Когда опадут листья

«Страдания — это удобно. Вот почему многие люди предпочитают именно их. Счастье требует усилий».

Дэвид Вонг

      Желание – проклятье.       Я вскакиваю в ледяном поту с дичайшим огнем в груди и самой треклятой мыслью, которая только могла сформироваться под утро. Чудовищная несправедливость, режущая острым кинжалом реальность, в которой существуют мои искрение чувства, за несколько дней пропитавшиеся отголоском чего-то потерянного и грохочущего в дали. Почти смертоносная фраза скачет в голове так, словно без нее вся моя жизнь не имеет смысла. Она бельмо в разодранной самолично душе.         В ушах звенит от попыток заглушить неприятные мысли. Я растираю виски и прикладываю холодные пальцы ко лбу, но ничего не меняется. Дьявол.        Это даже не сон, пропитанный гнетущим началом конца, а безликое напоминание о приближении пропасти, или очень тихий звоночек, припрятанный до худших времен в душе. И вот его время пришло. Что-то сумасбродное и невежественное грозится выбраться наружу с первой зарей, рассекая воздух в моей округе. Перед глазами все плывет – то ли бордовые шторы сливаются с темным, промозглым небом, то ли все дни, проведенные с изнывающей болью в сердце, разом нашли вход в мой мир и без проблем проникли. Дверь в этот самый затхлый и опустошенный внутренний мир скрипит и шатается, пропуская сквозь себя всех желающих. Но кто-то, особо находчивый или наглый, просто сшибает ее, превращая в щепки, и я оказываюсь напрочь изолированным от своей единственной защиты. Раненный и потерянный. Безгранично преданный, но пропащий в мечтах.       Мне физически становится больно, когда я думаю и убеждаюсь, что каждое истомное, жадное до дрожи в теле желание по итогу обрушивается мощным проклятием, разрывающим душу. Не знаю, какая сила удерживает мой истеричный хохот – может, я закрываю рот ладонью, или хохочу в подушку, – но внутри зажигается огонек, требующий выть вслух. К счастью, я держусь. Выворачивание желудка под сочувствующие взгляды намного хуже молчаливой войны внутри сердца. К борьбе с внутренними демонами я, по крайней мере, готов.       Желание – проклятье, мягко обволакивающее тело пеленой фальшивой надежды, от которой после остается зияющая пустота, так никчемно названная исцелением.        Но какое к хренам исцеление, когда все, что заставляет дышать, превращается в смертельную дозу яда? До чего же смешно и нелепо. То, от чего ждешь спасения, превращается в издевательскую игру, заведомо оканчивающуюся проигрышем.       Желание – проклятье.       Его нужно держать под семью замками. Не искоренять, а притеснять внутри себя, пока оно не распадется на мириады почти ничего не значащих чувств. Только тогда можно жить без оглядки. Правда, я сам совершенно не верю в это, ведь единственное, что крутится в моей голове – нереалистичная картина, потерявшая нечто важное, похожее на душу, и теперь она не имеет смысла. Во мне движется гнилая обсессивная мысль, которая не дает вздохнуть спокойно, выдавив гнев и обреченность из легких. Это проклятый, замкнутый круг, вращающийся вокруг меня со скоростью «Молнии», раздирающий на части с каждой секундой.       Когда-нибудь я точно выучи данный урок на «превосходно». А пока мне следует залечить существующие раны, посыпав их превосходной солью и полив уксусом, чтобы ни одна пикси не проникла в самое ценное и дорогое – рану на сердце, оставленную моим необузданным желание любить.       Я не знаю, верны ли мои мысли, но грохочущее в груди сердце откликается, устав изо дня в день страдать, затягивая в капкан чего-то неразборчивого и тревожного, в один миг превращающегося в бесконечные монотонные страдания. Каждый вдох – напоминание о моей жизни, в которой свет, проникающий в нее, гаснет, теряет свою силу на полпути ко мне. Я летаю в кромешной темноте. И мне впервые не кажется это очаровательным и волнующим, достойным того, чтобы сверзиться с вершины, выстроенной своими мечтами и чувствами. Это не романтично. Не идеально. И не восхитительно, как бы меня не убеждали притягательные желания, способные охмурить кого угодно своим холодным коварством. Я больше не хочу поддаваться им и тлеть в их оковах проклятья.         Стараясь не шуметь, я выползаю из кровати и, надев футболку, выхожу из спальни. В гостиной холодно и темно, тусклое осеннее солнце только начинает всходить, окрашивая горизонт в лиловые тона. Но это нисколько не спасает. День будет паршивым. И дело даже не в серых дождевых тучах, уже заслонивших собой небосвод над Хогвартсом.       Запрыгнув на подоконник, я распахиваю полностью окно и перевешиваю ноги наружу. Холодный воздух вызывает жжение в легких, прерывая злосчастное чувство тревоги внутри.       Сидеть на крою окна, икрами ощущая каменные выступы замка, опасно, но мысль о возможном падении доставляет покорное принятие и надежду, что это действительно произойдет. Может быть, меня переполнят ужасные, угнетающие эмоции, балластом висящие в груди, и тело просто не выдержит, соскользнув прямо на шпили башен. Вариант так себе. Ужасный, на самом деле. Как бы мне ни было плохо, как бы я ни страдал, цепляясь за сочные, распыленные по всему сознанию, воспоминания, не хотел бы лишиться единственной жизни. Даже у гриффиндорцев должен быть стоп-кран. А уж о сотни других путей и говорить нечего. Душа может гнить изнутри, но тело, пусть и податливое до страданий, но точно не заслуживает быть безжизненным. Отвратительно даже об этом думать.       Я внезапно начинаю размышлять, как бы Роза отреагировала на мою смерть. Страдала бы, конечно. И, возможно, это бы вылилось в ее… смерть. Начиная дрожать, я отбрасываю ненавистную картинку из головы. Меня передергивает от нашествия боли и собственного бессилия, и я с силой тру лицо. Это слишком жестоко. И я никогда не причиню своим близким людям столько боли. И дело даже не в Розе. Дело во мне. Нет, мои мысли не обретают четкого очертание границ и даже не допускают возможности такого решения, но я сейчас сижу на краю окна, пока холод пробирает до костей, и понимаю, что только что поставил ослепительную точку в плане своей жизни. Я не причиню себе боль. Физическую. Душевно-то я страдаю так, что, кажется, никакая другая с ней не сравнится.       Медленно плывущие серо-розовые тучи быстро наскучивают, и я начинаю рассматривать окрестности Хогвартса. Развивающиеся флаги на квиддичном поле наталкивает на мысль потренироваться с Хьюго, сбросив часть напряжения. Если не из-за удушающих, липких чувств к Розе, то хотя бы расслаблюсь из-за поражения в Турнире. Может быть.       Сзади раздаются неловкие шаги, и боковым зрением я узнаю Эллис Долгопупс, поправляющую растрепанные пшеничные волосы.       Для полного счастья еще бы Роза спустилась. И Лили. Да, черт я окружил себя людьми, которые могли  бы меня скинуть с подоконника. Разумеется, они этого не сделают, но мне легче от этого не становится. Сам факт, что я так сильно облажался перед ними перекручивает меня изнутри.       – Доброе утро, ранняя пташка, – протягивает Эллис и осторожно подходит ко мне. – Не спится?       Я киваю. Тяги к разговору по душам не испытываю, но и прогонять ее тоже не хочу, на это просто нет сил. Эллис опирается локтями о подоконник и, что-то для себя решив, сбрасывает мягкие тапочки и залазит ко мне. Она чувствует себя некомфортно, болтая голыми ногами в воздухе, но, заметив мой изучающий взгляд, улыбается вполне искренне.       – Если подростковое безумие – это сидеть в шесть утра, высунув ноги из окна, то я даже жалею, что не попробовала такое раньше.       – Старостами школы за такое не становятся. И лучшими учениками тоже.       – Значок старосты – просто значок. Счастливее он не делает, – Эллис пожимает плечами, чуть съежившись от порыва ветра.       – Он добавляет пару баллов к уверенности.       – Возможно. Но у тебя его нет и ты не чувствуешь себя обделенным, ведь так?       Я спокойно киваю, даже не обдумывая ее слова. Уж о значке старосты я никогда не мечтал. Может, с ним я был бы другим человеком, но потерялся бы точно так же, как сейчас.       Самое черствое, что восходит во мне, – понимание, что обделенный не я, не мои братья и сестры, а те, кто не носит фамилию Поттер-Уизли. Это мерзко. Раньше я даже не думал об этом.       – Угнетатель не может быть угнетаемым, – хмуро проговариваю я слова Гермионы, услышанные несколько лет назад, но дошли до меня они только сейчас.       – Это ты к чему?       Криво усмехаюсь, поведя плечами от мурашек.       – Ты прекрасно знаешь, что мне можно быть, кем угодно, потому что мой отец Гарри Поттер, – я делаю паузу, позволяя Эллис продолжить, но она молчит. – Не нужно быть старостой, чтобы быть уверенным, не нужно хорошо учиться, чтобы поступить в Школу Авроров. То, что для меня не стоит и кната, для другого – постоянная ежедневная работа. Я – угнетатель. Моя фамилия всегда будет стоять первым в списках, даже если кто-то превосходит меня. И пока это так, ущемленным я себя не чувствую. Я знаю, это нечестно, и мне самому не нравится такая привилегия, но... кто же будет идти против системы, которая дает тебе шанс на выживание?       – Тебя мучает это, – утверждает она, – Поэтому ты чувствуешь себя потерянным. Ты не знаешь, кто ты без фамилии.       Она подбирается так глубоко, что я не нахожу внятного ответа.       – Но фамилия не должна быть твоей клеткой. Если она дает тебе шанс, ухватись за него, Джеймс. Это лотерея, тебе повезло родиться сыном Гарри Поттера, и твоей вины здесь нет. Пользуешься привилегией – ничего страшного. Стыдно должно быть системе, которая это поощряет.       – Разве ты не должна говорить, что система – дерьмо, а человек, живущий в ней – тварь?       Долгопупс улыбается уголком губ.       – Не хочу обманывать себя. Я не тот человек, который может сломать систему, даже являясь ее членом. Осуждать людей неприемлемо для меня. Как и презирать себя за слабости.       – Значит, совсем ничего не нужно делать?       – Я не знаю, правда, – она разводит руками, потупляя взгляд. – Наверное, нужно, и кто-то обязательно изменит мир, но это будем не мы. Мы – дети героев, лишь малая часть системы, которым повезло. На обратной стороне те, чьи жизни были разрушены этой системой.       Нет сил даже на усмешку. Утопия невозможна, всем не угодишь, но я повяз в паутине родственных связей, что порабощает с каждым днем все больше. У меня есть все, а у того же Скорпиуса Малфоя нет, ведь его предки – проигравшие. Я не знаю, почему это стало меня мучить, словно чувств к Розе не достаточно. Возможно, это нашествие мыслей пришло ко мне после увиденного поцелуя Розы и Скорпиуса. Может, она выбрала его, намеренно отделив нас, чтобы показать разницу между нами. Я уже запутался и не знаю, что думать. Действия Розы не поддаются логики. Да я совершенно не понимаю, что она творит, прикрываясь своими чувствами!       Меня злит, что я оказываюсь безвольным солдатиком, и не сопротивляюсь. Все лежит на поверхности, но я этого не вижу, или просто не хочу рушить маленький островок надежды. Хотя все чаще ловлю себя на мысли, что хочу банально стереть всю память, оставив белый лист, и начать сначала. Но для этого нужно отпустить хоть что-то, а это сложно. Я уже привык страдать и без этого не вижу свою жизнь.       И проблема несправедливости в обществе только подзадоривает желание страдать. Позволяет найти вескую причину для этого. Убедить себя, что меня правда заботит мое привилегированное положение, чем скрученные от бессилия внутренности, отравленные любовью. Но я вру, в первую очередь себе.       Некоторое время мы молчим, погруженные в свои мысли, но мне легче от этого не становится. Я запутался. В себе, в мире, в людях, в отношениях и чувствах. Все, что имело значение, превратилось в монотонную мелодию страха неизвестности, которую я собираюсь принять как неизбежность, хотя до этого стремительно от нее убегал.       Эллис долго смотрит в мою сторону, но что-либо спросить не решается. Мне хорошо и без разговоров, но внезапно в голове вспыхивают недавно прокручивающиеся мысли, и я не могу сдержаться, чтобы не спросить.       – Если бы тебе дали шанс что-то изменить, ты бы им воспользовалась?       Сам я на такой вопрос найти ответ не смог, испугавшись не понятно чего. Я долго думал об этом: смог бы я что-то изменить, появись у меня такой шанс? Мог бы я сдержаться и не целовать в тот злосчастный вечер Розу, разрушая не только часть себя, но и ее? Или мог бы я сделать что-то еще, чтобы все вышло иначе?       Эллис удивленно хлопает глазами с легкой, почти незаметной, улыбкой.       – О, Джеймс, тебя потянула на утреннюю философию, – Долгопупс задумчиво кусает губу. – Изменить, что? Момент из своей жизни или мировой? Если последнее, то, разумеется, я бы хотела что-нибудь изменить, предотвратить катастрофу, ликвидировав, к примеру, извержение вулкана. Правда, мне далеко до уровня Мерлина, и вряд ли бы что-то путное получилось, но да, я бы не упустила шанс изменить это. Но, как уже говорила, сломать систему я не могу, находясь в ней. Мы все эгоисты, и мне не стыдно это признать.       – А если в своей жизни? – полушепотом спрашиваю я.       Она сильнее хмурится, теребя ткань большой гриффиндорской футболки, чуть съехавшей с худощавого плеча. Ей тоже сложно принять решение, хотя, уверен, ее проблемы ни в какое сравнение не идут с моими.       – Наверное, нет, – она говорит вполне уверенно, но я слышу в ее голосе невольные нотки страха и болезненного отчаяния. – Да, точно, ничего бы не изменила.       – Даже если от этого зависела бы твоя жизнь?       Долгопупс неопределенно дергает плечом.       – Очень странно думать об этом вопросе, когда сидишь на окне и в любой момент можешь сорваться.       – И все-таки?       – Я бы не стала ничего менять, – прежде чем я успеваю возразить, она вскидывает руку, призывая помолчать. – Безусловно, мы можем тешить себя мыслями, что могли бы что-то изменить, если бы был такой шанс. Можем найти оправдания своим трусости и бездействию, однако это нисколько не изменит нас самих, Джеймс. Что толку, если я буду мучиться из-за полученного «тролля» по зельеварению, если сама же не выучила урок? Да, это послужит пинком, и я выучу следующий, но и это не факт. Если тебе дать возможность вернуться на сутки в прошлое и вместо посиделок с друзьями выбрать подготовку к уроку, ты это сделаешь? Сомневаюсь. И так каждый человек. Нет, разумеется, есть часть тех, кто относится к урокам более серьезно, но такие учат все сразу, а не ждут, когда Вселенная пошлет им сигнал. В основном, люди ничего не меняют, а плывут по течению, и даже получив возможность исправить, они не меняются. Может, у них нет мотивации. Или просто они не хотят.       Что-то в ее словах есть, и мне определенно не нравится это. Словно она только что поставила жирный крест на мои постоянные попытки совладеть с чувствами и мыслями о том, что я мог бы что-то изменить. Даже смешно из-за нелепой наивности.       – Я понял, о чем ты, но, – я хмурюсь, собирая все мысли в одну кучу, – Уроки – слишком простой пример. Как насчет чего-то серьезного из жизни. Вернуть человека, к примеру? Или наоборот никогда с ним не общаться?       Я не знаю, что хочу услышать сейчас, озвучив мучивший меня вопрос. Вряд ли ее ответ хоть как-то пересечется с моими внутренними шатаниями. Скорее потревожит их сильнее.       – Вернуть умершего? Или…       – Нет, не обязательно. Например, друга или возлюбленного.       Эллис замирает, не успев поднести руку к волосам, отчего та остается висеть в воздухе, пока девушка собирает волю в кулак.       – Я… Джеймс, это очень грубо с твоей стороны ожидать от меня правдивого ответа.       Она не смотрит на меня, но все равно становится максимально неудобно. Я не сразу понимаю, о чем она говорит, а когда до меня доходит, хочу реально выпрыгнуть из окна. Поверить не могу, что она снова связывает мои слова с нашими неудачными, токсичными отношениями, которые я даже не считал, что они есть. Я хочу разобраться со своими проблемами из-за влюбленности в кузину, а не впадать в непонятный разговор о том, что не значило для меня ничего. Эллис вновь перетягивает канат на свою сторону, не видя практически прозрачного намека на то, что я хочу услышать от нее. Нет мне дела до чувств самой Эллис, потому что есть Роза! Это грубо и не-по-человечески, но что я могу сделать со своим сердцем? Оно меня не спрашивает, а я все равно подчиняюсь.        – Тебе не нравится мой вопрос, потому что…?       Понятия не имею, зачем допытываюсь. Проще закрыть тему и говорить о погоде, но… Может быть, глубоко внутри мне приятно осознавать, что кто-то сходит от меня с ума и безуспешно пытается избавиться от чувств. У нас ничего не получится, но мужское эго пляшет внутри, радуясь. Возможно, когда-нибудь бахнет в голову алкоголь, и я вновь ввяжусь в кабалу отношений с Эллис, но закончится это все тем же крахом. Я на него не готов.       Нельзя быть с человеком, зная, что однажды после продолжительного обмана, мосты разойдутся, и обоим будет больно. Я не люблю Эллис, и никогда не смогу ответить ей взаимностью. И при этом мои недоотношения с Розой в полной мере отражают то, что было у меня с Эллис. От этого мне становится хреново. Значит, с Розой нет никаких шансов. Теперь я это понимаю отчетливо. Только для этого пришлось обжечься хорошенько. Нельзя построить новые здоровые отношения, не изменившись самому, иначе просто перетягиваешь старые проблемы, не решая их. Или не желая решать, ведь когда внутри плавятся чувства к кузине, все переворачивается и кажется невозможным, неправильным, недолговечным.       Эллис поджимает губы, погрустнев, и мне хочется взвыть от безысходности, накатившей на меня вновь.       – Ты ставишь меня перед выбором, который я не могу сделать, – наконец, признается девушка дрогнувшим голосам. – Ты спрашиваешь, могла бы я что-то изменить? Так вот, я бы ничего не стала менять, даже зная, что ты меня бросишь, а потом окажется, что ты меня совершенно не любил. Это страшно и очень больно, это разрывает на части. Да, можно представить, что в какой-то другой жизни я не влюбляюсь в одиннадцатилетнего Джеймса Поттера, или, что становлюсь боле жесткой и начинаю тебе мстить. Поверь, я бы могла, и даже ловила себя на мысли, что очень хочу сбросить тебя с лестницы. Но решение, принятое на злых эмоциях, никогда не принесет счастье, поэтому до такого не дошло. Нет, я бы ничего не изменила. Я прекрасно отдаю себе отчет, что человека не заставить кого-то любить. А терпеть унижения и надеяться, что когда-нибудь лед тронется глупо.       Ее тирада и успокаивает меня, и тревожит. И задевает что-то живое, позабытое и, совершенно, ненужное. Как будто сейчас она вытирает об меня ноги. Это, разумеется, абсурдное чувство, но в груди покалывает от некой обиды. Хотя если кто-то и вытирает ноги, то я об нее, а Роза об меня. Но хреновый парень все равно я. Блять. У меня даже нет какого-то оправдания, сплошное принятие. Но Эллис об этом знать не нужно.       – Хочешь убедить меня, что ни за что не бросилась бы ко мне в объятья, если бы я предложил? – невесело спрашиваю я, и даже сам себе бы хорошенько врезал за эти слова.       Долгопупс вспыхивает и делает резкое движение, не громко вскрикивая от понимания, что может упасть. Я придерживаю ее, хотя кожей чувствую, что ей это неприятно.       – Ты придурок, Поттер! – шипит она. – Думаешь, так приятно быть игрушкой, которой пользуются, а затем выкидывают?       – Нет, – зло качаю головой, сглатывая. – Думаю, что мысль вернуться к человеку, втоптавшему тебя в грязь, может быть притягательной.       Я обвиняю ее, но сам понимаю, что эти жгучие слова говорю себе. И, Мерлина ради, это будет паутина Акромантула, если я снова впаду в эйфорийное состояние и брошусь в ноги Розы. Заманчиво, но вариант дерьмовый.       Долгопупс всхлипывает, не в силах сдержать слез, и выдергивает свой локоть из моей хватки.       – Это ненормальная тяга. И у меня ее нет.        – Тогда почему плачешь?       Она издает непонятный рык, с неприязнью смотря на меня.       – Потому что я люблю тебя! Люблю, но я не брошусь тебе на шею по первому зову, потому что уважаю себя и не готова быть на вторых ролях. Больше не готова!       Эллис медленно вытирает раскрасневшиеся щеки и осторожно разворачивается, возвращаясь в гостиную. Я не поворачиваюсь, но слышу ее поспешные шаги, и решаю, что она ушла. Но как только я позволяю себе немного расслабиться, она возвращается, зло вцепившись в подоконник.       – Знаешь, я даже не удивлена, что у тебя с Розой все пошло по одному месту. Люди не меняются, а такие как ты – тем более.       Больно, жестко, но терпимо. Если бы это говорила Роза, я бы впал в конвульсии от режущих эмоций внутри, забирающих у меня пол из-под ног. Но это просто Эллис Долгопупс. Ее слова – капля в океане желчи.       – Хоть сколько это говори, Эллис, факт останется фактом: ты меня ненавидишь, но любишь.       Смотреть на ее мучения больно, правда, но и выслушивать я не хочу. Лучше осадить сразу, втолкнув ее в чувства влюбленности, которые ей поперек горла. Я ужасен, да. Но и к черту!       – Роза тоже тебя будет ненавидеть, – с омерзением и каким-то удовлетворением отвечает она. – Тебя ненавидят все девушки, с которыми ты когда-нибудь был. И это не с ними что-то не так, а с тобой, Поттер.       – Мне плевать, – грубо выдавливаю я и спрыгиваю рядом с ней. Внутри все кипит и требует вступить с ней в жесткий спор, разгромив все неудобные для меня доводы, но я знаю, чем это закончится: моим проигрышем. Она правду говорит, и я не то, чтобы не верю. Скорее пытаюсь найти оправдание себе. Безуспешно. – Не испытываю интерес к своим бывшим.       Кроме одной. Но я еще не решил, кто она мне. Я позволяю себе отсрочить момент и понадеяться, что она не займет место «бывшей». Но с каждым часом это становится невозможно. И все благодаря мне. Шанс был, и я вновь его упустил.       Почему-то ее это выводит сильнее.       – Ну конечно! Это ведь совсем не в духе Джеймса Поттера, золотого мальчика. Ты никого не любишь и не уважаешь, но требуешь это взамен, –  всхлипнув, она отступает на шаг. – Хоть бы раз попросил прощения искренне, но ты продолжаешь давить на мои чувства и расшатывать рану, унижая меня все больше. И я не знаю, что должно произойти, чтобы я правда захотела вновь с тобой встречаться. Ты просто мудак.       Сука. Я начинаю жалеть, что не взял с собой палочку, и не могу заткнуть ей рот одним взмахом. Кто-то из нас точно спятил. Процентов девяносто, что это я. Но я бы не был собой, промолчав, заглушив задетых демонов. Я внезапно понимаю, что в ней не так: она просто маячащая кукла, так похожая на меня, желающая взаимности и не готовая отпускать.       – Ты просто больная, Эллис, – четко выговариваю я, сбившимся дыханием. – И ты знаешь, что однажды не устоишь перед искушением.       Я вижу, как сильно дрожит ее тело, и она почти замахивается на пощечину, но вовремя тормозит. Глубоко дыша, Эллис выговаривает:       – В тебе ведь нет ничего классного, Поттер. Ты такой же, как все. Только с громкой фамилией.       Она разворачивается и уходит, а я даже не успеваю отреагировать, смотря, как она шустро поднимается по лестнице в спальни девочек.       Блять.       Тишина гостиной давит на меня сильнее, чем звенящий в ушах голос несносной Долгопупс. Я хлопаю окном, закрывая его на завертку. Еще недолго стою в полной тишине и, посмотрев на каминные часы, быстро поднимаюсь в спальни четверокурсников.  

