Это то, от чего не избавишься, пока не дойдешь до своего края.
Июль, 2020 год.
Покатая красная крыша “Норы” почти не видна с утеса, возвышающегося над деревушкой Оттери-Сент-Кэчпоул. Вдалеке едва заметны разноцветные пятнышки – дома жителей деревни. Отсюда все, как на ладони. Бабушка будет недовольна, узнав, что мы снова отправились к краю утеса – трусишка Лили обязательно ей расскажет. Но на каникулах в “Норе” это единственное место, где может быть интересно. Разнообразно. Чувственно. Не так, как всегда. Единственное местечко, где Роза становится просто Розой. От яркого аромата полевых цветов приятно режет в носу. Буйство красок поражает воображение. Бежать. Кричать. Улыбаться. Оглядываться и видеть ее. Преодолеть это единственное заигрывающее желание оказывается тщетно. Безрезультатно. Невозможно. Убежать от него практически нереально. Она сама какая-то нереальная! Я размеренно плету ногами по зеленому лугу и незаметно бросаю взгляды на Розу, удивительно звонко смеющуюся от очередного замечания Хьюго. Они почти не прекращают пререкаться, но, к счастью, всегда помнят, что они самые близкие люди друг для друга. А родных обижать нельзя. Нужно любить. Я, конечно, знаю это. Но какого-то черта я воспринимаю это в другом ключе! Нельзя любить кузину. Нельзя допускать даже мысли. Но Уизли-Грейнджеры словно и не Уизли. Отдаленные от всего многочисленного семейства, они будто выстраивают свое суверенное королевство и всегда предпочитают отмечать праздники у себя дома. Я иногда ловлю себя на мысли, что хотел бы родиться в этой семье, у Рона и Гермионы, но на эту глупую мысль накладывается другая – ужасная, горькая и несправедливая, режущая грудь на лоскутки. Избегать Розу было бы сложнее. Влюбиться в родную сестру намного хуже, чем в кузину. Я с трудом отдаю себе отчет. В чем дело, что в этой девчонке такого, что я теряю дар речи, каждый раз хожу по лезвию ножа? Почему из всех девушек мое глупое сердце замирает при виде кузины? Почему, почему я влюбился в нее? Почему она моя кузина? У меня нет ответа ни на один вопрос. Они бьют меня, настигают в самые неподходящие минуты, крушат все в груди. Я постоянно куда-то бегу, спотыкаясь, бегу, задыхаясь от духоты, бегу, умирая на ходу от грешных чувств. Знаю, как правильно, знаю, что делать. Но противостоять этому не могу. Бегу, все равно оглядываясь. Я почти потушил все пламя в груди, но стоит кузине оказаться рядом, торфяные болота напоминают о себе. Бесконечные круги Ада, о котором я боюсь с кем-то поделиться. Меня не сможет понять даже Тедди Люпин. Правильный, дружелюбный, родной Тедди, который не примет, не поймет, осудит. И этого я боюсь больше, чем своих чувств. Увидеть взгляды родных, в которых читается непонимание, ярость и бездарная попытка что-либо сделать. Изменить то, что невозможно изменить. О Господи! Я не выдержу, если кто-то прознает о нитях, связывающих меня с Розой, и решит нас разделить. Это будет невыносимо. Или очень правильно. Сопротивляться становится все сложнее неведомым, нерациональным и с каждым днем углубляющимся чувствам. Сколько еще я смогу сосуществовать со сгустком неправильной, темной и невзаимной влюбленности в груди – загадка. Роза особенная. Невероятная. От нее веет теплом и карамелью, лавандой и почему-то грозой. У Розы мелодичный смех, такой, что от него заглушаются все остальные звуки. Ее нельзя не любить. Нельзя ненавидеть. Нельзя не обращать внимания, когда все, что ты чувствуешь, зациклено на ней одной. Голова начинает кружиться от одной мысли, что она когда-то начнет встречаться с мальчиком. И это буду не я. Буду не я, черт возьми! Я теряюсь в одном из своих запретных снов, где позволяю себе быть рядом с ней. И почти не разбираю откровенно издевающегося надо мной зова разума, что мы никогда не будем вместе. Никогда не будем вместе. Я знаю, от этого мне жизненно необходимо поощрять свои чувства, чтобы окончательно от них избавиться. Я все еще верю, что поступаю правильно. Я загнал себя в ловушку, выход из которой может найти только один человек – Роза. Но для этого небеса должны поменяться местами с сушей, ад стать раем, а я – трупом. – Это такая глупость! – звонкий голос Розы одновременно и отрезвляет, и затуманивает разум. Солнечные блики заставляют прищуриться и увести взгляд от темно-синей поверхности реки, что будто разделяет два мира – волшебный и маггловский. Мои чувства от семьи. Мои мысли и сны от действительности. Я оборачиваюсь, услышав недовольное ворчание Хьюго, и застываю на месте, неприлично долго наблюдая за Розой. Кузина дергает головой, отчего ее слабые локоны зависают на ветру, разлетаясь во все стороны. Она похожа на невесомость. Словно совсем не из этого мира. Может быть, я выдумал себе образ, поверил в него и глажу по ночам, чтобы хоть как-то быть счастливым на деле, а не на словах для друзей. Может быть, Розы, такой, какой я вижу ее, и не существует. Это опасные, фатальные мысли, граничащие с шизофренией. От них пора избавляться. Нельзя смотреть на кузину так долго. Я отдергиваю себя и встряхиваю головой. Мне не стоит сосредотачиваться на ней. Будет больнее сбегать утром из “Норы”, желая стереть из памяти каждую секунду, проведенную с ней. – Тебе всегда проще улизнуть с семейного ужина, – обиженно заявляет Хьюго, и Роза выдает неловкую полуулыбку. – Твоего отсутствия даже не заметят! – Спасибо, Хьюго, – отвечает Роза, срывая золотистый одуванчик. Я не вижу, насколько сильно задели его слова Розу, но во мне просыпается желание дать незадачливому кузену подзатыльник. Защитить Розу, обезопасить, уберечь. Однако Роза поспешно улыбается, словно боясь показаться уязвленной. Но в этом нет ничего страшного. Роза просто другая. Не активная и веселая, а спокойная и тихая, выбирающая между шумной компанией и одиночеством последнее. И это подкупает куда больше, чем вездесущая улыбка Доминик. Иногда я думаю, мог ли влюбиться в Доминик Уизли? Наверное, да. Все мои девушки были похожи на нее. Влюбиться мог. Но с этим бы не возникло проблем. Влюбиться и забыть – такие как Доминик не застревают в голове надолго. Они как пыль, поднимающаяся с ветром и растворяющаяся за секунду. Была, и нет. Это неправильно рассуждать, мог ли я влюбиться в другую свою кузину, но это немного отрезвляет меня. Как бы ужасно это не было. Роза другая. Она теплая. Она… От нее мое сердце сотрясается и кричит то ли от боли, то ли от радости, что я немного, но могу быть рядом с ней. – Я имею в виду, что все привыкли к тому, что ты всегда отсутствуешь, – с оправданием говорит Хьюго, и я вынуждено отворачиваюсь от Розы. – Я поняла и с первого раза, – слегка хмурясь, проговаривает Роза и кидает на меня взгляд из под ресниц. – Ты уже знаешь, что Фред приезжает завтра? Мне приходится поспешно кивнуть, потому что в горле пересыхает. Говорить с Розой о Фреде – ненормально. С Фредом о Розе – отвратительно. Да, точно, Фред приезжает. Еще один повод сбежать из “Норы” раньше, чем я обещал. И дело уже не в нашей детской вражде. Это мрачно, жутко и хреново. Это тот случай, когда лучше не пить вместе. И не появляться на глазах друг друга. – Виктуар сказала, что он приедет с девушкой, – не унимается Роза, желая увидеть на моем лице эмоции. Черт. Это звучит как оплеуха. – И что? Роза отводит взгляд в сторону и вновь наклоняется, чтобы сорвать цветок. За ее попыткой уйти от ответа наблюдать забавно. Я даже готов забыть, о чем мы говорим. Вычеркнуть из памяти и потонуть в ее мелодичном голосе, светлой улыбки и самой Розе. Если бы нам только дали шанс быть вместе. – Бабушка боится, что вы поругаетесь, – отвечает за нее Хьюго, падая на траву. – В прошлый раз вы подрались на дне рождения дяди Джорджа. В прошлый раз мы напились и разболтали все секреты друг другу. И его секреты, по сравнению с моими, – песок, сыплющийся через сито. Мои – грязь и разводы на стекле. – Такое чувство, что виноват только я! – приходится повысить голос, чтобы не казаться даже перед собой жалким. – Нет, – Роза мотает головой, – Но Фред никогда не пойдет на уступки. Я фыркаю. Фред не вызывает у меня ничего, кроме презрения. Так было раньше, а теперь добавился необузданный страх. – Бабушка будет очень расстроена, если вы не помиритесь, хотя бы на время. – А тебя попросили вправить мне мозги? – я закипаю и хочу сказать еще пару грубых слов, но быстро останавливаю себя. Срываться на Розе не стоит. Срываться из-за Розы не стоит. Хьюго закатывает глаза, словно только и ждал этого вопроса. – Просто Роза понимает тебя, куда лучше, чем остальные. Я поднимаю бровь в удивление, когда Роза вспыхивает от слов брата. Хьюго ничего не поясняет, только улыбается. И тогда Роза сама говорит: – Он имеет в виду Лили. Я усмехаюсь с долей непонимания. В отличие от нас с Фредом, девочки еще ни разу не дрались и не ругались так, что родители разводили их по разным комнатам. Лили просто не любит Розу, а та этого и не требует. И непонятно, кого это раздражает больше. Но я точно знаю, на чей я стороне. – У вас не так плохо, – говорю я и сажусь на траву, постепенно успокаиваясь. Глаза слепит солнце, и я почти не вижу лица Розы, но почему-то уверен, что она улыбается. – Вы еще дети. – Возраст не играет роль, когда