Альбус Северус Поттер больше не часть меня.
Я наблюдаю за Розой и Джеймсом, скрывшись за декоративным водопадом из листьев, и мне кажется, что все вокруг меня иллюзионное шоу, на которое я случайно нашел билет в кармане. Меня восхищает музыка, приглушенный свет, легкий танец и красивая пара подростков, словно отрезанная от всего грязного мира. Но все спадает, стоит музыке окончиться, а Джеймсу сделать шаг назад. Нелепое очарование улетучивается, открывая мне глаза на плачущую Розу, прижимающую руки к груди, и Джеймса, ужасно медленно убегающего от нее, от проблем, от аморальных чувств. Кузина дергается, открывая рот для беззвучного крика, что застревает у нее в горле. Я сам хочу прокричать имя Джеймса и остановить, заставить хорошенько подумать и перестать быть мудаком, но это не мое дело. Я не могу решать за него, что правильно, а что нет. Его чувства – его ответственность. Это аксиома. Но сложно оставаться хладнокровным, когда Роза гниет изнутри от чувств, которые посадил в ней он. Мне больно смотреть на страдания Розы. Когда днем я говорил с Джеймсом, думал, что переломил ситуацию и теперь они будут меньше страдать, но не может быть все так просто. Оказалось, я только хуже сделал. Может, не развяжи язык Джеймс передо мной, то сейчас и к Розе не подошел бы. Он решился на разговор с ней из-за меня. Он снова разбил ей сердце, потому что я его вынудил. Пока их иллюзии рушатся, меня обкатывает пониманием, которое я вряд ли осмелюсь озвучить им в глаза. У них нет шанса на открытые чувства, нет даже призрачного будущего, они связаны узами настолько прочно, что их отношения равны вечно повышающемуся уровню боли. Не знаю, на что они рассчитывали. Роза, незаметно приблизившись ко мне, кивает и почти спокойно берет бокал с пуншем с пролетающего подноса. – Он сказал, что мы должны все забыть. Она осушает напиток и сдерживает поспешное желание разбить его о стену. Я сглатываю и забираю у нее стакан, ставя на ближайший столик. Мы не говорили с того дня, как она рассказала о своих чувствах, и все это время я горел изнутри, разрываясь на части. Чувство вины кололо в груди, напоминая, что кузине нужна была поддержка, а не осуждение. В моменте мне было сложно сдержать эмоции, осознать услышанное и провести параллели между ними. Я сожалел о своих, возможно, резких словах. И вот Роза подходит сама, но я хочу провалиться под землю и не слышать ее ледяные нотки в голосе. Роза не заслуживает, чтобы ее сердце разбивалось. Мерлин бы побрал Джеймса! Он так прочно привязал к себе Розу, что без него она будет чувствовать себя неполноценной. – Вы не сможете ничего забыть, – я кладу руку на ее плечо, нисколько не утешая. – Но он попробует, – Роза криво улыбается. – Эллис сказала, что Джеймс тот человек, которому всегда нужно двигаться дальше, что добившись одной цели, он тут же ищет другую. Вот и вся история, Альбус, подошедшая к концу. Она дергает плечом и отворачивается, пытаясь сбежать от моих глаз. Но я не оставлю ее сейчас одну, я буду с ней всегда, чтобы не произошло. Один раз я уже допустил ошибку, упустил момент, когда должен был поддержать ее, больше такого не будет. Я буду хорошим другом хотя бы для нее. – Сейчас бы верить Эллис, – отмахиваюсь я. – Ты сам знаешь, что это правда, – она качает головой, и я замечаю, как ее пробирает холодная дрожь. – И теперь я убедилась в ее словах. – Да к черту! – вспыхиваю я. – Ты любишь его и веришь, что он тебя любит. Так почему ты ему не скажешь об этом? На лице Розы застывает ужасная эмоция, затянутая грозовыми тучами, и я даже не могу представить, насколько ей больно дается каждое слово. – Я сказала, Ал. Три раза. Он не услышал, ведь это не входило в его планы. – Разве не этого он хотел? – взяв ее за локоть, осторожно пробираюсь к выходу из зала. Роза издает невнятный скулеж и сильнее сжимает мою руку. – Он хотел страдать и тешить себя мечтами, и оказался не готов к тому, что мечты внезапно могут сбыться, – со злой обидой шепчет она, и мне кажется, что еще чуть-чуть и начнет кричать. Или колотить меня, представляя на моем месте Джеймса. Не знаю, что из этого хуже. – Ему это не нужно, это нарушает его покой, его размеренную жизнь. Понимаешь? – Я понимаю, что мой брат причиняет тебе боль. Роза начинает надрывно смеяться. – Боль всего лишь чувство, Альбус, я смогу с ним жить. Но смогу ли я простить за это Джеймса? Я чувствую себя растоптанной и задетой за живое, что даже не могу что-либо о нем говорить. Мне хочется забыть все, как страшный сон, но от попытки свалиться в забвение становится только хуже. Со мной что-то не так? – Нет, – я мотаю головой, – Нет, с тобой все нормально. И не каждый выдержит такой удар, а ты молодец. И… Она зло фыркает. – Прекрати, пожалуйста. Меня не нужно сейчас успокаивать и говорить, что кто-то из нас прав, а кто-то нет. Это бессмысленно. – Но Джеймс не прав, потому что… – Потому что ему семнадцать, или потому, что он мальчик, или он виноват больше, ведь это он признался в чувствах? Роза раздраженно поворачивается ко мне лицом. – Ты сейчас его защищаешь? – с сомнением и неверием спрашиваю я, стараясь не давить ей на больную мозоль. Она качает головой и встревоженно проводит взглядом по лестнице. После приглушенных ламп Большого зала, в вестибюле непривычно светло. Настолько, что я запросто подмечаю и покрасневшие глаза кузины, и расчесанное запястье. – Я пытаюсь не чувствовать себя дурой. Или просто боюсь остаться в одиночестве с этими мыслями. Или мне страшно и больно. А еще предложение Джеймса кажется наиболее правильным. Может, забыв об этом, станет чуть проще жить бок о бок. – Ты пытаешься утешить себя. Я понимаю, что сказал лишнего по сузившимся глазам кузины. – Разумеется! Это не тебе сказали, что твои чувства – банальная выдумка, без которой всем будет легче! Он говорил это, смотря мне в глаза, и его ничто не остановило. У меня нет нужных слов. – Мне жаль. – Мне это никак не помогает. – Я