***

      Метла поднимает меня в воздух с легкостью, хотя кажется, что древко должно треснуть и надломиться от той тяжести, что сопровождает меня даже ночью. Она заполняет своей вязкой густотой все внутренности, не позволяя перевернуться на бок и спокойно существовать. Но и к ней можно привыкнуть, и если не подчинить ее, то хотя бы сделать своей подругой. Пусть это не по-гриффиндорски – дружить с врагом, – но моя гордыня вполне переживет это. Наверное, я и не вспомню об этом через год. Но сейчас я ощущаю сильное, нестерпимое давление на плечи, словно на меня опустили всю китайскую стену и заставили держать на весу. Не знаю, чего от меня хотят, взвалив непосильную ношу, но не сопротивляюсь, потому что единственное, что может меня сломать находится далеко. Даже если от этого становится хреновее с каждым днем. Я сам так пожелал.       Это проклятье, которое начало действовать, как только я пожелал оказаться любимым девушкой, с которой судьба развела меня по разные стороны, громко смеясь. Забавно, как то, что кажется твоим лучшим решением, превращается в неугомонное чувство ничтожности, пропитанное дьявольским медом и уничтожающее в тебе все, что ты так долго выстраивал ради… Обычного чувства, ответ на которое не успокаивает душу, не позволяет насладиться моментом, а только расшатывает устоявшиеся скрепы. И что делать? Крушить все, не оставляя возможности для упорного смертельного желания починить. Бежать подальше от оврага, обрубая на корню безрассудную мысль прыгнуть в пропасть. Это правильно. Мое хладнокровие пугает меня, но я уже все решил, все осознал и готов. Почти. Не считая сотни мучительных дыр, которые я не в силах замазать чем-то стоящим, я готов. Переломать мне ребра способна только моя любовь, а я загнал ее в темный угол, потушив все источники света вокруг.       Нельзя найти черную кошку в черной комнате. Но у моей кошки глаза ярко-синие, с бушующим в них чувством самопожертвования, от которых невозможно отвести глаз. Она неуловимая, а потому чертовски желанная. Я не ищу ее, но точно знаю, где она скрежет когтями, расцарапывая всю душу в клочья, ведь иначе она превратится в засохший цветок пустыни. Не хочу, чтобы это произошло.       Я должен справиться с чувствами, но не искоренить их. Это практически невозможно. Чувства не отпускают, только усиливаются в разы от мысли, что человека нет рядом. Какое-то время я думал, что мне стало легче, но наглухо забитая в угол любовь вновь проснулась, забрызгав меня болью и страданиями.       Любить больно, а любить человека, отказавшись от него, равносильно вечному падению в бездонный колодец. Когда все тело сдавливает тисками, пока оно томится в темноте, устав падать в неизвестность, все чувства и эмоции обостряются и начинают питаться разочарованием.       Мне кажется, что оттолкнув от себя Розу, когда она вновь подалась глупому благородству, я разбил последний кирпич, мешающий мне заглатывать кислород самостоятельно. Пусть мне больно, а внутренности горят от истомы, я вижу в мягком свете красивую, спокойную тропинку среди запутанных путей. Отравляющее чувство все еще шипит внутри, но я заглушаю его, перекручиваю любой канат, желающий добраться до меня, потому что мне это больше не нужно. Не желаю страдать и бежать от чего-либо. Оставаясь на месте и шествуя своим привычным шагом – дышать легче.       Когда-нибудь меня отпустит окончательно, но для этого нужно быть решительным и твердым в решении держать Розу далеко.       Прохладный ветер только немного обносит голову и закрадывается под легкую куртку, но мне все равно зябко. Пробеги я сейчас марафон, покрылся бы ледяной коркой, но меня мало волнует мой комфорт. Хочется забыться. Но надежда, что тренировка немного ослабит стальную хватку чувств на шеи, медленно растворяется. Не помогает. Злость, еще не решил на кого именно, сидит внутри, и я не могу ее высвободить. Да и не такая она уж большая и жгучая, если честно, чтобы избавляться от нее в одночасье. Пережить можно.       Все можно пережить, если есть ради кого.       Квоффл в слегка дрожащих руках не слушается, и первый бросок оказывается неудачным. Хьюго раздраженно цокает и ловит его еще на подлете к нижнему кольцу. Черт. Я запускаю пальцы в волосы, оттягивая их назад, и едва успеваю поймать пас.       – Да соберись уже, Джеймс! – кузен надрывается, со злостью вцепившись в древко метлы.       – Еще не проснулся просто.       – Так просыпайся! Это ты вытащил меня в семь утра на поле.       Иррациональная злость на кузена берет вверх, и следующий бросок оказывается более удачным: Уизли приходится сделать резкий переворот в воздухе, чтобы поймать квоффл.       – Доволен? – голос меня подводит и звучит приглушенно.       Я откидываюсь назад и тяну за собой метлу, делая кривой кувырок в воздухе. Привычный трюк, мастерски выполняемый мною со второго курса, сейчас не тянет даже на «тролль». Дожил, блять. Вся жизнь разваливается из-за пресловутых чувств, а я все летаю в какой-то прострации, надеясь, что кто-нибудь решит хотя бы йоту моих проблем. Была слепая, детская и наивная уверенность, что Роза – спасительный огонек во мраке, но на деле она оказалась всплеском пламени, укротить который невозможно. По крайней мере, мне.       – Джеймс, хватит страдать, – советует Хьюго, паря над кольцами и держа под мышкой квоффл.        – Я не страдаю, – сквозь зубы бормочу, стараясь не погружаться в илистое чувство безнадежности.       Страдаю! Каждую секунду ловлю себя на мысли, что вся моя жизнь – дешевый спектакль, в котором я никогда бы не хотел принимать участие, но меня не спросили.       – Да, я заметил, – Хьюго морщится, – А еще ты не вышел в финал Турнира, твой друг наркоман лежит в Мунго, Лили снова психует на тебя… И еще до хрена проблем, о которых я не знаю. Но это же не повод раскисать.       – Хьюго, я не просил лезть в мою душу и выворачивать ее. Все, что ты перечислил, не является проблемой. Поэтому, забей.       Внутренности скручивает, вонзая в меня сотни заостренных ножей, и я с трудом терплю фантомную боль. Черт. Лучше бы спал вместо гребанной тренировки тет-а-тет с Хьюго Уизли.       – Тогда что является проблемой? – пытливо спрашивает кузен, и я слышу в его голосе звенящие нотки обиды.       – Чего ты прицепился?       – Хочу помочь. Хотя бы советом, уж извини, но у меня в жизни все отлично. Чего не скажешь о вас, Поттерах. У вас постоянно какие-то проблемы.       Тяжело вздохнув, я пытаюсь найти достойный ответ и как-то осадить кузена, но на ум ничего не приходит.       – Это так не работает, – наконец, отвечаю я, хмурясь. – Вернемся к квиддичу.       Хьюго не успокаивается.       – В последнее время ты реально какой-то странный, – он подбирает слова, опасаясь моего гнева, и корчит лицо. – Не то, чтобы меня волнуют твои проблемы, просто, когда злишься ты, мне становится не по себе. И если у тебя реально что-то случилось плохое, то расскажи.       – Я сейчас должен разрыдаться и покаяться? – со злостью уточняю я и внимательно наблюдаю за кузеном. – Мне не нужны советы. Мне нужно просто сбросить напряжение. Ок?       – Ок.       Уизли качает головой и перебрасывает мне квоффл. Мне не нельзя допускать даже мысль рассказать все ему, поэтому тут же отправляю в него мяч, загоняя тупую боль в дальний угол.        – Что у тебя случилось? – Хьюго перекидывает в руках пойманный мяч, устало опуская голову, но сдавать позицию не собирается.       Я могу не отвечать. Уизли как-нибудь это переживет, но я клацаю зубами от раздражения. Заебало уже оправдываться перед всеми, в едином порыве решившим, что мне нужна их помощь. Да пусть идут к чертям, я хочу, чтобы от меня отвалили. Это ведь правда только моя проблема, которую легко решить, вопрос лишь в том, готов ли я это сделать, обрубив поистине важную часть себя.       Но перед Хьюго я чувствую какую-то немыслимую и грязную вину.       – Неудачные отношения, – помедлив, отвечаю и вытягиваю руки, готовясь поймать квоффл.       – И все? – с долей омерзения уточняет Уизли и подлетает ко мне ближе. – Из-за одной девчонки ты вытащил меня на поле утром?       – Я вытащил тебя, потому что ты единственный из моей любимой семьи, кто играет в квиддич.       – Летать и Ал умеет, и Лили, и даже Роза может сесть на метлу, если ты скажешь, что тебе нужна ее помощь, – в Хьюго плещется то ли раздражение, то ли непонимание. – Но страдаю только я. Может, соберем семейную команду на поле, чтобы помочь тебе?       Зубы сводит от желания не просто выругаться на кузена, но и вывалить на него всю гребанную правду, сводящую меня с ума. Но я держусь.       – Я твой капитан, – удивительно спокойно напоминаю и, забрав мяч, делаю большой круг по стадиону. А затем еще один и еще, чувствуя неземную легкость от того, что я нахожусь в воздухе, и меня сжимает со всех сторон холодный ветер.       На несколько минут я полностью отпускаю контроль над эмоциями и погружаюсь в их изобилие, переживая весь негатив и злость, а затем, делая очередной вираж, сбрасываю их окончательно. Пусть все катится к чертям, меня не сломать. Становится легче. Если бы знал раньше, что полет подарит мне такую одичалую легкость, то не спускался бы никогда с метлы. Из легких будто вышибло все насквозь, даже пустоту и отрешенное безучастие ко всему. Теперь можно заполнять все по-новому, залечивая раны. Это кажется невероятным, но мне впервые хочется продолжать жить, зная, что есть небольшие гранулы свободы. Об этом еще нужно будет хорошенько подумать.       Вот только когда я подлетаю вновь к кольцам и кидаю квоффл, вся свобода от невесомости улетучивается, словно ее и не было.       Хьюго – одно кричащее напоминание, что все очень хреново. Провались я под землю, если это не так.       – Если что, я еще существую, – с обидой кричит кузен, с легкостью отбив мяч. – И раз уж мы уже здесь, давай играть нормально.       Видимо, больше допросов не будет. Это хорошо. Я боюсь, что не сдержусь и вывалю на него свои чувства к его сестре. Допустить такое никак нельзя.       Кивнув, я отлетаю и, разогнавшись, забиваю гол. Через полчаса я почти выдыхаюсь и поддаюсь уговорам Хьюго спуститься на землю. Приземление выходит не самым удачным: спрыгнув резко с метлы, я подворачиваю левую лодыжку, отчего в ноге заворачивается неприятное покалывание при нагрузке на нее. Я размышляю, стоит ли терпеть боль до замка или нет. Боль порой может отрезвлять, но пока что я не чувствую разницы.       – Проводить тебя до Больничного крыла? – Хьюго предлагает искренне, но я мотаю головой. – Тогда давай я вправлю тебе сам?       Он с решимостью достает палочку, но мой хмурый взгляд его останавливает. Вот без ноги вовсе я оставаться не хочу.         – Ты мне не доверяешь?       – Без обид, Хьюго, но летние воспоминания весьма живые.       Брови кузена моментально поднимаются вверх, грозясь покинуть законное место.       – Заклятие срикошетило! – вспыхивает Уизли, закидывая метлу на плечо. – И Луи виноват сам, нечего было меня перебивать.       Я ухмыляюсь, вспомнив сломанный стараниями Хьюго нос Луи и также искусно залеченный – крики кузенов были слышны во всех окрестностях “Норы”.       – Поэтому я залечу ногу сам, – спокойно подвожу итог я и, удивляясь самому себе, достаю палочку. Заклинание дает острую боль во всей ноге, но поврежденная лодыжка перестает ныть. – Кажется, все.       Мы возвращаемся в замок медленно. Я то и дело замечаю растерянные взгляды Хьюго. Он пронизывает меня насквозь, выворачивая внутренности, словно Уизли догадывается о чем-то сокровенном.       – Может, забьешь на эту девчонку и начнешь хотя бы немного быть… Прежним?       Сил что-то ему объяснять нет. Обтекаемые фразы он не поймет, а лишний раз давать намеки просто самоубийственно. Но мозг цепляется за последнее слово, выкручивая внутри лампочку моей осознанности и понимания.       – Я не знаю, кто я сейчас и кем был раньше.       Слова слетают просто, будто я готовился их произнести долгое время, но в груди шепчется паршивое чувство. Осталось только кровью расписаться в своей ничтожности.       – Ты был нормальным, – почти по слогам выдавливает Уизли, пребывая в смятении.       – Я притворялся.       – Ты серьезно? Джеймс, это реально западня, если ты грызешь себя за что-либо.       – Слушай, Хьюго, я уже сказала, мне нужна помощь.       Он поворачивается ко мне лицом, не скрывая тупой озабоченности, и сокрушительно качает головой, сдаваясь:       – Ты упрямей, чем Лили, а она та еще заноза в заднице.       – Ну, спасибо. Да?       Хьюго набирает воздух для очередной реплики, но быстро сдувается, качая головой, как китайский болванчик.       – Надеюсь, ты найдешь себя раньше, чем дойдешь до края пропасти.       Я на это уже не рассчитываю.