речь идет о вражде. – И в чем тогда он важен? Мне снова приходится прокашляться и опустить голову, чтобы не смотреть на кузину. Кузину. Кузину. Я повторяю это каждую секунду, но снова падаю в овраг, когда не могу устоять перед желанием посмотреть на нее. Это ненормальная зависимость. Это отвратительное чувство безысходности, которое давит на стенки сосуда и шипит на меня змеей. Я не должен даже допускать мысль о том, что Роза – красивая девушка. Красивая. Но оценивать ее внешность неправильно. Ненормально, когда ты влюблен в свою сестру. Ненормально, когда ты бежишь от нее, а потом возвращаешься, потому что слаб. Ненормально и отвратительно. Бездушно и губительно. – Наверное, ни в чем, – она беззаботно пожимает плечами и, сев между мной и Хьюго, проговаривает: – Дело ведь не в возрасте, а в том, что у человека в голове. Я усмехаюсь. Мне шестнадцать. Месяц назад я расстался с девушкой без причины. Так думает она, думают друзья, думают знакомые. А моя главная проблема – Роза. Мое нездоровое влечение ею, образовавшееся на пустом месте. Я думал, что раньше у меня просто взыграло воображение. А теперь я не знаю, что мне делать, как реагировать и бежать от этого. Роза окружает меня повсюду, даже когда ее нет рядом, даже когда у меня есть девушка. Роза. Роза. Роза. И мне становится душно от своих мыслей, от своих чувств, от того, что я не могу ей сказать, что я в нее влюблен. Скажу – потеряю навсегда. Скажу – окажусь в западне своих снов и реальности. – А если у человека в голове одно, а в сердце другое? – То ему нужно меньше думать, – вклинивается Хьюго, но получив тычок под ребра от сестры, замолкает. – Значит, нужно найти такое решение, которое может удовлетворить и разум, и сердце. Ее совет оттачивается у меня в груди и оседает на долгое время. – Такого решения нет. – Человек его искал? – подняв бровь, Роза внимательно смотрит на меня, словно видит меня насквозь. – Человек живет с безысходностью. – Я думаю, у всего есть золотая середина, ее нужно только заметить. Не найти, а именно заметить. – Даже если дело касается чувств? Роза пожимает плечами, особо не задумываясь над моим вопросом. Мне бы хотелось, чтобы она взглянула на меня и увидела хоть что-нибудь запредельное. Чтобы она почувствовала тот же зуд под кожей, что у меня. Но я прекрасно понимаю, это неправильно. Этого не должно никогда произойти. Так будет лучше. – В чувствах нет ничего постыдного, в них не нужна золотая середина. – Ты так уверено говоришь об этом. Кузина, скромно улыбнувшись, отворачивается. Я дергаюсь во сне и просыпаюсь, смотрю на часы и вновь падаю на мокрую от пота подушку. Три часа. И каждые полчаса я соскакиваю, с силой сдерживая вымученный вскрик. Когда, мать вашу, уже будет утро?! Когда появится гребанный свет в конце тоннеля? Когда я перестану страдать и смогу подавить свои же мучения, стереть их размытые границы окончательно? Глупышка Роза даже не подозревала тогда, как сильно ошибается. Найти золотую середину в запретных чувствах и утаить о них невозможно. У меня не получилось. Это игра в виселицу, где каждое загаданное слово оказывается приговором для меня. Невыносимо. Больно. Душно. Глыба айсберга давно врезалась в меня, раздавила и тянет ко дну. А я и не сопротивляюсь, потому что единственное, что у меня осталось – тоска, и она, к сожалению, не может вытолкнуть меня на берег, которого рядом и нет. В двух сутках сорок восемь часов или две тысячи восемьсот восемьдесят минут беспроглядной темноты, бушующих страхов и изнывающих чувств. Это постоянная война с демонами, где нет победителей. Это крушение. Это хаос. Это разочарование. Это сумасшествие, пропитанное ядовитым дымом. Это то, от чего не избавишься, пока не дойдешь до своего края. Когда все рушится, оставляя тоску в груди, остается только вспоминать минуты, которые раньше казались вечностью. В ней невозможно было остаться тогда, но сейчас можно вернуться и прокрутить в голове сотни раз. Только боль никуда не испаряется: она кружится, плещется, затягивает и медленно шепчет бежать, но ноги непослушно бредут к ней на зов. Плеяда боли и гневного шипения сердца пересекается со страхом ее испытать и затмевает каждую частичку разума. Сколько бы ни прошло времени, грусть будет жить, оставляя ссадины и порезы на теле. Переворачиваешься с одного бока на другой и почти не можешь сдерживать всхлип. Слабость превращается в лаву, сжигающую все на своем пути. Хаос – единственное, что сохраняет свою эфемерность, превращаясь во вспышку неконтролируемой боли и ярости. Вспышка заканчивается, а эмоции нет. Бьют через край, растаптывая каждую минуту. Кажется, я испытываю на себе все три Непростительных заклятия: Империус – меня подчиняют, заставляя сжигать свое сердце чувствами, заставляют броситься в адское пламя и гореть заживо; Круциатус – пытают, врезая в тело осколки стекла, выливая раскаленное железо на грудь; Авада Кедавра – то, что никогда не найдет меня. Это ведь слишком просто, намного безумнее выжигать на мне клеймо, убивая изнутри чувствами, чем просто освободить. Но самое страшное, что это все исходит из меня самого. Я – свой главный враг, а чувства к Розе мое личное сумасшествие. Мне бы хотелось забыть обо всем, испепелить каждое воспоминание, но от этого прошлого не сбежать. Оно давит на меня, оставляя отметины и не исчезает, чтобы я не делал. Липкое чувство безысходности царапает сердце подобно тем демонам, что впиваются когтями в мою плоть и вытягивают из нее все живое. Но мои демоны – мои друзья. Как бы я ненавидел их, не страшился, они всегда будут со мной рядом, порождая то единственное, что способно оживить меня. От каждой секунды становится сложнее дышать. И если раньше я считал ночь своим верным товарищем, который так любезно дарит возможность насладиться воспоминаниями, то сейчас же она – моя ярость, страх и удушение. Она не спасает. Медленно с ожесточением отравляет, вызывая неприятное чувство тошноты от себя самого. Она как черная дыра, не имеющая конца. Непроходимая топь, где давно поселились чувства. Чувства, которые хочется оберегать, не смотря ни на что. Ради них хочется жить, ощущая тревогу в грудной клетке, корчиться от боли в ребрах. Роза. Я засыпаю с ее именем на губах, просыпаюсь в ночи от тревожности и снова готов рыдать от гребанной несправедливости, что режет меня изнутри. Каждая минута без нее становится огоньком во тьме, за которым я бегу, зная, что он вот-вот потухнет. Но шальная мысль не позволяет замедлиться и упасть на колени. Меня греет (не смотря на обжигающую боль) ее образ, который подсвечивается золотистым ореолом и вытягивает из меня тоску и темноту. Она способна меня воскресить из пепла, но и убить, не задумываясь. Однако это не меняет одного – я люблю ее, и как слепой бреду за ее голосом, желая только быть с ней, не смотря ни на что. Даже пересекая каждый раз рубеж, падая на осколки и оказываясь в пекле, я не могу справиться с невыносимыми чувствами. Они душат меня, но исцеляют. Они разрушают внутри, и, смеясь, просят прощения. И я готов простить все. Простить все, чтобы только иметь возможность быть рядом с ней. Видеть ее плавно растягивающуюся улыбку, сводящую с ума. Смотреть в искрящиеся глаза, где плещется целый океан, в водах которого так легко потонуть, не сопротивляясь. Ощущать ее горячее дыхание на шеи, зная, что ей неловко и хорошо одновременно. И наслаждаться каждой минутой, которая превращается в вечность, когда ее образ летает рядом. В ней что-то особенное, волшебное, способное исцелить и растоптать в одну секунду. Может быть, этого и нет на самом деле, только иллюзия, подпитанная моими детскими воспоминаниями, однако каждая минута с ней связана прочной нитью и очень ценна. Я готов отдать за это все. Я готов терпеть боль и задыхаться ночами от воспоминаний, словно ее имя приравнивается в этот момент к Омуту памяти. Каждая секунда – новый виток воспоминаний. Я готов. Но этого не достаточно. Не достаточно только моего желания.***
