурюсь: она ведь мой личный Макс Уэллс, и я не могу просто забыть о ней, не обращать внимания и представить, что она просто надоедливая букашка. Так не получается даже у меня! А я зачем-то прошу Дикси забыть о Максе. Какая же глупость! – Мерлин, Лили! – вскрикивает она, но к своему удивлению я не вижу в ней признаков агрессии. – Не обязательно соглашаться с каждым моим словом. Мы же об этом говорили. Возражай мне, и если я делаю что-то… необдуманное, останавливай меня. Пока не поздно. Я знаю, что импульсивная. Я сглатываю горький ком в горле, словно выпиваю самую отвратительную микстуру от кашля, и быстро моргаю, скрывая за объемными ресницами слезы. – Да, – нескладно произношу, все еще не веря в то, что Дикси больше не подавляет меня. – Я… Больше так не буду. Не знаю, чего стоит произнести эту обычную фразу, которая не содержит моей вины, но полностью меняет меня. Мне становится хорошо от мысли, что Дикси важна я. Она первая переступила порог вражды и подала руку мне, падающей все дальше в своих сомнениях и страданиях, не смотря на то, как я к ней относилась. Она заслуживает моей преданности. Я не знаю, какой бы была я, не будь ее рядом. Кажется, что я была бы одинокой и поистине озлобленной на весь мир. – Вот и славно, – она наклоняется ко мне и восторженно шепчет. – Мне птичка напела, что сегодня будет вечеринка у старшекурсников со Слизерина. Кажется, у кого-то день рождения. – И что? – я поднимаю одну бровь, не испытывая радости. Попасть на вечеринку слизеринцев практически невозможно, поэтому нет смысла себя обманывать и тешить ложной надеждой. Я, как и многие студенты, горю желанием попасть на вечеринку старшекурсников, но единственные празднования, на которые мы можем пойти – это те, которые проходят в гостиной Гриффиндор. Но это же совсем не то! Там я знаю всех, знаю, как проходят веселья на родном факультете. В конце концов, в гостиной всегда есть кто-то из моей семьи, что очень портит мне настроение. Но даже общий факультет не сближает меня с остальными студентами, поэтому только на вечеринках своих родственников я могу быть своей. – Ну как что? – Дикси округляет глаза. – Вход свободный, взнос умеренный. Пойдем, а? Там такие красавчики будут. – Кто нас в их гостиную пустит? И пока я разочарованно вздыхаю, подруга отбивает торжественную дробь о парту, явно наслаждаясь своими эксклюзивными знаниями. Я перевожу на нее скептический взгляд, не допуская даже мысли, что у нас может получиться пробраться в гостиную Слизерина. Даже Альбус ни разу меня не проводил в обиталище слизеринцев, как бы я не просила, ответ был неизменен. Но я даже не думала, что после попадания Марка Хиггса в Мунго, Слизерин так быстро оправится. Я видела, какими подавленными были Джеймс и Терри, что даже поссорились – об этом мне сказал Хьюго. Но кажется, что его однокурсником нет до этого дела. Странно. – Вечеринка будет в общей гостиной! – успевает пропеть она до того, как в кабинет зельеварения влетает профессор Фартинг. С огромным трепетанием сердца я смотрю на профессора у доски, но не слышу ни слова. Только после легкого тычка под ребра от Дикси, я опускаю взгляд в пустую тетрадь, и пытаюсь сосредоточиться на зельях. Однако возможность побывать на вечеринке старшекурсников – новый глоток воздуха. И, конечно же, мне уже нет дела до зельеварения. Я представляю, какое платье одену, чтобы затмить всех, по-детски веря, что этот вечер закончится самым лучшим образом. – Так пойдем? Я незамедлительно киваю, пытаясь скрыть свой восторг, и прикрываю так и просящуюся улыбку на лице ладонью. – Тогда нужно подумать о костюме, – шепчет Дикси. – Тема вечеринки – карнавальная ночь. – У них Хэллоуин на месяц раньше наступил? – Кто же их разберет, – Дикси флегматично пожимает плечами, не задумываясь, и проводит гусиным пером по щеке. – Ты же знаешь, чем необычнее, тем лучше. Кивнув ей, я склоняюсь к своей тетради, осторожно проводя чернилами плавные линии воображаемого замка под монотонный голос профессора. Я изредка обвожу притихший класс взглядом, пока в голове не щелкает оригинальная идея, от которой я почти подпрыгиваю на стуле. Дикси, заметив мое состояние, бросает удивительно яркую улыбку. – Можно сделать маски каких-нибудь птиц! – я стараюсь говорить как можно тише, но все равно чувствую неловкость от разговора. – Например, совы или павлина. Я кручу в руке свое перо, представляя, как оно служит моей маской. – Белые павлины будут отлично смотреться, – сдавленно хихикает Дикси, сдувая легкий локон волос. – Только, чур, без хвостов! – Вилять белым хвостом неприлично, да? Дикси растягивает перламутровые губы в улыбке. – Непросто неприлично, а очень неприлично! Это как прийти на рождественский бал в купальнике с узором Санта Клауса. Я на секунду представляю во всех красках эти образы и почти взрываюсь, с трудом удерживая веселье в себе. Дикси успокаивающе кладет руку мне на плечо, но я чувствую, как она подрагивает, сдерживаясь от хохота. Это какое-то безумие! Я давно так сильно не веселилась. – Я буду очень рада видеть вас, мисс Чарльстон и мисс Поттер, в купальниках на рождественском балу, если вы сейчас же не прекратите разговоры, – мы синхронно вздрагиваем, услышав свои фамилии. Позабыв об уроке, мы совершенно не заметили, как профессор остановила свою лекция, слушая наши идеи. Фартинг стальным взглядом обводит каждую из нас под смешки однокурсников, стоя напротив. Ее взгляд не сулит ничего хорошего, и я уже вижу, как меня вызывает директриса. Наверное, даже с родителями. Мерлин, это такой кошмар! Я застываю, чувствуя, как щеки наливаются краснотой. Чего я точно не хотела, то это оказаться в таком глупом и унизительном положении под насмешками ребят. – Простите, мэм, – смущенно говорю я, сгорая со стыда. – Такого больше не повторится. Я жду, что и подруга принесет свое извинение, но ее поведение обрушает на меня крах. – Но с другой стороны, вдруг это ваша давняя мечта? – дерзко вздергивает брови Дикси, и в классе наступает тишина. Ноздри Фартинг раздуваются до опасного предела. Я потупляю взгляд, дергая Чарльстон за рукав ее мантии, но кроме удовлетворенной усмешки на ее лице ничего не проступает. – И мы, получается, ее разрушим. Профессор молчит долгие десять секунд прежде, чем коротко сказать: – Пошли вон. Обе. Самые искрение оправдания застревают в горле, потому что от них не