***

      Я поднимаюсь на смотровую площадку Астрономической башни сразу после завтрака, решив прогулять пару Зельеварения. Свежий воздух не отпускает бесконечную тревожность, разросшуюся за последние дни, но хотя бы притупляет желание подпалить к черту всю школу. Просто так.       В голове всплывает недавний разговор с Розой, поставивший, может не самую красивую, но достаточно громкую и болезненную точку, толкнув меня к пониманию, чего я действительно хочу. И, кажется, разъяснил, почему у нас нет шанса.       – Тебе плохо от того, что я рядом?       – Мне плохо, потому что мои чувства обречены.       Обречены. Это не просто слово, чтобы придать больше драматизма и получить ее сочувствие, это гребанная правда, разрушающая мою нелепо выстроенную реальность. Чувства не имеют конца и края, но от этого становится в разы печальнее, ведь они ведут к опустошению. От них не избавиться, но и вывернуть их так, чтобы стало легче, невозможно. Это как решето: пытаешься закрыть одно отверстие, но остальные полностью открыты, а у тебя больше нет возможностей закрыть все, не обезумев от боли и страха. Чувства – страдания. Это, блять, ненормальное явление. Они не должны приносить столько боли, что дыхание сбивается просто от мыслей о любимой девушки. Но найти грань нормальности и адекватно мыслить, когда подходишь к чему-то запретному и желанному, сложно и невыносимо больно, потому что каждая грань в моменте осознанности раскалывается и вонзает свои острия в сердце. Она безжалостно ранит и уничтожает надежды.       Чувства – страдания, страдания – опустошение, опустошение – потеря себя. Когда я это осознал, мне не стало легче. Стало душно, больно и паршиво.       В моих чувствах нет ничего светлого. Они само порождение страданий и пороков, которые внезапно обрели силу и власть надо мной.       Я люблю Розу, да, вот только эта любовь разрушила мое понимание, кто я есть, стерла с листа все, что я скрупулезно чертил на нем несколько лет. Перевернула меня, скрутила, разорвала и попыталась склеить вновь, но немного просчиталась: что-то потерялось, что-то изменилось, и частички больше не подходят друг другу. Это страшно – жить, не зная себя, не чувствуя, что полноценно жил раньше, и постоянно бояться самого себя.       Ночной разговор с Лили только укрепил моих внутренних демонов. Эхо ее голоса все еще кричит в голове, но не так сильно, как ночью. Было неприятно слышать ее слова, но этого следовало ожидать. Сложно было поверить, что Лили хоть раз может прислушаться к моим словам и сделать правильные выводы. Но мне и самому не следовало читать ей проповеди. Я почти пропустил мимо ушей все ее жгучие фразы, – хотя сам верю в них, – не желая провоцировать дальше. Единственное, что я не смог проглотить – упоминание Розы, больно резнувшее где-то внутри. Может, потому что я сам отрезал ее от себя, и теперь ее имя приравнивается к пытке. Или все гораздо проще и Лили действительно права, ведь я ничего не знаю о Розе Уизли, кроме того, что выдумал сам.       От этого становится еще хуже.       Кто такая Роза Уизли? Что она из себя представляет?       Меня пробирает неприятный смешок. Если посмотреть на нее незатуманенным взглядом и отбросить всю слащавую шелуху, то останется неприятная гнетущая дыра внутри. Все, что я о ней знаю, в любой момент может рассыпаться. Роза есть, но недолго и только в моих мечтах. Она не просто мираж, до которого не достать, она – молочный туман, плотно стелющийся по земле. Как бы сильно не любил, все равно заблудишься в нем и будешь слышать голос, отдаленно напоминающий ее. Только это будет проклятье, а не благословение.              Я могу сказать о ней все и одновременно ничего. Она как дурманящая трава в кабинете Треллони: голову сносит только в начале, затягивая в желанную эйфорию, а затем настигает злосчастная расплата. Вот и с Розой так. И мне даже нечего ей предъявить, сам же клюнул на нее. Вот только легче не становится. Не зная ее, я все равно чувствую, как сжимается сердце от странной, неоправданно болезненной тяги к ней. В ней сидит что-то особенное, колышущее мое сердце, такое яркое и безрассудное, что с ума от нее схожу уже я. Если и есть что-то самобытное в мире, то это точно Роза Уизли.       Помани она меня пальчиком, и я бы бросился без оглядки, скидывая атласные туфли, как девчонка. Так было и так будет. Вот только у меня еще остался гребаный предохранитель, не позволяющий это сделать сейчас. Может, безумство то, что я влюбился в свою кузину, но еще большее – та неопределенность, при которой я чувствую себя жалким придурком. Моя любовь теплится и живет, но только когда Розы нет рядом. Когда я неуловимой тенью следую за ней и тешусь мыслью, однажды быть с ней. Это больно, но так я ощущаю себя живым. Влюбленность в Розу оказалась прекрасным, но обескураживающим, ядовитым чувством, от которого приходится бежать без оглядки. Иначе оно способно вновь засосать в свои трясины и с грубым, надрывным смехом изуродовать всю плоть.       Мне не доставляет удовольствие самокопание, но немного притупляет боль. Словно в такие моменты на первый план выхожу я, а не Роза. Еще бы себя найти моментально.       На лестнице раздаются тихие шаги, и я оборачиваюсь за секунду, как на площадку входит отец, накидывая на плечи алую аврорскую мантию. Он замирает, бросив на меня удивленный взгляд, и, кажется, не может решить – остаться или уйти. Если меня и интересует его присутствие в школе, то точно не настолько, чтобы оставаться с ним один на один. Я хочу побыть в одиночестве, но сил фыркать ему в лицо нет.       – Не помешаю? – отец нерешительно подходит ближе и, крепко вцепившись в парапет, хрипло произносит: – Я решил прогуляться по родным коридорам и вспомнить свою юность. И ноги сами принесли сюда.       Он не говорит прямо, но я вижу, с каким напряжением он смотрит вдаль и держится за перила, словно боится упасть, может, не физически, но в воспоминаниях точно.       – Это место восхитительно, правда? – он поднимает на меня взгляд, с трудом скрывая в них затаенную боль. – И ужасно в своей истории.       Отец прикрывает глаза, уплывая в остервенелый мир воспоминаний, крушащий его самого на мириады осколков.       – Последний раз я здесь был двенадцать лет назад, когда в Хогвартс поступал Тедди, – отец улыбается уголком губ, но быстро хмурится. – Время идет, а боль все остается, живет внутри меня, в воспоминаниях, иногда пробуждается с новой силой. Пожалуй, с этой башни обрушился самый важный мост в моей жизни.       Я молчу, плотно сжав губы. Смерть Дамблдора – страшное прошлое отца, о котором я не хочу говорить. Но, наверное, отец совершенно не готов отпустить его, постоянно возвращаясь к воспоминаниям. Если бы я сам не погружался в бесконечную боль и не искал повода утонуть в мечтах, то, скорее всего, просто бы посмеялся над ним, Мальчиком-который-выжил. Вот только сейчас мне не смешно. Я вряд ли пойму его и все его поступки, но испытывать еще и к нему чувство презрения, не хочу.       – Что ты делаешь в школе?       Отцу требуется время, чтобы отойти картинок прошлого и разобраться в моем вопросе.       – Директриса попросила проверить защитный купол, говорит, он нестабильный в последнее время.       – Это точно дело не для главы Аврората, – для поддержания разговора говорю я.       Он медленно кивает, отступая от парапета на несколько шагов.       – Еще мы обсуждали потенциальных авроров из семикурсников, – продолжает Гарри и прячет руки в карманы брюк. – Хотим уже сейчас заключить контракт с ними и к концу года отсеять тех, кто не готов к этой работе.       – Звучит неплохо, – мне удается скрыть недовольство в голосе, и я разворачиваюсь к нему лицом.       – Это идея Гермионы. Она считает, это поможет Аврорату.       – И много претендентов?       – Из Гриффиндора записались четверо, с Когтеврана двое. Это только те, кто подал уже заявки.       Я понимающе киваю, не зная, что еще можно ему сказать.       – Как у тебя дела? – он почти не проявляет жадный интерес, но я чувствую его стальной аврорский взгляд.       Хреново. Паршиво. На долю секунды мне хочется прокричать именно эти слова, вбивая ладони в грубый камень, но я держусь, усилием воли задавливая всплеск души далеко-далеко.       – Нормально, – спокойно отвечаю я, легко прикусывая губу.       Отец не морщится, но ответ ему явно не нравится. Что ж, я не обязан быть с ним честным, не после всего, что он сделал.       – Я думаю, нам нужно поговорить, Джеймс, – с присущей ему серьезностью и твердостью говорит он. – Давно надо было это сделать.       – О чем?       – О твоем будущем.       Которое отдаляется от меня со скоростью Молнии, потому что я не вижу путеводного маятника во тьме будущего. Его просто нет. Как нет моего желания что-то менять. Да и меня самого практически нет, лишь жалкая оболочка, невнятно сопротивляющаяся бурям, но проигравшая в битве с чувством влюбленности.       – Плохая идея, – с заминкой выдавливаю я.       – Нет, очень хорошая, – настаивает он. – Я бы предложил поступить на курсы Аврората.       – Чтобы я стал таким же, как ты? Отчужденным, помешанным на работе, живущим на ней. Таким я должен быть?       Отец хмурится.       – Ты должен быть таким, каким хочешь, Джеймс. Я лишь предлагаю. Твоя мама хотела, чтобы мы поговорили.       Я дергаюсь, как от пощечины.       – Ты с ней виделся?       – Разумеется, – через силу признает отец. – У нас трое общих детей, неужели ты думаешь, что мы перестанем общаться?       – А разве тебе есть до нас дело? – я не понимаю, откуда берется злоба, но остановиться не могу.       По лицу отца бежит рябь обиды и печали.       – Джеймс. Ты злишься на меня, и я это понимаю. Я хочу, чтобы ты не считал меня своим врагом, я желаю тебе лишь добра.       – Может, я был бы счастлив, не будь твоим сыном, – горло обжигает нелепый страх. – Я вообще не хочу быть похожим ни на тебя, ни на дедушку и его друга, ни на кого из родственников.       – Я понимаю, – он сглатывает. – Я все понимаю, Джеймс. Ты находишься на распутье, и я, и мама хотим поддержать тебя, помочь определиться.       – Иногда нужно просто не мешаться под ногами.       – Я бы отдал все, чтобы в свое время мои родители стояли рядом и давали советы.       Что-то застревает в горле. Не понимание, чистое и безграничное. Я не он, я не нуждаюсь в советах от него, человека, который так и не отпустил прошлое, вечно грызущего себя за смерти тех, кого забрали из-за него.       Выдержав долгую паузу, я отворачиваюсь от отца, шумно выдыхая:       – Мне не нужны ваши советы или помощь. Я все решу сам.       – Ты отталкиваешь меня потому, что я сделал больно твоей маме?       Мне неизвестно, сколько сил отец прикладывает, чтобы произнести эти слова, но у меня на душе зарождается гнилое чувство, словно я вынуждаю его что-то говорить, причиняю ему боль. Наверное, так оно и есть, но он сам виноват. Хотя я давно уже остыл и не держу на него зла, просто не знаю, как теперь с ним общаться. Где та грань, которую нельзя было перешагивать, но мы оба перешагнули, не задумываясь?       – Я больше не маленький мальчик, которому есть дело до ваших ссор, – заявляю я, и, кажется, внутри освобождается место, раньше занятое обидой на родителей. – Я вырос. И ваш брак, развод, скандалы больше не трогают меня так сильно, как раньше. Не чувствую, что мы должны близко общаться и делиться чем-то личным. Мне это не нужно.       Отец медленно кивает, сжимая кулаки, и не знает, что сказать. Мне и не нужен его ответ. Хочу поскорее уйти. Окинув просторы Хогвартса последний раз, разворачиваюсь и быстрым шагом выхожу на лестницу. Уже на середине меня догоняет растерянный и разбитый голос отца:       – Мы были плохими родителями?       Еще недавно я бы незамедлительно ответил, хлестко и едко, как можно сильнее вбивая в него мысль, что он отвратительный отец. Но сейчас, прокручивая это в голове, я не чувствую ни одного отклика в груди: не трогает, не возмущает, не провоцирует. Сплошное ничего.       – Не мне вас судить.       Не знаю, услышал ли он меня, но повторять громче или возвращаться на смотровую площадку не собираюсь. Пусть это будет маленьким шагом к тому, что я, наконец-то, выбираю только себя.

***

      В обед Большой зал напоминает жужжащих пчел, активно перелетающих с одного цветка на другой, стремясь побольше захватить пыльцу и разнести ее. Заняв место с краю стола, я все равно оказываюсь в бурлящем потоке студентов, громогласно делающих ставки на победителя. Дож, предсказуемо, фаворит, но часть гриффиндорцев активно болеет за Крама. Не знаю, нужно радоваться или огорчаться, что я не прошел в финал, потому что мне все равно. Я на секунду прикрываю глаза, и разрозненные голоса студентов смешиваются, превращаясь в сознании в вязкий клей. Скорее бы это все закончилось. Меня это никак не касается, но даже первокурсники скашивают на меня удивленно-интересующиеся глаза, ерзая на скамье.       Раздражение доходит до своего пика, когда рядом падает Терри, искоса наблюдая за мной.       – Что? – огрызаюсь я до того, как он открывает рот.       – Давай без агрессии, – Терри поднимает руки, неловко улыбаясь. – Просто хотел предложить сгонять в Хогсмид вместо Турнира. Как идея?       – Не выйдет. Я должен быть на трибунах.       Не должен. Просто идти с Терри в паб не хочу.       Терри мелко усмехается.       – Никто и не заметит твоего отсутствия, покажешься вначале и все.       Я понимаю, что он хочет меня отвлечь, но получается у него так себе.       – Давай после бала.       Он молчит.       – Джеймс, – настырности Терри не занимать. – Я знаю, когда советуют перестать страдать, становится только хуже. Человек пытается отогнать от себя уныние, у него не получается и он еще сильнее начинает грызть себя, понимаешь? Ты не должен справляться моментально с чувствами и быть, как раньше – ты таким больше не будешь.       – Терри, – я устало вожу ложкой в супе. – Успокойся уже.       – Успокоиться? Джеймс, жизнь не кончается из-за одной влюбленности.       Я тяжело вздыхаю.       – Кажется, это ты убеждал меня, что я не должен держать свои чувства в себе. А теперь, когда я их стал показывать, тебе не нравится.       – Да, – уверенно кивает Кресвелл. – Убеждал. И все еще считаю так. Но проявлять чувства не равно уничтожать их и страдать от этого. Это неправильно.       Три. Два. Один.       – Да к черту правильность и неправильность! Я просто хочу, чтобы это все закончилось.       – Я понимаю. Но тошно уже смотреть, как ты страдаешь.       – Так не смотри.       – Джеймс, – Терри сощуривается. – Я вижу, как тебе плохо, и знаю, к чему ты готовишься. Может, тебе будет легче отпустить ее, если ты не будешь отталкивать меня?       Он прикусывает губу, стараясь смотреть на меня без жалости, но я вижу ее капли не то, что в его глазах, а в той атмосфере, которую он создал, пытаясь меня встряхнуть. Нет, правда, мне не нужна моральная помощь от друзей. Мне вообще ничего не нужно. Даже Роза уже не нужна, потому что перенасытился болью нездоровых отношений. С меня, пожалуй, хватит.       – Я не отталкиваю тебя, – сквозь зубы говорю я. – Мне нужно время разобраться в себе. Но спасибо за поддержку.       Кресвелл собирается еще что-то сказать, но только качает головой, признавая поражение. Он поднимается медленно, надеясь, что я его остановлю и начну вновь изливать душу, но этого сегодня не будет.       Грибной суп уже остыл, поэтому я отодвигаю тарелку и встаю из-за стола. Осталось потерпеть немного.