Для утра пятницы Большой зал непривычно пустой. Но это и хорошо, видеть никого не хочу. Я сажусь на край стола и пододвигаю к себе яичницу с беконом. От еды тошнит, но я упорно закидываю в себя все, чтобы не казаться призраком. Как хорошо, что Розы нет в зале. Я не могу находиться с ней рядом сейчас и делать вид, что между нами ничего не было. Я обещал ей, что справлюсь самостоятельно, вывернусь наизнанку, но сокрушу свои чувства к ней, а в итоге нагло соврал. Тошнотворный жар в груди только распаляется сильнее. Раньше я думал, что любить тайно на расстояние трудно, но на самом деле самое сложное не убить себя за то, что ты любишь. Раньше я смотрел на Розу и думал, что у нас нет шанса, а сейчас я понимаю, что сам облажался и упустил единственный, роковой и очень маленький шанс. Я загнал себя в ловушку и сделал то же самое с Розой, и тогда я не думал, что из этого получится. Где-то внутри думал, что, оказавшись в одной западне, рука об руку, мы справимся, и никакие оковы родства нас не будут держать. Однако стало только хуже. И теперь страдаю не только я, но и она. Мечты рассыпались, подтверждая мою глупость. Как бы сильно не хотелось забежать в пылающий дом, всегда остаешься в стороне и ничего не можешь сделать. Мир горит, ты смотришь и горишь с ним, потом просыпаешься, а мир все равно горит. Он горит, потому что ты слабый, не способный противостоять своему сердцу. И за это я ненавижу себя еще больше. У меня не получается даже допустить мысль, что Роза в чем-то виновата. Словно если я допущу одну подобную мысль, то весь шаткий мостик, который все еще держит меня наплаву, рухнет в овраг. Я взращивал любовь к ней несколько лет, оберегал ее и скрывал, позволяя ей завладеть мною полностью. Она не может пройти бесследно за одну гребаную секунду. Как бы я ни хотел этого, как бы ни хотела Роза, безразличие к человеку, который сидел в голове постоянно, не образуется на пустом месте. Я понимаю, что стал заложником своих чувств. Возможно, они не здоровые, пропитанные тщеславием, эгоизмом и желанием всегда подпитываться нерациональными решениями. Но, черт бы подрал, это то, что согревает меня и выталкивает на поверхность. И я бы мог вечность жить в иллюзионном мире, не замечая очевидной холодности Розы, если бы только она немного проявила желания быть со мной. Если бы она ринулась «подпитать» меня эмоциями не из желания помочь, а только потешиться. Я бы не заметил этого, если бы она не сказала прямо. Я дотягиваюсь до ближайшего кувшина с тыквенным соком в тот момент, когда надо мной звучат хлопки крыльев и клекот. Первая волна раздраженности заканчивается почти сразу, оставляя только слабый осадок. Сова с бурым оперением плавно садится передо мной, гордо выпятив ножку с привязанным к ней письмом. Не задумываясь, я отвязываю ремешок, забирая письмо. Конверт выглядит небрежно запечатанным, словно его привязывали второпях или трясущими руками. Подогнутый уголок, мятая середина и даже черная клякса рядом с моим именем. Я не жду от кого-либо писем, однако распечатываю конверт. Хуже быть уже не может. Мне даже не нужно смотреть подпись внизу письма: все становится ясным с первыми строками. Исписанный на половину лист расплывается перед глазами кривым, но таким знакомым почерком. Я узнаю из тысячи размашистые буквы с наклоном влево. Пробегаю глазами по листу, напряженно закусив губу. Одного раза недостаточно. Читаю снова, чтобы ничего не упустить. Ничего содержательного, однако, я чувствую некий прилив сил и гордости: если смог он, то и я смогу. Я ждал этого больше всего, я надеялся на лучшее и страшился каждую минуту, которую не занимала Роза. «Поттер! Я смял несколько листов и все еще не уверен, стоит ли что-то писать и с чего начать. Кажется, мы никогда не писали друг другу такое, и, смешно сказать, пришло время. Мне приходится писать письма, ведь это единственная нить связи с родителями и друзьями. Ты знаешь, как я ненавижу это делать. Сейчас ненавижу вдвойне, потому что не знаю, о чем писать. Но я попытаюсь. Не буду писать о том, что было, что есть сейчас и что я чувствую. Сейчас я в норме, если это можно назвать нормой. Сейчас я перешагну через себя и напишу: я потерялся. Мир перевернулся в одно мгновение, а я не успел за ним и подвис вверх ногами. Мой внутренний дом, казавшийся крепким и прочным, внезапно раскрошился, как печенье. Но сначала ко всем чертям выбились окна, а осколки, судя по всему, впились в мое тело. Затем пошли трещины на полу, обвалился потолок, и вот я здесь – без дома, без чувств, без себя самого. Но кто я и кем был раньше? Я не знаю. Меня окутывает какой-то искусственный туман, в котором нет «правильной» стороны. Во мне огромная клякса, точно такая же, как я поставил на конверт. А вокруг слишком чистый и белый мир, тошнотворно идеальный. И сейчас я на той стадии, когда не знаю, где мне место. Где плавный переход из текстурных мазков до прозрачности? Я путаюсь и не вижу отблеска надежды, которая всегда маячит на горизонте. Мне показывают ее, просят чувствовать, а я не готов к ней. Наверное, я пишу это письмо, потому что только так могу признаться в этой слабости, в том, что так и не смог принять надежду на светлый мир. Она есть, но я привык жить без нее, заглушать здравые мысли и погружаться в едва движущиеся реки. Это тот случай, когда тебе показывают дорогу, а ты хмыкаешь и идешь в обход, потому что есть только твоя правда. Ты глупый, а пытаешься быть умным. Дни стали монотонными и серыми, бесконечно длинными и пустыми. Утром кажется, что все хорошо, как и прежде, а вечером накрывает понимание жалкости существования. Я хочу вернуться в школу и тут же отрицаю это желание. Я дышу, но не чувствую жизни. Я боюсь смерти, но попал в ее капкан по собственной воли. И куда бы я ни пошел, всегда есть пресловутое «но». Из крайности в крайность. Словно я стал шизофреником, понимаешь? Все идет по кругу, замыкается и вновь начинает движение. И, пожалуй, это самое ужасное. Я скатился в какую-то философию, будто в меня вселился Терри, но переписывать уже не буду. Ему я напишу другое письмо, о другом, а тебе это, Джеймс. Наверное, так будет лучше. И не смей писать мне ответ, прокляну!Марк Хиггс».
Волна облегчения накрывает меня почти сразу, как я откладываю письмо Марка. Я не знаю, чего хотел бы узнать от него, но это лучшее, что могло быть. Письмо вселяет в меня нелепую, скрученную где-то далеко в груди веру, что все будет хорошо. И у Марка, и у меня. Потому что свет ведь всегда рядом. Но чтобы прийти к нему с распростертыми руками нужно много времени и смелости. Хочу верить, что все будет хорошо. Мы обязательно выпутаемся из череды неудач и зависимостей. Но сейчас во мне кипит только смердящее чувство собственной жалкости. Перед глазами плывут строки из его письма, и когда я осознаю не только легкий подтекст того, что с другом все относительно хорошо, но и значение каждого слова, то всего секундное спокойствие рассыпается. Я будто прочитал свои мысли или посмотрел в зеркало – так невыносимо точно слова передают мне то, что я не могу выразить. Мир действительно разрушен окончательно. Слегка оживившийся Большой зал вызывает отвращение, но скрыть его не получается. Желание оказаться далеко отсюда, на забытом Мерлином островке, где идет шторм, чтобы никто меня не трогал, становится невыносимым, сдавливающим грудную клетку. Исполнить его невозможно. И хватит, Джеймс, бегать от самого себя! Куда бы я ни сбежал, чувства останутся и продолжат убивать. – На тебе лица нет, – напротив меня падает Макмиллан и подтягивает к себе блюдо с сосисками. – Все нормально? Я заторможено пожимаю плечами. Мы не близкие друзья, чтобы я изливал ему душу. Однокурсник никак не выделяется из той серой массы, что окружает меня со всех сторон. Иногда сквозь нее я не вижу даже своих рук. Слишком много лишнего. – Сплю плохо. Макмиллан размеренно кивает, но останавливаться не думает. – У тебя какие-то проблемы? – он крутит в руках стакан и медлит. – Если есть, скажи. Я, конечно, не Хиггс, но поддержать тоже могу. Не знаю, к чему он ведет и что желает услышать, но упоминание Марка неприятно режет слух. Что-то до этого никого из однокурсников не интересовало, что с ним. Они все приняли его предозировку к сведению и продолжили спокойно жить. И какого черта он затеял со мной разговор? – Нет никаких проблем. – Тогда, что не так? – дотошно спрашивает он, наливая себе сок. – Последние две недели ты очень странный. Я морщусь, но молчу. – Ты собираешься со мной разговаривать?! – его возмущение можно трогать руками. – Хиггс сейчас в больничке, а ты ведешь себя так, будто тебя это не касается. – Тебя тоже не особо это волнует, – чеканю я, – Поэтому, что тебе нужно? Джек прищуривается со странным любопытством, но я не успеваю задуматься об этом, как он сам дает ответ. Я сразу понимаю, к чему было такое длинное вступление. Как же он мог пропустить такое! – Тебя вчера Забини искала. Его слова не вызывают ни интереса, ни задумчивости. Сплошное безразличие. Я хочу оградиться ото всех, поставить десятиметровый забор вокруг себя, и выдохнуть. Даже злиться на Джека не получается. – Плохо искала. Я собираюсь подняться из-за стола, отодвигая приборы, но однокурсник останавливает меня, пронзая цепким взглядом. Чувствую, что я об этом пожалею. – Что ей от тебя нужно? Она, конечно, была вчера дерганной и плевалась ядом, но сам факт, что она искала тебя, напрягает. Его неуемное любопытство раздражает меня сильнее, чем существование невыносимой стервы Забини. Вообще плевать, что ей от меня нужно. Хотела бы, нашла, но боюсь, ничего хорошего бы разговор с ней не принес. – Тебя не должно это волновать, – у меня не получается скрыть агрессию в словах, но я не жалею о них. – Занимайся своими делами. – Все знают, что иметь дела с Забини себе дороже. – Ни тебе решать, какую цену я заплачу за общение с ней, каким бы оно ни было. Макмиллан безрадостно хмыкает. Чтобы еще пуще не разжигать конфликт с ним и не возвращаться каждый раз в общую спальню, пропитанную обоюдным раздражением, я перекидываю ноги через скамью и почти встаю. – Подожди. Это не мое дело, – он прокашливается и как-то становится менее заметным, будто знает, какую реакцию получит. – Но я хотел поговорить не только о ней. Интересно получается. Марк. Забини. И кто еще? Что он мне голову морочит своими несущественными вопросами? – О чем еще? Он сжимается под моим недружественным