знаю, Роза, я прекрасно понимаю твои чувства. Но не знаю, как тебя успокоить. Ты и сама знаешь, расставание с Джеймсом не делает тебя плохой. Это просто неудачная попытка. Потом ты и не вспомнишь об этом. – Нужно ли мне гипотетическое спокойствие в будущем, если сейчас я горю от стыда, горя, чувств и неуверенности? – прикрыв глаза, она громко всхлипывает. – Моя боль абсолютная, она не подлежит анализу. Нельзя просто сказать, что потом будет лучше. Я могу подавить боль, могу быть «как раньше», но внутри меня все равно будет болезненная пустота. Меня захлестывают неприятные эмоции к брату. Не могу поверить, что он способен причинить столько боли человеку, которого любит. Любовь не должна измеряться травмами. – Ты справишься. – Понять не могу, почему ты так уверен в этом. – А как иначе? – я замечаю робкую улыбку на лице сестры. – Это же ты, Роза Уизли. Нет ничего, с чем ты бы не справилась! – Я не могу даже справиться со своими чувствами. Она поджимает покусанные губы, мелко подрагивая, и садится на ступеньки лестницы. – Хочу кричать от несправедливости. – Можем пойти на улицу, к Запретному лесу. И там покричишь. – Думаешь, от этого станет легче? – кузина качает головой, и по ее щеке бежит одинокая слеза. – Там передо мной не будет стоять Джеймс, поэтому это лишено смысла. – Ты выплеснешь свои эмоции. Это поможет. Уверен, тебе это нужно. На расстроенном лице Розы проступает странная смесь раздражения и непонимания. Она вскидывает на меня покрасневшие глаза и, прищурившись, говорит: – Откуда тебе знать, что мне нужно? Я теряюсь от ее агрессивного вопроса. Вот только что она плакала из-за Джеймса, а теперь зло дышит на меня. – Я понимаю… – Да ничего ты не понимаешь! – соскакивает она, тыча указательный палец мне в грудь. – Ты не был в моей шкуре, и не знаешь, что я чувствую. Все, что ты говоришь, пустые слова! – Роза. Не хочу провоцировать ее еще больше, очевидно, она не в состоянии понять значимость моих слов. – Что Роза? Что еще я должна услышать от тебя? – Успокойся, пожалуйста, – я пытаюсь приобнять ее, но Роза выворачивается, становясь сердитее. – Ты делаешь вид, что все понимаешь! Что нет причин для беспокойства, и все идет своим чередом. В тебе живет вера в свою осознанность, ты даже не допускаешь мысли, что все не так, как кажется. Это мыльный пузырь, и однажды он лопнет, причинив тебе боль, ведь так случается со всеми. И хоть ее слова сказаны на эмоциях, и я не должен принимать их близко к сердцу, мне нехорошо от них. Ее нужно успокоить, увести мысли от Джеймса, и ради этого можно послушать еще несколько отвратительных слов о себе. – Ты не права, – начинаю я со спокойствием. – Мне далеко до полной осознанности, но я стараюсь к ней приблизиться и следую своим внутренним ориентирам. Внутри шевелится нехорошее предчувствие. – Альбус, – Роза раздраженно качает головой. – Я по-сто-ян-но жила с праведным чувством совершенства, была уверена, что никогда не ошибусь, потому что это же я, Роза Уизли-Грейнджер. Но ошибалась, раз за разом. – Ошибки не делают тебя… – Ты, что, не слышишь меня? Я говорю о тебе! Ты притворяешься понимающим, но даже не можешь выразить свои чувства. Как ты можешь советовать что-то мне, если не знаешь, как бы реагировал сам, если бы тебе разбили сердце? Роза отворачивается с пылающим лицом, ломая руки. Да ладно… Неужели она действительно считает, чтобы понимать что-то, нужно это прожить самому? Никогда бы не подумал. Она противоречит своим же словам. Я никогда бы не стал советовать ей то, в чем бы ни был уверен. Пусть я не проходил это лично, иногда интуиции достаточно. – Почему ты считаешь, что я притворяюсь понимающим? – Ты не видишь границ, где находится твое истинное отношение к ситуации, а где то, которое желают видеть другие. – Это притворство, Роза, – с легкостью подвожу итог я, но душа кричит от негодования. – Но я не притворщик! – Хоть раз в жизни можешь признать правду? Ты вечно притворяешься! Будь же собой. Да что б ее. Чего она хочет услышать, почему ее это волнует? Я закипаю, хотя давал себе обещание держаться до последнего. Роза хочет, чтобы я признал правду, но какую? Нет ничего правдивее моего желания ей помочь. – Я и есть я, вот такой, Роза! Я не притворяюсь, что понимаю всех и готов всех принять. В глазах кузины появляется странный блеск, вынуждающий меня пойти на попятную: – Впрочем, это все неважно, ведь я действительно вас всех люблю и не хочу причинять вам вред. Я хочу сделать, как лучше. – И делаешь это во вред себе, – выдавливает она, подходя ближе. – Когда в последний раз ты выражал свое недовольство чем-либо? – Я… – Ты всегда держишь все в себе. Даже сейчас пытаешься заглушить свою злость на мои слова. Просто выскажи все, как есть. Настырность Розы меня пугает, и я пытаюсь найти хоть какую-нибудь причину уйти от неприятного разговора. Я подумаю об этом потом. – Почему ты считаешь это проблемой? – Потому что я знаю, что тебя ждет, – она снова начинает плакать, – Я страдаю, потому что слишком долго была уверена в своих знаниях. Я знала, что делать и как, но сама же разрушила все с непоколебимой уверенностью. Не нужно заглушать свои эмоции. – Я не страдаю, не заглушаю свои эмоции и не бегаю от истинных чувств. Все, что я делаю… – Делаешь для нас, не для себя, – глухо говорит она, и внутри меня переворачивается нечто важное. – Нет, – качаю головой. – И что ты делаешь для себя? Со стороны раздаются громкие, веселые голоса и кузина вздрагивает, неприятно улыбнувшись. Она оставляет меня одного с идиотскими, шумными мыслями в голове и шустро поднимается по лестнице. В Большом зале по-прежнему веселье и танцы. И только у меня опора под ногами шатается. Не знаю, зачем я вернулся, проще было бы пойти в спальню и лечь спать, пока соседи на вечеринке. Но я сам приравниваю это к трусости. Лучше делать вид, что никакой ссоры с кузиной не было. Я просто проводил ее до лестницы, выслушав ужасную историю ее расставания с парнем. И