будет никакого толка. Профессор не поднимает тон ни на йоту, но я прекрасно понимаю, что она только что рявкнула на нас. Наверное, мы сильно задели ее. Я чувствую нестерпимый жар в груди, терзающий меня – еще никогда меня не выгоняли из кабинета. Даже представить не могла, что испытаю это на себе. Еще никогда я не была так опозорена перед всем классом. Меня буквально приравняли к хулиганистым Джеймсу и Фреду, а от этого я сама себе кажусь грязной и плохой. Глаза застилает пелена, и я почти не сдерживаю слезы, представляя, как сильно будут разочарованы родители. Я быстро собираю свои вещи, желая как можно быстрее скрыться с чужих глаз, но уйти без Дикси я не могу. А она неторопливо напоказ собирается и так же медленно следует за мной из кабинета. Я не роняю ни слова, пока мы не доходим до вестибюля, абсолютно пустого во время уроков. – Зачем ты это сделала? – сдавленно вылетает у меня. Я чувствую, как злость кипит, требуя выбросить ее на волю, и не считаю, что это неправильно. Дикси замедляет шаг и удивленно вздергивает нос. Я почти не вижу ее глаза за пеленой своих слез, но это не мешает мне гневаться на нее. Мерлин, я еще не испытывала такого унижения ни за что. Это Джеймс привык к прогулу уроков или спору с профессорами, а я нет. Для меня это трагедия и, к сожалению, этого никто не понимает. Даже Дикси. – Ну, я обеспечила нам пару часов свободного времени, – нисколько не смущенная, она резво начинает подниматься по лестнице. – Подготовимся к вечеринке. В голове стая птиц клюет меня, отрывая цельнолитое сознание, и я не понимаю, как все это связано. Какая к черту вечеринка?! Она шутит? Это не нормально. Нас выгнали из кабинета за ее развязанное, хамоватое поведение. Профессор могла бы и забыть о нашем разговоре, однако теперь все будет еще хуже. И зачем она вообще начала этот разговор на уроке? Неужели она не понимает, что у нас будут проблемы, наш факультет лишится баллов, что… Да господи! Список можно продолжать до бесконечности, одно останется не именным – Дикси снова поступила так, как захотелось ей. И она даже не понимает, в чем моя главная претензия к ней. Она думает только о себе. – Ты что не понимаешь?! – приходится вскрикнуть, поравнявшись с ней, чтобы увидеть невозмутимое спокойствие в каждой черте ее лица. Это самое худшее, что могло произойти – не видеть ни ее раскаяния, ни сочувствия, ни понимания. Сплошная глубокая тоска просыпается во мне, выливаясь все большей болью и злостью на Дикси. А я только успела порадоваться, что у нас все хорошо. – В чем дело, Лили? Я больше не могу терпеть ее спокойствие. Не могу видеть отчужденную радость, что мы больше не на уроке. Не могу принять тот факт, что Чарльстон всегда будет ставить свои желания превыше всех остальных. – У нас будут проблемы! – кричу я и, не подумав, добавляю: – А я даже ничего не сделала! Я не хотела этого говорить. Правда не хотела, но злость с каждой секундой берет вверх надо мной, и я не могу осознать все, что говорю. – То есть я одна виновата? – уточняет Дикси, сверля меня пораженным взглядом. Я прикусываю язык, но извиняться за слова уже поздно. Чарльстон понимает все правильно. – Офигеть. Зачем же ты тогда вообще со мной разговаривала? Можно было не обращать внимание и выслужиться перед Фартинг извинениями. Это такая ересь! Что с тобой не так, Лили? Ее слова обжигают меня, вновь задевая любимую тему. Теперь она пытается перекинуть всю вину на меня! И как только я могла поверить, что Дикси изменилась и готова принять меня? – Это с тобой что-то не так! – я вонзаю острые ногти в ладонь, желая почувствовать острую боль. Острее, чем та, что есть при ссорах с Дикси. – Ты нахамила профессору, и нас выгнали. Можно было вовремя остановиться. Мои слова разлетаются предсказуемо резко и имеют сокрушительный удар. И я не знаю, как скоро начну о них жалеть. Мне больно смотреть, как Дикси давит в себе разочарованную, дрожащую улыбку и разворачивается на каблуках. Я намерено не иду за ней, оседая на ступеньки. Это невыносимо. Только наладив с ней дружбу и поверив в ее искренность, я снова напоролась на стену непонимания и ее порывистых, необдуманных решений. Каким-то чудом я поднимаюсь к башне Гриффиндора, но в спальню зайти не решаюсь. Там Дикси. Там напоминание. Но Хогвартс тем и прекрасен, что здесь всегда можно найти место, где тебя не найдут.***
В заброшенном классе очень холодно и уныло, но я, не двигаясь, сижу на подоконнике, наблюдая, как капли дождя бьются о стекла. Мне очень плохо, а рядом никого нет. Все слишком заняты, когда мне нужна помощь. Все слишком любят говорить, как я должна себя вести. Даже Дикси, которую я боготворила, не понимает меня и желает, чтобы я делала все, как она. Меня удушает эта несправедливость. Почему все так настроены против меня? Я не хочу, чтобы так было, не хочу. Я прячусь за стеклянными витражами, изменяя видение мира, стараясь не слышать чужие, до ужаса правдивые слова про бьющиеся внутрь розовые очки. Хотелось бы верить, что я избегу этой участи, отдалившись от витража, как можно дальше, однако трещины уже пошли – они расходятся, переплетаясь, чтобы обрушиться на меня лавиной стекла одновременно. У каждой трещины есть свое имя. Вьющаяся, похожая на извращенный лабиринт Минотавра, спираль с иногда резко-яркими огоньками – Роза. Идеально четкая линия, диагональю проходящая через весь витраж без чувства сожаления – Дикси. Мягкой отрешенностью, стараясь сильно не вредить, по всему витражу вспыхивают небольшие созвездия – Альбус. В самом эпицентре – родители и Джеймс, которые есть, но настолько кривые и пустые, что мне неважно рухнут ли они на меня. Это самое бредовое, что я могла вообразить. Это ужасно винить в своих бедах какие-то трещины и давать им имена близких людей. Я не знаю, сколько сижу на старом, пыльном подоконнике в заброшенной классной комнате, но в один момент меня накрывает холодная дрожь. Я крепко хватаюсь за каменные выступы и оконную раму, удерживая тело в полусидящем положении. Судорога длится не больше минуты, но густой дым в голове не рассеивается даже, когда я спускаюсь на пол, роняя голову на сцепленные в замке руки. Выпрыгивающее сердце ноет, не выдерживая навалившуюся тревогу, и я начинаю плакать, не сдерживая всхлипов. Мой витраж начинает разваливаться на мириады осколков раньше, чем я планировала. Дождь теперь, кажется, бьется