взглядом. Я неосознанно напрягаюсь, пытаясь понять причину его заминки. – Твоя кузина Роза, – торопливо проговаривает Макмиллан и тут же идет на попятную. – Я ничего не утверждаю, и меня это не касается, просто решил, что будет правильно сказать тебе. Меня словно прижимают к стене, и я уже ощущаю, как вокруг все начинает дрожать, сужаясь до размеров коробка, придавливая. Его тихие слова обретают громкий смысл и отдаются внутри меня тоскливым отчаянием. С каждой секундой я чувствую, как с моего лица сползает маска равнодушия, превращаясь в обугленную бумагу, с которой так и капает моя кровь. Мне не удается собрать разбегающиеся мысли вместе и посмотреть на однокурсника здраво, не читая между строк какие-то глупости. Мысль, что он мог что-то узнать о нас, бьет на повал, но я не позволяю ей пробить свой потрескавшийся щит. Какого черта он заводит разговор о ней? Есть хоть что-то, где мне не повстречается имя Розы? Когда-нибудь кончится мое и всеобщее помешательство на ней? – Джеймс, остынь, – прерывисто говорит Джек и поднимает руки, наверное, боясь, что я могу заподозрить неладное. – Я ничего против нее не имею. И… – Да говори уже! Вижу, что ему неловко и сложно подобрать внятные слова, чтобы не вызвать у меня гнев, но он сделал большую ошибку, затеяв этот разговор. Что бы он сейчас не сказал, будет хреново. Мне в первую очередь. Это так же невыносимо, как погружаться в ледяную воду! – Я вчера видел, как она общалась с Дожем, – он понижает голос, – Может быть, это просто разговор, но мне почему-то показалось странным, что они общаются. Просто, чтобы ты знал. Боюсь, что твоя сестра попадет в плохую историю, связавшись с ним. – И? Что я должен сказать на это? – Ничего, я просто предупредил. – А на хрена мне эта информация? – я свирепею. – Ее дело, с кем общаться! Макмиллан тушуется. – Никто и не спорит. Просто… – Просто засунь свое благородное желание куда подальше! И не лезь не в свое дело. – Поттер, ты издеваешься? С каких пор тебе стало пофиг на сестру, если раньше ты костьми готов был лечь, чтобы помочь ей? Я ничего запредельного не сказал! Его возмущение режет слух, но я не двигаюсь, пригвожденный к месту. Липкая ненависть кусает мою плоть, а я даже не могу вскрикнуть. Наверное, он ждет какого-то ответа, но у меня его просто нет. Я бы предпочел спрыгнуть с Астрономической башни, лишь бы не слышать его слова, не чувствовать болезненной любви к Розе и не считать себя подонком. Я киваю не в силах выдавить ни одно словечко и быстро покидаю Большой зал. Ноги сами несут меня в неизвестном направлении, пока я не оказываюсь в тупике. Крушить все. Биться о гребанную стену, истязая костяшки, чтобы заглушить нечеловеческий рев внутри. Я бы мог сейчас бежать по стеклам, и все равно бы не почувствовал ту искрометную боль, что въелась в мою кровь и течет по жилам, наполняя ядом. Роза ломает меня, а я и рад. Каждая мысль о ней приносит сахарно-ватное блаженство, и только после того, как сладкая эйфория подходит к концу, настигает понимание летального чувства. В каждой частице сахара присутствует доза отравляющей безысходности. От нее уже не сбежишь. Гнев жжет в груди, и я снова и снова впечатываю кулак в стену, сдерживая ненавистный скулеж. Больше нет ни оправданий, ни сил, ни терпения. Кости не просто ломаются, они крошатся, больше не в силах выдерживать каждый удар. Сознание уплывает от меня и оставляет кричащее чувство безнадежности существования. У меня не осталось ничего, что я так берег. Только едкая кровь, бордовым бельмом стекающая по изуродованной руке. Я останавливаюсь, когда понимаю, что еще чуть-чуть и упаду на колени, теряя сознание то ли от физической боли, то ли от удавки на шеи, которую на меня кто-то повесил. Может быть, я сам это сделал. Но Роза… Роза определенно главное звено моей слабости. Она, как отравленное яблоко, перекатывается из стороны в сторону, нарушая идеальный баланс. А когда берешь ее в руки – чувствуешь, как силки ее яда сдавливают горло, полностью обездвиживая, превращая в апатичную, безвольную амебу. Сначала Малфой, теперь Дож. Она издевается надо мной, да? Чего, блять, хочет правильная Роза Уизли? Растоптать меня, доказав, что я обречен? Играть со мной, даже не представляя, насколько важна для меня? Где гребанная грань, через которую Роза не переступит, чтобы меня ранить? Я не знаю, о чем думать, кого винить, как реагировать. Убогая обреченность сводит с ума и грызет изнутри, прогрызая дыру в сердце. Во мне не осталось ни одного живого места. Все выжжено адским пламенем. Я ненавижу свои чувства, ненавижу эту жизнь! Я бы предпочел никогда не любить Розу, а в итоге только и делаю, что признаюсь ей в любви – лично, во сне, в мечтах. Она сводит с ума. Она медленно проникает в мое тело. Она вытесняет воздух из легких. Она, черт возьми, вокруг меня постоянно. Но не рядом! Роза Уизли как мираж. Я гонюсь за ней, наивно веря, что у нас есть шанс, что смогу получить маленькую взаимность, а все напрасно. Неужели в других есть что-то, чего нет во мне? Дож снова появляется на горизонте, просачивается в глубины моего сознания, когда я уже отпустил его. А теперь он и Роза… Роза! Я бы убил его просто так, если бы он прикоснулся к ней, а теперь еще и накладываются чувства к ней, которые стучат набатом в голове, призывая что-нибудь сделать. Прикончить этого придурка! Прикончить Малфоя! Каждая мысль о них – удар под ребра. Я не слышу ни разума, ни сердца, меня переполняет ненависть. И я не понимаю, почему же Роза так поступает. Что ей движет, как она так может? Роза-Роза-Роза. Что же ты со мной делаешь изо дня в день? Что же ты делаешь с моей любовью? Медленное крушение, которое происходило внутри меня последние два дня, ускорилось, вытеснив последнюю надежу на спасение. Обрести покой больше не получится никогда. Я тону уже не в своих чувствах, а в тех злых отголосках, оставшихся от них, порожденных страхом и болью, кощунственно затоптанных Розой. Может, пусть оно горит синим пламенем?
***
Лето, 2020 год, Нора.
Зачарованная стрелка колеса удачи молниеносно вращается прежде, чем остановиться на цифре 7. Я замираю, скрывая любопытство, пока Доминик с легкой улыбкой вытягивает задание из седьмой ячейки. – Делаем ставки, что придется делать Джеймсу, – она растягивает розовые губы, заправляя крепкий локон светлых волос за ухо. – Что-нибудь жесткое, потому что он вечно сливается, – Хьюго мечтательно поднимает голову к потолку. Нас разделяют Молли и Роксана, и я не могу дотянуться до этого нахала, чтобы он пожалел о своих словах. – А я ставлю на что-то милое! – Милее, чем я? – Люси вскрикивает, театрально прижимая ладонь ко лбу. – Вы с ума сошли! Я смеюсь, ожидая, когда кузина развернет маленький свиток и зачитает задание. Согласившись на их уговоры поиграть, я еще не догадывался, чем это может закончиться. – Ооу! – восторгу Доминик, кажется, нет предела. Она бросает на меня пронзительно-яркий взгляд, и, прокашлявшись для вида, зачитывает: – Признаться в любви тому, кто сидит рядом! Я замираю, чувствуя, как начинает неприятно сосать под ложечкой. Со всех сторон несется звонкий смех, перетекающий в белый шум у меня в голове. Какого черта, судьба издевается надо мной? Я коротко киваю, исподлобья смотрю сначала на Доминик, сладко улыбающуюся, бросаю взгляд в сторону Альбуса, развязно сидящего по правую сторону, и поворачиваюсь в другую. Сердце замирает, неприятно стуча. Голова кружится от того, в каком уязвленном положение я оказался. Проклятье! Роза сидит рядом, но будто ее здесь нет. Я даже не подозреваю, что пообещал ей Ал, что она согласилась играть с нами. И сегодня мне кажется это плохой идеей. Ужасающей. Почему именно сегодня, почему сейчас она рядом со мной? Хочется скрыться от всех, сбежать на чердак и не вспоминать об этом издевательстве. Но все ждут от меня слов, и я прокашливаюсь, слегка усмехаясь. – Прости, Ал, – стараясь быть равнодушным, я улыбаюсь, склонив голову в сторону кузины, но смотрю выше ее головы. – Я люблю тебя, Роза. Слова слетают быстро, без эмоций, хотя в груди разворачивается целая битва противоречий и желаний быть более открытым, более чувственным. Закрыть глаза и представить, что мы одни в комнате, одни во всем мире. Но это просто невозможно. Сейчас я бы отдал все, чтобы сердце перестало стучать, а Роза пропустила мимо ушей каждое слово, интонацию и мою заминку. И, кажется, мне удается. Роза застенчиво улыбается и делает шутливый реверанс, аккуратно цепляя края юбки. – Взаимно, Джеймс. Я не успеваю осознать ее слова и придать им более романтичное значение, как Доминик обращает все внимание на себя. Как же я хочу ее проклясть! – Но где ты видел такое признание в любви? – она возмущенно машет руками, даже не думая останавливаться. Молли осуждающе на нее шикает, но Доминик только отмахивается. – Где чувства, эмоции, красивые слова? Джеймс! – Ты нормальная? – голос проседает. – Какие чувства? Мне становится душно от каждой секунды. Постыдное чувство влюбленности в кузину заворачивается внутри и вызывает легкое трясение рук. В горле оседает гнусный ком. – Она просто хочет сказать, что «я люблю тебя» недостаточно, Джеймс, – встревает Луи, потрясающе вовремя подавая голос. – Любовь