все. Озлобленное лицо Розы дрожит перед моими глазами и вызывает нервную дрожь в коленях. Это неправда. Каждое ее слово бьет наотмашь меня с такой силой, будто на метле я врезаюсь в бетонную стену. Зачарованный потолок приобретает мрачный оттенок. В переплетах высоких окон хорошо виднеется темнота улицы, наполненная сильным ливнем. Хуже настроения быть уже не может. – Я поговорил с ней, – мрачно сообщает Джеймс, выбираясь из толпы танцующих. – Я знаю. – И это все? – Если ты хочешь услышать о своем мудацком поведение, то обратись к ней, – едко бросаю я, но попыток уйти от брата не делаю. – Как много она тебе рассказала? – Достаточно. Джеймс кивает и запускает пальцы в волосы. Его костяшки сбиты. Это меня удивляет. – Я считаю, что поступил правильно. – Для кого? Ей больно! А ты думаешь о том, как тебе справиться со своими чувствами. Это эгоистично. – Ал, – он прикусывает губу. – Мне паршиво. Настолько, что я ненавижу себя больше, чем кого-либо в мире. Я вижу, как больно ему дается сдерживать голос и не биться о стену, и даже хочу ему посочувствовать. Но меня так раздражает, что я не могу быть на стороне кого-то одного! Они оба мне дороги. – Почему ты ее бросил? Только не говори, что так будет лучше. – Да я не ебу, как будет лучше, – психует Джеймс и на нас оборачиваются любопытные зеваки. – Я сожалею, что ей приходится пройти через это. Правда, но я не могу иначе. Это никуда не приведет нас. – Ты даже не захотел пробовать. – Пробовать с девушкой, у которой уже повернута психика не в ту сторону? – О чем ты? – Ты ведь не думаешь, что она реально влюблена в меня? – он издает неприятный смешок. – Брось, ей пятнадцать. И у нее в голове каша с любовным зельем. – А у тебя что было в голове, когда ты в нее влюбился, рассказал, а теперь бросил? Брат хмурится. – Я облажался. – Да, Джеймс, – подтверждаю я с чистой совестью. – А еще ты подвел ее. Ты разбил ей сердце, потому что тебе так было легче. Безответственно сбежать, сказав «ничего не получится». Но когда-то нужно принимать взрослые решения. – Это и было взрослое решение, Ал. Ты даже представить не можешь, насколько это здраво, – Джеймс раздраженно мнет кисти. – Мы не можем быть вместе. Не можем. Я согласно киваю, потому что у меня нет слов. Это же правда. Не знаю, чего мне хотелось услышать от него, если я сам знаю и понимаю, что у них нет ни единого шанса на успешное будущее вдвоем. Их ждут страдания, тайны и бег от осуждения общества. И я не могу винить Джеймса, что он выбрал путь спокойствия, разбитого сердца и внутренней боли. Главное, что на них не наведут прицел колдокамер желтушные репортеры.***
Весь урок Чар я нервно посматриваю на Скорпиуса, отстраненно конспектирующего каждое слово профессора. Но, клянусь, я чувствую каждой клеткой, как он поднимает на меня взгляд, прикусывая язык, и снова смотрит в тетрадь. Мы сидим через парту, и Элен, будто намерено, возит носом по листу, чтобы нам проще было поглядывать друг на друга. Жить со Скорпиусом в одной комнате и не общаться оказалось сложнее, чем я представлял. Меня выворачивает чувство несправедливости к другу, но я не позволяю себе поддаться грусти и пойти на мир с ним. Хотя очень хочу вновь сидеть с ним за одной партой, ходить по коридорам и смеяться, я боюсь, что пропасть между нами оказалась несоизмеримо большой, что ее не засыпать обычными извинениями. Это мучает меня. Кажется, я разрушаю все сам, но смириться с этим не могу. Скорпиус – важнейшая часть моего пребывания в Хогвартсе, но этого недостаточно, когда дело касается семьи. Не знаю, за что можно зацепиться ради баланса, но вот чего я не хочу – играть в чужую игру, где я выхожу плохим парнем. – Ал, ты протрешь в нем дыру, – шепотом подмечает Элен, переворачивая лист. – Что? – Ты смотришь на Скорпиуса. Держу пари, будет легче это делать, если вы сядите за одну парту. С трудом разжав губы, выдыхаю: – Нет. – Я все равно на зельеварении пересяду к девочкам, – Нотт пожимает плечами. – Могла бы и не говорить. – Я посчитала, что так будет правильно. – Спасибо, – отвернувшись от Элен, я припечатываю свой взгляд на доску исписанную формулой заклинания. – Если ты не возражаешь, я кое-что скажу. – Если снова о Скорпиусе, то… – Ой, нет, – отмахивается Элен, будто ни она недавно давила на меня. – Меня напрягает атмосфера на факультете. Я догадываюсь, о чем она, но не спешу говорить. Нотт цокает. – Булстроуд вчера был в больничном крыле. Его избили. – Кто? – в горле першит от догадки. – Не знаю. Ингрид сказала, что он упал с лестницы. – Значит, так оно и есть. У меня есть веские причины считать, что здесь замешан мой брат, но говорить Элен, разумеется, не буду. Удивительно, что Забини не нажаловалась. Думал, им будет это на руку, зная, что Роза не позволит ни мне, ни Джеймсу рассказать правду той же Макгоногалл. – Разве? Тебя это не беспокоит? – С чего бы? – резче, чем следовало, спрашиваю я и опускаю голову ниже под легким укором профессора. – Ты в ссоре с Малфоем, он недавно поцапался с Забини, Булстроуд ее лучший друг, а ты с ней… В ее логической цепочки не хватает нескольких звеньев, но, разумеется, я не стану подогревать ее интерес. Меня пугает ее поразительная способность видеть подтекст и связи между событиями. Так по-слизерински. Если бы я сам был чуть лучшим слизеринцем, то непременно бы все понял сразу и, возможно, предотвратил неизбежное. – К чему ты ведешь? – я не умею искусно уводить тему, но могу задавать прямые вопросы, от которых люди предпочитают сбегать. Но Элен готова отвечать на все. – Я хочу знать, что произошло. – Спроси у них, – огрызнувшись, я продолжаю записывать лекцию. – Не будь таким грубым, Ал. Я уверена, ты знаешь, что произошло. Это напрямую касается тебя. Или кого-то из твоей семьи. Ты бы не стал ссориться со Скорпиусом по мелким причинам. Произошло что-то неприятное. – Резонно замечу, что это не твое дело. – Резонно замечу, что ты ведешь себя, как глупый ребенок. – Вот