***

      На берегу Черного озера еще вчера возвели арену, окруженную полукруглыми трибунами высотой в тридцать футов и разделенную на три равные части. Гигантские флаги трех школ развеваются на высоком флагштоке, а динамичной музыке почти не удается заглушить крики зрителей, восторженно разбредающихся по свободным местам.        Протискиваясь сквозь плотно сомкнутые ряды студентов на трибунах, я то и дело ловлю на себе пристальные, удивленные, а порой и разочарованные взгляды. Подвел весь факультет и опорочил его. Как же. Мне плевать, что теперь они обо мне думают. С недавних пор мне все равно на их ожидания. Турнир перестал быть не то, что главным событием в моей жизни, а даже мелким воспоминанием, будоражащим сознание. Мне и вправду неважно, что я выбыл из состязания. А если еще и вспомнить, где я оказался после последнего этапа, то все вопросы отпадают. Черт бы побрал этого боггарта, превратившегося в Розу. Это, пожалуй, самая страшная часть всего, что я прожил. Видеть, как человек, которого ты любишь, медленно разрушает тебя, восхитительно ловко уклоняясь от своих чувств, – что может быть ужаснее? Наверное, только осознанная любовь к этому человеку и неспособность это изменить.        Боггарт как истинный намек на то, что все ненастоящее, вывернутое не в ту сторону. Удар в спину от близкого человека приносит кровавые раны в душу, и совсем неважно, каким способом они нанесены.        Я боюсь не Розу, я боюсь, что из-за любви к ней превращусь окончательно в безвольную игрушку, а затем окажусь выброшенным на улицу под дождем. Да практически так и произошло. Вот только я больше не хочу промокать от того, что мои чувства и ее желания не совпадают. Хотя понятия не имею, чего хочет Роза по-настоящему.       Какой-то гриффиндорец-младшекурсник шипит на меня, когда я наступаю ему на ноги, но резко затыкается при моем суровом виде. Я даже не всматриваюсь в его лицо, продолжаю расчищать себе путь к трибуне с организаторами, где уже сидят Ришар и Мицкевич. Прекрасная компания неудачников собралась: мы втроем оказались за бортом Турнира и теперь только наблюдаем за последним состязанием. Кто бы мог подумать.       – Мистер Поттер, – министерский чиновник пожимает мне руку и тут же восторженно хлопает вслед с толпой и, наклонившись ко мне ближе, шепчет: – После торжественной церемонии и бала у нас будет фуршет. В западном крыле Хогвартса, только чемпионы и организаторы Турнира. Вы должны там быть, непременно!       Я автоматически киваю и прикидываю смогу ли улизнуть раньше, чем они схватят меня после награждения. Желание оставаться на балу у меня не было и так, а теперь не хочется идти и на награждение. Почему мне вечно приходится выбирать между плохим и ужасным?       – Он был расстроен, узнав, что ты не прошел в финал, – с пренебрежением бросает Ришар, переводя взгляд с чиновника на меня, когда я сажусь рядом. – Как же, святой Поттер и оказался в пешках.       Хмыкнув, я уже собираюсь его осадить, вспомнив утренний разговор с Эллис, резнувшей где-то глубоко внутри. По правде сказать, мне плевать на его мнение, но на счастье Ришара, меня окликают.       – Джеймс! – знакомый голос раздается где-то за спиной, и я оборачиваюсь, не успевая сдержать довольную улыбку.       Гермиона машет мне рукой, и я вскакиваю, быстро поднимаясь на несколько трибун выше, где разместились организаторы, министерские чиновники и администрация Хогвартса. Рядом с тетей оказывается свободное место, которое я и занимаю, поймав гневные взгляды со стороны Мицкевича и Ришара.       – Приехала на награждение? – коротко обняв Гермиону, спрашиваю я, стараясь перекричать неугомонную толпу студентов.       Она дергает копной волос, непривычно распущенных сегодня.        – Нет, только посмотреть на последнее состязание. Если успею, поздравлю победителя лично. С трудом нашла пару часов!       Если бы я мог тайно держать ее дочь за руку в темных коридорах Хогвартса, то непременно бы съязвил, что она не находит времени для нее. Но сейчас это не моя проблема.       – Когда участвовал я, ты не пришла, – без обид подмечаю.       Гермиона слегка морщится.       – Прости, у меня, правда, нет времени и сил.       – Да ладно. Все равно ничего сверхъестественного я не делал.        – Ошибаешься, – она качает головой, – Ты прекрасно справился. И если на то пошло, я, признаюсь, рада, что ты не дошел до финала. Я до сих пор помню, как в Турнире участвовал Гарри. Поверь, я никогда бы не хотела, чтобы ты проходил через это, но так получилось, что ты влез в это неблагодарное дело. Нет ничего страшного в том, что ты проиграл. Возможно, от этого ты остался в плюсе.        Я киваю, отворачиваясь от крестной. Я бы остался в плюсе, не влюбившись в ее дочь. Или не рассказав ей о своих чувствах.       – Отец тоже сегодня был в школе, – между делом говорю я.        – Правда? – удивляется Гермиона, оглядывая собравшихся. – Мы давно с ним не виделись. Рон все еще злится, что они с Джинни не смогли уладить все мирным путем.       Я против своей воли цепенею.       Она старается говорить спокойно, не надавливая, но я все равно чувствую нехорошее желание закрыть уши руками. «Не смогли уладить мирным путем». Да ладно?! Они несколько лет, и родители, и родственники, делали вид, что все отлично. Закрывали глаза, опускали из виду, только чтобы быть эталоном для окружающих. А теперь, когда мама впервые решилась разорвать порочный круг, Рон злится. Мне хотелось верить, что Уизли-Грейнджеры не такие, не поддавшиеся волне общественного мнения, но видимо ошибся. Я не знаю, чего ожидал от них, просто сейчас где-то дергается чувство предательства.        Кажется, это давно въелось в привычку – хорошо для всех, кроме нас. Вот только я так не хочу.        – Он не хотел, чтобы они разводились? – уточняю я, неосознанно напрягшись.        Гермиона наклоняется ближе и понижает голос.       – Рон не хотел, чтобы это становилось любимой темой газетчиков, понимая, что Джинни и вам и без того плохо. Но что получилось, то получилось, – она разводит руками, немного поникая. – Лучше расскажи, как ты?       Ее рука опускается мне на плечо, легонько сжимая его. Я неопределенно дергаю головой. Ладно, ссориться ни к чему, всегда успеем.        – Неплохо.        – А если честно?       Она лукаво улыбается.        Нет, не могу ничего ей сказать. Это невыносимо, но я знаю, что стоит на кону – мое и Розино спокойствие.               – Если честно, мои внутренние проблемы могу решить только я, и о них я говорить не хочу.        Гермиона сощуривается, поджав тонкие губы, но в конечном итоге кивает, признавая мое право на молчание.       – Хорошо. Уверена, ты со всем справишься, Джеймс.        Кажется, в семье Уизли все оптимисты. Кроме одной, но она в принципе какая-то не такая. Иначе как бы я в нее влюбился?       Когда до начала финального тура остается меньше тридцати минут, я решаю размять ноги и дохожу почти до самого шатра чемпионов. Здесь не так многолюдно, как на самом стадионе, а потому я сразу замечаю нервничающую француженку, ходящую кругами возле палатки. Она замечает меня и останавливается.       – Как настрой на победу? – я подхожу к Аннет, проявляя дружелюбие, которое в последние дни растерял, и даже улыбка вроде бы выходит ненатянутой.       Виардо выдыхает, робко улыбаясь.       – Я в растерянности, – признается она. – Мои соперники намного сильнее в магии, чем я.       Согласен с ней: и Крам, и Дож очень хороши в защитных и атакующих чарах, дуэль с ними заведомо проиграна. Но я понимаю, что подтверждение этого нисколько ее не успокоит, а подстегивать нагнетания мне не хочется. Она нуждается в поддержке, это меньшее, что я могу сейчас для нее сделать, заодно почувствовать себя нужным.       – Я буду болеть за тебя, – говорю я, улыбаясь, и понимаю, что впервые за день это звучит искренне.       Аннет вспыхивает, как спичка, и поправляет тугой хвост на затылке.       – А как же мужская солидарность?       Я фыркаю. Что не стоит и кната, так это солидарность с Дожем.       – Девочки вперед, – почти не кривлю душой я. – Ты обязательно победишь.       Она смеется с нотками сомнения.       – Чтобы победить мне нужно чудо.       – Ты же волшебница, – напоминаю я. – Сотвори чудо сама.       Я бы убил любого за такие советы и наставления, но, думаю, для Аннет это самые важные слова.       – Это нелегко, Джеймс.       Мне хочется как-то ей помочь, кажется, что это будет правильным поступком.       – С кем у тебя дуэль?       – С Крамом, – шепотом протягивает Аннет. – Затем он с Крисом, потом снова я с Дожем. Три дуэли с препятствиями.       Я тру лоб ладонью, пытаясь прикинуть ее шансы выиграть хоть одну дуэль. Теоритически, возможно.       – Знаешь, у тебя есть преимущество. Ты сможешь восстановить силы между дуэлями, у парней такой привилегии нет.       – Наверное, ты прав, – она задумывается на долю секунды. – Еще советы будут?       – Прими выжидательную стадию и не нападай в полную силу, пока соперник не устанет.       – Я потрачу больше ресурсов на защиту.       – Да, но Крам будет бросать заклятия по нарастающей, от первых ты сможешь уклониться, от последующих – поставить примитивные щиты. Главное успевать. Когда Крам выдохнется, нападай. Но с Дожем лучше начать первой. Он будет уже уставшим.       Аннет прикусывает губу, обдумывая мои слова.       – Спасибо, Джеймс.       Она, немного подумав, обнимает меня и целует в щеку. Последнее, что я успеваю увидеть, это легкий румянец на лице девушки, спешно возвращающейся в шатер. Прекрасно.       Теперь мне нужно себя чем-то занять, но единственное, что приходит в голову – вернуться на зрительские трибуны. Может, посмотрю начало дуэли Аннет и уйду. Снова буду искать одиночества, чтобы найти себя. В этом, определенно, есть какой-то смысл. Но сейчас я почти вдыхаю головокружительную легкость от того, что все вокруг меня двигается, живет и кричит. Это не исцеляет, но и не травмирует. Отзывается внутри сплошным ничем. Я как сломанная часть одного механизма. Куда не кручусь, все равно не нахожу нужных шестеренок. Но пока воспоминания не едят меня сильно, загоняя в ловушку, я могу находить хотя бы робкую опору в ногах и следовать за чужим огоньком во тьме, притворяясь всевидящим. Это гребанное притворство въелось в саму кровь, став до невыносимости желанным соседом. Без него уже не то.       Я выбираю самый длинный путь до организаторских мест, стараясь слиться со всей местностью и редкими студентами, ищущими себе местечко “под солнцем” чемпионов. Но мои пожелания Вселенная не услышала. Меня перехватывает чья-то жилистая рука, смыкаясь на моем запястье. Да твою ж мать. Кому я еще понадобился?       Я резко оборачиваюсь, выдергивая руку из цепкой хватки, и теряюсь.       – Чего такой дерганный? – к моему удивлению передо мной стоит Фред Уизли, насмешливо подергивая бровями. – Жизнь настолько нервная? Школа и подростковые чувства – такие непостоянные вещи!       Выловив грязный намек в его словах, я кусаю губу. Все слишком просто, чтобы не понять, что его интересует больше всего.       – Да пошел ты, – огрызаюсь я.       – Только вместе с тобой, – кузен с усмешкой поправляет воротник замшевой куртки и размеренным шагом направляется на стадион.       Никогда нельзя пить с Фредом Уизли.       Я скриплю зубами, но иду следом за ним. Он не вызывает злость или неприязнь, но я бы не хотел пересекаться с ним чаще, чем два раза в год – Рождество и день рождения бабушки Молли. Детские обиды давно прошли, оставив слабое покалывание в груди, которое редко переливается в абсолютное нетерпение друг друга. Но все же общение с Фредом свелось к роковой ошибке, стоящей мне слишком дорого. И снова переступать черту, за которую нам обоим нельзя заходить, я не стремлюсь. Мы ни раз ее переступали, и, кажется, это единственная причина, по которой я терплю кузена так часто. У меня нет другого выбора. Мой пьяный язык – оружие в его руках. Черт. Я поместил Фреда в дальний уголок сознания, наивно поверив, что он не станет пинаться, нарушая мой внутренний хаос. Но каждую нашу встречу я вижу его насмешку, его гадкое поведение, которое мне нечем крыть. От него зависит, останется ли тайна между нами.       Уизли останавливается у очередного шатра возле трибун и ловит каждый мой шаг.       – Чего тебе, Фред?       Кузен вскидывает руки, широко улыбаясь.       – Воу-воу! Полегче, малыш Джимми!       – Не смей меня так называть, – отчего-то тихо говорю я, не уверен, что он расслышал в поднявшемся шуме стадиона, но мне, в общем-то, плевать. В следующий раз прокляну его. – Зачем пришел?       – Расслабься, братец, не по твою душу, были свои взрослые дела, – громко смеется Фред, хлопая меня по плечу. – Но хотел тебя поздравить с чудесным поражением. И стоило ли это унижение участия? Тебе понравился результат?       Я прикрываю глаза. Руки чешутся уебать его, впечатав в трибуны и издав гортанный, звериный рык. Ублюдок. Нет, серьезно, в такие моменты мне кажется, что единственное, что доставляет ему удовольствие – давить на меня с позиции «я старше, я лучше». Не новое открытие. Я всегда знал, что Фред Уизли-младший тот еще говнюк, вытаскивающий из себя личины разного человека для своих целей. И мне, честно, плевать, как он живет. Больше не собираюсь позволять манипулировать собой. В его руках огромный козырь, но мне отчего-то плевать: все итак расшатано и порушено, нет смысла выбирать между худшим. Я устал следовать его правилам и молчать, боясь, что он растреплет правду о моих чувствах к Розе.       – Знаешь, что мне действительно может понравиться? – обманчиво любезно проговариваю я, подходя к нему ближе. – Увидеть, как твой отец разочаровывается в любимом сыне. Хотя, постой… – я зло растягиваю губы в улыбке. – Он ведь разочаровался в тебе сразу, как ты родился, не оправдав ожидания.       Я знаю, что переступил дозволенную черту, и вижу, как Фред резко дергает левую руку, доставая из рукава палочку. Больная тема, не разумно задетая мной. Как же. Сын Джорджа должен был быть похожим на него, на его брата-близнеца, воплотить в себе его улыбку и озорство глаз. В итоге Фред совсем другой. Не только внешне, но и по характеру. Я знаю, что Джордж никогда бы не сказал ему этого, но точно уверен, что Фред и сам грызет себя за подобные мысли. В этом не приходится сомневаться, потому что я сам хорошо знаю историю, когда на тебя возлагают слишком много, благодаря одному имени. Это маленькое проклятье детей героев войны. И, к сожалению, никто из нас в полной мере не может его снять.       – Не смей такое говорить, – в холодной ярости чеканит он, и на конце его палочки загорается слабый, трепещущий огонек.       – Уже сказал. Могу повторить.       Вступать в дуэль не хочется, но сам задел ненавистную тему. Зуб за зуб. У меня полно возможностей ударить первым – по-маггловски, – и тем более достаточно времени, чтобы атаковать магией, но я не делаю ничего. Пусть бьет первым. Я буду защищаться. Так было у нас всегда, и меня это устраивало. Сейчас, конечно, хочу напасть первым и бить до тех пор, пока не перестану чувствовать кулаки. Но еще больше во мне горит желание получить как следует от кузена. Просто так, даже не защищаясь. Стоять и терпеть все, только чтобы это заглушило во мне липкую пустоту внутри.       – Джордж разочарован в тебе, – теперь уже я говорю с едкой насмешкой, ненавидя самого себя. – Ты ведь не стал его отражением. Отражением его брата.       – Заткнись, Джеймс.       – А куда делся «Джимми»? – сильнее подстегиваю я.       – Я не посмотрю, что мы родственники, – грубо выдавливает он, сдерживаясь от атаки. – Переломаю тебе все кости.       – Да мне плевать.       В глазах Уизли зажигается рисковый огонек.       – Плевать? – вкрадчиво переспрашивает Фред, внутри пылая. – Знаешь, мне тоже было плевать, когда ты с пьяной дури рассказывал мне о чувствах к нашей сестре. У каждого свои демоны. Но так же наплевательски я могу случайно рассказать это Рону, или дедушке, да кому угодно, хоть самой Розе. И, пожалуй, это нанесет намного болезненный удар тебе, чем любое заклятие.       Он вновь ловит меня за крючок, как рыбку, и нежно толкает на примирение, хотя сам готов рвать меня в клочья. Сука. В этом гнилая суть Фреда Уизли – кротко ставить на место, манипулируя самым сокровенным и больным.       – Так рассказывай, – хлестко выпаливаю я, и в горле начинает першить. – Уверен, тебе точно зачтется.       – Непременно. Ты еще будешь пищать от восторга, что я сделал то, на что у тебя не хватило духу.       – Да пошел ты.       С трудом сдерживая злость, я разворачиваюсь, но уйти не успеваю. Фред, ловко скрывая свою ненависть, скучающе спрашивает, словами вонзая в меня серебряные колья:       – А что, у Розы еще нет парня?       Я дергаюсь и возвращаюсь обратно. Надменность и расслабленность кузена сводят с ума моментально. Он превращается в огромный красный флажок, который хочется испепелить.       – Ты ведь наверняка следишь за ней, – все шире улыбается Фред. – Знаешь, с кем она проводит время, кто ей нравится, почему она грустит. Входишь к ней в доверие, пытаешься казаться лучше, чем есть на самом деле. Пускаешь пыль в глаза. Мнимая, ложная поддержка, чтобы понравиться, – он пожимает плечом. – Все парни так делают. Особенно те, кому точно ничего не светит.       – Чего ты добиваешься? – я сглатываю, пока по лбу пробегает холодный пот.       – Хочу понять, как жить с мыслью, что хочешь кузину.       – Ты ублюдок, – шиплю я, а в голове одна мысль, которую незамедлительно и озвучивает Уизли:       – А я думал, ублюдок – это ты.       Меня сковывает льдом. Роза – это не яд, это спусковой курок, приводящий в безумство. И гребанный Фред Уизли раскусил это слишком быстро. Если бы он хотел, давно бы рассказал. Я понимаю, в чем его игра, но терпеть больше не хочу. Не хочу жить с мыслью, что поросшая сорняками земля, вновь может иссохнуть от одного слова кузена. Сам я могу крушить все, что строю, но позволять кому-то – нет.       В голове плывет туман безумной идеи, выворачивающий наизнанку. Полгода назад, оставшись с Фредом один на один в баре, я взболтнул лишнего и расплачиваюсь до сих пор. Тогда мне даже не пришло в голову, а сейчас я, кажется, подошел к тому чертовому барьеру, сквозь который можно пройти только если хорошенько сбросить с себя оковы морали. Да черт, я спятил, раз решил укусить руку, удушающую меня.       Я выхватываю палочку и навожу ее на кузена, моментально отбрасывая разумные доводы. Только решиться. Он должен об этом забыть.       – Обливиэйт, – с конца палочки срывается зеленоватый луч, но до Фреда не долетает.       – Ты что спятил?! – он уклоняется, отбивая глупую атаку, и шокировано смотрит на меня. – Что ты творишь, Джеймс?       Я сошел с ума.       – Не смей о ней говорить, – потухшим голосом говорю я, едва приходя в себя.       – Да ты чокнутый! Какого хрена на тебя нашло? – Фред хватается за голову. – Здесь сотни волшебников, а ты…       – Не смей…       – Да пошел ты на хрен со своей Розой и любовью!       Он подлетает ко мне, дергая за шиворот мантии, и не встречает сопротивления.       – Ты глупый мальчишка, который верит в свою безнаказанность, – Уизли чуть ли не дышит огнем, сильнее тряся меня. – Ты придурок, пытавшийся стереть мне память. Ты просто кретин!       – Заткнись, – я сам понимаю, что он прав, этот поступок еще хуже, чем признание в чувствах к Розе. – Заткнись.       – Заткнуться? Да я прямо сейчас иду к Гермионе, чтобы все рассказать ей.       Фред отпускает меня, буквально швыряя в сторону, но я удерживаюсь на ногах. Голова гудит. Черт. Это очередной кошмарный сон. Я не могу допустить, чтобы об этом кто-то узнал.       Осознание произошедшего медлительно тянется в мыслях, обжигая. Какой же дурак. Худшее, что я мог сделать, это поддаться на издевки Фреда. Унизительное – вырвать сломанную часть себя, пытаясь заглушить его слова, перечеркнуть свои же принципы.       – Стой! Фред, стой!       Он и не думает останавливаться, только ускоряет шаг. Меня выворачивает всего, по спине идет крупный пот, и когда кузен доходит до лестниц на трибуны, я бросаюсь следом за ним. Мне хватает каких-то считанных секунд, чтобы перехватить его на ступенях, потянув вниз. Фред вырывается, опешив, но я крепко держу его за плечо, а затем ставлю подножку.       – Что ты делаешь?! – кричит он, теряя равновесие.       – Не говори никому.       – Ты охренел? – сплевывает Фред, поднимаясь с земли.       – Не говори, – повторяю я с заметной жесткостью, что выводит кузена из себя.       – Как же ты меня достал, – дергает уголком губ он и замахивается.       Хлесткий удар кулаком настигает меня так неожиданно, что я начинаю шататься. Скулу моментально начинает саднить, а с нижней губы капает кровь. Меня это раззадоривает. Вот, наконец-то, получил то, чего хотел. Я бросаюсь на Фреда и наношу рваные удары ему в ребра. Он скручивается, задыхаясь, но не отступает. Его кулак впечатывается в мой живот, задевает ребра и выбивает почву из-под ног. С трудом я заношу еще один удар над его лицом, уже без пощады чувствуя, как кровь кузена начинает щипать на моих костяшках.       – Сволочь, – рычит Уизли, пытаясь достать палочку, но ему мешают.       Сквозь гомон мыслей и чувств я выхватываю рядом остроконечную шляпу и морщусь.       – Немедленно прекратите! – громогласно возмущается Макгонагалл, грозно раздувая ноздри. – Что вы здесь устроили, молодые люди?       Я вытираю разбитую губу, пока директриса взглядом останавливает Фреда от дальнейших действий.       – Простите, профессор, это семейная традиция, – уголок губ Фреда дергается, но глаза остаются затянутыми истинной злобой.       – Я очень опечалена, мистер Уизли, что в вашей, несомненно, достойной и уважаемой семье царят подобные нравы, – сухо, едва разжимая губы, говорит директриса и переводит осуждающий взгляд на меня. – Мистер Поттер, мне казалось, что вы достаточно благоразумны, чтобы не устраивать в очередной раз драку. Однако вы снова это делаете.       – Простите, профессор.       Макгонагалл не ведет и бровью.       – Я назначаю вам отработку, Поттер, сегодня после ужина вы будете сортировать книги в библиотеке.       Не сказать, что это самое нудное занятие.       – Но сегодня бал по окончанию Турнира, – я хмурюсь, пытаясь казаться не безучастным, но так даже лучше.       Директриса удовлетворенно кивает.       – Вам должно хватить часа отработки, – она замечает кого-то за моей спиной и громко зовет: – О, мисс Уизли, не могли бы вы сопроводить мистера Уизли в направлении главных ворот? Благодарю.       Тошнота вновь подкатывает к горлу, когда оборачиваюсь и вижу приближающуюся Розу, на лице которой проскальзывает недовольство или страх, но она так быстро их скрывает, что я не уверен, что видел их.       – Что случилось? – озадаченно поднимает брови Роза, вставая позади меня, и оглядывается на быстро удаляющуюся Макгонагалл.       – Моя любимая кузина Рози, – с издевкой протягивает Фред, бросая на меня надменный взгляд. – Я так рад тебя видеть!       Роза выглядит расстроенной и потерянной, от чего мои внутренности перетягивают боль и отчаяние.              – Эпискеи, – коротко взмахнув палочкой, она хмурится, смотря, как рассеченная бровь Фреда затягивается.       – Спасибо, солнышко!       Мерлин, дай мне сил.       – Что произошло? – спрашивает Роза, оставаясь вне поля моей видимости.       – Мы с Джеймсом болтали о личной жизни, – самодовольно протягивает Фред, магией очищая куртку от сухой травы. – И немного не сошлись во мнениях. На столько, что он напал на меня.       Мне хочется ответить, вновь вступить в драку с кузеном, но даже не хмурюсь.       – А ты, значит, ни в чем не виноват?       – Разумеется, Рози, мои слова несли лишь осуждающий характер, никак не оскорбляющий его.       Роза фыркает. Она не глупая, и должна была понять, легкие намеки Фреда.       – Может, стоит держать свое мнение при себе?       – Может, Джеймсу нужно держать свои чувства при себе? – парирует он, подмечая нервозность Розы.       Я пытаюсь слиться с местностью, но даже магия бы мне не помогла. Злость все сидит внутри, но я не могу ее высвободить.       – Тебя не должно это волновать, Фред, – холодно цедит Роза и собирается оставить нас, но Фред тормозит ее.       – Я думал, ты составишь мне компанию. Меня вроде как выгнали с территории школы.              – Выход найдешь сам.       – Ты стала на редкость злой. Знаешь, парни такое не любят.       Роза озадаченно хмурится.       – Что?              – Парни не любят едких девушек, – разжевывает Фред, бросая косые взгляды на меня. – Разумеется, если они сами не травмированные и потерянные личности с нездоровыми наклонностями.       На Розу больно смотреть, но я это делаю, разрывая все внутренности, подверженные безумной любовью к ней. Фред давит на больную мозоль, разрывая всю оболочку.       – Я чего-то не знаю? – сухо спрашивает Роза, но ее взгляд застывает где-то между мной и Фредом, оставляя неизвестное, робкое и настороженное послевкусие.       – Ты еще не знаешь, насколько мужчины могут быть отвратительны в своих желаниях.       – Как же ты меня заебал, Фред, – я срываюсь и снова хватаю его за шиворот куртки.       Фред не сопротивляется, показывая довольный оскал.       – Прекратите! – Роза остается на месте, возмущенно взмахивая руками. Я стараюсь в голове перекричать ее голос, чтобы полностью сосредоточиться на кузене, разрушив его уютный уголок самоуверенности и злости, направленной на меня. – Я прошу, Джеймс.       Я встряхиваю кузена, но не могу пересилить себя и вновь его ударить. Только не при Розе.       – Тебя просят, Джеймс, – едко шепчет Уизли мне на ухо, сильно сжав смуглые пальцы на моей шеи, воспользовавшись моей заминкой. – Не расстраивай девушку. Любимую.       – Фред, тебе пора, – спокойно напоминает Роза и подталкивает кузена к шагу.       Они идут достаточно быстро, скрываясь из моего вида, но легче мне не становится. Я знаю, что Фред придурок, но Розе он ничего говорить не будет. Розу ведь все любят и оберегают. Даже из-за меня Фред не станет травмировать ее. Но это не утешает.