о мою голову, просачиваясь сквозь все тело. Удары колокола мутят сознание, а я все еще задыхаюсь под тяжестью этого отвратительного дня. Глаза начинают зудеть от постоянной влаги, но я быстро их вытираю, позволяя слезам заново течь ручьями. Сколько это тянется? Полчаса? Час? Два? Я не слышу ничего, кроме громких, ужасающих мыслей, от которых меня подташнивает. – Лили? – словно я нахожусь в стеклянной колбе, до меня долетает странное имя, которое я не сразу признаю своим. Кажется, до этого дверь почти слетела с петель, громко ударившись о стену. – Лили? – мне слышится тревожный голос Джеймса, но самого рядом нет. Может, это галлюцинация? Меня обдает прохладным или же ледяным – я не знаю – ветром, и только когда свежего воздуха становится вдоволь, я поднимаю заплаканные глаза, выискивая своего спасителя. Джеймс. Он садится на корточки и в не решительности протягивает руку к моему плечу, боясь навредить. Я вздрагиваю, на секунду представив, что он мне мерещится, но, глубоко втянув воздух и распахнув глаза шире, я все четче вижу брата, с настороженностью наблюдающего за мной. – Почему ты сидишь здесь? Я не знаю. Меня вдруг пробирает осознание своей ничтожности, и едва вновь не начинаю истерически биться о камень, заламывая руки. Это чудовищно! Я не понимаю, как мои мысли могут так быстро сменяться, и опускаю голову на колени. Джеймс не должен быть здесь. Я же не хотела никого видеть. – Что с тобой? Лили, что случилось? Джеймс пытается привлечь мое внимание и протягивает руку, предлагая встать с пола, но я отталкиваю ее. Пусть он уйдет. Он не сможет меня понять, ему никогда не было так плохо. Никому не может быть хуже, чем мне. Пульсация в голове мешает слышать его слова, с металлическим скрежетом вычеркивая их из моего сознания. Что он только что спросил? У Джеймса несомненно есть дела важнее меня, и я не понимаю, зачем он пришел. Неужели не ясно, что я хочу быть одна? Ему бы лучше уйти. Так, что он сказал? Наверное, он уже знает, что произошло на зельеварение и поэтому такой серьезный. Но это даже смешно, что он собирается говорить, как я не права. Мне хватает и своих сомнений, чтобы знать – не права. – Лили? Ты меня слышишь? – Джеймс вглядывается в мой расфокусированный взгляд, наклоняясь ближе. – Я не виновата, – скомкано начинаю я, но сразу тушуюсь. Мне совершенно нечего сказать ему. Ком в горле ютится, просясь на волю, а слезы рвутся из глаз, обжигая душу. – Что? – Джеймс склоняется надо мной с тревогой и проводит ладонью по моему лбу. Он ведет себя так, словно ничего не произошло. Я не знаю, что мне еще сказать! – Что случилось? Нет, нет! Я не хочу оправдываться. Но меня вновь пробирает нелепая злость на Дикси, и я почти выплевываю: – Я, правда, не виновата. Я не хотела, это все Дикси. – Что случилось? – повторяет он, и я поднимаю глаза, замечая его потерянный взгляд. Неужели он не знает? На долю секунды я медлю, не желая делиться этим с ним, но, наверное, будет лучше, если он узнает это от меня. Так же поступают в хороших семьях? Я это должна сделать, чтобы восстановить свой витраж? Неожиданно меня прорывает. – Фартинг выгнала нас с урока за разговоры. Но на самом деле все дело в Дикси, она не смогла остановиться и сказала такую глупость! Этого хватило профессору, чтобы выгнать нас. И… Ты чего, Джеймс? Я останавливаюсь на полуслове, теряя весь запал и невозмутимость, не в силах понять, что так сильно веселит Джеймса. Брат заходится в громком смехе, падая рядом и прижимая меня к себе. – Джеймс! С возмущением пихнув его локтем под ребра, я освобождаюсь из его объятий и не верю своим глазам. Как он может смеяться? Это же совсем не смешно! Нет ничего хуже, чем быть осмеянной однокурсниками, а потом и всей школой за то, что разговаривала на уроках. Я знаю, что все разговаривают, но еще никого так не выгоняли из класса. Дикси никогда не задумывается о последствиях своих слов, но ей все сходит с рук. А я так и буду страдать из-за этого. Не удивлюсь, если меня сегодня же вызовут к Макгонагалл, а Роза будет поджимать губы и еще более внимательно следить за мной, словно говоря: "Я от тебя такого не ожидала". Какая же несправедливость! Джеймс, видимо, замечает мое недовольство и немного сбавляет желание неприлично расхохотаться. – Мерлин, Лили! – он, посмеиваясь, внимательно смотрит на меня. – Ты серьезно думала, что тебя будут ругать из-за такого пустяка? – Это не пустяк, – между его смехом, успеваю вставить я. Я боюсь, что надо мной будут все смеяться, точно как Джеймс. Но он брат, и я уверена, что он не желает мне зла, в отличие от других студентов. – Тогда что считается пустяком? – Если ты споткнулся на глазах у всей школы? – задумчиво произношу я, не веря в свои же слова. Это равносильные примеры. И очень кошмарные. Джеймс удивительно спокойно качает головой. – Слишком мелко мыслишь, Лили. Никому нет дела до того, что тебя выгнали из класса. Каждый день такое происходит, и об этом никто не говорит. – Потому что это стыдно, – робко вставляю, чтобы как-то заполнить образовавшуюся пустоту внутри. Если Джеймс прав, то я такая глупая. А еще Дикси обвинила. – Нет, – брат вновь меня обнимает. – Просто это не интересно, обыденно. Понимаешь? Я качаю головой. Меня не успокаивают его слова, хоть и звенят в голове. Я – Поттер, Лили Поттер, а, значит, обо мне будут говорить больше, чем об остальных. Джеймс наверняка понимает это, однако не задумывается, какой груз несу я. Единственная дочка Гарри Поттера. Я думала, что в школе у меня все будет хорошо, как у остальных кузенов, но меня невзлюбили почти с первых дней. Мне страшно представлять, как обо мне говорят плохие вещи. Я слышала подобное много раз, но еще ни разу не говорила об этом близким. – Я боюсь, что... Фартинг теперь будет на меня очень зла, – медленно проговариваю я, стараясь не показаться глупой и уж тем более, чтобы Джеймс догадался, что больше всего я боюсь студентов. Брат поджимает губы. Джеймс сегодня на редкость простой, без веселых ноток в голосе или грубого юмора, это заметно даже когда он смеется. Это непривычно. И уж точно дело не во мне, он бы не стал так меняться из-за моих проблем. Наверное, и у него что-то случилось, но мне сейчас некогда спрашивать, что у него произошло. Мне тоже плохо. – Я послал Фартинг на хрен и все еще жив, – будто это меня должно успокоить, говорит он, слабо