и договорились, – усмехнувшись, я откидываюсь на спинку стула и сосредоточенно смотрю на свой конспект. Элен обижено фыркает и отворачивается. Но мне нет дела до ее обид. Я ни с кем чужим не буду обсуждать те проблемы, которые постоянно сваливаются на моих близких. Как минимум, живо напоминание к чему привело доверие Скорпиуса Булстроуду. Со звонком помогаю профессору Флитвику собрать раздаточные материалы и выхожу из кабинета. – Альбус, мы не можем сторониться друг друга вечность. Скорпиус нагоняет меня почти сразу, как я пересекаю этаж. Он выглядит собранным и решительным, точно готовым выяснить все недомолвки. – Решение очень простое – не сторонись. Не верю, что говорю с ним таким тоном. Это точно не я. – Ал, – устало протягивает Скорпиус, магией открывая соседний кабинет маггловедения. – Мы должны все обсудить. Сейчас. Я не проявляю заинтересованность и желаю сбежать, но почему–то киваю и прохожу в класс. Ноги подгибаются, и стулья оказываются как нельзя к месту. – Итак? – Я знаю, ты злишься на меня, – подначивает на разговор он. – Мне очень больно от беспомощности, в которой мы все оказались. Но мне казалось, что прошедших дней достаточно, чтобы все остыли и подумали здраво. Зацепившись за его последние слова, я правда ощущаю непостижимую беспомощность, убежать от которой никак не удается. Я бы не хотел ставить под сомнение дружбу со Скорпиусом, но бесконечные мысли о ней наносят непоправимые раны. От них можно избавиться, однако я уже не уверен, что это того стоит. – За прошедшие дни я лишь запутался в том, из чего на самом деле состоит наша дружба, – мне неловко и грустно говорить это, а уж смотреть на мечущиеся глаза Скорпиуса практически невыносимо. – Кажется, в ней сломался важный ключик. – Какой? – запальчиво спрашивает Малфой, готовый тут же броситься его искать. – Доверие. – Но ведь я не предавал тебя. Я… – Доверился не тому человеку, – завершаю его мысль. – И как это влияет на нашу дружбу? – Скорпиус, – я поднимаюсь на ноги, – От твоей дружбы с Булстроудом пострадала Роза. Кредит моего доверия не безграничен, и сейчас он подошел к нулю, ведь я больше не знаю, могу ли открываться тебе, как прежде. Он тяжело вздыхает, теряя ниточку надежды на примирение. – Ал, ты, правда, веришь в свои слова? – его голос надламывается. – Мы дружим почти пять лет, и за это время я никогда не давал повода усомниться в себе, но, стоило мне впустить в свою жизнь другого человека, ты отказываешься от дружбы. – Это закончилось плохо для моей сестры, – все–таки выдавливаю я, а в груди все неприятно тлеет. – Думаешь, я хотел бы, чтобы так получилось? – Скорпиус холодно смотрит на меня, делая несколько шагов назад. – Я думаю, ты мог сделать так, чтобы этого не случилось. – И каким же образом, Альбус? – Ты мог не делиться с Булстроудом своими чувствами к Розе. Но ты решил, что он твой друг, и ошибся, Скорпиус. – Я делился с ними своими переживаниями, потому что не мог это сделать с тобой, – признается он, потупляя взгляд. Меня задевает это за живое. Становится больно. – Серьезно? На мне что, клеймо плохого друга, или я недостойный этого, или Стэнли более понимающий? Скорпиус молчит, плотно сжав губы. Мне сложно стоять и говорить ему это в лицо, словно расписываясь в том, что в нашей дружбе и в правду есть пропасть, но самое страшное – ожидание его ответа, ведь он может подтвердить мои слова. – Ты сам говорил, чтобы я даже не думал о твоей сестре. – Я говорил, что тебе ничего не светит! – с негодованием дергаюсь я. – И это чистая правда. Это не я так решил, а сердце Розы. Она моя сестра, но я никогда не стану указывать ей, с кем встречаться. А ты мой друг, и я бы выслушал тебя в любой момент. Но, оказывается, у тебя есть более близкие люди. – Так ты поэтому злишься? Потому что я доверился кому-то кроме тебя? Воздуха не хватает. – Я злюсь, потому что больше не уверен, хорошо ли я понимаю тебя. – Нет, Ал, – с негодованием качает головой Малфой. – Дело не во мне, и даже не в нашей дружбе, а в тебе. – Что? Скорпиус настырно поджимает губы и смотрит на меня так, будто я вынуждаю его говорить правду. – Я всегда уходил от этой темы, потому что комфортное общение с тобой было самым важным в моей жизни. Ничего мне не хотелось так сильно, как иметь такого друга, как Альбус Поттер. Ты преданный, добрый и внимательный, тебе не нужны объяснения и оправдания от любимых людей. И я всегда ценил твою поддержку. Даже не представляю, каким бы стал я без дружбы с тобой. Но, Альбус, меня пугает твоя отстраненность от своих чувств. – Говори прямо, – прошу я. – Я думал, знаю, что творится в твоей голове, но с каждым днем убеждаюсь в том, что ты сам не разбираешься в своих мыслях. – Глупость! Ты ищешь причину, чтобы снять с себя ответственность. – Можешь винить меня сколько хочешь, – говорит он. – Ты не перестанешь быть моим другом. Но я все больше думаю, хочешь быть классным другом – будь собой. Я честно признавался тебе, что чувствую к Розе, что дорожу тобой. Ты же только поддакивал. Не знаю, что у тебя в голове, почему ты ведешь себя так, будто я совершил убийство. – Что значит «хочешь быть классным другом – будь собой»? Скорпиус неравномерно дышит, сверля меня прохладным взглядом. – Говори прямо, что чувствуешь ты, осознавай свои мысли и не бойся о них говорить, чтобы люди знали тебя. – Я так и делаю, – с хрипотцой протягиваю я, а в голове трещит все по швам. – Я говорю… – Да ни черта это не так, Ал! – взрывается он. – Ты даже не можешь сказать, будем ли мы дружить как раньше. Из тебя все приходится вытягивать! Если что-то не нравится, не молчи. Не сложно возражать людям, когда у тебя есть свое мнение. – На этом разговор окончен, – очень тихо проговариваю и иду к двери. Скорее бы убраться с его глаз, потому что чувствую, как горю снаружи. – Как обычно, – хмыкает Скорпиус. – Альбус Поттер сбегает от сложной темы, ведь не может ответить в первую очередь себе, что он из себя