ведь может быть не только между мужчиной и женщиной, но и братом и сестрой. – Спасибо, что объяснил, я ведь не знал, – зло выдавливаю я, поднимаясь. – Чего ты начинаешь, Джеймс? Это задание, а не моя прихоть! – Я его выполнил, а теперь отстаньте от меня. «Взаимно, Джеймс» крутится в голове все время, пока я поднимаюсь на чердак «Норы» и забиваюсь в темный угол, выдыхая. Она даже не догадывается, сколько я вложил сил в эти три гребанных слова, стараясь не придавать им значения, чувств и трепета. Стараясь хоть как-то усмирить зверя внутри себя. Меня засасывает в свои дебри страх, что кто-нибудь из кузенов может подумать, что я… испытываю к Розе нечто большее, чем братские чувства. Проклятая Доминик! Проклятая игра! Невыносимо сидеть здесь и вспоминать каждую секунду, понимать, что я взорвался на обычную подколку кузины. Еще и мелкий Луи, который вечно про всех все знает и вставляет свои пять кнатов. Да что с нами со всеми не так?! – Прости, не помешаю? – в стороне раздается неуверенный, слабый голос, который я узнаю из миллиона. Повернувшись, я вижу замершую в проеме Розу, которая после долгой паузы все-таки поднимается на чердак окончательно, закрывая за собой вход. Не знаю, что ее заставило сюда подняться, но я не могу даже выдать кивок или что-то вроде этого. Ураган чувств застилает глаза, и я не могу дышать спокойно, пока она садится рядом со мной. – Ты обиделся на нас, да? – она по-доброму заглядывает мне в глаза и отводит их в сторону в ту же секунду. Я прокашливаюсь. – Почему я должен обижаться на тебя? Она пожимает плечами, оставляя мой вопрос без ответа. Роза даже не может себе представить, почему я вспылил и ушел от них подальше. Я страшусь, что кто-нибудь поймет, или что она догадается. Но где-то в глубине души готов подпрыгнуть от радости, если это случится. Таить в себе у меня уже нет сил. Но я послушно сохраняю в себе все чувства к ней, теша надеждой, что так всем будет лучше. – А я тебя обидел? – Нет, что ты! – она тут же открещивается. – Все хорошо. Слава Мерлину, она ничего не заподозрила! – Я, правда, люблю тебя, Роза. Сейчас я говорю иначе, может быть, она вновь ничего не поймет, но я вложил в эти слова частичку себя, как создал маленький крестраж, и теперь мои чувства к ней будут жить вечно.***
Холодная вода вызывает жжение, но я намеренно держу руку под сильным потоком, остужая не только костяшки, но и сознание. Боль проходит по всему телу вспышками, и мне немного становится легче от ощущения, что физическая боль закрывает собой душевную. Казалось, что кровоточащую рану уже не заживить, но сейчас я почти не слышу изнывающего голоса внутри себя, нуждающегося в постоянной подпитке от Розы. Только тихое покалывание в руке имеет значение. Перекрыть одну боль другой, кажется, неплохой идеей. Так я поступал изо дня в день с тех пор, как смог осознать свои чувства к кузине. Закрыть все в себе и найти то, что вызовет более яркие, пламенные эмоции, которые собьют спесь с неправильной влюбленности. В какой-то момент этого становится мало, и я беру в руки мыло и с ожесточением тру побитые костяшки, пока зуд становится невыносимым. Переключаю краны, и под горячей водой жжение усиливается. Я глубоко дышу, наслаждаясь мимолетным спокойствием. Закрутив кран, я смотрю на свое отражение в зеркале и не узнаю себя. Никогда не чувствовал себя таким разбитым. Это все еще я, Джеймс Сириус Поттер, но я не чувствую себя таковым. В отражении я цельный, а на деле – во мне множество дыр, наполненных пеплом. Где-то все еще догорают угли, но я отчетливо вижу силуэт, который поливает их водой, чтобы больше ничто не горело в груди. И пусть это мое воображение, но только так я сейчас представляю себя. На месте огня осталась лишь горсть пепла. На месте меня – звенящая тишина. А Роза… Роза все также звонко смеется, растаптывая меня. Голова немного прочищается, и я выхожу в полупустой коридор, останавливаюсь возле окна и не могу сдвинуться с места. Безразличие длится всего десять минут, а потом меня снова настигает бесконечная вереница воспоминаний и болезненных, сжигающих чувств. Но теперь с ними вместе идут осточертевшие мысли собственной безнадежности и жалкости. Во мне больше нет ничего. Пустота заполняет все вокруг меня, разрушая те единственные уцелевшие участки, что еще готовы сражаться с ней. Я стою в темной коробке, заклеенной скотчем, и даже не вижу слабой надежды на свободу. Она эхом отражается от всех картонных стенок, проходит через меня и теряет свое значение. Все в пустую. Я бросаю взгляд на проходящих мимо студентов и замечаю знакомое лицо. Внезапно меня настигает еще более жалкое понимание того, какой же я мудак. Как же отвратительно я поступил с Эллис. Я смотрю на нее, но почти не вижу ее лица, все заслоняется моими гневными на самого себя мыслями, которые то и делают, что грызут меня. Это же надо так было облажаться. Это карма, да? То как Роза поступает со мной, это то же самое, как я поступал с другими девушка. И, наверное, им было так же плохо, как мне, и они тоже метались во снах, желая не просыпаться. Раньше ломал я, а теперь ломают меня. Эллис подходит ко мне первой и что-то говорит. Ее голос проходит мимо меня, и я даже не киваю. Встряхнув головой, я заостряю взгляд на ней, уже не теряя нить с реальностью. Она выглядит куда лучше, чем раньше, и я не могу представить, чего ей стоит сейчас находиться рядом со мной. Разве она не должна бежать от меня подальше? Я же разбил ей сердце, буквально использовал, и только сейчас в полной мере осознал, что натворил. Надеюсь, Роза тоже познает всю ту боль, которую принесет ей осознание. Хотя кому я вру. Я никогда не смогу смириться с тем, что Роза может страдать из-за меня. Она этого ведь не заслуживает. Не виновата, что я напоролся на эти подводные камни. – Джеймс, с тобой все хорошо? – удивительно спокойно Эллис кладет руку мне на плечо, словно это вполне обычный дружеский жест. Она заглядывает мне в глаза, и я не понимаю, что она хочет в них увидеть. Кроме бескрайней тоски там нет ничего. – Прости меня, – внезапно выдавливаю я и тру ладонями свое лицо, желая стереть свое гнусное отношение к ней с помощью простого извинения. – Я поступил так ужасно с тобой. Эллис, не ожидавшая такого, теряет дар речи и замирает. Я надеюсь, что этого достаточно, чтобы она отпустила меня окончательно или хотя бы ушла прямо сейчас, дав пощечину. Но, честное слово, сама мысль, что ей сейчас может быть так же плохо, как мне, причиняет боль равносильную той, что я испытываю теперь постоянно. – Ты совсем не был влюблен в меня? – с хорошо знакомым мне отчаянием спрашивает она, поджимая пухлые губы. – Человек не может быть влюблённым в одного, если уже любит другого, – односложно говорю я. – Это обман настоящих чувств. Оказавшись полностью разбитым, почувствовав на себе все круги Ада, когда тебе разбивают сердце, я понял, что десятки раз бил его девушкам. Сам всегда выходил сухим из воды. Немного разочарованным, с задетой гордостью и самолюбием, но цельным, не разбитым на части. Только Роза разбила мне сердце, она одна. Даже Мегги этого не смогла: я был уверен, что она разбила мне его, но это может сделать лишь тот, кого действительно любишь. Я любил Мегги, но только как возможность забыть Розу. И точно не любил Эллис. Ни капельки. – Тогда зачем ты начал встречаться со мной, если любишь другую? Это резонный вопрос. И у меня есть самый хреновый, болезненный и тяжелый ответ. На этот раз предельно честный. – Я не могу быть с ней. Слова жгут внутри. Роза – недосягаемая звезда, она так далеко, что ее свет замораживает. Быть с ней невозможно. Невозможно быть с кем-то, кроме нее. Блядский замкнутый круг, который я не могу выжечь, пересечь и выкинуть из головы. Бесконечная топь чувств затягивает в себя, выплевывает и снова заглатывает. – Люди всегда находят оправдания, – Эллис качает головой, скрывая в серо-голубых глазах грусть и обиду. – Уверена, причина только в тебе, Джеймс. Ее слова не кажутся странными или обвинительными. Но сейчас я вижу вместо живой Эллис Долгопупс – безликую Полную Даму, что вчера разорвала мое сердце своими гнусными, ненужными словами. И с какого-то хрена мне хочется доказать им обоим, что причина не во мне. Причина в нас с Розой. Мы не можем существовать по-отдельности, не можем говорить о чувствах без друг друга. И вместе быть тоже не можем. Я не знаю, зачем продолжаю разговор с ней. Может, если о моих чувствах узнает кто-то посторонний, мне станет легче? Нет. – Причина в нас обоих. – Тогда может это не любовь? – А может она моя кузина? Я не верю, что сказал это ей. И мне даже интересно, какую реакцию слова вызовут у нее. Было просто говорить об этом с Терри, но с Эллис… Я ничего не жду. А, может быть, я признался ей, чтобы она знала истинную причину моего свинского отношения к себе. Эллис задерживает потрясенный взгляд чуть выше моего плеча и мнется. Она усердно о чем-то думает, растерянно оглядываясь по сторонам. – Роза? – ее первая догадка прошибает меня насквозь, словно мелкое сито состоит из острых лезвий и въедается в меня. Я выдыхаю. Слишком горько, чтобы не заметить. Слишком чувственно, чтобы забыть. – Роза, – выдыхаю я и тут же собираюсь