улыбнувшись. – Правда? – Да. Она остынет в любом случае. Джеймс выглядит уверенным в своих словах, но мне сложно их принять. Я не знаю, как буду смотреть в глаза профессору, нужно ли мне извиниться. Я ведь и не виновата. – Если ты уже успокоилась и не хочешь плакать, то, может, пойдем отсюда. У меня есть сюрприз. Я смотрю, как Джеймс быстро поднимается на ноги и ждет меня. Не верю, что у него есть какой-то подарок для меня. Я привожу себя в порядок, и мы вместе выходим из заброшенного класса (даже не представляю, как он меня нашел здесь). Джеймс больше ничего мне не говорит и идет немного впереди, и когда мы проходим мимо гриффиндорской башни, я хмурюсь. Если не в гостиную, то куда мы идем? Почему бы просто мне не сказать? Мы поднимаемся на восьмой этаж, и только тогда я понимаю, куда ведет меня Джеймс. Именно здесь есть таинственная Выручай-комната: нам рассказывали о ней истории родители. В прошлом году я уже была в ней вместе с Хьюго, но это было неинтересно, мы не нашли там ничего стоящего. Джеймс трижды проходит мимо гобелена Варнавы Вздрюченного, и в стене тут же образовывается проем со странно знакомой дверью. Я захожу в Выручай-комнату следом за Джеймсом, не имея представления, что меня там ждет. Первое, что я замечаю в комнате – Альбус, сидящий на мягком бежевом диванчике и листающий книгу. Он вскидывает голову при нашем появлении и улыбается. У меня в голове вспыхивают сотни теплых воспоминаний, согревая так, будто и вправду не в школе, а в гостях у бабушки. Выручай-комната приняла вид максимально похожий на гостиную в "Норе". Светлые стены и диван с креслами, заваленные мягкими подушками, немного аляповатый ковер и журнальный столик. Тлеющие в камине угли шипят, согревая небольшую светлую комнатку. Над камином висят массивные часы, очень похожие на те, что есть у бабушки. Уютная комната растапливает во мне злость на Дикси и страх, и я вновь всхлипываю, но уже от радости и счастья. Это почти вечер у бабушки с дедушкой! Не хватает только звуков радиоприемника, аромата бабушкиных пирогов и семейных фотокарточек на стенах. Но Выручай-комната при всем желании братьев не смогла бы дать то, чего у нее нет. – Глазам не верю! – восхищаюсь я, вытирая раскрасневшееся лицо. – Вы серьезно? Альбус расплывается в улыбке и незамедлительно кивает. Не сомневаюсь, это его идея. Лучшая из возможных. Теперь точно все будет хорошо. – Мы же так и не сходили на пикник, – говорит он, – Сейчас дождливая погода и уже прохладно, а тут... – Это классно! – не дожидаясь дальнейших объяснений, я прыгаю ему на шею. – Я так рада. Ал крепко меня обнимает, поглаживая по голове. Я рада. Я, правда, рада, что мальчики решили воплотить нашу идею о семейном пикнике. Я была очень расстроена, когда у нас этого не получилось, а теперь... Это даже лучше, чем пикник на улице. Посиделки в «Норе» всегда были незабываемыми, даже с учетом многочисленных родственников, когда в доме не было свободных мест. Это были особенные вечера с любимой музыкой, выпечкой и играми, после которых мне не хотелось возвращаться домой. Меня не могло расстроить даже присутствие Розы. Но хорошо, что сейчас ее здесь нет. Это все-таки семейный «пикник», только мы – Поттеры. – Тогда давай пить чай, – предлагает Ал, и я замечаю заваренный чай и ванильные булочки на столики. Это, конечно, мамины с бабушкой, но тоже хорошо. – Я уже думал, что все остынет, пока Джеймс ищет тебя. Джеймс просто улыбается, и мне так приятно становится от того, что они не хотят ссориться из-за меня, в другой бы раз они непременно бы сцепились. – Спасибо, – я принимаю чашку с фруктовым чаем от Альбуса и забираюсь в кресло с ногами. – Это очень неожиданно. – Мы старались. Альбус немного хмурится, переводя взгляд с меня на Джеймса, но не спрашивает все ли у нас хорошо. Я уже поделилась своими переживаниями с Джеймсом и не готова рассказывать тоже самое Алу. Хотя я уверена, что он поймет меня намного лучше, чем Джеймс. Чай оказывается таким вкусным, что я наливаю еще и думаю, что нужно почаще так собираться. Втроем, без остальных кузенов и кузин. И никаких друзей: ни Малфоя, ни Кресвелла с Хиггсом, ни Дикси… Дикси. Я не помню, что на меня нашло, что я на нее накричала. Обычно это делает она: взрывается, кричит, а потом винит меня во всем. Как и сказал Джеймс, в нашем случае нет ничего смертельного, поэтому я думаю, что мы быстро придем к соглашению. Да, с Дикси бывает очень сложно, но я люблю ее и дорожу ей, как ни кем другим. Альбус, Джеймс и родители – это близкие люди, их нельзя не любить, а Дикси… Она моя подруга. И я готова, наверное, простить ей все. Но нет, первой на уступки я не пойду. Почему мериться всегда должна я? В этот раз будет по-другому. Альбус и Джеймс о чем-то переговариваются, но я плохо вслушиваюсь и только смотрю на пламя в камине. Мне кажется нелепым сидеть вот так с ними в одной комнате и просто общаться. Мы давно не оставались втроем, а теперь они рядом и хотят общаться со мной. Это здорово, но неприятное ощущение, что это сделано, чтобы я от них отцепилась окончательно. Никто из них не предлагал провести время вместе раньше. Скорее всего, этого больше не повторится. Когда в голове проскакивает эта мысль, я дергаюсь, проливая на себя, благо остывший, чай, и братья поворачиваются ко мне. – Все хорошо? – обеспокоено спрашивает Ал, высушивая мою юбку. В глазах снова собирается неприятная, покалывающая влага, и я не могу ее сдержать. Брат садится рядом и берет мою холодную руку в свою – теплую и мягкую. – Ты чего? Успокойся. Всхлипнув, я распахиваю глаза и через силу выдавливаю: – Я вам не нужна, да? Джеймс неловко кашляет и тоже садится возле моего кресла. – Почему ты так думаешь? – Потому что… Я самая младшая и вам со мной неинтересно, и у вас свои друзья, и я не понимаю, почему вы здесь… И… – Мы любим тебя, Лили, – обрывает мои метания Альбус. – И нам очень стыдно, что мы уделяем тебе мало времени. Хочешь, мы будем собираться здесь каждую субботу? – Правда? Джеймс согласно кивает. Я выдыхаю с облегчением и наклоняюсь, чтобы обнять Ала, а потом и Джеймса. Из груди исчезает неприятное холодное чувство ненужности, которое то и дело возникает там. Я не хочу его больше испытывать. Это плохое чувство. От него рушится мой витраж, который я лелею и сохраняю, потому что он – единственное, что у меня есть.***