представляет, кроме «просто хороший парень». – Отвали. Злость наполняет легкие, но я держусь. Раз – Скорпиус никак не реагирует, но я подмечаю его внутреннее удовлетворение. Два – хочется сгореть на костре, окунуться в болото или отправиться на эшафот, потому что каждое слово Скорпиуса теперь выбито у меня на черепной коробке и будет мучить меня постоянно. Три – рука сама открывает дверь, и я позорно сбегаю, хлопнув ею. Черт. Нет. Не правда. Я знаю себя, я возражаю всем. Я просто не в силах доказать это им. У меня нет опоры в ногах, чтобы быть чуточку увереннее в своем значении, но я – это точно я. То, что чувствую я, не поддается описанию, но я не пытаюсь это скрыть. Так выходит само! И пусть Роза и Скорпиус думают обо мне так плохо, я не должен подстраиваться под них. Но и под себя подстроиться не получается. Не могу найти достойный аргумент или оправдание, которое с лихвой перекроет претензии друзей.***
Я слоняюсь по замку кругами, из одного коридора в другой по несколько раз. Последние пять минут упорно избегаю дверей библиотеки. С большой вероятностью Роза сидит там. Не могу решиться подойти к ней и поговорить. Ее слова не кажутся больше абсурдом, но и принять их я не могу. Нет, сейчас не время. Нужно еще подумать. Пройдя по коридору в десятый раз, меня окликают. Невыносимо любое общение. – Альбус! – Лили догоняет меня у библиотеки. – Привет. Как дела? Ее оптимизм не заражает, хочется сблевать. – Нормально, – губы едва разжимаются, чтобы не обидеть сестру. Но на дальнейший разговор сил нет. Шестеренки, заведенные Розой вчера и закрученные Скорпиусом сегодня, настолько быстры, что у меня нет и доли секунды для передышки. Если остановлюсь, они меня съедят с основанием, выплюнут косточки и начнут свой ход заново. Все, что мне остается, притупляя их скрежет, идти и ровно дышать. – У меня только две пары с утра были. Я уже сходила к Хагриду, он обещал привести на занятия маленького единорога. А еще я узнала от Роксаны, что дядя Джордж сделал подарок бабушке Молли, и теперь она с дедушкой отправится в путешествие по Европе. И, разумеется… Лили тараторит, не сбиваясь с шага. Я киваю на каждое ее слово, но ничто из сказанного ею не задерживается в голове дольше пары секунд. Серая масса непонимания скручивается и переполняет голову так, что не ясно, почему Лили еще не заметила моего расфокусированного взгляда. – …На Марсе будут рады каждому дементору с хвостом книззла. Я снова киваю. Главное, не быть безучастным. – Ал. – Что? – Ты меня не слушаешь, – Лили обиженно фыркает. – Слушаю, – я поворачиваю голову в ее сторону. Зеленый свитер и клетчатая юбка. Все как обычно. – Ты говорила про книззлов. – Ага, на Марсе. – Где? – Слушает он, – она беззлобно бьет меня по плечу. – Я сказала, что в Хогсмиде на днях открылось кафе с книззлами. – Круто. Надо сходить. – Да, это я тоже сказала, – сестра растерянно моргает и все-таки спрашивает: – У тебя все хорошо? Я знаю, ее не волнует мое душевное состояние. Это же Лили, я всегда знаю, чего она от меня ждет. – Конечно. – Я так не думаю, – настырно продолжает она. – Если ты не хочешь со мной говорить, так и скажи. Я найду, с кем поболтать! Цоканье вырывается из меня само. Всегда, при любом разговоре, Лили свернет на дорожку о себе. – Лили, пожалуйста, не начинай, – с неведомой мне мольбой говорю. – У меня не самый хороший день. Не нужно приравнивать себя к моим проблемам. Я вижу, как она сощуривается, но молчит. Пусть так. Знаю прекрасно, на какую больную ногу наступил, но ничего не могу поделать. Все ведь хотят, чтобы я был собой! Лили быстро идет на попятную: – Ладно. Почему у тебя плохой день? Сначала я думаю солгать, но потом в памяти всплывает хмурое лицо Скорпиуса, желающего меня пристыдить за вечное беганье от своей правды. Лили, конечно, меня не поймет, но пусть это будет первый хлипкий мостик через реку моего отрешения от всех. – Скорпиус… – Ну еще бы! Она перебивает меня, но я опускаю этот момент, продолжая на той же ноте: – Сказал, что я ставлю под угрозу нашу дружбу. Пусть это не прямая цитата, но лучше увильнуть от острой темы. Если не углубляться, это он и сказал, но добавил претензии ко мне. – Серьезно? – возмущению Лили нет предела. – Он предал тебя и пытается избежать расплаты за это. – Я так не думаю. Меня корежит от слов сестры. Я могу злиться на Скорпиуса, но винить его во всем – нет. Лили не может понять, что его вина в том, что он не доверился мне в нужный момент. И меня это вводит в тупик, подкрепляет мои сомнения в дружбе с ним. – Ал, Малфой выбрал других людей. Не тебя. Это что-то должно значить. – Он мой друг, Лили. Самый близкий. И он всегда был предан мне. Ей не нравится мой ответ. Она даже не скрывает это, раздраженно качая головой. – Вот и продолжай так думать, но не удивляйся, если он еще раз тебя предаст. Лили выглядит слишком уверенной в своих словах, будто проверила это на себе. – Думаешь, у нас не настоящая дружба? – Может, ты не заметил, но люди часто общаются с теми, кто выгоден, – заявляет Лили, уверенно шагая. Эта мысль никогда не задерживалась во мне долго. Может, потому что я глупый и верю в дружбу, а, может, просто нет никакой причины, чтобы меня считали выгодным. – И какая же от меня выгода? Она затормаживает и смотрит на меня так, будто увидела перед собой летучую мышь. – Твой отец Гарри Поттер! Как же меня бесит эта фраза! Я его сын. А он просто мой отец. Обычный человек со своими тараканами. – Но общение со мной не добавит плюшек в корзину подарков для него. – Дружить с ребенком Избранного – быть привилегированным, – как для младенца объясняет Лили, кивая своим же словам. – Говоришь какую-то выдуманную чушь, – отмахиваюсь я. – Никак, абсолютно никак это не связано. Скорпиус общается со мной, потому что это я, Альбус. Лили хмыкает. – Ну, конечно. – Почему ты не веришь в это? – Я никогда не поверю, что Малфой – настоящий друг. Не понимаю, почему ты страдаешь. Я бы давно разорвала с ним любое общение. – Почему? Она зло закатывает глаза с кривой улыбкой. – Может, узнаешь у Розы, насколько ей будет приятно знать, что ты по-прежнему желаешь дружить с Малфоем? – Причем здесь?.. – Ты должен выбрать, кто для тебя важнее. Малфой не единственный человек, с которым ты можешь общаться. – Только что ты говорила про выгодное общение со мной, – подлавливаю я. – И как я должен определить, кто действительно хочет со мной дружить? Она теряется. – Я не знаю, Ал. В конце концов, это твои дела. Ты сам должен решать. – Но если я решу дружить со Скорпиусом, то ты не одобришь. – Даже не скрываю этого. Она доходит со мной до главной лестницы и говорит: – Знаешь, может я и глупая, но я знаю, что такое плохая дружба. И думаю, что в ней виноваты оба. Но Малфой все равно больше.***