уйти, но Эллис перехватывает мою руку, крепко сжимая. – Мне очень жаль, Джеймс, правда жаль, что все так… получилось, – в ее глазах собирается влага, но она даже не отворачивается, пытаясь показать, что все понимает. Но на самом деле она ни черта не понимает. Я киваю и ухожу, ощущая на себе ее жалостливый взгляд. И хочу проклясть себя за то, что решил ей признаться в своих чувствах к Розе. Это невыносимо! Один раз обжигаясь, становишься более зависимым от огня. Я бы предпочел никогда не влюбляться. Любовь к Розе въелась в кровь, переломала ребра, чтобы занимать как можно больше места в моем теле. Она повсюду, от нее нельзя укрыться, сбежать. С ней нельзя подружиться. Я бы мог разорвать все узы семьи, если бы она мне только предложила это сделать. Я бы сделал это, чтобы насытиться любовью с ней. Она одна перекручивает мою душу так, что я больше ничего не хочу от жизни. Но я вынужден идти по россыпи осколков и терпеть боль, порождающую пустоту, чтобы не терять Розу, как кузину. Слово "отпустить" потеряло свое значение. Оно оборачивается пустотой, как только я о нем думаю, а затем настигает меня сплошной стеной откровенной насмешки, препятствующей бегу. Отпустить то, что стало частью себя – преступление. Я не могу отпустить Розу навсегда. Это зависимость, скроенная миллионами воспоминаний. Ни одна зависимость не проходит бесследно, на ее месте всегда остается трещина, откуда вытекает желание снова и снова «сесть» на нее и утонуть. Я бы мог отдать все, чтобы она перестала быть зависимостью. Но, к сожалению, чтобы чем-то жертвовать, это нужно иметь. Я торгую своими чувствами, выкидывая каждую секунду что-то новое и драгоценное из груди, но прибыли так и нет. Настоящие чувства, смешиваясь с безразличием, могут дать самые болезненные и травмированные эмоции, которые плещутся внутри, затягивая носителя в тупик. Я сейчас на той стадии, когда даже тупик превратился в маленький шар, так и крутящий меня во все стороны.***
Последнее, что я сейчас хочу – участвовать в Турнире. С последнего задания прошла всего неделя, но в моем мире она ровняется целому году. Недолгие моменты с Розой растянули мою жизнь, и теперь я не ощущаю себя ни тем Джеймсом, что был тогда, ни тем, кем мог бы быть. Стерлись временные границы в одночасье, когда Роза поставила твердую точку. Я могу посчитать минуты и сказать, сколько прошло времени с тех пор, как я чувствовал себя в относительной норме. Но так и не могу осознать, что мир все еще жив и не планирует исчезать только из-за того, что я потерял себя. Наверное, единственное преимущество участника Турнира, возможность пропускать уроки. Я сижу в библиотеке пару часов, нервируя Пинс, но выгнать меня она не может, не вызвав осуждения Макгонагалл. Серебристый шар поднимается на уровень моих глаз, медленно вращаясь по часовой стрелке. Я снова направляю на шар палочку и жду, когда он раскроется. Едва слышный свист прорезает тишину библиотеки, но мадам Пинс все же его слышит, недовольно раздувая большие ноздри. Когда свист становится громче, я подаюсь вперед, но ничего не понимаю. От шара идет неприятный холод, сковывающий меня со всех сторон. Звонкий щелчок оказывается знакомым, но я все еще не нашел ответ на него. Остается три часа до третьего испытания, которое решит, кто же из шестерых участников будет биться за победный кубок. А подсказка, хранившаяся в шаре, так и остается просто загадкой. Единственное, что я чувствую всеобъемлющий страх перед неизвестностью, стучащий по мне какими-то отголосками прошлого. Что-то знакомое возникает перед глазами и вновь тает. И ничего сейчас не имеет большего значения, чем то, что я чувствую внутри себя. Боюсь, что я даже не смогу держаться на ногах, представляя, что где-то недалеко сидит Роза и смотрит на меня. И я не знаю, что хочу больше: чтобы она смотрела на меня с сожалением или издевкой. Это одинаково печально. Кто-то заслоняет мне солнечный свет. Я думаю, что это Пинс вновь решила показать мне свой нрав, и поэтому устало закатываю глаза, не подавая вида, что меня раздражает. Но ничего не происходит, ровно до того момента, пока кто-то не садится напротив меня. Какого черта. Надеюсь, мой взгляд покажет, кому бы то ни было, чтобы он молча убирался. Но как только фокусирую взгляд на человеке напротив, то сразу теряю весь запал. Раздражение, хоть и присутствует, но такое невеликое, что от него легко отказаться в одно мгновение. Терри впервые за четыре дня подходит ко мне. После той вспыльчивой драки, мы умело избегали друг друга, но я все равно чувствовал его затаенную обиду, то ли на меня, то ли на самого себя. Мне было как-то не до этого. Переживание за Марка быстро сменилось на шаткие недоотношения с Розой, которая то подпускала близко, то отталкивала с такой силой, что я буквально превращался в ошметки. – Марк написал, что с ним все хорошо, – буквально выдавливая каждое слово, говорит Терри. Я киваю, не знаю, что ответить ему. Как бы плохо мне не было без дружеского плеча Терри, я готов был это пережить, пока была рядом Роза. А сейчас нет ее, и нет Терри. Кресвелл смотрит мимо меня, немного хмурится и все-таки проговаривает: – Возможно, я погорячился. – Неужели? – Поттер, не строй из себя принцессу, – злится он. – Мы оба виноваты. – Хорошо, что ты это понимаешь. – Хорошо, что ты не отрицаешь, – в тон мне кидает Терри, – Но видимо ты слишком гордый, чтобы мириться. Я покаянно киваю и откидываюсь назад, немного теряясь в себе. Его признание ошибки наносит мне очередной удар под дых. Мы никогда не ссорились настолько сильно. Вспыльчивым всегда был Марк, а Терри спокойным и рассудительным, знающим, как поступить лучше. Я был уверен, что именно с ним у меня наиболее близкая душевная связь, потому что Марк бы не понял многое, что держалось у меня внутри. А когда Терри наговорил мне те ужасные слова, которые мне хотелось опровергнуть, в меня будто воткнули кол. Предали, использовали мои откровения против меня. И сколько бы ни прошло времени, я бы вряд ли первым подошел к нему, даже если бы умирал внутри. Но гордость не самая главная причина. Я просто не могу сказать, что всему виной Роза. Она занимала и продолжает занимать все мои мысли, с упоением втягивая меня во все еще сильные чувства к ней. И, кажется, что чем дальше она отходит, тем сильнее я загибаюсь от страданий. – Или у тебя были дела важнее друга, – догадливо проговаривает Терри, даже не ожидая моего ответа. – Не имеет значения, Джеймс. Я остыл, можем снова быть друзьями. Я усмехаюсь, но на душе правда становится легче и чувствуется, что можно дышать свободнее. Хоть где-то все хорошо. – Это так странно звучит. – А как еще это может звучать, если тебе было все равно на друга эти несколько дней? – он без обид улыбается, бросая подозрительный взгляд на мои побитые костяшки. – Что случилось? Терри, кажется, и сам догадывается о причине, но не продолжает говорить. От него сложно что-либо утаить. – Борьба с ветряными мельницами, – проговариваю я, сжимая кулак, – Проигранная, как понимаешь. – И почему же? – Потому что принцесса сказала свое последнее слово. Оно не в мою пользу. Я не ожидал, что слова так легко сорвутся с моих уст и осядут в пространстве, подогревая говорить дальше. Терри придвигается ближе к столу, подпирая голову рукой. – Опять двадцать пять, Джеймс, – он устало потирает переносицу, – Знаю, выкарабкиваться сложно, но все кажется решаемым, когда делаешь первый шаг. – Я сделал уже сотню, но от чувств не избавился. – Может, в этом и проблема? – Терри понижает голос. – От чувств не избавляются, их проживают, какими бы они ни были. Плохие – отлично, получишь опыт и пойдешь дальше. Не всегда мы получаем то, что хотим. – То есть страдать – это нормально? – уточняю я, немного теряя контроль над эмоциями. Кресвелл подозрительно щурится, но молчит. – Суть в том, Терри, что, чем дальше я бреду по тропе этих чувств, тем сильнее их ощущаю. И что ты думаешь? Роза жалеет меня, буквально жертвуя собой, а потом обрывает нити так, словно только и ждала этого. – Я не могу убеждать тебя в чем-либо. Но скажу одно: если ты так просто прощаешь себе плохое поведение, то почему бы не простить ее. Я хочу возразить ему, но он не позволяет. – Ты смотришь только со своей стороны, но есть еще ее позиция. И, возможно, ей пришлось не сладко. Разумеется, я это понимаю! Мои чувства имеют разрушающий эффект в обе стороны, и как бы истомно я не желал бы переломить ситуацию и расслабить их хватку, выходит неудача. Я не обесцениваю чувства Розы, понимаю, что она наверняка тоже страдает и чувствует себя виноватой, но ничего не могу изменить. Она никогда не говорила о своих чувствах, и я не подозреваю даже, что ее может тяготить, кроме моих несоизмеримо глубоких, но ненормальных чувств. – Я не желаю ей страданий, но иногда меня захлестывает. И, пусть мысленно, но я жду, что она прочувствует ту же тупую боль, что я. Эгоистично, по-мудацки? – Нет. Сложно оценивать чувства человека. Ты вправе проживать их по-своему. Я почти готов ему поверить. Но сложно это сделать, когда от этого зависит еще кто-то. Если в отношениях с другими девушками, я забивал на совесть и предпочитал не думать об их чувствах, то сейчас я просто не способен так поступить. Роза ведь непросто девушка, это сестра, это близкий человек, горе и страдание которого падают и на меня. Да они и происходят из-за меня! – Так мне продолжить страдать? – вкрадчиво спрашиваю я. Терри смотрит на меня в упор. – Вся жизнь состоит из страданий. Поэтому страдай, когда-нибудь это принесет пользу. – Никогда не пойму твою философию. – И не надо, – он машет руками, – Тогда ее не будет.***