Мы прощаемся с Альбусом возле рыцарских доспехов и поднимаемся в башню Гриффиндора, когда все студенты спускаются на ужин. Нам оказывается не о чем разговаривать, но я так не хочу с ним расставаться и терять тот шаткий мостик, который нам удалось создать. И я вспоминаю, что Джеймс в последние дни ведет себя очень странно. Хотя вокруг меня все какие-то странные. – А у тебя все хорошо? – Джеймс дергается от моего вопроса, но поспешно улыбается. – Конечно! Я не верю ему, подмечая его и потухший взгляд, и скованные движения – это не тот веселый Джеймс, которого я знаю. Джеймс не может страдать. Такие как он всегда живут одним днем, не погружаясь в людей и проблемы, у них есть только один закон – быть первыми, лучшими, счастливыми. Старший брат никогда не отклонялся от этой простой истины, а теперь каждое его слово ставится мною под сомнение. Что же могло у него случиться? – Ты даже не краснеешь, когда врешь, – я цепляюсь за его локоть и поднимаю глаза, выискивая в лице брата частичку искренности. Он мнется, увиливая от ответа. – Кажется, это ты говорил, что если что-то не так, то нужно об этом говорить, иначе никто не узнает. Я отстраняюсь от Джеймса, складывая руки на груди. Не ожидая от него правды, мне все же становится обидно, что даже он не хочет делиться со мной своими проблемами, но при этом я должна все объяснять. Все их слова – и Альбуса, и Джеймса, – только слова, которые они быстро забывают, подстраиваясь, каждый раз под ситуацию. Я этого не понимаю. Не хочу понимать. Кажется, сколько не пытайся склеить наши взаимоотношения, все равно мы придем к бесконечной пропасти. Полчаса назад я думала, что все наладилось, а сейчас я иду рядом с Джеймсом и не слышу его голоса, потому что он молчит. Молчит, а я хочу, чтобы он говорил без остановки, подтверждая, что я многое для него значу. – Мне снова разбили сердце, – внезапно говорит Джеймс, когда мы подходим к портрету Полной Дамы. – Это такое убогое чувство, когда об тебя вытирают ноги, а ты как мазохист хочешь еще и еще, чтобы утопиться в этой боли. – Не надо так, – очень тихо прошу я. – Это же просто девушка. По лицу Джеймса я понимаю, как сложно ему подбирать слова, чтобы не нагрубить мне. Но я же не могла не спросить, как его дела. Я не должна ему что-то советовать, говорить или убеждать его в обратном. Это его жизнь, не моя. Однако мне хочется его поддержать, это ужасно, что с ним так поступают. Та, что разбила сердце Джеймсу, должно быть самая гадкая девушка. – Это не просто девушка, – брат с какой-то глубокой нежностью на грани ненависти улыбается мне, и я совершенно не понимаю, что с ним не так. Так не ведут себя люди, которым разбили сердце. Я ожидала, что он будет ее винить или скажет что-то обидное. Но Джеймс не говорит ничего. – Это девушка, которую я люблю. Джеймс никогда не говорил со мной о своих отношениях, и я не знаю, какими они были. Но если он говорит, что любит, тогда почему бы ему не поговорить с ней и сказать ей это еще раз? Может быть, девушке не хватило этого, как и мне? Я знаю, что одно дело знать, а другое услышать. – Может, вы помиритесь? – Может быть, – он коротко дергает плечом, и я вижу, что он сомневается. – Лучше бы я никогда не влюблялся. Я вздергиваю подбородок, но не успеваю что-либо сказать. – Милый мой, влюбленность – это прекрасное чувство, – пропевает Полная Дама, распахивая веер, и Джеймс чертыхается, закатывая глаза. – Не стоит разбрасываться такими словами. Брат называет пароль, но портрет не отъезжает в сторону. Полная Дама бросает на нас прищурено-грозный взгляд, вытягивая шею. – Ты еще так молод! Любая ссора становится концом света, но это не так, – она понимающе качает головой, не испытывая чувства неловкости и не вспоминая о такте. – Любовь не терпит слабости. – Это не ссора, – через силу выдавливает брат, ожидая, что портрет откроет вход в гостиную. – Тогда вы, молодой человек, виновник всего! – вскрикивает Полная Дама, едва не попятившись назад. – Если вы считаете, что любить – это плохо… Она осуждающе качает головой. Я наблюдаю за каждым ее движением, вспоминая, чем можно испортить ее портрет. Джеймс не заслуживает, чтобы с ним так обращались. Тем более она! Джеймс натянуто улыбается и тут же прикусывает губу. Это просто нелепость! Он не должен принимать близко к сердцу слова какого-то портрета. Я уверена, что Джеймс не сделал ничего плохого. Я не могу сказать, что чувствует брат при ее словах. На первый взгляд, он криво усмехается, ставя каждое слово под сомнение, но когда он уводит презренный взгляд в сторону, то я замечаю, как он кусает губу и тяжело дышит. – Я не сказал, что быть влюбленным плохо, – хмурится Джеймс. – Вы выразились… – Я сказал, что хреново, когда об тебя вытирают ноги. Я с неприязнью смотрю на пышное платье женщины на портрете, сдерживая желание нагрубить. Да какого черта она прицепилась к Джеймсу? Ему и так плохо! Что она вообще может знать, если она – нарисованный кем-то портрет несколько веков назад? – Соблюдайте приличие, молодой человек! – А вы не лезьте со своими советами. – Храброе сердце, – я громко повторяю пароль, не давая женщине на портрете возмутиться хамоватым поведением брата. И когда проем открывается, первой захожу в гостиную, утягивая за собой брата. – Какая она несносная! Правда? Джеймс никак не реагирует, погруженный в свои мысли. У меня не получается разрядить обстановку, и мне кажется, что Джеймс ищет повод сбежать от меня. Даже если у него есть причина так себя вести, это неприятно видеть. Его метания приносят и мне боль. Он может идти, я его не держу. Он может взять и уйти. Джеймс мог мне вообще ничего не говорить. Как только я решаю попрощаться первой с ним, из спален девочек несутся торопливые шаги, но замирают в проеме. Роза тактично кашляет и только когда замечает, что мы не разговариваем, возобновляет шаг. – Привет, – она с опущенным взглядом проходит мимо и, не дожидаясь ответа, толкает портрет Полной Дамы. Ни я, ни Джеймс ничего не отвечаем. – У нее все хорошо? – вырывается у меня прежде, чем я понимаю смысл фразы. Если Джеймса и удивляет мой вопрос, то он не подает вида, пожимая беззаботно плечами. – Наверное. Я не слежу за ней. – Я думала, что вы общаетесь, – прикусываю язык, боясь сболтнуть лишнего. Вряд ли Джеймс хотел бы, чтобы я видела их неоднозначный разговор в ночной гостиной. Пусть я не знаю всего, но отчего-то в голове проносятся сотни сомнительных моментов, когда… Нет, это плохие мысли, я не хочу о них даже думать. – Разве нет? – Не больше, чем с остальными кузинами, – скороговоркой говорит он и разворачивается в сторону лестниц в спальню мальчиков. И что это было? Он мог хотя бы сказать «пока». Меня возмущает его поведение. Как бы он не старался быть лучшим братом для меня, у него ничего не получится, потому что даже с Розой он общается больше. Он может говорить, как угодно, но я-то знаю правду. Она мне не нравится, но я ничего не могу изменить. К черту! Я топаю ногой в пустой гостиной и быстро поднимаюсь в свою спальню, где падаю на кровать.***