***

      Укромное местечко на четвертом этаже освещают два факела, тусклый свет которых практически не разгоняет полутьму узкого коридора. Я сажусь на пол, опуская голову на согнутые колени, и постепенно начинаю дергаться в слабых конвульсиях, сдерживая завывания. Вечно крутящиеся мысли придавливают с каким-то мстительным напором, чтобы я перестал бегать от них. А я не могу так. Мне хочется оттянуть момент главного принятия и соскочить на перрон в последнюю секунду, с тревогой провожая поезд «влюбленная обреченность», но я знаю, что он даже не тронется без моей помощи. И надо самому придать ему силу и отпустить. Его медленное растворение в сознании не решит всех проблем, но я все больше начинаю верить, что мне станет легче. Может не внутри, но снаружи я скину с себя оковы тех чувств, что пригрелись в лучах Розы – так не вовремя решившей быть мне другом.       Самое время вскрывать карты. Но я боюсь. Боюсь посмотреть утром в зеркало и не увидеть себя. Того себя, которым считал. Я знаю, что должен сделать, я уже это сделал, только все еще над нами висит неопределенное облако пыли, но именно я должен разогнать его окончательно. Но не могу решиться. Словно если отпущу Розу по-настоящему, разорвав душу на части, то весь мой мирок рухнет, а я погибну под его завалами. Я буду никем и неизвестно где. А может я уже там. И все, что меня окружает, все, что есть у меня, лишь маленькая, плохо сотворенная иллюзия. Теперь осталось только догадываться и храбриться.       Несколько раз я стукаюсь головой о стену, жалея, что не имею достаточно решимости, чтобы проломить себе череп. Иногда мне кажется, что физическая боль – единственное средство от угнетаемой влюбленности. К счастью, эти мысли недолговечны.       Едва слышное поднятие гобелена меня настораживает, а раздающиеся за этим шаги вынуждают взять себя в руки и успокоиться. Кому бы ни приспичило залезть в потайной лаз, это кто-то из моей семьи. Моя догадка подтверждается, когда на свет выходит Альбус. Вот же черт.       – Привет, – он садится рядом и вытягивает ноги, доставая носком ботинка противоположную стену. – Снова забрался так, что тебя не найти.       Он кажется расслабленным, но я прожил с Алом семнадцать лет под одной крышей, и точно могу определить, когда он явно притворяется, скрывая тревожное состояние.       – Не хотел, чтобы меня нашли, – я вытаскиваю сигарету из пачки, чтобы как-то отвести подозрения брата. – В следующий раз возьму с собой Карту Мародеров.       – Обязательно курить? – Ал пропускает мои слова мимо ушей, слегка хмурясь.       Только не нужно злиться на него. Я прикрываю на секунду глаза, представляя, что рядом никого нет, но мысли далеко не улетают, потому что Ал, разумеется, не собирается быстро ретироваться. Он совершенно не чувствует себя лишним, и, кажется, готовился к разговору со мной. Что ж, это будет сложно.       – Какие-то проблемы? Не нравится, можешь уйти.       Ал хмыкает, скрещивая руки на груди, но, конечно же, не уходит.       – Ты же спортом занимаешься, – припечатывает он так, будто сам верит в свои слова. – Ты капитан команды и должен подавать пример.       Я издаю невнятный злой смешок.       Доводы брата врезаются глубоко в сознании и режут без зазрения совести. Хочется выть еще сильнее, чем прежде. Квиддич, капитанство, ЖАБА... И все это отошло на такой дальний план, что даже спустя пять лет не смогу приблизиться к нему. Просто в том больше нет смысла. Да, я всем могу подавать бесплатный пример, как можно облажаться, влюбившись в девушку, с которой нет никаких шансов. И если гипотетическая влюбленность в какую-нибудь однокурсницу может растаять таким же мимолетом, как появилась, то влюбленность в кузину – нет. Она будет маячить на горизонте, провоцировать на затяжную депрессивную попойку в одиночестве и угрызении себя же за подобную слабость. Да я просто кладезь для любого, кто ищет над кем можно поиздеваться.       И к черту квиддич в любом его проявлении. Я думал, что у меня к нему страсть, но рассмотрев вопрос более детально, понял, что меня в нем не держит ничего. Мне ведь просто внушили, что я хороший игрок и у меня талант, как у дедушки и отца. Вот только один оказался в могиле молодым, второй просиживает штаны в Аврорате, цепляясь за нити прошлого. И на кого я должен ориентироваться? Учитывая всю подноготную моих чувств, дорога мне только на кладбище. Сука. Это самые дерьмовые мысли, которые когда-либо у меня были. Они никак не могут успокоиться, перестав крутиться в голове.       – Я решаю свои проблемы так, как мне проще, – с расстановкой проговариваю, делая первую затяжку. Дым стягивает грудь, отрезая чистый воздух, и голова немного кружится.       – Курением? А что дальше – наркотики, алкоголь?       Я давлюсь смрадным дымом, скашивая глаза на брата. Он серьезно? Блять, он не шутит.       Слова Ала скручивают внутренности и поджигают их, а что-то живое в них кричит, вырываясь из оков пламени. Черт. В чем-то он прав, конечно, и я даже готов признать, что его опасения не напрасны. Но я никогда не возьмусь за наркотики. Хотя бы потому, что мне хватило зависимости от Розы, ничего страшнее уже быть не может. Я и без них опустошенный, не чувствующий даже поверхностных отголосков жизни. Парализованный своими же наивными ожиданиями, которые в один момент схлынули, оставив невыносимое жжение в груди, так и кричащее, что я влюбленный придурок. И вот я стою на распутье, где должен принять сложное решение, озвучить которое страшно и больно.       Я трясу головой.       – Не перегибай палку, – предупреждаю я и все-таки уничтожаю магией только начатую сигарету. У меня нет зависимости от никотина, но иногда он оказывается единственным способом не сойти с ума. – До уровня Марка я не опущусь.       Даже если мне только хочется в это верить.       – Я знаю, – уверенно заявляет Альбус. – Но ты начинаешь думать головой только, когда тебя тыкают носом, как котенка.       В чем-то он прав, но я не хочу продолжать эту тему, а потому захожу с другой стороны, точно зная, чего ожидать.       – Ты говорил с Лили?       Альбус медленно кивает. Мне остается только догадываться, что именно она сказала ему. По его виду, я замечаю, что он точно не в восторге. А может, у него тоже что-то случилось. Тогда Хьюго прав, и все Поттеры пропащие.       – Лили сказала, вы поссорились вчера, – говорит он с заминкой. – И она была очень зла на тебя. Вместо завтрака я слушал ее недовольства.       Я не слышу в голосе Ала особого раздражения и осуждения, но решаю уточнить.       – Вообще-то, это она мне нагрубила.       Брат тяжело вздыхает.       – Она очень вспыльчива, но это ведь не повод с ней ссориться.       – Я хотел, чтобы она не лезла не в свое дело, – выговариваю я, хотя не считаю нужным оправдываться перед Алом. Если ему нравится заискивать с Лили, когда она откровенно не права, то это его выбор. – Как у тебя дела?       Ал дергает плечами, словно я застал его врасплох.       – Дерьмово, – предельно честно признается он.       Поттеры прокляты, очевидно.       Я не настаиваю, но он сам продолжает.       – Я поссорился со всеми, с кем только мог. Хотя, наверное, сам и виноват в ссорах.       Покачав головой, я грустно улыбаюсь и с надеждой в голосе говорю:       – Не знаю, что ты имеешь в виду, но давай хотя бы ты будешь уверен, что поступаешь правильно.       Он смеется, словно в нем идет не шуточная битва, но он все же принимает решение продолжить.       – Я не смог поддержать Розу, был груб с ней, когда ей нужна была моя помощь, – признается Ал, и я внутренне содрогаюсь. Мне интересно, что могло произойти в жизни брата, вот только о Розе говорить не хочется совсем. – И со Скорпиусом поругался. Здесь есть достойная причина, но на душе паршиво.       – Понятно.       – Тебе… Не интересно, что случилось у Розы? – Ал немного запинается, но быстро берет себя в руки.       Мотнуть отрицательно головой становится очень трудно, будто в нее залили расплавленный металл. Альбус наблюдает искоса за моей реакцией и, кажется, ловит любые изменения на моем лице. Чем бы ни был вызван его повышенный интерес, лучше бы я перестал выражать любые эмоции.       – А должно, – как-то странно, даже со злорадством, говорит Ал. – Тебя ведь должно волновать, как она себя чувствует.       Противный ком крутится в горле, разбивая всю мою решимость сбежать от имени Розы Уизли. Меня не должно это волновать, иначе я совершенно обезумлю от чертовых чувств к ней и не смогу сбежать. Я мысленно кричу от боли и страданий, которые выбираю сам день за днем. Каждый выбор неправильный, грохочущий в груди и отзывающийся мукой. Почувствовав, что меня вновь затягивает в неприятные мысли о Розе, я трясу головой и стараюсь сосредоточиться на темной макушке брата.       – Взрослая девочка, разберется сама, – это не то, что он хочет услышать и не то, что я действительно хочу сказать, но мне неприятен этот разговор. – В конце концов, у нее есть ты.       – Ну конечно, – Альбус поджимает губы, открыто показывая, что ему не нравятся мои слова. Отчего-то мне кажется, что он сейчас взорвется и обвинит меня еще в чем-то. – У тебя есть девушка?       От неожиданности я хмурюсь. Да что у Ала в голове творится?       – Нет.              – Почему? – настырно спрашивает он.       – А почему у тебя нет девушки?       – Потому что… – он запальчиво хочет меня одернуть, но останавливается.       Ни хрена не понимаю.       – Что? – я поднимаюсь, медля с уходом. – Если есть, что сказать, говори прямо.       Ал делает глубокий вдох.       – Она мне все рассказала.       – Кто и что? – с непередаваемым желанием закончить тут же разговор, я остаюсь на месте, а внутри все предательски начинает гореть.       Альбус сглатывает, но твердо смотрит на меня, будто присматривается, решая к какой стене меня прибить. Его злости, кажется, хватит на многое.       – Роза. О том. Что ты. Влюблен. В нее.       Он делает раздражающие паузы, дербаня на кусочки мое ледяное спокойствие. С лица сходит последняя краска, и я просто не знаю, как реагировать. Отрицать, смеяться, оправдываться, крушить все... Я не знаю! Это еще хуже, чем признаваться Розе. Голова идет кругом. Не знаю, какая сила прибила меня к полу, но я не падаю и не убегаю, только смотрю на брата затуманенным, растерянным взглядом. Но чувство ничтожности быстро проходит, и на его месте оказывается звериное недовольство.       – И? Папочке с мамочкой уже успел настучать? – я говорю едко и зло, тем самым вбивая в себя серебряные колы, чтобы те разорвали меня на части раньше, чем это сделают родственники. – С кем еще не успел поделиться?       – Конечно, – раздраженно кивает Ал, – И Рону с Гермионой. Вот так и написал: «Любимый дядюшка, твой крестник и племянник влюблен в твою единственную и любимую дочь. И еще он, кажется, ей разбил сердце. И ему плевать на нее. Живи с этим». Может, чего-то не хватает? Надо было написать, что ты кретин и неудачник?       Меня тошнит от голоса брата, от ее слов и самого его присутствия.       – Бери перо и пергамент и пиши, – советую я без особого ехидства. – Хотя бы перед ними я не буду чувствовать себя виноватым.       Альбус с глубоким вздохом качает головой.       – Издеваешься, Джеймс? – поднявшись, он смотрит на меня с долей понимания, что выводит меня из себя.       – Конечно! Это же так весело влюбиться в кузину, растоптать свою гордость и после страдать. При этом всех собак спустят именно на меня.       – Тебя только это волнует? Как отвечать за свои чувства перед кем-либо из родственников?       Кажется, он не ждет моего ответа. А я и не хочу отвечать.       – Чего ты от меня хочешь?       – Я хочу, чтобы...       – У тебя нет права чего-то хотеть в данном случае, – грубо обрываю его.       – Ты Розе больно делаешь, – Ал пытается достучаться до меня своим чертовым спокойствием.       – Я уже извинился.       – Сдались ей твои извинения, Джеймс! Она же…       Он запинается на полуслове и выдыхает с явным облегчением.       – Она же, что?       – Пора думать не только о себе, – только и проговаривает брат.       Я запрокидываю голову назад и ожесточенно тру лицо, сдерживая невнятный рык.       Альбус садится обратно, положив руки на согнутые колени, и долго молчит.       – Извини, Джеймс, – говорит он, – Ты прав, это не мое дело. Я просто не могу стоять в стороне, делая вид, что ничего не происходит.       Какие же все неугомонные, желающие принести пользу всем и вся. И только я, кажется, угодил не в ту заводь и пропал.       – Почему она тебе рассказала? – шепотом спрашиваю я, прижимаясь спиной к стене.       – Я не знаю, – разводит руками Альбус и добавляет: – Мы долго говорили об этом, но она не хотела признаваться, с кем встречалась. А позавчера вечером буквально выпалила все, и, кажется, мы поссорились. Вернее, она решила, что я осуждаю ее или, что еще хуже, не понимаю.       – А на самом деле? – голос садится от... переживаний.       – Я просто в шоке до сих пор, Джеймс, – признается Ал. – В голове не укладывается.       – Ты злишься, – уверенно заявляю я.              – Ну, разумеется! Я злюсь, что Роза не рассказала мне все сразу и предпочла все держать в себе, хотя я знаю, что она очень сильно страдала. И на тебя я тоже злюсь.       – Почему?       – Потому что ты придурок, – будто это все объясняет, бурчит Ал. – Вот серьезно, ты влюбился в нашу кузину и признался ей в этом, и что теперь? То есть да, Роза сказала, что у вас были недолгие и весьма странные отношения, теперь, как я понял, все кончено. Это того стоило?       Нет. Наверное, не стоило, но говорить это Алу я не собираюсь.       – Я думал, мне будет легче, если она узнает. Хотя... вру. Я был пьян, и мне казалось, что я поступаю правильно.       Он невесело усмехается.       – Даже не знаю, как тебя поддержать.       – Можешь сказать, что я сволочь.       – Я так не считаю, – Ал расправляет плечи. – Ситуация патовая, конечно, но она же не делает тебя плохим человеком.       – Сомневаюсь, что Роза считает также.       – А причем здесь она? Я говорю за себя.       – Мне кажется, что я – причина всех ее бед, – с надрывом заявляю я и с ожесточением тру лицо.       – Ну, это точно не так, – с тревожной усмешкой говорит брат. – Ты не самая большая беда Розы.       – Что может быть хуже влюбленности кузена? – как само очевидное спрашиваю я. Ни-че-го.       Ал прикусывает губу, сомневаясь и скребя ногтями по камню, но в конечном итоге говорит:       – Любовное зелье в бокале, к примеру.       – Это самый абсурдный пример, Ал.       – Знаю, – он кивает. – Но я не шучу, Джеймс. Роза об этом, разумеется, не расскажет, но я чувствую, что ты должен об этом знать. Она ничего не испытывает к Скорпиусу.       Он выпаливает так быстро, что я с трудом могу провести логическую цепочку от любовного зелья до Малфоя. Это совсем что-то неестественное и бессмысленное. Даже задумываться не хочется.       – Как мы перешли с идиотского любовного зелья до Малфоя? – с раздражением дергаюсь, как вдруг меня ударяет хлестким пониманием. – Ты же не это имеешь в виду, да?       На Альбуса больно смотреть, он подбирает слова, растягивая неприятную паузу, хмурится и произносит:       – Ее опоили зельем, Джеймс.       Я не нахожу слов и понимания, но слабое головокружение начинает меня поедать. Какого хрена..? Черт, нет. Этого не может быть.       – Я убью Малфоя, – издаю рык и почти встаю, но Ал крепко цепляется за мое плечо, вынуждая сидеть спокойно. Твою мать, только не это. – Ты с ним еще дружишь? Альбус!       Альбус мягко улыбается, пытаясь сгладить острые углы, но куда там. Это точно не тот случай, когда стоит оправдывать и защищать Малфоя!       – Скорпиус никакого отношения к этому не имеет.       Меня начинает выводить спокойствие брата. Казалось бы, он первым должен был ринуться с проклятиями на своего друга, но нет, он вновь его защищает. Даже теперь.       – Ты издеваешься? Ал, ты только что сказал, что Малфой…       – Я сказал: Розу опоили зельем. Но не говорил, кто.       – Малфой, – разумеется, это он, кто еще-то. – И я порву его на клочки.       – Ты будешь меня слушать или нет? – Ал недовольно поджимает губы. – Скорпиус такая же жертва, как Роза. Это все Булстроуд.       Ал буквально выдавливает из себя каждое слово, четко осознавая, какая реакция будет у меня.       – Чего?!       В голове звенит, будто я свалился с метлы, и последнее, что я могу – это держаться на двух ногах. Мысли неприятно скачут, и теперь я точно не знаю, что мне делать.