Не желая видеть знакомых, я накидываю на себя мантию-невидимку, стащенную недавно у Джеймса. Но какими бы волшебными свойствами она не обладала, ей не удается потушить огонь внутри меня. Где-то, наверное, есть ответ, как я должен поступать, но опираясь на свои ноги, я не могу даже ступить правильно без боли в ступнях и коленях. Механизм внутри меня окончательно сломался. Мне остается только брезгливо морщиться и терпеть, как старик. Я не знаю, где мне место, с кем и для чего. Компас веры и доверия дает сбой. Я хочу дружить со Скорпиусом, но не могу себе позволить, а его слова бьют набатом в голове и делают хуже. Почему же они все решили спеть мне песню о моих подавленных эмоциях? Будто я виноват, что в их жизни происходит абсурд, и специально мельтешу перед ними своей «осознанностью»... С последней мыслью сбиваюсь с шага и почти наступаю на подол мантии. Черт. Я часто говорил и Розе, и Скорпиусу, что понимаю их и готов поддержать, но ни разу не сказал, как отношусь к их проблемам на самом деле, потому что я должен был поддержать их, а не осудить. Зачастую я не знал, что говорить, кроме утешения. Но в глубине всегда заглушал неприятные мысли, которые слипшись в комок, катались из стороны в сторону и шептали «они глупые, они не понимают!». А выходит, что-то не понимал всегда я. На втором этаже я замираю, словно словил Конфундус. Стэнли Булстроуд развязной походкой выходит из Больничного крыла, потирая запястья. Выглядит он хорошо. Даже и не скажешь, что вчера его избили. К сожалению. Меня передергивает от его вида. Эта сволочь спокойно ходит и не боится! Даже ночь в медпункте не подкосила его святой уверенности в себе, в то время, как Роза себе не находит места, оказавшись в западне его тупых интриг. Каждый должен нести ответственность. Хогвартс – не маггловская церковь, где отпускают грехи. Но я не придумал, как его наказать, не навредив Розе. Я следую за ним, но держусь на расстоянии. Как бы сильно не хотел высказать все ему в лицо, помню, какие последствия будут. Сплетни и пересуды обрушатся на Розу. Метод Джеймса уже не кажется варварским и жестоким. Булстроуд идет медленно, будто знает, что я за ним наблюдаю, и дает мне время на раздумья. Спокойствие дается мне с трудом. Большую часть времени я сжимаю в руке палочку, но именно она мешает сосредоточиться. Под мантией-невидимкой чувствую себя хуже, чем без нее: она больше не защищает и не придает таинственной уверенности. Я будто взваливаю на себя мешок осуждения и начинаю порицать сам факт, что поддаюсь злым эмоциям. Мне хочется пробить его голову, столкнуть с лестницы или послать Аваду. Но, к счастью, эти страшные мысли не задерживаются в голове, придавая тошнотворной тяжести и жестокости. Холодок бежит по спине. Какого черта я позволяю себе такие мысли?! Это неправильно! Кто я такой, чтобы решать, кто заслуживает наказания, не встаю ли я на одну ступень с ним? Постепенно злость, накопившаяся за долгие дни, отступает, оставляя прожженную часть в груди. Дыхание становится ровным, а желания навредить Булстроуда улетучивается, заменяясь призрением к себе, и я выпускаю его из поля видимости – пусть валит, куда хочет. До гостиной Слизерина я не дохожу, сворачиваю в очередной коридор и, сделав робкий шаг в темноте, жду – настенные факела загораются освещая дорогу. Не думаю, что в холодном подземелье кто-то есть, значит, я смогу побыть в одиночестве. Гребанные мысли кипят в голове, пугая меня. Но надежды на одиночество растаивают моментально, как первый снег на солнце. Ингрид стоит напротив аптекарской кладовой, опустив плечи, и в ее взгляде явственно читается усталость. Она опирается одной рукой о стену, и ее тяжелое дыхание наполняет небольшой закуток коридора, освещенный одним факелом. Последнее, что мне хочется – проявлять терпение и понимание к ней, но поттеровское великодушие всегда берет верх. – Тебе нехорошо? Позвать на помощь? Забини бросает в меня взгляд, но больше никаких эмоций на ее лице не проступает. – Почему тебе всегда не пофиг? – выравнивая дыхание, спрашивает она. – Ты должен меня ненавидеть. Она говорит тем тоном, после которого не остается конструктивных аргументов, и, кажется, даже ждет, что я прямо сейчас схвачу палочку и пошлю в нее Аваду. Но я так никогда не сделаю. Если бы я сам знал, почему у меня не появляется желания ее придушить. Пятнадцать минут назад я хотел убить ее друга, а теперь любезно предлагаю ей помочь. Твою ж мать, до чего я дошел. Но желания навредить Забини у меня нет, словно между нами стоит высокая преграда, сквозь которую я вижу очертания ее лучших качеств. Возможно, я выдумал себе это, но жить с этой мыслью легче, чем постоянно испытывать ненависть к ней. – Поттеры и ненависть несовместимые вещи, – самому хочется удавиться от этих слов. Я неправильный, я испытываю ненависть и молчу. Лгу. И себе и всем остальным. Ингрид кривит губы. – Правда что-ли? Видимо твой отец по доброте душевной убил Волдеморта. Похвально. Я непроизвольно выдаю улыбку. На Слизерине не принято говорить о тех, кто проиграл. – Он был сломленным мальчиком, потерявшим очень много любимых людей, – напоминаю я, чувствуя