Стены общей гостиной переливаются благородным серебром, разбрасывая бесконечные блики, которые и являются основным источником света. Все остальное выполнено в глубоких зеленных тонах, от которых веет чем-то таинственным и заманчивым, словно их главная задача – утянуть за собой гостей. Помпезно, изящно, восхитительно. Так по-слизерински. Видимо, день рождения у кого-то важного. Молюсь, чтобы не у Салливан или Эйвери – я просто не выдержу еще большего унижения, если они узнают, что я здесь была. Пожалуй, это единственные слизеринки, которые вызывают у меня ни с чем несравнимую неприязнь. Прийти к ним на праздник – расписаться в своей жалкости. Сейчас я не понимаю, как решилась прийти на вечеринку слизеринцев. Днем эта идея была такой необыкновенной, вызывающей трепет, а сейчас только страх вновь быть осмеянной. А вдруг меня решили подставить? Что если Дикси с самого начала хотела так поступить, и наша ссора не случайна? Я чувствую огромную неловкость, от которой у меня почти дрожат руки, когда в гостиной набирается народ – здесь собралась добрая половина Хогвартса. Пробравшись к небольшому столику с закуской, я успеваю утянуть бокал с содовой, бросая осторожный взгляд на изумрудные бутылки с алкоголем. Но пить в школе на глазах у всех, когда рядом могут оказаться родственники, я не буду. Мне хватило летнего приключения. Мимо меня легкой походкой проходит девушка в бордовом платье викторианской эпохи, но я не могу узнать, кто же она. Оглядевшись, я вижу, что большинство пришли в карнавальных костюмах. Свободно вздохнув, надеваю на лицо белую маску с перьями павлина, чтобы не выделяться среди толпы. Маска садится как влитая, что, разумеется, меня очень радует. Хотя мне пришлось попросить помощь у Луи, и он зачаровал мне перья так, чтобы они искрились в темноте. Я же не знала, что и стены гостиной будут серебристыми! Мой костюм хорошо гармонирует с украшением комнаты и доставляет легкое удовольствие, однако это не спасает меня от одиночества. Никого из родственников здесь нет, а Дикси… Дикси вновь оказалась слишком вредной и гордой, чтобы подойти первой и признать свою неправоту. В самом деле, я уже не сержусь на нее. И сейчас, оглядываясь на наш конфликт: он кажется мне абсолютно нелепым. Ну, с кем не бывает! Джеймс уверяет, что ничего страшного не произошло, а, значит, мне не стоит переживать. Дикси могла бы тоже сделать первый шаг. Все-таки она зачинщица перепалки. Когда начинает играть музыка, и все, словно сумасшедшие, кидаются в центр гостиной, я отхожу в сторону. К своему удивлению я замечаю на одном из диванов одиноко сидящую Розу, и у меня возникает резкое желание присоединиться к ней, ровно до того момента, пока к ней не садится Крис. Меня обжигает невнятное чувство обиды и злости на кузину. Разве ей больше не с кем общаться?! Она и так забрала у меня Джеймса и Альбуса! Сколько бы ни прошло времени, она будет у них на первом месте. Да, сейчас они делают вид, что я им важнее, но только потому, что чувствуют свою вину. А Роза… А Роза вновь оказывается впереди меня! И я, конечно, не понимаю, как могла посчитать утром, что ей плохо. Уж ей точно не плохо. Мне становится дурно от неугомонных студентов, неразборчивых криков и бесконечных поздравлений и от Розы, которая сейчас улыбается Крису Дожу, выставляя себя ангелом. Я вылетаю из гостиной в холодный коридор и вздрагиваю от мурашек. Почему все так? Я не тешила себя мечтами и даже не вспоминала о Крисе, но присутствие рядом с ним Розы все же бьет меня в грудь. Это неправильно. – Лили, – обеспокоенный голос Дикси звучит за моей спиной, но я никак на него не реагирую. Мне сейчас не хочется ни с кем разговаривать, особенно с ней. – Ты чего-то хотела? – я резко оборачиваюсь к ней лицом. – Если нет, то уйди с прохода. Загораживаешь. Чарльстон послушно делает два шага в сторону, едва ли не приседая в реверансе. Теперь путь в гостиную свободен, но хочется ли мне в нее возвращаться? – Лили, почему ты так груба со мной? – она хлопает большими ресницами в недоумении. Меня начинает это злить. Только два человека могут вызывать у меня злость, что желает вырваться на волю. Роза и Дикси. Я бы не хотела ссориться еще больше с Дикси, но злость на кузину Уизли берет вверх. К сожалению, я не могу прямо сейчас обвинить ее, в чем-либо. Там столько свидетелей! – Я думала, ты все понимаешь. У Дикси снова чуть наливаются глаза слезами, но я не введусь на них. Она может разжалобить кого угодно, если захочет. Как она меня раздражает. Ей всегда все сходит с рук. Она всегда лучше, красивее, талантливее и общительнее. Ее все любят, как и Розу. А я? А как же я?! – Нет, не понимаю, Лили. Я не понимаю, почему каждую мою попытку быть ближе ты обрываешь, почему ты ведешь себя, как несмыслящий ребенок. Ее слова удивляют меня, и я начинаю громко смеяться. – Да это я хочу, чтобы ты была ближе, а ты только и думаешь о себе! – Мерлин, Поттер, очнись, – с долей грубости проговаривает она и пятится. – Все мы можем встать не с той ноги, но ты это делаешь по-сто-я-нно. Вечно недовольная, вечно не согласная, вечно раздражительная, вечно обиженная… Она сдерживается и не начинает загибать пальцы, хотя я уверена, в голове она уже сбилась со счета. Господи, какая же она! Я встаю не с той ноги, я обиженная и раздражительная? Да она хотя бы раз в зеркало смотрела без косметики?! Дикси Чарльстон. Конечно же, она во всем разбирается, все знает и не понимает, что такое презрение со стороны сверстников. Ее все любят. – Вот значит как? – я вскипаю, шаркая ногой по камню. – Я неугодная подруга, которая только и мешается под ногами? Да? Долго ты копила это в себе. Дикси отрицательно качает головой, избегая смотреть мне в глаза. – Я