Каменистый участок берега заставлен небольшими трибунами, полностью заполненными студентами. Все ждут начала соревнования, но я не испытываю трепета и предвкушения. После недолгого разговора с Аннет, я прислоняюсь плечом к колонне трибун и прикрываю глаза. Я уже предчувствую свой проигрыш, и он меня не волнует. Больше Турнир не имеет значения. Все, на что я способен – прикидываться обычным, не сломленным подростком. Радоваться, когда радоваться нет сил, и молчать о грозе внутри. Черное озеро вызывает хорошие, но болезненные воспоминания, которые выворачивают меня: тогда я был счастлив и не позволял себе думать, что это может закончиться в одно мгновение, перечеркнув надежду на что-то большее. Мне не стоит об этом думать, тем более оглядываться, выискивая глазами Розу. Не знаю, есть ли она здесь, может быть, и нет. Ее отсутствие рядом со мной имеет фатальное значение, и тянет за собой, куда худшие эмоции, чем были до этого, до того, как она сама поцеловала меня. Тогда я элементарно знал, кто я и как мне жить. Теперь же у меня нет опоры в ногах. Все потеряло свое значение. Остались только тяжелые воспоминания, которые никогда меня не отпустят. Розы нет рядом, а память о ней постоянно со мной, и она не дает мне вздохнуть спокойно. Роза с нежностью проводит по моей ладони и цепляется взглядом за мирную гладь Черного озера. Ее мучают сомнения. Я знаю это. Мне тоже страшно, что нас могут увидеть. Но когда она рядом у меня не остается разумных аргументов, чтобы скрываться и таить в себе чувства. О них хочется кричать, срывая связки. В них хочется врезаться, испытывая приятную боль. Это ненормально, но желанно. Не существует какой-либо нормальности, когда человек искренне влюблен. – Почему ты думаешь, что влюблен в меня? – с осторожностью спрашивает Роза, прикусывая нижнюю губу. Ответ не укладывается в слова. Он слишком абстрактен, слишком силен, слишком огромен, слишком невесом. Я люблю ее. Я это знаю. Но не могу описать то всеобъемлющее чувство, которое самопроизвольно дышит и любит ее. Я смотрю на нее и не могу принять то, что когда-то был влюблен в других девушек. Видимо, не был, все было не настоящим, выдуманным. Роза, как лучик солнца, прорывающийся сквозь грозовые тучи и спасающий мой мир от упадка. Если раньше мне не с чем было сравнивать, то сейчас, когда она украдкой берет меня за руку, становится легче дышать. И я даже верю, что у нас все может получиться, стоит только закрыть глаза, зная, что она рядом. Она ждет от меня вразумительного ответа, но я не способен сейчас его дать. Если бы у меня было время, я бы сказал это красиво, но сейчас… Сейчас я не знаю, правильно ли говорить то, что происходит со мной, когда Роза рядом. – Потому что мои успехи зависят от тебя. Потому что мои радости и печали зависят от тебя. Я не знаю, как глотать воздух без тебя. Я чувствую себя неправильным и порочным, но живым рядом с тобой. – Это зависимость, а не любовь, – поправляет она с легкой грустью. – Да, – признаю я и замираю. – Это плохо? – Очень, Джеймс, – качнув головой, Роза кладет ее мне на плечо. – Ты не видишь разницы между «любить» и «зависеть». Слышать эти слова достаточно обидно, я беру себя в руки, желая хоть как-нибудь оправдаться. – Любить – это идти на уступки, хотеть быть с человеком, это… – Любить не значит превращать всю жизнь в погоню за кем-то. Это разумно. Мне говорил об этом и Терри, и я сам считаю также. Но я не могу, просто не могу не бежать за Розой. Это необъяснимо. У этого нет никакого разумного решения. Я просто тону в чувствах к ней. – Я люблю тебя, – в который раз повторяю я, чтобы заглушить ее праведные слова. Роза пристально смотрит, а потом резко отворачивается. Я не жду от нее взаимности и признания. Достаточно того, что она рядом со мной. – Я буду любить тебя, даже если это неправильно. Не стоило ей этого говорить. Я сам загнал ее в угол своей необузданной любовью, я говорил ей об этом и желал слышать в ответ то же самое, понимая, что этого не произойдет. И не заметил, что именно это угнетает Розу, ставит ее в нелепое положение. Нужно было просто с ней поговорить и понять ее, а не кричать постоянно о своих чувствах так, будто это что-то значит. Но для Розы я так и буду братом, который переступил черту.***
Нас делят на пары и разводят по секторам вдоль Запретного леса. Мне достается Крам, и это хорошо. Я бы не смог выдержать присутствие Дожа рядом. Я делаю первые шаги под звенящие голоса зрителей, переглядываюсь с Крамом и первым ступаю на единственную тропинку. Андрей, помедлив, следует за мной, и как только мы вместе оказываемся в пяти метрах от границы Запретного леса, все посторонние звуки обрываются. Огонек на конце палочки позволяет рассмотреть в темноте лес и убедиться, что нам нужно идти по тропинке. Это единственный способ куда-нибудь прийти. Или уйти. Не знаю, что сильнее во мне: желание закончить это поскорее и вернуться в школу, убиваясь в тишине, или же убежать вглубь леса и делать то же самое. – Так, кто в этом лесу водится? – шепчет Крам, держа палочку наготове. Мне требуется несколько секунд, за которые я перебираю в голове все, что знаю о Запретном лесе, но это не снижает моего напряжения. – Оборотни, кентавры. В глубине леса. – Это не успокаивает, – Крам напрягается еще больше, почти бесшумно следуя за мной. – Полнолуние уже прошло. Радоваться этому факту не получается. А то, что нам не сказали о задании, только усиливает опасения. Если второй тур был весьма жестоким и травматичным, то этот наверняка должен быть еще более сложным. Моя фантазия дает сбой. Организаторы могут придумать все, что угодно. Вряд ли, конечно, это связано с кентаврами, но кто знает. Наверное, мы не должны ходить вместе, но не успеваю я озвучить свою мысль, как замечаю развилку тропы: здесь нам придется идти порознь. Андрей понимает все без слов и кивает на прощание. Я жду, когда его напряженная фигура скроется среди толстых стволов деревьев, и продолжаю путь, стараясь ни о чем не думать. Я петляю по лесу полчаса, прислушиваясь. Никаких посторонних звуков не раздается. Наверное, должны быть какие-то указатели, но передо мной обычный лес, от которого веет страхом и отчаянием. Что делать-то, что искать, кого звать?! Я не вижу никакого здравого смысла. Но чем дальше я иду, тем сильнее становится ощущение, что за мной наблюдают и идут по пятам. Но я точно знаю, что зрители не видят всего, что происходит в лесу, тогда, кто за мной следит? Желание развернуться и бежать галопом обратно звучит разумнее того, чтобы свернуть с тропы. «Никогда не сворачивать», – говорил Хагрид, понимая, что я не удержусь и сделаю вылазку в лес на первых курсах, но тогда речи не шло о том, что я окажусь в опасности. Тогда я не осознавал этого. И даже сейчас я жду подвоха и опасности только потому, что так и должно быть на Турнире. Но, честное слово, по сравнению с той необузданной болью в груди, которая так и вырывается на волю, ничто не сравнится. И страх за собственную жизнь перекликается с безрассудным желанием ее потерять, чтобы не болеть ненужными никому чувствами. Патовое состояние становится настолько привычным, что я не осознаю его значимость в пагубном ключе. Стая птиц взметается ввысь с массивных ветвей деревьев и быстро теряется среди высоких, плотно соприкасающихся друг с другом ветвей. Сзади раздается характерный треск хвороста, и я оборачиваюсь, поднимая палочку. Удара не следует. Никого нет. Мне послышалось, показалось, это паранойя. Успокоиться не получается. Я пытаюсь отвлечься, но все мысли заточены на Розе, поэтому нисколько не помогают мне. Наоборот, я теряю последний контроль над собой, и почти разворачиваюсь в обратную сторону. Однако желание доказать ей, что я не хуже, берет верх, и мне даже становится тошно от этого. Неужели мне нужно доказать ей что-то? Я же готов отдать ей все, что у меня есть, а она почему-то все отклоняет. Я не знаю, как можно заслужить ее одобрение или взгляд, не наполненный ее желанием помочь заблудшей душе. Чертовщина! Даже думать об этом не хочется. Лучше бы она прямо сказала, что ничего и никогда не будет, а не давала ложную надежду. Сначала подпустила, а потом обрубила всякую связь, будто я не живой человек. Просто кукла, которую можно смастерить под себя. Хотела помочь? А почему мне от этого так плохо? Почему все, что есть во мне это обида, злость и неприятие, пропитанные утопающими чувствами? Шелест листьев под ногами кажется слишком громким, а навязчивые мысли, что за спиной кто-то есть, прилипают ко мне намертво. Я продолжаю свой путь, подсвечивая виляющую тропинку Люмосом, и когда гнетущее ощущение, что я не один, готовится обрушиться на мое сознание, я выхожу на небольшую поляну, полностью лишенную солнечного света. Покрутившись в