***

      Макгонагалл не шутила про отработку.       «Библиотека. 18:00».       Зубы сводит от лаконичного послания директрисы, выведенном на согнутом пополам пергаменте. Между строк читается легкое недовольство, пропитанное заботой о репутации моей семьи. Желание сплюнуть становится невыносимым.       Я смотрю на наручные часы: ужин закончился двадцать минут назад, а ни библиотекаря, ни старосты поблизости нет. Замечательно. Чем дольше я нахожусь в подвешенном, одиноком состоянии, позволяя мыслям неистово выть в голове, тем ужаснее я себя чувствую. Пусть они уже придут, завалят меня заданиями, чтобы я на часок отключился.       Можно было не приходить – одним прогулом меньше, одним больше. Но последнее чего я хочу, это иметь счастье видеть десятки лиц студентов, в предвкушении бегающих по коридорам в преддверии бала. Бала, на котором мне необходимо быть, но я не хочу. Если засяду за отработку в библиотеке, время пролетит быстро.       Мне нужно о многом подумать.       Первый гнев давно прошел, но легче не стало. Пришлось пообещать Альбусу, что я ни в коем случае не устрою потасовку с Булстроудом, и уж тем более не буду кричать об этом на каждом углу. И если последнее даже не обсуждается, то желание придушить слизеринца кипит в груди уже пару часов. Это какой-то пиздец. Других слов я не нахожу.       В голове какой-то непроходимый туман мыслей, не знаю, за что хвататься в первую очередь. Я стараюсь не думать о Розе, но ощущаю, как грудь сдавливает позабытое чувство тревоги за ее душевное состояние. Мне никогда не хотелось приносить в ее мир столько боли и страданий, но я принес, пусть и неосознанно.       Многие вещи теперь выглядят иначе. И я понимаю, каким глупцом был. Я не видел, не хотел видеть загнанный взгляд Розы, так и кричащий, что ей нужна помощь. Но я был занят своими чувствами, искал лишний повод напомнить ей, что просто так нельзя играть мною. Как же глупо я поступал. Но теперь подобные мысли вступают в бой с теми, которые я поставил во главе. Я должен отказаться от Розы. Точка. Я должен стереть свое присутствие из ее жизни. Но теперь я вновь запутался.       Казалось, что все кончено, однако... Очередной камень поднялся с глубин. Меня корежит от своих нелепых мыслей, качающихся из стороны в сторону, но отрезать их не получается. Я уже все решил, но вот сейчас что-то тянет меня обратно. Вновь вспыхнувшая надежда? Может быть. Или желание все-таки быть с Розой. Хотя это неосуществимо, ни при каких обстоятельствах.       Чего я точно не хотел, это знать, что у Розы есть проблемы, не связанные со мной. Это выглядит эгоистично, но ничего не могу поделать со своими чувствами. Мне бы хотелось знать, что все, из чего состоит ее мир – я. Вот только это не так. Никогда так не было и не будет. Да, меня снова затягивает приятное, обескураживающее чувство влюбленности в нее, словно притягивает новые проблемы ко мне с одинокой мыслью «вдруг она правда влюблена в меня». Но это не так. Я же знаю, что этого не может быть.       Неуверенные шаги совсем стихают при приближении к библиотеке. Настороженно веду плечом, сощуриваясь. Из соседнего коридора показывается хрупкая фигура Розы, медленно вышагивающая расстояние до меня так, будто идет на эшафот.       Я теряюсь, исподлобья наблюдая за ней. Не был готов к тому, что она будет следить за мной на отработке. Даже не хотел об этом думать. Она и так везде: в гостиной Гриффиндора пахнет ее духами возле камина, в Большом зале она всегда на одном месте, в коридорах ее присутствие. Куда бы я ни сбежал, она там уже была. Но я бы не хотел с ней контактировать. Да, это уже слишком после моих слов.       Мы молчим. Роза не смотрит на меня, едва дергая плечами. Кажется, забавным, но это ни хрена не так.       – Двадцать пять минут, – с хрипом говорю я. – Я стою здесь двадцать пять минут.       Она поджимает губы и, кажется, совсем не находит нужных слов. Могу ее понять.       – Джеймс, – Роза смотрит мимо меня. – Отойди, пожалуйста.       Вроде дорогу ей не загораживаю, но потом я чертыхаюсь, заметив ее кроткий взгляд. Ах да, я прислонился к двери. Помедлив, отхожу, позволяя Розе провернуть ключ в замочной скважине и со скрипом отворить двери библиотеки.       Роза проходит в боковой отдел, где царит хаос и запустение: громадные стопки газет и научных журналов, перетянутые бечевкой, заметный слой пыли и всего одна лампа, слабо освещающая коморку.              – Тебе нужно рассортировать выпуски газет в углу по году издания, разумеется, без магии. Успей выполнить задание до бала, пожалуйста, – осторожно, пробуя слова на вкус, просит Роза и обходит меня. – Мадам Пинс закроет библиотеку в половину восьмого.       Я не вслушиваюсь в ее слова, они пролетают мимо меня как надоедливое стрекотание мотыльков. Но промолчать совсем не могу. В горле и без того огромный ком, хочется его чем-нибудь задавить, прогнать.       – А ты мой надзиратель? – прикрыв глаза, я отметаю от себя чувства, буйно расшатанные ее появлением. Только не нужно на нее смотреть лишний раз.       – Правильно, – она застывает изваянием, задерживая на мне странный, даже обиженный взгляд, а потом отворачивается так, будто хочет придавить меня своим нелепым чувством понимания. – Начинай, Джеймс. Быстрей начнешь, быстрей закончишь.        Я лишь хмыкаю.       Закатив рукава рубашки, не торопясь ворошу первую попавшую под руку стопку. Восемьдесят первый. Рождество. Затем девяносто четвертый. Я стараюсь не читать заголовки, сразу вытаскивая даты, но даже это не спасает от удушающих мыслей.        Роза. Роза. Роза. В какие дебри ты меня завела и стоит ли их обходить стороной?       Я намерено не оборачиваюсь, но из головы выкинуть Розу не могу.       Перед глазами проплывает лицо Розы, улыбающейся для меня так счастливо и искренне, что меня тут же отпускает опустошение, утягивая в почти волшебные воспоминания о ней. Если что-то и осталось у меня хорошее, то это они. Кажется, что прошла целая вечность, когда я держал за руку Розу и верил, что у нас еще есть небольшой шанс на будущее. Я обхватывал ее за талию и чувствовал, как внутри меня расцветает оранжерея каких-то неведомых цветов. Она тогда плавно кружилась под падающими листьями, и ее рыжие волосы, казалось, собирали все лучи солнца, так редко появляющегося на горизонте. Пожалуй, я и в правду люблю ее.       Люблю, но хочу отказаться.       Я встаю боком, раскидывая газеты по стопкам, и все-таки бросаю взгляды на Уизли. Мерлин, меня сдавливает со всех сторон, я путаюсь в своих желаниях, принятых решениях. Безумие.       Роза стоит в стороне, прислонившись к старому комоду, и недопустимо часто посматривает на часы.        – Если торопишься, можешь идти. Я не сбегу.       Она вздрагивает, удивленная моими словами.        – Я... Нет, просто тебе нужно ускориться. Иначе придется и завтра отрабатывать.       – Спасибо за заботу, – бормочу я, – Это же так плохо – получать наказания.        Роза молчит. Как бы я хотел обнять ее, вдыхая свежий и легкий аромат лаванды, водить пальцами по нежной коже и верить, что это самое крепкое и надежное чувство в мире, и оно переживет все. Но нет, это не так. Мысль прижать Розу – сладка и прекрасна, но она же разрушительна. И мне не стоит поддаваться ей вновь. Лучше плутать в лабиринте страданий и найти однажды выход, чем стоять на месте, окутанным постоянным душащим чувством тревоги и боли.       – Может, поговорим? – предлагаю я, пока не понимая, чего хочу.       – Ты уже все сказал.       – Не о нас, – запинаюсь и отворачиваюсь от нее. – А в общем.       – А ничего общего у нас нет, – выдавливает Роза, проходя в центр.        Ничего общего у нас нет. Отчего-то это выводит меня из себя гораздо больше, чем все, что она говорила ранее. Хотя я сам то и дело кручу в голове эту мысль, слышать ее от Розы неприятно. Ничего общего у нас нет.        Я откидываю подшивку газет в сторону и в упор смотрю на Розу.        – Почему ты не сказала, что Булстроуд опоил тебя зельем?        Она вскидывает голову, округляя глаза, и отступает на несколько шагов.        – Почему ты вечно молчишь о том, что не должно оставаться в шкафу тайн? Почему ты ведешь себя, как неразумная девчонка?        Я плохо контролирую свой язык, но мне хватает сил не сболтнуть действительно лишнего. Не сейчас, для этого не время. Нужное время может и не наступить, но я точно знаю, что сейчас главное понять, что вообще происходит в голове Розы Уизли.        Роза давится воздухом, пытаясь что-то ответить.        – Я просто не понимаю, чем ты думаешь, – развожу руками, потому что больше нет никаких слов.        – Я думаю, отработку можно завершить, – с трудом говорит она и делает шаг в сторону двери.       – Роза.       – Не вмешивайся не в свое дело, – цедит она.        – Вот как. Позволишь вытирать этому отморозку об себя ноги?        – Тебе же позволяю.        – Что?       – Ты тоже не святой. И я не знаю, кто из вас сделал мне больнее.        Голос Уизли начинает дрожать. Меня выворачивает наизнанку от ее слов. В чем-то она права.       – Послушай, – я качаю головой, решая ввернуть русло разговора к Булстроуду. – Не знаю, что ты вбила себе в голову, но ему не должно это сойти с рук.       Не знаю, какой реакции я ждал, но Роза поворачивается ко мне лицом, впервые смотря прямо. Это вселяет в меня уверенность, что я говорю верные слова.       – Он должен знать, что нельзя так поступать.       – Это просто любовное зелье, – шепчет Роза, прикрывая глаза.       – Нет.       – Да! Сколько раз тебя пытались опоить на четырнадцатое февраля?        – Это другое, – жестко отрезаю, – Это шутка и веселье.        – Странный у тебя подход. А если бы он опоил меня на день влюблённых, ты бы тоже считал это шуткой? – со злобой протягивает Уизли.       – Разумеется, нет!        – Тогда в чем разница?       – Да в том, что это сделал не человек, который хотел получить взаимности, а какой-то придурок, поверивший в свою безнаказанность!       Роза с надрывом издает смешок, но больше никакой реакции не следует. И меня это пугает.        – Не лезь в это, – просит она, едва всхлипывая. – Это тебя не касается.       – Ошибаешься.       – Я не твоя собственность, Джеймс. Если я прошу, ты хоть раз можешь уступить? Или что, вновь гордыня покоя не дает?       Слова обжигают. Но самое страшное и невыносимое смотреть, как Роза сжимается от внутренней боли и каждое слово выбрасывает с огромными усилиями. Я не могу, не могу смотреть на ее страдания. Хочу подойти и обнять ее, угомонив ее начинающуюся истерику, но она опережает меня, словно все понимает, и убегает до того, как я делаю шаг. Вот же! 