вовсе не это сказала. Я знаю, что она сказала. Именно поэтому она вызывает во мне эту нескончаемую, огнеопасную боль, что крутится в груди. Она сказала правду. Но я не могу с ней согласиться, не могу. – Нет. Уверена, ты ждала момента, когда можно будет это сказать! – Я ждала момента, когда можно сказать, что я… – Что? – требовательно поднимаю брови. – Дикси Чарльстон еще не все сказала? Она ничего не говорит. Молчит. И смотрит на меня красными глазами. Ее губы подрагивают от того, что не могут сказать мне грубость. Пусть говорит! У меня в груди уже разорвано все, что только могло порваться. Трещины больше нельзя склеить, раны, нанесенные Дикси, слишком большие, чтобы их могло что-либо залечить. Я словно съедаю конфетку в стеклянной обертке: стекло врезается в сердце и крошится внутри, но ее лечебный шоколад не имеет вкуса. Он пустой, как и Дикси, которая только и делает вид, что я ей нужна. Как я могла ей вновь поверить?! Дикси убегает, и мне даже становится немного лучше. Я мысленно считаю единорогов до тех пор, пока не слышу, как кто-то идет в сторону гостиной. Вернувшись на вечеринку, я выбираю самое неприметное место. Сев в глубокое кресло в конце гостиной, я внезапно различаю голоса. Рядом есть ниша, куда обычно старшекурсники прячут контрабанду от преподавателей. Я не знаю, что мною двигает, но я не могу остановиться. Подслушивать не хорошо, но… Что-то колит мое сердце, ужасное предчувствие чего-то важного захватывает меня с головой. Осмотревшись, я пересаживаюсь на другое кресло, и голоса становятся четче. – Скорпиус сказал, что она его избегает, – знакомый развязанный голос слегка грубоват и пьян. – А значит что-то пошло не так. Кто-то фыркает. Понимаю. Я бы тоже стала избегать Малфоя. – Отстань от нее. – Ты же сделала, как я просил? – Сделала, – в стальных нотках я наконец-то признаю Ингрид Забини и хмурюсь. Скорпиус, Забини и очевидно Булстроуд (с кем еще-то она будет разговаривать в нише?). Получается, какая-то глупость. – И только ради тебя. Последнее она добавляет надломленным голосом, словно в эту минуту ее выворачивают наизнанку собственные принципы. – А что если оно не подействовало? – Булстроуд грубо кашляет. – Что если... Я чувствую, как сердце начинает биться чаще. «Что если» что? Вдруг здесь как-то замешан Альбус? Я бы никогда не стала доверять Забини и Булстроуду. Они просто отвратительные. – Если ты не перестанешь втягивать меня в это чертово дело, – шипит Забини. – Весь Хогвартс узнает о том, что ты подлил Уизли любовное зелье. Любовное зелье… Уизли… Малфой… Булстроуд… Это, конечно же, о Розе! О Мерлин! Они опоили мою кузину и, как ни в чем не бывало, сидят здесь и думают, как бы напакостить ей сильнее. Подлил Уизли любовное зелье. Голова начинает кружиться от резкого движения. Я подхожу к нише за средневековым полотном на опасное расстояние и только чудом не врываюсь туда. Во мне бушует знакомая, опасно-огненная ярость, подобная урагану. Не укладывается в голове, что кто-то мог так поступить. Я точно не могла ослышаться! Мерлин, Роза! При всей моей неприязни к ней, я не пожелала бы ей такого. С семьей так не поступают! Они… Какие же они… Я чувствую, как мой рассудок начинает плавиться, и я больше не могу спокойно стоять и слушать эту мерзость. Какое-то извращенное безумство могло сподвигнуть их на такое. Я не могу представить, каково будет Розе узнать о подобном вмешательстве в ее жизнь, это омерзительно, аморально, это… Меня одолевает желание броситься на них и кричать. Каждая секунда моего бездействия превращается в ужасающую реальность того, что Роза все-таки страдает гораздо больше, чем я бы хотела. Я бы не хотела подобного. Я могу ее ненавидеть, но желать ей реального вреда – это подписать отказ от своей семьи. Подлил Уизли любовное зелье. – Это ты подлила зелье, – грубо выдает Булстроуд. – Тонуть вместе будем. Вот же тварь! Оба потонут. Я уж точно молчать не буду. Нужно рассказать братьям. Они растерзают их на части. Да, так будет правильно. Пытаясь отпрянуть от полотна бесшумно, я сдвигаю ногой чью-то неудачно поставленную бутылку сливочного пива и смотрю, как она катится по каменному полу. Надеяться, что они не услышали, просто глупо: пусть в гостиной идет веселье, но когда вы обсуждаете такое, каждый звук становится важным. Особенно, если эти кто-то Булстроуд и Забини. Нужно бежать, звать на помощь, рассказать Альбусу, Джеймсу, папе. Призыв бежать без оглядки в центр толпы крутится в голове песчаной бурей, обжигая череп, но я поразительным образом не двигаюсь. Калейдоскоп броских украшений комнаты затмевается какой-то невзрачной пустой бутылкой, на которую я почему-то смотрю бесконечно долго. Раскаленный воздух обжигает меня, и я чувствую, как все перед глазами неприятно раздваивается, словно я теряю сознание. Приложив усилие, я увожу глаза в сторону – это обычное действие, которое каждый человек делает без труда, сейчас отнимает силы и отдается слабым головокружением, – и успеваю заметить свою оставленную маску на кресле прежде, чем что-то впивается мне в руку. Испустив панический стон, я опускаю глаза и вижу, как что-то держит меня за руку выше локтя. Длинные когти, готовые разорвать мою плоть на кусочки, сжимают сильнее, оставляя на моей оголенной руке красные борозды. В голове проносятся воспоминания памятной ночной прогулки по лесу, и волчий вой перекрывает шум леса. Страх дергается внутри раненным зверем и воет. Я хочу бежать, но не получается. Хочу кричать, но не могу. В прошлый раз все было иначе. Что-то не так. Я на вечеринке, здесь не может быть опасности. Я собираю всю храбрость и сбрасываю оцепенение. Игра света заканчивается быстро, и я уже точно вижу, как то, что я приняла за лапу волка, оборачивается изящной кистью девушки с длинными ногтями. Страх быть разорванной улетучивается так же быстро, как появился. Я выдыхаю, но тут же чертыхаюсь. Секунду назад рядом никого не было, а теперь чьи-то когтистые лапки выцарапывают на мне незнакомые символы, желая подавить. Меня пробирает холод. – Подслушивать не хорошо, – холодно протягивает женский голос, разворачивая к себе. Слова опровержения застревают в горле. Я пытаюсь открыть рот и сказать что-нибудь, но вместо языка у меня во рту вязкий клей, не позволяющий даже вздохнуть. – Разве тебе не говорили? – уточняет девушка, растягивая напряженную, вымученную улыбку. Вот