центре, я чертыхаюсь и крепче сжимаю палочку, пока капельки пота устилают мой лоб. Все тропинки разом исчезают, но появляется пугающий, чернеющий с каждой секундой туман, от которого мое сердце пропускает удар. Он плотно стелется по земле, все ближе и ближе подплывая ко мне. Протяни руки, и он, непременно, ее откусит. Холод пробирается под теплую куртку и толстовку, и кажется, что проникает в само тело, обездвиживая меня. Ужас сковывает, и если страх перед туманом я могу пересилить, то скрипящие звуки, летящие в меня со всех сторон, становятся невыносимыми. Я падаю на колени и закрываю ладонями уши, но звук только усиливается. Какой-то неумелый скрипач заносит над струнами смычок и будто пронзает этими несносными, ржавыми звуками мою плоть. Они – истинное порождение безумия. Нет сил, чтобы сопротивляться ему. Страх обретает очертания, а крик застревает в горле. Что-то движется за спиной, я чувствую это, интуитивно поднимаюсь с колен и шарахаюсь в сторону. Люмос подрагивает, но хорошо освещает то, что тянет ко мне руки. Костлявые руки, покрытые струпьями и мерзкой слизью, в момент пробуждают меня от безвольного наблюдения за туманом. Бьющееся сердце немного усмиряется. Это я уже проходил. И хоть мне требуется время, чтобы справиться со страхом и усмирить дрожь в голосе, я все-таки беру себя в руки. Это не так страшно, как на третьем курсе. Они не придумали что-то новое, они просто решили сыграть на наших главных страхах. Я готовлюсь произнести заклинание, прогоняя боггарта, но слизкие скелеты растворяются сами. Не может быть так просто. Очередной щелчок свидетельствует, что боггарт рядом. Кручу головой, всматриваясь в туман, и все понимаю. Страх сменяется. Между деревьями прорисовывается маленькая фигура, постепенно разрастающаяся. Первое, что я испытываю – шок. Уже затем накладывается желание закрыть ее собой, оградить от Запретного леса, треклятого Турнира и даже самого себя. Что она здесь делает? Почему она? У нее какое-то задание для меня? – Роза? – я привлекаю ее внимание, удивляясь сам, как звучит мой голос, надломленный и сиплый, наполненный безрассудным страхом. – Тебе нужно уходить. Здесь опасно. Я хочу подойти к ней ближе, но не могу пересилить себя. Я же обещал держаться от нее подальше. И как бы сильно ни было желание прикоснуться к ней, я хочу сдержать свое слово и избавить ее от страданий. Пусть лучше буду страдать только я. Может быть, я заслужил. Роза не выглядит удивленной или напуганной. Она медленно подходит ко мне сама, и когда я замечаю ее взгляд, то столбенею. Что-то не так. Я хмурюсь, осознавая, что я все-таки в лесу. Здесь не может быть никого из студентов, пусть даже старост, а я только что встретился с боггартом. Роза протягивает ко мне свои руки, почему-то покрытые кровью, и начинает смеяться холодно, равнодушно, пронзая мое сердце. Роза. Не может быть. Это не Роза! Это… Я понимаю. Я понимаю слишком отчетливо, что произошло, но не могу взять себя в руки, не могу поднять палочку на Розу. Сон становится явью. Теперь я знаю, чье лицо так старательно уходило от меня летом во снах. Меня снова начинает ломать изнутри, но сейчас обида перекрывается страхом и изумлением. Это начало моего краха. Это мой проигрыш. Я не могу стереть из своего сердца Розу, не могу растоптать страх потерять ее и, что намного хуже, не готов спасать самого себя. Подняв трясущимися руками палочку, я медлю. Ну как, как поднять палочку на любимого человека? Пусть боггарт превратился в Розу, это ничего не меняет. Я люблю Розу, я не смогу ее прогнать. – Что ты сделаешь, Джеймс? – она склоняет голову и улыбается так, что у меня не возникает сомнений, кто это. Она говорит сладко, напевно, так, как настоящая Роза просто не может говорить. – Ты не сможешь причинить мне вред, ты жалкий. Ты во всем виноват. Милый Джеймс Сириус Поттер только и делает, что думает о себе. Без тебя мне так хорошо, так спокойно. Я никогда не полюблю тебя, потому что ты ужасен. Неестественная улыбка Розы превращается в хищный оскал, вытесняя образ милой девчонки, который витал у меня в мыслях постоянно. Она припечатывает меня каждым словом к месту, вонзает в меня сотню кинжалов, а я так и смотрю на нее. Глухая боль прошибает меня насквозь. Что она говорит, почему все так? Я не хочу это слышать, не хочу в это верить. – Я ненавижу тебя, – шипит она, раскрасневшись. Ее глаза переполнены неприязнью и гневом настолько, что они больше не светятся синевой. Мрачная краснота в ее зрачках пугает меня. Я отступаю на несколько шагов и упираюсь спиной в дерево. Ненавижу тебя. Я почти теряю равновесие, хватаясь за горло, которое опоясывает огонь и страх, что Роза действительно так думает. Ненавижу тебя. Я ужасен, ужасен, ужасен. Ненавижу тебя. – Роза! – зову ее сиплым от страха голосом прежде, чем осознаю, чем заканчивался мой сон, превратившийся в главный страх. Этого просто не может быть. – Ты ужасен, я ненавижу тебя, – с ее губ капает кровь, окрашивая туман, а затем все сливается в сознании. Холодный свист настигает меня в одночасье. Я замечаю только усмешку Розы, а после падаю от вонзающей боли в груди, и вижу, как из нее торчит рукоятка ножа. Боггарт не может причинить физический вред, но почему-то я чувствую, как острие ножа саднит в груди, а сердце кровоточит. Это игра теней, моя больная фантазия, мои страхи. Этого нет! Это не Роза! – Ридикулус, – шепчу я, но не могу найти что-нибудь смешное. Не смешно, когда твоим боггартом становится родной человек, запускающий в тебя нож. Не смешно, когда ты не можешь это предотвратить, потому что это уже не фантазия, а реальность. Роза давно уже нанесла свой удар, расцарапав мое сердце. – Ридикулус! Не получается! Чувствую, как руки перестают меня слушаться, как на плечи наваливается тяжесть, как горло сдавливают силки, а я все также беспомощно смотрю на нее. Не получается справиться со страхом и прогнать Розу. Розу, которая душит меня, травит ядом, и все равно остается лучшим человеком в моей жизни. Избавиться от этого невозможно. Ничего не выходит! Мне не смешно. А Роза смеется. Адски громко, безрассудно, холодно. Боль от ее смеха вызывает тошноту. Я вскидываю еще раз руку с палочкой, вызываю огонь и смотрю, как боггарт тлеет, а с ним исчезает и Роза, и боль, и страх. Туман расступается, и, уже теряя сознание, я выпускаю сноп красных искр. Страх еще не побежден, но хотя бы отступил.***
В полусонном состоянии я едва открываю глаза, но тьма наваливается на меня быстрее, чем я могу понять, где нахожусь. Наверное, это Больничное крыло. Стойкий запах зелий въедается в нос моментально, подтверждая догадку. Матрас, пусть и мягкий, но чувствуется, что это не мой, гриффиндорский. Это даже лучше. Больничная койка стала родной, узнаваемой и почти удобной. Ее главное преимущество – одиночество. Мало, кто остается здесь на ночь. Когда-нибудь и я перестану быть постоянным посетителем медпункта. Боль в теле становится режущей, когда я пытаюсь перевернуться, но откуда-то понимаю, что она фантомная, не существующая. Она лишь небольшой отголосок моего страха, который, мне очень хочется верить, скоро оставит меня навсегда. Мысли перетекают медленно, собираются в запутанный клубок, но я не чувствую давления и страха. Кажется, впервые за многие дни мне спокойно. Наверное, в меня влили огромное количество Умиротворяющего бальзама. Если это так, то придется попросить еще, иначе я и вправду сойду с ума. Не хочу больше чувствовать опустошение и нескончаемую тоску. Я больше ничего не хочу. Только пусть меня отпустит страх и боль. Сил почти не остается. Я быстро засыпаю под едва слышный шум с живых картин и уже слабо помню, о чем думал. Тяжесть дня медленно покидает меня, но оставляет значительный след на сознании. Я будто лечу в пропасть, а сверху на меня падает наковальня. Шелест листьев и моросящий дождь. Нечеткие полушаги, свист, разрезающий спертый воздух, и падающая на бок шахматная пешка. Надломленные кусты можжевельника. Тусклые блики солнца. Что-то украдкой накрывает мою руку. По телу пробегают мелкие холодные мурашки. В ладони становится тепло. Приятно. Даже волшебно. – Джеймс, – голос вкрадчивый, замутненный моим сознанием, но родной. Не тот громкий и скрипучий, как раньше. – Джеймс. Прости меня. Ничего не понимаю. Странные слова не укладываются. С трудом разлепив глаза, я признаю в говорившем Розу, и почти в ту же секунду выдергиваю руку из ее, испытывая панику, что сейчас, вот сейчас, она меня ударит ножом. Но Роза сама пугается и издает непонятный звук, отодвигаясь от меня. Мне требуется время, чтобы успокоиться и понять, что это не боггарт. Это Роза. Настоящая, родная. Она заправляет за ухо волосы, потому что волнуется. И сидит здесь, в Больничном крыле, рядом со мной, потому что… Нет-нет. Не стоит об этом думать. Вдруг это не правда. Может, я снова схожу с ума, и это всего лишь сон. – Роза, – хрипло зову я и ищу ее теплую руку. – Я здесь, – она осторожно гладит мое запястье, – Все хорошо, Джеймс. Все хорошо. Я чувствую, как начинаю вновь усыпать, а из сознания утекает нечто важное. Кажется, я еще слышу негромкий голос Розы, и понимаю, что она заботливо поправляет одеяло. А после сон накрывает меня окончательно.