обман. Отец ненавидел Реддла и желал его убить, отомстить, стереть с лица земли, чтобы больше никто не страдал. – И ненависть была ему не чуждой, – устало заключает Забини. Она приваливается к стене и, кажется, не хочет меня прогонять. – Значит, ты не ненавидишь меня? – Скорее не считаю, что имею права на это. В глазах слизеринки вспыхивает удивление. – Издеваешься, Поттер? Для ненависти не нужно иметь право, заверенное Визенгамотом, это только твое желание, твои эмоции. Просто бери и ненавидь! Эмоции. Снова эти эмоции. Очевидно, на меня навели порчу, чтобы я выслушивал каждый час о том, какой я тупой, как пробка, без эмоций и чувств. – Нет. Если кто-то и должен тебя ненавидеть, то это Роза. – Ну, конечно, – она морщится. – Но я говорю не про нее, а про тебя. Почему ты меня не ненавидишь? Я не могу понять, чего она хочет. Ингрид Забини, которой всегда плевать, что о ней думают, вдруг решила выпытать у меня это. – Ты мне ничего не сделала. – Я постоянно цеплялась к тебе, насмехалась, ставила в положение ниже себя, только потому что у меня есть возможность надавить на тебя, – ее будто прорывает. – Таких людей ненавидят. – Радует твое признание, – скомкано протягиваю. – Я всегда считал тебя гадкой слизеринкой, которая поднимает себе значимость за мой счет. И знаешь, убеждая себя в этом, я чувствовал к тебе лишь жалость. Уверенные в себе не унижают других. Забини теряется. – Я жалкая, отлично. – Ты это хотела услышать? – Хотела знать, как выгляжу со стороны, – фыркает Ингрид и замолкает. Напряжение в сыром воздухе подземелья никуда не испаряется. – Почему ты помогла Булстроуду? Она не выглядит удивленной или раздраженной, скорее смиряется с тем, что когда-нибудь все равно придется об этом поговорить. – Потому что он мой друг. Я фыркаю, хотя хочется топнуть ногой. – Это не повод творить то, что желает он. Забини согласно кивает, а затем впивается взглядом в меня: – Когда единственный дорогой тебе человек просит о помощи, ты останешься беспристрастным? Мне не нравится постановка ее вопроса. Она загоняет меня в угол, и самое печальное, что я не могу придумать контраргумент. – Помощь другу не должна стоять выше моральных ценностей. Но Розе бы я не смог отказать. Как и Джеймсу, и Лили. – Каких ценностей? – без энтузиазма спрашивает она. – Моральных, – через силу повторяю я. – Это же так просто следовать своим принципам. Ингрид начинает смеяться, но быстро успокаивается. – Мои моральные ценности – помочь человеку, который помогает тебе. – Даже если другой от этого страдает? Она недовольно прыскает. – Вся жизнь страдания. Ее слова вызывают рвотный позыв, но, если признаться, я и сам сделал бы все ради близких и верил бы в правильность каждого поступка. Я бы нашел оправдание и им, и себе. – Это мерзко. – Я знаю, – кивает она. – Я тоже мерзкий. – Неудивительно, мы же слизеринцы. – Всегда думал, что Шляпа ошиблась. Забини скашивает на меня взгляд. – А ты рассчитывал на Гриффиндор, полагаю? – Нет, то есть не знаю, – я задумываюсь. – Я вырос в семье гриффиндорцев, но мне не говорили, что я тоже должен быть им. Но я не знаю, разочарованы ли они из-за этого. – То, что тебе не сказали прямо «слизеринский выродок, вон из дома» это уже хорошо. Я теряюсь от ее примера и хмурюсь, выискивая странную смесь эмоций на ее лице, но Ингрид выглядит как прежде. Может чуть более флегматичной, чем обычно. – А тебе это говорили? – Что? Нет, конечно, – отмахивается Ингрид и выпрямляет спину, собираясь уходить. – У меня семья потомственные выпускники Слизерина, в крайнем случае, Когтеврана. – Да, наверное, не надо переживать, если мне так не сказали. Но я чувствую себя неправильным. – Из-за Слизерина? Это же стереотипы, Поттер. – Я думаю, что мне там не место. – Я не психолог, и мне нет дела до твоих детских травм, – резко бросает она и добавляет: – Но факультет не превращает людей в монстров, монстры существуют в людях изначально и продавливаются обстоятельствами наружу, учись ты хоть в Слизерине, хоть в Гриффиндоре. Она вряд ли говорит обо мне, но я запоминаю ее слова и прокручиваю до тех пор, пока под ложечкой не начинает сосать. Ингрид поправляет прическу и, посмотревшись в зеркальце, нацепляет на себя маску суки. – До скорого, Альбус. Тяжелый стук ее каблуков еще долго слышен в подземельях. Я прикрываю глаза и качаю головой, желая сбросить тяжесть оцепенения. Ингрид Забини говорила со мной так, будто я ее хороший приятель. Блестяще.***
В спальне непривычно тепло и пахнет едким дымом, выворачивающим пустой желудок. Эрни нависает над оловянным котлом, сморщившись от вспенившейся бурой жидкости. Его небольшой уголок зельевара похож на свалку в Выручай-комнате: раскрытые книги, колбы и редкие ингредиенты заполняют свободное пространство за громоздким столом. – У тебя есть полынь? Перехватив его хмурый взгляд, я плетусь к своему шкафу, где нахожу связку сухой травы. Пряный аромат на секунду перебивает все остальное. Но что бы он ни варил, это не спасет от удушающего запаха. – Это для профессора Фартинг, – коротко оправдывается сосед, отвернувшись. Я падаю на постель, уперев взгляд в темный полог кровати. Неделю назад я обещал снять с факультета десять баллов за его эксперименты в комнате, но сегодня ищу повод этого не делать. Быть старостой – думать о ком-то, кроме себя. Быть мной – не думать о себе. Значок старосты добавляет тяжесть и небольшое напоминание, что я нужен, я необходим. Но кому, для кого это все? Имею ли я хоть небольшое значение для кого-то? Рой мыслей пересекается с ядовитым чувством неудовлетворения мечт. Если бы Роза знала, какие мысли будут блуждать в моей голове, она бы удавилась каждым своим словом. Не понимаю, почему это засело в голове и крутится так, что качается все тело из стороны в сторону. Я – это я. Просто оболочка, за которой нет мыслей и чувств. Думать о себе. Невозможно сосредоточиться. Кто я без лучшего друга и кузины? Из чего состоит моя жизнь? На