же черт... – Глупая-глупая Лили Поттер, – обманчиво ласково пропевает Ингрид и толкает меня в сторону выхода, крепко держа за локоть. Я сжимаюсь, пытаясь вырваться, но, разумеется, она сильнее меня. Забини не задерживается в холодном коридоре, а следует дальше. Я оглядываюсь по сторонам, но ни одной живой души рядом нет. Мне не страшно. Мне не страшно. Я же гриффиндорка. Однако оседающее чувство катастрофы канатами перетягивает мне все тело. Если они подмешали Розе любовное зелье, что мешает им меня отравить?! Что может остановить этих проклятых слизеринцев прекратить издеваться над Розой и мной? – Заходи, – коротко бросает слизеринка, открывая дверь в класс трансфигурации. Надеюсь, здесь есть защитные чары, и Макгонагалл узнает о взломе. Я вхожу в класс и не жду, когда она начнет мне что-то говорить. То, что она сделала со своим дружком аморально и гадко, и ей нечем меня упрекнуть. Подслушивала? Да это такой пустяк! Когда папа узнает об этом, ему будет плевать, что я там делала. Важно, что они получат свое. – Отпусти меня немедленно! – срываюсь я, почти налетая на Забини. – Я все слышала и молчать не буду. Забини коротко поднимает изящную бровь и продолжает молчать, выжидая момент, когда сможет в полной мере произвести на меня впечатление. Меня это раздражает еще больше. Я никогда не смогу восхититься ее подлостью, задевающей мою семью. Но еще больше меня беспокоит, что она ничего не делает, словно притащить меня сюда была ее мимолетная слабость и безысходность. Сейчас она не чувствует себя связанной по рукам и пойманной в ловушку. На ее месте я бы металась из угла в угол и пыталась оправдаться, а Забини только стоит, словно изваяние, и холодно смотрит на меня. – Я тебя не боюсь, – в горле пересыхает, и я нервно сглатываю. – Ты ничего мне не сделаешь. Я знаю, что играю с опасным зверем, но пресловутая гриффиндорская жажда справедливости бьется во мне, и я не хочу ей противостоять. Никто не имеет права страдать, и даже Роза, с ее идеальным, тошнотворным и эгоистичным характером, не заслуживает подобного. Как им вообще в голову пришло так поступить – подлить любовное зелье Розе?! Как только об этом узнает Джеймс, они будут страдать в три раза больше. А когда узнают родители, их могут исключить из школы. – Я не буду тебя пугать, – спокойно говорит Ингрид и садится за преподавательский стол подобно Макгонагалл. – В этом нет смысла, когда правда на стороне человека. Меня обескураживает ее ответ. Здесь без сомнений есть подвох. Нельзя верить ей после ее ужасающего поступка. Но она права – правда на моей стороне, она мне ничего не сделает. Разумеется, не сделает! Проклясть меня – выпустить из клетки опасного зверя. Снежный ком, который образуется при этом, покатится с горы быстрее, чем золотой снитч. – Если ты ждешь объяснений и оправданий с моей стороны, то забудь. Я виновата перед Розой, а не тобой, – она пристально смотрит на меня, вызывая нелепую дрожь в теле. Ее честность выбивает опору из моих ног, и я, испытывая неприязнь к ней, сажусь за парту, скрещивая руки на груди. Ингрид заметно расслабляется, больше не излучая раздражительности и неприязни ко мне. – Когда я расскажу правду… – И как это повлияет на тебя? – она перебивает меня, но я почти не обращаю на это внимание. Перед глазами восстает слишком красочная картина – когда я расскажу близким о любовном зелье, все сразу поймут, что я не желаю зла Розе. Кузены начнут относиться ко мне гораздо лучше, чем есть сейчас. Даже Роза и Дикси не посмеют больше обвинить меня в эгоизме и самолюбии. Меня будут любить. Я хочу почувствовать, что нужна им и приношу пользу, а не разруху, о которой вечно твердит Роза. Роза. Роза. Роза. Вокруг нее крутится весь мир. Но вот сейчас он повернулся к ней не тем местом, и у меня появился шанс доказать ей, что не все будет так, как хочет она. – Ты не поменяешь отношение Розы к себе, – неожиданно говорит Забини и качает головой, сбрасывая с меня оцепенение. Я не знаю, как она догадалась, оказывается, наша вражда для многих очевидна. – И твои близкие не увидят твоей заботы о ней. Знаешь почему? Она просто меняет тему. Я понимаю это, но лед уже сковал все мои мысли, чтобы я не могла воспротивиться ее увиливаниям и сбежать, пока есть возможность. Я сглатываю. Потому что Роза всегда будет лучше меня? Потому что никому нет дела до меня? Потому что… – Почему? – с детской обидной кидаю я и прикусываю язык, желая узнать ее мнение. У Ингрид глаза наполняются пониманием и сочувствием, что не вяжется с ее роковым и беспринципным образом в школе. Я чувствую, как неприятное покалывание оседает в груди и рвется на волю. Ингрид поддается вперед, на секунду прикусив губу. – Я понимаю, что ты чувствуешь: страх быть брошенной, уязвимость от того, что кто-то лучше тебя. Постоянное напоминание, что можно быть лучше связано с нелюбимой кузиной, а братья все твои действия видят под другим углом, – Забини, как и Дикси до этого, перечисляет очевидные и губительные факты, вызывая во мне шторм ярости. – Это не изменится, пока ты не изменишься. – Я ничего не делаю плохого, – выдыхаю и сильно зажмуриваюсь, – Они меня обижают. Мне приходится оправдываться перед ней, это ужасно. В самом деле, какое ей может быть дело о том, какие у меня отношения с близкими людьми. Она ничего не понимает. Не ей меня судить. Забини расплывается в довольной улыбке. – Ты думаешь только о себе, Лили Поттер. – Неправда. – Правда, – припечатывает она, – Ты узнала о моем поступке и с угроз быстро переключилась на свои внутренние проблемы. Тебе нет дела до Розы, ты хочешь, чтобы она была тебе должна. Каждое ее слово клеится замертво ко мне, оставляя ожоги. Огонь в голове неприятен, разрушителен, и я хочу его потушить, но кто-то усердно вливает в меня литры топлива. – Это неправда. – Себя не обманешь, Лили Поттер. Ее сладостная речь превращается в гнусную слякоть, которую невозможно смыть потоками воды. Какие же они все! – Я не плохая! Я не желаю им зла! Звон голоса сравним с падением хрустальной люстры, которая больше никогда не осветит мне путь. Я снова падаю в морскую пучину под звуки биения своего витража, снова разбитая вдребезги, снова непонятая, снова в тупике. И как бы мне не хотелось придушить Забини, моя семья все равно откажется от меня. Так стоит ли стараться быть хорошей для них? Может, пусть Роза будет страдать?