***

      Приходится приложить усилия, чтобы надеть парадную мантию и не упасть на кровать, пропустив праздничный бал. Макмиллан, завязывающий галстук перед зеркалом, коротко бросает на меня задумчивый взгляд и спрашивает:       – Кого ты пригласил на бал?       Я не отвечаю ему взглядом.       – Никого.       – Почему? Не смог определиться?       – Не посчитал нужным, – бросаю я, пытаясь скрыть раздражение.       – Ну, конечно, – недовольно фыркает Джек. – Это ведь совсем не круто приходить с одной девушкой, когда на тебя вешаются все.       – Завидуешь? – у меня вырывает смешок, хотя внутри разгорается желание запустить в однокурсника чем-то тяжелым. К счастью, под руками ничего не оказывается подходящего.       – Еще чего! – Макмиллан неожиданно идет на попятную. – Я иду со своей девушкой и счастлив от этого.       Черт. На языке не остаётся едких ответов, а потому я выхожу из спальни, желая, чтобы Джек подавился воздухом.       Я горю праведной злостью, спускаясь по главной лестнице и едва не столбенею на месте, приметив широкоплечего слизеринца, свернувшего в подземелья. Придется измарать руки сейчас. Я ускоряюсь и спускаюсь в подземелья. Фигура Булстроуда быстро скрывается за поворотом, и я следую за ним, пока не решаясь окликнуть. Сначала нужно убедиться, что он один.       Я вылетаю в узкий, затемненный коридор и, наконец, подаю голос.       – Булстроуд!       Он оборачивается, останавливаясь, и ухмыляется.       – Чего тебе, Поттер?       Кулаки уже чешутся, но я не позволяю инстинктам завладеть собой.       – Поговорить хочу.       – Так найди себе более подходящего собеседника, – он вальяжно убирает руки в карманы брюк и с насмешкой протягивает: – Я с врагами и гриффиндорцами не якшаюсь.       Я выдавливаю кривую улыбку.       – Раз ты не желаешь разговаривать, перейдем сразу к делу, – обманчиво спокойно говорю я и, не теряя времени, прижимаю слизеринца к стене, крепко держа за шею. Он начинает дергаться и пытается меня оттолкнуть, но сейчас я в том состоянии, когда выдержу даже удар Хагрида. – Не учили, что обижать девочек не хорошо?       Вырывающийся Булстроуд, гневно смотрящий прямо мне в глаза, неожиданно ослабевает хватку и становится более покладистым.       – Что тебе нужно? – хрипит парень и сглатывает, догадавшись. – Извинений?       Покачав головой, сильнее надавливая на шею, чувствую взымающийся кадык слизеринца.       – Нет, мой родной, так не пойдет. Ты сотворил пиздец какую гадость, и должен за это ответить.       – Думаешь, я жалею, что подлил чертовой девчонки зелье? – зло выдавливает он, кажется, смирившись со своим положением. – Нет, Поттер, нисколько не жалею! Единственное, на нее это почему-то не подействовало, вернее не так сильно, как я бы хотел. И, черт подери, она бы даже не заметила этого, если бы ни твоя чертова сестрица Лили, не вовремя решившая поиграть в следопыта.       – Тебе не жить, – с придыханием обещаю я, – Но прежде, почему ты это сделал?       Булстроуд гневно щурится.       – Мой отец погиб в Азкабане. Его обвинили в политическом заговоре и растрате Министерского бюджета еще шесть лет назад, но только два года назад это сумели доказать, когда министром стала твоя тетка Гермиона, и его посадили окончательно. Это были ужасные года, Поттер, отец находился под домашним арестом, а мать сходила с ума, не зная, как теперь жить. Пожиратель смерти, неугодный новому правительству, не имеющий даже средств на хорошего адвоката.       – Причем здесь Роза?       – Она ее дочь! И она такая сука, вечно вертящаяся перед глазами, будто насмехается над моими бедами.       – Что ты несешь? – рычу я. – Какого хрена, ты что-то предъявляешь ей? Роза понятия не имеет, кто твой отец и чем он знаменит, родители никогда не обсуждают работу дома с детьми. И дети не отвечают за поступки родителей. С чего ты решил мстить Гермионе, если твой отец преступник?       – Он не преступник!       – Невиновных не сажают.       – Много ты знаешь, – фыркает он. – Министерство разрушило мою семью, и я никогда им этого не прощу. А эта Роза… Ничего, ей это послужит уроком, будет держать свой язык за зубами.       Меня переполняет истинная злоба, а в голове трещит лишь одна мысль, провоцируя меня наносить удары по этому ублюдку. Я пару раз вбиваю со всей силы Булстроуда в стену, но этого становится мало, и кулак сам впечатывается в живот, мазнув по его ребрам.       – Ублюдок!       Не замечая ничего вокруг, я бью его все сильнее, и в какой-то момент он не выдерживает удары и падает мне под ноги.       – Эй! Поттер, хватит!       Я заношу очередной кулак в воздухе, но предплечье крепко перехватывает Забини, пытаясь оттащить меня от Стэнли. Мне приходится подняться и посмотреть в пылающие глаза Ингрид.       – Уйди, Забини.       – Нет, не трогай его, пожалуйста, – Ингрид умоляюще смотрит на меня и трясется то ли от страха, то ли от гнева. – Это я подлила Розе зелье, Стэнли только предложил. Это я виновата, разбирайся со мной.       Да что она несёт?       – Ты думаешь, мне есть дело до того, кто именно это сделал? Он виноват в страданиях Розы. И даже не сожалеет!       Ингрид трясется.       – Я знаю! Но будь выше этого, Поттер, что изменится, если ты забьешь его до смерти?       – Хотя бы буду знать, что он понес наказание.       – Уверен, что Роза обрадуется, загреми ты в Азкабан из-за нее? – задавив страх далеко, твердо настаивает она. – Это того не стоит, Джеймс. Пожалуйста. Подумай о Розе, она ведь не просто так, решила не поднимать шум.       Ингрид выглядит совсем отчаянно и почти не замечает, как ее голос медленно начинает садиться, а уверенность в себе улетучивается, принося только дрожь в руках. Она все еще держит меня за руку, пытаясь достучаться.       – Пожалуйста.       Да, Розе будет больно. Да, она будет страдать. А с этим несчастным буду и я. Не хочу рушить всю жизнь, из-за какого-то идиота. Не хочу, забывать из-за этого Розу и те светлые, добрые и теплые эмоции, которые она дарила мне. И только ради того, чтобы ее светлый образ не стерся из моей памяти, я не собираюсь добивать Булстроуда. Пусть живет и боится, но трогать его я больше не буду. Роза не заслужила еще больших страданий из-за меня.       – Да пошли вы оба.              Булстроуд, кряхтя, поднимается на четвереньки и сплевывает.       – Не будь таким благородным, Поттер. Ударь еще раз, а то выглядит это жалко.       – Это ты жалкий, – с неприязнью говорю я и уже собираюсь занести ногу для удара, как Забини вскрикивает.       – Не надо, Джеймс, – она с яростью опускается на колени перед Булстроудом и грозно шепчет: – Заткнись, придурок, хуже ведь будет.       – Мне плевать!       – А мне нет! – Ингрид вскидывает на меня раскрасневшееся лицо и хочет что-то сказать, но я мотаю головой и медленно ухожу, не допуская и мысли, что в спину может полететь проклятье. Она этого не сделает.