какую книжную полочку поставить себя, чтобы быть уверенным, рано или поздно, найдется свой читатель, поглощенный тобой? И как это сделать, если не знаешь себя, своих желаний и отрицаешь свое существование? В голове вязкая пустота. Без Розы я забываю о важности своей жизни, она кружится вокруг меня, утешая и помогая. Ее убеждения и стремление помочь подкупают, завораживают и напоминают, что я – это все еще я. И я, Альбус, важен для кого-то. Ведь даже для Лили интересен ни я, а то, что я даю ей. Мне ужасно больно это признавать. Разлад со Скорпиусом нависает надо мной злым коршуном. Цепкие лапки, держащие нас вместе несколько лет, окончательно разорвали свои объятия. Стало холодно и одиноко. Но я не знаю, в какую сторону бежать, отгоняя злых демонов. Внутри кричат сотни банши своими пронзительными, ледяными голосами, предвещая апокалипсис моей спокойной жизни. Все кажется незначительным, пока тебя не тыкают в это мордой, как нашкодившего котенка. А самое гнилое в этом – отсутствие оправдания, аргумента и даже мыслей, что все не так. Без друзей я могу, а без себя даже затрудняюсь ответить, кто я такой. Белый шум в голове не унимается. Клубы пара заполняют легкие, хватает нескольких минут, чтобы разум окончательно помутнел. Взгляд мелко падает на серебристых змеек на темном покрывале. Тело передергивается. Я слизеринец без слизеринского нрава. Мне давали это понять, но я отрицал. За что я попал сюда? Для чего? Во мне нет жилки хитрости и тщеславия, есть лишь запутанные сети, в которых, к сожалению, я существую. Сети сдерживают меня от… самого себя. Иначе в них не было бы надобности. Не уверен, что заглушая свое внутреннее «я», могу быть слизеринцем. Слизерин никогда не был моим домом. Тишина гостиной нервирует. Холодные тона пугают. Воды Черного озера в окнах оставляют тревожность внутри. Я всегда на взводе, всегда напряжен и готов к удару, который не последует. В те редкие случаи, когда я оказывался в теплых, обитых бордовыми гобеленами, стенах Гриффиндора, я чувствовал себя на своем месте, и даже ловил судорожную мысль – Распределяющая шляпа совершила ошибку. Не может, – не должен! – слизеринец сожалеть о том, что он не гриффиндорец, побывав в протопленной и уютной гостиной вражеского факультета. Я убедил себя, что это предательство, что Гриффиндор – враг, ведь тогда бы пришлось признать, что скучаю по домашнему уюту и близким. Правильные слизеринцы не скучают по дому, не дружат с гриффиндорцами, не жалеют о поступление на факультет змей. Мне никто этого не говорил, но я подмечал косые взгляды, брошенные на жизнерадостного Хиггса, садящегося за стол гриффирдорцев с такой простотой, что подкипало внутри у всех. У меня. Я боялся быть собой, быть рядом с Лили и Розой, садится к Джеймсу и Хьюго, в глазах которых видел отрицание нашего родства. Родители не ставили мне в упрек поступление на Слизерин, но в семье хорошо чувствуется, когда ты выбиваешься из потока красно-золотых. Дыхание не выравнивается, хотя Эрни уже избавился от основной массы паров и выключил горелку. Прокручивать мысли в голове больно. По какому бы кругу не ходил, послевкусие не меняется. Я вскидываю глаза на распахнувшуюся дверь и, увидев посеревшее лицо Скорпиуса, ухожу в ванную комнату. Дышать все же становится легче. В отражении зеркала вижу себя, но позади будто мелькают тысячи разноцветных огней, каждый из которых попадая в грудь, разъедает нечто важное. Высасывает не то что счастье, а целую жизнь, которой я жил пятнадцать лет, но так и не обрел себя. Считай не жил. Существовал ради кого-то. Для кого-то. Есть какие-то рамки, заходя за которые проваливаешься в зыбкое месиво – оно обволакивает настолько сильно, что единственное, что начинает волновать – сохранение невесомого, затянутого вязким клеем, состояния. Безмятежность. Шаткая и неверная, но, с каждым ударом сердца, становящаяся обыденностью. Мне не было дела, что происходит в глубине меня, потому что раньше кокон обхватывал меня с ног до головы, скрывая от внешнего шторма. А теперь меня вытолкнули наружу, и нужно что-то решать. Нужно рыться в себе, как в песочнице, но никаких плюшек за это не будет, ведь единственный, кто их раздает – сбился с пути. Я отгоняю слова Розы, но рядом с ней всплывает разочарованное лицо Скорпиуса, и мне уже становится трудно дышать. Противостоять их словам нет сил, они сдавили меня с двух сторон, превратили в мякоть и оставили. А я... начинаю верить им. «Делаешь для нас, не для себя». «Ты сам не разбираешься в своих мыслях». После стольких лет бегства от самого себя и своих эмоций, стоит ли удивляться тому, что я не узнаю себя в отражении зеркала? Стоит ли опасаться кривизны силуэта и подгибаться под натиском осознания? Я просто хотел быть лучше, чем есть на самом деле. А оказалось, чтобы быть лучшим, нужно быть честным. В первую очередь с собой. Мне не верится, что я признаю это хотя бы в мыслях: я разрушен и опустошен, я не цельный и не весомый, я не отстранённый и не знающий, как надо. Я тот, кто потерял себя. Альбус Северус Поттер больше не часть меня. А, может, его и не было. Был мальчик, подстраивающийся под всех сразу. Непроблемный сын, непритязательный внук, понимающий кузен и во всем угодный брат. Одинокий, потерянный, разбитый. Что со мной, что во мне, где я и зачем? Я сбрасываю лохмотья, грязные и сухие тряпки, и предвижу, как надеваю новый комбинезон, плотно прилегающий к телу. Во мне горит надежда, что я буду лучше именно в нем, что он удобно сядет и превратит мои пустые обещания в совершенные действия. Костюм, в котором я буду чувствовать себя собой, уже дает немало поводов продолжать идти. Я – свой главный враг, но пришло время побыть защитником. Тем самым костюмом, что защитит от дождя, ветра и падений на глубокое дно Черного озера. – Я справлюсь, – шепчу в пустоту и опускаюсь на пол. У меня есть время для страданий, которые я не прожил, потерявшись в себе. Мне пятнадцать, я справлюсь.