***

      Под сводами Большого зала кружатся кленовые листья, своим бронзовым окрасом затмевая грозовые тучи, и точно в так музыке плавно перекручиваются, собираясь в большой шар. Он разрастается, медленно опускаясь все ниже, и у самого пола взрывается листопадом под безмолвные рукоплескания студентов. С легким треском тяжелые двери зала распахиваются, пропуская несколько пар, танцующих замысловатый вальс в полумраке, и на долю секунды кажется, что они парят в воздухе, – их плавные и невесомые шаги почти не оставляют сомнений в этом.       Я наблюдаю за ними скучающим взглядом, пока не узнаю в одной из девушек свою сестру. Лили чуть опускает голову, отстраняясь от партнера и поворачиваясь вокруг него. Не знал, что она занималась танцами, но присмотревшись, узнаю в остальных девушках черлидерш, и все становится понятно. Удивительно, что Лили никому не рассказала, узнав, что будет открывать торжественный бал. Вспомнив, на какой ноте мы вчера с сестрой разошлись, я мрачнею, потупив взгляд в пол.       Над ухом щелкает затвор колдоаппарата, и я мелко вздрагиваю, удивленно поворачиваясь вправо.       – Профессор Долгопупс пообещал двадцать баллов за самые лучшие фотографии, – с улыбкой говорит кузен Луи, продолжая щелкать камерой. – И Эллис десять.       Я усмехаюсь, возвращая свое внимание на представление.       – Еще я обещал Лили снять ее в танце, – бросает кузен прежде, чем скрыться в толпе.       Что-то все разом решили подсластить жизнь Лили, думаю я, скрывая гримасу недовольства собой. Надо будет помириться с сестрой. Это единственный мостик, который я могу укрепить и поддерживать постоянно, не сгорая изнутри.       Под скрипящую и завывающую музыку пары удаляются, сделав легкие полупоклоны, и на их месте, собрав на себя тысячи лучей серебристых фонариков на стенах, выплывает каменный, испещренный древними символами, постамент с ярко-синим кубком Турнира. В полутьме зала, заполненным легким сизым туманом, переливы кубка впечатляют даже меня, невольно приковывая взгляд. Я чувствую трепет в груди от величия и красоты награды, доставшейся другому чемпиону.       Не спеша, давая каждому возможность насладиться моментом, профессор Макгонагалл подходит к кубку и сморщенной рукой с легкой улыбкой прикасается к нему.       – Вот и настал час, когда мы подводим итог Турнира Волшебников, ощущая трепещущее чувство радости и сожаления в груди, – она делает паузу, оглядывая собравшихся. – Оказанная Хогвартсу честь принять в очередной раз столь масштабное, величественное и, без сомнения, впечатляющее мероприятие позволяет нам всем осознать значимость этого момента. Мы наблюдали за сражениями, переживали и прикрывали глаза, задерживая дыхание, при виде того, как чемпионы проходят сложнейшие испытания. И они, и зрители прошли огромный путь, и, я уверена, вынесли из него самое лучшее, став сильнее и увереннее в своих силах.       Зал оживает, слышатся звонкие, возбужденные голоса и хлопки.       – Пришло время вручить заслуженную награду чемпионам, – Макгонагалл бросает короткий взгляд на нас и слегка прокашлявшись, начинает: – Турнир – состязание, возрожденное ради взаимного сотрудничества школ и дружбы студентов, совсем неправильно воспринимать его, как шанс превзойти кого-то. Историю пишут победители, однако вклад каждого имеет значение, порой не меньшее, чем признанного победителя. Уважение и принятие каждого, вот главная цель и награда. Мистер Доэрти, приступайте.       Организатор оживленно подходит к постаменту и с улыбкой говорит:       – Профессор Макгонагалл верно подметила, проигравших нет, а потому с радостью вручаю медаль за храбрость и решительность, проявленную в первом туре мистеру Джеймсу Поттеру.       Я хмыкаю и всё-таки выступаю из толпы. Приходится улыбнуться и поблагодарить за прикрепленный к мантии орден. Крам получает награду за безупречное подчинение своего страха, Базиль и Крис – за смелость и упорство, Мицкевич – за проявленное благородство.              – И, наконец, с чувством гордости и уважения я награждаю главной наградой мисс Аннет Виардо – победительницу магического Турнира Волшебников трех школ! Мои поздравления, миледи!       Аннет звонко смеется, принимая искрящийся кубок, и поднимает его над головой, принимая аплодисменты. Она это заслужила, пусть и державшаяся в конце списка чемпионов, Аннет отлично справилась со всеми препятствиями, в итоге набрав больше баллов, чем Дож.       Остальную речь я не слушаю, брожу между студентов и гостей до тех пор, пока свет вновь не становится тусклым. Официальная часть закончена.       На первый танец я приглашаю Аннет, оставшуюся без кавалера-француза. Ажиотаж вокруг нее, как победительницы Турнира, быстро угас, уступив место танцам и веселью, которые ждали все в разы больше, чем награждении.       Аннет принимает мою руку, и мы плавно вливаемся в едва начавшийся танец под легкую, только разогревающую музыку.       – Рада победе?       Девушка расплывается в мягкой улыбке, сверкая глазами. В голубом шелковистом платье она похожа на полевой цветок, гордо колышущийся на ветру.       – Совру, сказав, что главное не победа, а участие. Поэтому, разумеется, я рада!       – Ты честнее, чем организаторы, – смеюсь я.       – О, тебе не понравилась медаль за храбрость? – она вскидывает светлые брови и старается не рассмеяться. – Весьма подходящая и хорошая награда.       – Мне не нужна была она.       – Рассчитывал на кубок? Ну, извини, Джеймс, уступи дорогу девушкам.       – Даже не думал претендовать, последние два тура точно. Дорога была свободна, Аннет.       Виардо оценивающе улыбается и прокручивается под моей рукой, ловко возвращаясь ближе.       – Я бы не сказала, что ты в чем-то мне уступаешь. Наоборот. Так в чем причина?       Я слышу в ее вопросе лишь небольшой интерес и не вижу причин уходить от ответа.       – Любовные потрясения.       – Сочувствую, – между бровей Аннет пролегает морщинка. – Любовь всегда сложная штука, в ней нет правильного винтика.       – Не думаю, что для того, чтобы любить, нужны правильные винтики, – я пожимаю плечами.              – Нужны, – уверенно кивает она. – Любовь это не только возвышенные чувства, это человек, которого тебе нужно принять и понять, это мелкие проблемы, без своевременного решения которые превратятся в бедствие. Сказать «люблю» просто, а действительно любить – сложно.       – Я знаю. Просто, когда ты испытываешь к кому-либо чувства, тебе кажется, что в нем держится весь твой мир. И в такие моменты нет ничего правильного и неправильного.              – Да, есть баланс, золотая середина, – Аннет задумывается на секунду, – Но чтобы к ней подойти нужно работать над отношениями. Ты так не думаешь?       – Ты говоришь о комплиментах, цветах и подарках? – непонимающе смотрю на нее.       Она звонко смеется.       – Нет, Джеймс. Работать над отношениями значит говорить с партнером о том, что его беспокоит, что он чувствует.       Аннет говорит разумные, обыденные вещи, которые отзываются во мне пониманием и отторжением одновременно. Все-таки эгоизма внутри меня гораздо больше, чем благородного сострадания. Все это время я страшился своих чувств, я грезил о Розе, но мало думал о ней, как о просто девушке, чей мир резко перевернулся. Запретная любовь к ней выдавила из головы осознание, что есть не только мои чувства, но и ее. Я могу обманывать себя и клясться, что думаю о ее чувствах, но, по всему выходит, что нет. Мне важна она, и я хочу, чтобы у нее не было проблем, однако за последние две недели, я ни разу не попытался поговорить с ней о том, что творится в ее голове. Все разговоры сводились только к моей жажде ответной влюбленности. И, кажется, я совершенно не был готов к тому, что у Розы появится свое видение ситуации.       – Все хорошо? – голос француженки возвращает меня в реальность.       – Просто задумался.       – Девушка, с которой ты встречался, не отвечала взаимностью? – пытливо спрашивает она.       С небольшой заминкой я мотаю головой.       – Ее взаимность была иллюзорной, шутливой. Она проявляла ко мне интерес, чтобы не делать мне больно.       Виардо сощуривается.              – А ты в этом уверен?       – Она сама об этом говорила.       – Я не думаю, что она бы стала притворяться ради твоих чувств. Девушки редко так поступают. То есть, – она поправляется, немного задумавшись, – Разумеется, есть девушки, которые готовы жертвовать своими желаниями в угоду парням, но как я поняла, у вас другой случай. Она не ставила твои чувства на вершину, просто хотела помочь.       – Да, – подтверждаю я, – Но именно помочь справиться с чувствами, а не ответить на них. Она убегала от прямых ответов и…       – Может, наоборот? Не убегала, а пыталась подойти поближе?       Мне требуется время, чтобы подавить дрожь в голосе. О таком я не думал, даже не надеялся на такое. Кажется, во мне трепетала слабая, пустая мечта, не подкрепленная никакими аргументами. Я просто хотел увидеть в Розе любовь ко мне, а какая она будет, как проявится, и что я потом буду делать с ней – было затянуто дымкой страха.       – Сомневаюсь, – говорю я, сразу решая закрыть тему. – Спасибо за разговор.       – Да пустяки! Не расстраивайся, полно девушек, которым ты нравишься.       – Меня должно это волновать?       Аннет улыбается, потупив взгляд.       – Меня бы волновало.       Последний круг мы танцуем молча, но меня это не настигает врасплох. Скорее наоборот подзадоривает. Я бессознательно бросаю все силы, чтобы выхватить из разновозрастной толпы знакомое лицо, но с каждым новым шагом разочаровываюсь. Мне легко дается наблюдать за Розой, хотя я понимаю, что это не пахнет здоровой привязанностью, но и быть с ней рядом тоже нельзя. Я выбираю путь наименьшего, менее болезненного решения: смотреть издали, разбивая части себя внутри.       Розы нет поблизости. Я и не знаю, зачем сейчас ищу ее, ведь в голове уже давно сидит навязчивое желание отказаться от нее навсегда.       – Джеймс, – Аннет тянет меня за руку, – Я тебе нравлюсь?       В голове моментально проясняет. О, черт, только этого мне не хватало. Может, она не подразумевает ничего большего, чем ответ «да», не затягивающий нас в круг отношений, но по ее лицу я не могу точно об этом говорить. Врать и юлить тоже не хочется. Даже не так, я впервые хочу обрубить на корню все недомолвки, и плевать, как буду выглядеть в ее глазах.       – Между нами ничего не может быть.       – Я понимаю, – с легкой грустью говорит она, – Через пару дней я вернусь во Францию, но мне достаточно знать, что у нас был шанс.       – Нет, не был.       – Почему? – ее голос пугающе звенит. – Я не спрашиваю, мог бы ты выбрать между мной и той девушкой меня. Представим, что ее нет. Я нравлюсь тебе, как девушка?       – Да, – все же признаю я, – И на этом закончим.       Аннет понимающе кивает, легко отпуская мою руку, но я рано расслаблюсь, поверив в то, что разговор действительно закрыт. Я понимаю все до того, как она тянется ко мне, но не успеваю отшатнуться, прервав зрительный контакт. Она красивая и притягательная, правда, влекущая меня за собой, и я не сопротивляюсь, когда ее губы касаются моих. Но это не то. Это все обман, она его не заслужила. Я не могу допустить эту ошибку вновь. Невозможно заглушить одни чувства другими.       – Аннет, нет, – я пресекаю поцелуй и отхожу, создавая между нами приличное расстояние. – Это лишнее.       Она прикусывает губу, с печалью оглядываясь по сторонам.       – Извини. Соблазн был слишком велик, – она мнется. – Не знаю, что на меня нашло.       – Танец закончился, – напоследок замечаю я, разворачиваясь, и оставляю ее одну.       Жаль, если она правда в меня влюбилась. Жаль в двойне, что я не способен ответить ей взаимностью. Но это она явно переживет и будет целее вдали от меня.       Столики с пуншем почти пустые, но я успеваю урвать бокал прежде, чем эльфы начинают их выставлять заново. Глаза бегают из стороны в сторону, выхватывая знакомые лица, забавно подверженные эйфории вечера, и мне кажется, что сегодня при закрытии дверей в Большом зале оказались те же люди, что были утром, только более свободные и окрыленные. Сейчас их ничто не сдерживает, на них нет неуемного давления, вынуждающего следовать определенным нормам. Они вкушают возможность выбора и счастливых минут в танце с человеком, который им нравится. Это всего лишь бал, но от него веет запредельным чувством совершенства и свободы.       Среди них я чувствую себя каменным и неуместным, подчиненным обстоятельствам человеком, который уже сдался. У меня в груди нет заветного тепла, сбрасывающего напряжение и тревожность и позволяющего танцевать до упаду на пару с людьми, которых можно назвать друзьями. Я не чувствую, что это мой путь, и расслабиться не могу, пока надо мной висит мешок камней, в любой момент способный разорваться.       – Может, все-таки в Хогсмид? – рядом появляется Терри, порядком расслабленный, но я чувствую на себе его настороженный взгляд, и понимаю, что он не чувствует себя в норме из-за меня. – Еще есть возможность.       Я вздыхаю. Мне, наверное, впервые не нравится идея свалить в Хогсмид под покровом ночи.       – Чего ты туда так рвешься?       Терри смиряет меня долгим изучающим взглядом, словно хочет убедиться, что это все еще я.       – Я хочу тебя растормошить, – спокойно говорит он.       На секунду я прикрываю глаза, и в голове проносятся вспышки воспоминаний за сегодняшний день. Чертов день.       – Сегодня, что особенный день, раз вы все бросились меня утешать? – без злости спрашиваю я, за раз опустошая бокал. На кончике языке остается ядреный привкус Огневиски, и в глазах немного плывет после глотков. – Кто-то переборщил с виски.       Кресвелл смеется и дотягивается до столика с пуншем.              – Поверить не могу, что это говоришь ты! Тебе не нравится виски, добавленный в пунш.       – Здесь дети, – напоминаю я, и сам морщусь от скребущего чувства: до чего я дошел. – Здесь мои сестры.       – Да, – со странной интонацией тянет Терри, смотря за мое плечо. – И, кажется, одна из них развлекается с пуншем.       Я слышу в голосе друга добрый смех, но внутренности стягиваются, когда я оборачиваюсь. Не стоило туда смотреть. Тошнота подкатывает к горлу моментально, и я уже начинаю глубоко дышать, стараясь не упасть на колени от скрученной в груди боли. Это безумие и несправедливость, разрушающие во мне якоря отхода назад.       – Может, пригласишь ее на танец? – доверительным голосом вмешивается Кресвелл. – Джеймс.       – Что? – резко дергаюсь я, чуть не выбивая из рук друга бокал.       – Поговори с ней, – настаивает он, – Еще раз.       Разум сопротивляется и царапает меня изнутри, но тело уже давно сдалось и поддается несносным, дурманящим чувствам, которые, кажется, никогда меня не отпустят. Мне придется с ними жить, притворяясь нормальным и цельным. Но лучше так, чем кричать во снах и оглядываться, выискивая человека, которому можешь дать все, но вместе вам быть нельзя. Не поймут и не примут.       Я хочу отвернуться от Розы, медленно крутящей бокал в руках, но уже не способен здраво мыслить и управлять своим телом. Глаза впиваются в нее и отказываются видеть что-то еще. Сердце подпрыгивает, грозно шипя, словно провоцирует сделать шаг в ее сторону. И, по-моему, я не в состоянии ему противостоять. Стоя у стены в едва достающем до нее свете фонарей, она все равно прекраснее, чем те десятки девушек кружащихся в центре зала.       Роза Уизли невесомая, сводящая с ума. Подобных ей просто не существует. У меня перехватывает дыхание от ее плавных, подверженных четкому пониманию, движений, беглому взгляду и легкой, ничего не обещающей, улыбке. Я помню, дал себе обещание держаться от нее подальше, отпустить окончательно, сжигая проспиртованные мосты, но удержаться от притяжения к ней не в силах. Мне нужен последний рывок, финальный аккорд, чтобы почувствовать ее дыхание и прикосновение на себе еще раз. Сложно не поддаваться уговорам сердца, когда оно постоянно плетет сети безнравственности, предлагая броситься в безумную пучину запретной любви. Я понимаю, все прекрасно понимаю. И уже принял решение.       Еще один раз, он ведь ничего не изменит. Всего один танец, последнее прикосновение и можно уйти без оглядки, теперь уже точно поставив точку. Да?       Это будет красивое завершение истории. Мое сердце никогда и никого больше не полюбит, и Роза Уизли так и останется лучшим, что у меня было в жизни. Но сейчас, в данную секунду, я готов поклясться, что мне нужно еще раз взглянуть в глаза Розы, а за тем с болью уйти, потому что лучшее не всегда нужное.       Не давая себе больше шанса на раздумья, я бросаюсь ей навстречу, сталкиваюсь с кем-то плечами, не различая дороги, и где-то добываю пунш – быстрые, обжигающие глотки, – и вот я стою перед ней. Но на меня кто-то наложил Силенцио, и слова застревают. У меня не получается ни сформулировать нужную, утешающую мысль, ни развернуться и сбежать, ни даже посмотреть открыто в глаза Розе. А она смотрит на меня, разочарованным и томительным взглядом, словно знает, какая химия происходит внутри меня, и к чему я готовлюсь. Давай, Джеймс, не будь стопроцентным трусом. Больше шанса не будет.       Я, наконец-то, прямо смотрю на Розу, утопая в ее глазах, и решаюсь.       – Потанцуем? – я протягиваю Розе руку и вижу в ее взгляде опасное недоверие, и почти готов услышать отказ.       Но она медленно кивает, не обрывая зрительный контакт, и первой делает шаг в направлении танцующих. Мы плавно вливаемся в общий поток пар и с первыми звуками музыки начинаем кружиться. Я не задумываюсь, как это будет выглядеть со стороны: Роза часто танцует с Алом и это не вызывает лишних вопросов. Для всех, она – моя младшая кузина, для меня – западня недозволенных чувств. Держать свободно ее за талию и чувствовать ее дыхание сводится к пытке, затмевающей разум полностью, что в один момент я ловлю себя на мысли, что готов наклониться и поцеловать ее на глазах у всех. Безумство.       Она дергает меня за рукав и легко подталкивает, и только тогда я понимаю, что выбился из общего ритма и чуть не запорол весь танец. Чертовы чувства, чертова Роза, чертово сердце. Едва заметно выдыхаю, сглатывая, и отвожу взгляд.       – Тебе уже лучше? – спрашиваю, чтобы как-то заглушить неудобную, слишком интимную, паузу, которая вот-вот бы привела нас к невыносимым школьным сплетням.       Роза смотрит мне в плечо, дергая уголки губ в заметно напряженной улыбке. Это единственное, что выдает ее страх и смятение, в остальном она спокойна и сосредоточена.       – Конечно, иначе я бы здесь не была.       Ее спокойствию можно позавидовать, у меня самого руки подрагивают, грозясь вырваться из моей власти и натворить дел.       – Я думал, ты не придешь на бал, – шепотом выговариваю я, на что Уизли усмехается.       – Да, я уже поняла, что я не должна попадаться тебе на глаза.       Вот теперь я слышу в ее голосе и раздражение, и обиду, и тонкую, почти не осязаемую, неприязнь.       – Я… Я не это имел ввиду, – запинаюсь и прикрываю глаза, – Роза, я говорил, что между нами не может быть дружбы, но это не значит, что ты должна от меня прятаться.       – Прятаться? Джеймс, это ты оттолкнул меня, обвинив в том, что я причиняю тебе боль своим сердоболием.       – Но ведь это так, – неуверенно выдаю я, – Мне больно рядом с тобой и без тебя. Наши… отношения, называй это как хочешь, принесли только легкий флер счастья. Мимолетного, разрушающего нас. Понимаешь?       Роза откровенно недовольна моими словами. Ее глаза наполняются влагой, но она, разумеется, держится, крепче сжимая мои ладонь и плечо.       – И не смотря на то, что у нас никогда не могло быть шанса, ты все равно затянул меня в эти чувства.       Она вздыхает, почти всхлипывает и разжимает руку, пытаясь меня оттолкнуть. Но танец еще не завершен, музыка не стихла, а я не решился от нее сбежать.       – Подожди, – я хватаю ее вновь за руку и нахожу яркие глаза, и только чудом не сдерживаю ужасного вопля от той тоски и боли, что заполняют их. – Мне очень жаль, что я рассказал тебе о своих чувствах. Это был момент моей слабости, и я не нашел другого способа, чтобы с ней справиться. Я поступил эгоистично с тобой и думал только о своих чувствах. Мне не хотелось заставлять тебя или подталкивать к отношениям, но я позволил себе отпустить страх и просто побыть с тобой. Я сожалею, что так получилось. Мне, правда, жаль, и я не знаю, как искупить вину перед тобой, как сделать так, чтобы не ненавидеть самого себя. Ты важная часть моей жизни, но я… У меня просто нет представления, что будет дальше. Я просто хочу, чтобы ты знала, я не виню тебя. И…       – Джеймс, – она прерывает меня, ловко скрывая дрожь в голосе. – Ты не сделал ничего, за что стоит так себя изводить.       Она снова, она снова начинает свою любимую, отвратительно звучащую, песню. Меня не нужно жалеть, мне не нужно говорить, что я не виноват. Я виноват! Я удушаю самого себя злостными мыслями и травлю влюбленность к ней внутри, чтобы хоть как-то жить. Прошу прощения, а она снова и снова бросается с желанием меня утешить. А ведь всего минуту назад говорила, что я поступил эгоистично.       – Мерлин! Заканчивай строить из себя то ли жертву, то ли героя, – раздраженно дергаюсь я. – Ты мне ничего не должна, как я уже говорил, мои чувства – только мои проблемы. Более того, мне жаль, что я рассказал тебе о них. Не думай, что я не страдаю и не накручиваю себя из-за этого. Я бы хотел что-нибудь исправить, но уже поздно. Роза, прости, просто давай забудем последние две недели, как страшный сон, и больше не будем друг друга тревожить. Не думаю, что мы сможем нормально общаться, но хотя бы другие не будут задаваться лишними вопросами.       Я говорю тихо, но меня самого корежит от той тонны бесчувственности и холода, что я пытаюсь из себя выдавить, лишь бы Розы перестала страдать, вечно пытаясь мне помочь. Меня перекручивает всего, но отступать назад нельзя.       Мы танцуем, как заведенные, ничем не отличаемся от других пар, но между нами волнами плещется ядовитое чувство обиды, что я не понимаю, как мы еще держимся на ногах. Роза прокручивается под моей рукой, плавно наклоняется боком, опираясь на мою руку, и так же спокойно хватается за мое плечо. Мне кажется, что время для нас остановилось и никого вокруг не существует, но это обманчивое ощущение, которому не следует верить.              Если бы я больше смотрел в глаза Розы, чем на ее движения тела, от которых на глазах появляется пелена и сердце скачет, как обезумевшее, то я бы наверняка заметил ее явную решимость и сбежал бы. Но я не заметил.       – Я люблю тебя, Джеймс, – очень тихо говорит она, и я цепенею от тяжести, навалившейся на меня в этот момент.       Ну, нет. Она этого не говорила. Она сказала другое. Что-то неразумное, что я не смог разобрать. В голове звенит, отчего я не разбираю, что делаю и с кем стою. Я люблю тебя. Я бы отдал все за эти слова, но сейчас не готов. Может быть, просто устал, а, может, разочаровался. Не знаю.       – Твою мать, нет, Роза. Не смей этого говорить, – сглатываю, почти не различаю знакомого любимого лица перед собой. – Ты этого не говорила.       Мой лепет только делает хуже, я не понимаю, что должен говорить, а тело не слушается и не может отступить на несколько шагов, потому что срабатывает ошибочное чувство, притягательно звучащее, толкающее на обрыв. Я знаю, что ничего не получится, и, правда, устал жить в затягивающем ожидании.       Роза мотает головой, поджав губы, и смотрит на меня обиженным, злым и убитым взглядом, и я не могу на нее не смотреть. Она не ведает, что говорит, она – маленькая глупышка, не разбирающаяся в чувствах. Мне больно, но у нас нет шанса, а у меня нет желания это менять. У нее же нет чувств ко мне, она говорила об этом, кричала, она сделала все, чтобы я ее услышал. И я услышал, четко и внятно.       – То есть теперь ты не желаешь этого слышать? – Роза дрожит, не скрывая злости. – Но я скажу еще раз и столько, сколько нужно, чтобы ты, наконец-то, осознал значимость моих слов.       – Прекрати, – прошу я, отступая.       Но она не унимается.       – Я люблю тебя.       Нет, не любит.       – Роза, замолчи.       – Я люблю тебя.       – Черт! – свирепею я. – Роза, я же сказал, что мы должны забыть об этом.       – Забыть? – вкрадчиво уточняет Уизли, кусая губы. – Что именно? О том, как ты прижимался ко мне и шептал признание любви? О своих чувствах, которым я впервые дала возможность вырваться изнутри, и оказалось, что тебе они уже не нужны? Или как прыгнула в озеро, считая себя самым ужасным человеком после того, как ты сказал, что я причиняю тебе боль?       – Что? – глухо переспрашиваю, еще не решив, что больше меня обескураживает из ее слов.       Роза глубоко дышит и не выдерживает, начиная горько плакать. Нет, это совершенно не красивый финал. Пора брать ситуацию в свои руки, прекращая плыть по течению и выбирать худшее из еще более худшего.       – Что ты сделала, Роза? – меня пробирает испуг, и я быстро отвожу ее в сторону от танцующих. Мерлин, она ведь пошутила, да? Просто неудачная попытка вытрясти из меня дух. Но как бы я не хотел, чтобы это было так, в глубине души понимаю – она не выдумывает это на ходу. Она, правда, прыгнула в озеро. – Ты спятила? Так нельзя, Роза.       Я не знаю, что жду от нее, но меня пугает холодная пустота, с которой Роза смотрит, вдавливая в меня штыки.       – Я люблю тебя, а ты меня отталкиваешь, – шепчет она, – И я, правда, не могу справиться с этой болью.       – Мне тоже больно. Мне больно очень давно. Когда я рассказал тебе, легче не стало, а ты пришла с признанием очень поздно.       Лицо Розы бледнеет.       – Чувства не берутся из ниоткуда, как бы тебе этого не хотелось.       – Я понимаю. А теперь пойми меня: я устал бороться против ветра. Я больше не хочу отношений. Ни с тобой, ни с кем-то еще.       – Почему ты поступаешь так жестоко со мной? – спрашивает она, вмещая в эти несколько слов тонну разочарования, что я не могу вытащить хоть какое-то оправдание из головы. – Почему мои чувства для тебя ничто? Ты ведь этого хотел!       Я запутался. В голове неприятная пустота, жадно сосущая меня и уничтожающая. Это невыносимо: смотреть на Розу и понимать, что я – худшее, что у нее было. Она не заслужила страданий, но я не могу остановиться и вернуть наивное желание быть с ней рядом. Во мне нет сил, чтобы бороться за отношения, которые обречены на провал. Мы разные, нам не быть вместе, даже если завтра случится апокалипсис. Я не хотел и не хочу прощаться с ней окончательно, выжигая все светлое в груди, но она не оставляет мне выбора.       – Наверное, мои ожидания и реальность не совпали, – осторожно признаю я и увожу взгляд в сторону. – Оказывается, любить сложно.       – Какой же ты…       Она припечатывает ладонь ко рту, подавляя громкие всхлипы, и трясет головой в немом изумлении.       – Это ведь не конец света, – пытаясь ее успокоить, я привожу доводы, которые меня самого нисколько не утешали. – Ты полюбишь кого-нибудь другого по-настоящему. И все будет хорошо, Роза.       Я не верю, что говорю это, что спокойно стою перед ней и испытываю надежду, что ей будет лучше без меня. Это совершенно абсурдное решение, которое дается мне мучительно сложно, – заявить, что у Розы будет другой возлюбленный. Но, пожалуй, это хороший вариант. Легкий в своем исполнении. Она поплачет и найдет в себе силы идти дальше, и самое главное – перестанет пытаться помочь мне.       Не думаю, что в ней есть чувства ко мне, вызванные не жалостью. Ею всегда двигало только сострадание, мощное, но недостаточное, чтобы прорвать плотину других чувств. Роза могла меня спасти, но у нее не получилось, и я не могу ее винить в этом. Она – спасатель, которому еще предстоит многому научиться. Она сильная, она должна справиться с разбитым сердцем. К сожалению, я не справился, и уже не смогу залечить сердце, даже поверив в ее чувства. Сегодня я устал бороться с ветряными мельницами и бросаться в пламя, одурманенно надеясь на что-то. Этого чего-то нет внутри меня, это опустошенная чаша, и Роза сейчас не может ее заполнить водой. Мне больно. И я впервые в жизни готов разрыдаться на глазах у сотни людей.       Я люблю Розу, но готов ее отпустить, иначе загублю в себе чистую и волшебную любовь к ней.       – Прости меня, – в который раз произношу я и легонько провожу большим пальцем по щеке Розы.       – Ты не заслуживаешь прощения. Каждое твое слово – липкая ложь, окутанная трусливым благородством.       Она мотает головой, словно желает сбросить тень моего прикосновения, но смотрит затуманенным, плывущим взглядом. К ней постепенно приходит самообладание, и она уже уверенно вытирает ручейки слез, вытесняя гомон чувств из души. Я вижу, как в Розе зарождается робкая ненависть ко мне, и выдыхаю. Да, я сделал все правильно. Так будет лучше для нас обоих.       Я медлю прежде, чем уйти, и плавно провожу по ее руке. Будоражащее чувство искрится на кончиках пальцев, переплавляя цепи отступления, не смотря на то, что хочется остаться. Я уже смирился и принял решение. Это конец нашей истории. Это последняя секунда, когда я держу Розу за руку и чувствую ее тепло, наслаждаясь мнимой невесомостью в груди. Но даже она не может переубедить меня. Дальше мы должны идти по разные стороны. Розе, я вижу, больно, но переворачивать заново игру, еще раз попадая в паучье логово, не собираюсь. Обрекать ее на страдания не хочется, но сейчас это самое правильное решение, дающееся мне сложно и легко одновременно. Все правильно. Так и должно было случиться однажды, только я ставлю точку сейчас, пока мы не зашли слишком далеко.       Грудь сдавливает паршивое чувство, зависающее где-то внутри одиноким балластом. Роза плачет, а я ухожу, шаг за шагом, разбивая сердце и себе, и ей, но, все еще, веря, что так будет лучше. Может, любить – это иметь смелость отпустить человека, предотвратив тление чувств, или хотя бы поверить в это на секунде, когда ваш общий мир покрывается густым туманом.       И, может быть, однажды лучик новой надежды осветит нам с Розой путь, но сейчас конец сентября, и сизые тучи заполоняют все в округе, не оставляя шанса.