***
Косой дождь нещадно лил из оглушительно громыхающих, извергающих молнии сердитых туч. Встречный ураганный ветер пригибал к земле деревья и кустарники, чьи влажные ветки нещадно хлестали по лицу лошадь и всадника в плаще. Геральт промок до нитки, а Плотва быстро выдохлась, по голень увязая в размытых дорогах. То тут, то там по иссушённому засухой полю шарахали молнии, но огонь тут же захлёбывался и с тихим шипением гас. Тьма накрыла поле, крупные капли слепили глаза, и всё, о чём бы мечтал путник, оказавшийся в таком катаклизме — найти корчму, и побыстрее. Совсем рядом с дорогой блеснула молния, на мгновение ослепительно ярко освещая всё поле. Через пару секунд разразился оглушительный раскат грома, с гулким грохотом прокатившийся по небу. Плотва громко испуганно заржала, встала на дыбы, сбросила с себя всадника и с новым приливом сил помчалась галопом куда глаза глядят. Не успев опомниться, ведьмак сверзился с лошади в придорожные кусты, чудом не напоровшись на камни. Процедив едва слышное «зараза», он раздосадовано ударил по скользкой земле кулаком и тут же поднялся, накладывая на убегающую лошадь Аксий. Плотва остановилась посреди поля как вкопанная, помотала головой и недовольно фыркнула. Геральт быстро нагнал её и запрыгнул в седло, приподнимаясь в нём и крепко сжимая поводья. Пытаясь совладать с испуганной лошадью, он в гневе стиснул зубы — он успеет. Он не потеряет Лютика вновь. Он больше не позволит ему страдать. Никогда.***
Гроза закончилась так же быстро, как и началась. Эскадра свинцово-тёмных облаков, ещё недавно воинственно громыхающих то здесь, то там, потерпела сокрушительное поражение. Мрачные тучи разбежались за горизонт. На западе из-за леса робко выглянуло оранжевое солнце, и его лучи ярко сияли мириадами радуг в каплях, повисших на траве. Ночью пришлось сделать привал. Плотва — да и не только она — промокла, замёрзла и устала, категорически отказываясь идти дальше. Пригревшись у костра, она склонила голову и задремала стоя, тихо похрапывая. Светильник Кейры лил тусклый зелёный свет на поляну, но призрак Лютика всё не появлялся. Мысли о том, что с ним могло случиться после разлуки, не давали Геральту покоя. Время от времени он проверял сохранность лежащей в нагрудном кармане бутыли с настойкой — он стал дорожить ей ещё больше после того как выпал из седла. Но самой ценной вещью для него по-прежнему являлся браслет, ведь теперь к нему был привязан дух юноши. Разорённая деревенька Глинник замаячила на горизонте только когда солнце встало в зенит. Всё сходилось: на дорогах отпечаталось множество следов подкованных копыт, следы которых Геральт разглядел даже после дождя, изуродованные сквозными ранами тела, и хаты, сожжённые дотла. От них остались только сиротливо стоящие глиняные печи с воронами на почерневших от копоти трубах. За версту чувствовалась вонь гнильцов и гулей, решивших попировать на пепелище. Марать об них руки у Геральта не было ни малейшего желания, поэтому он просто отпугнул их картечью, ненароком прибив взрывом одного зазевавшегося альгуля. Чудовища успели обглодать тела почти до костей, и разобрать черты перекошенных в предсмертной агонии лиц почти не представлялось возможным. К счастью, они не заглатывали людей целиком, и ведьмак целенаправленно осматривал руки убитых, надеясь, что тело Лютика не стало пищей для трупоедов. Корчма, а точнее то, что от неё осталось, действительно была каменной. Жаль только, что когда подпорки перегорели, стены и потолок обрушились, погребая под собой всё живое. Меж беспорядочных нагромождений булыжников и обугленных балок внезапно что-то ярко блеснуло. Геральт тут же кинулся к источнику блеска, но им, к сожалению, оказалось золотое ожерелье на шее девушки — беднягу завалило тяжёлыми камнями, да так, что от неё только украшение и осталось. Сколько мужчина не разбирал завалы — не находил под ними ничего, кроме мертвецов. Совсем отчаявшись, он опустился на колени, закрывая глаза и полагаясь только на слух. Тошнотворный запах гнили, отдалённое рычание гулей, твёрдо решивших вернуться в Глинник и продолжить банкет, и даже собственное дыхание дико мешали Геральту сосредоточиться. Наконец, его усилия оправдались — чуткий слух уловил слабое сердцебиение где-то совсем неподалёку, и собственное сердце пропустило удар. Метнувшись к очередной куче, он торопливо начал разбирать её, швыряясь камнями во все стороны. Он быстро вытащил юношу из завала и бережно уложил его на пол. От радости у него перехватило дыхание — перед ним лежал Лютик. Изрядно потрёпанный, мертвенно бледный, с ног до головы испачканный в собственной крови, но главное — живой, о чём свидетельствовала мерно вздымающаяся грудь. На его запястье блестел и переливался янтарный браслет, который, как оказалось, вовсе не был уничтожен пламенем. К груди он каменной хваткой прижимал свою дорожную сумку, и только его драгоценной лютни нигде не было видно. — Нашёлся, родной, — прошептал ведьмак, бережно поднимая юношу на руки и легонько касаясь губами его лба. — Пойдём отсюда. Нечего живому среди мёртвых валяться. Плотва явно обрадовалась возможности покинуть смердящую деревню и, более того, с удовольствием довезла на себе бессознательного Лютика до ближайшей протоки, где Геральт и решил приводить его в чувства. Выходить к берегу озера он счёл затеей рискованной — на запах гнили тут же стянулись с глубин утопцы. Неглубокая речка, окаймлённая узкими пляжами с золотистым песком, тихо журчала, перекатываясь через камни маленькими водопадами. От посторонних взглядов её скрывала высокая трава, взросшая по берегам плотной зелёной стеной. Кривая сетка солнечных зайчиков дрожала на дне, выстланном маленькими окатанными камушками, по которому время от времени сновали крошечные рыбки. В отличие от продуваемого всеми ветрами широкого озёрного мыса, она дарила чувство безопасности и покоя. Геральт окатил менестреля холодной водой, заодно смывая с его лица запёкшиеся кровавые подтёки. Тот поморщился и болезненно застонал. По привычке вдохнув полной грудью, он, судя по испуганно бегающим суженным зрачкам, тут же об этом пожалел. Тело сковала невыносимая тяжесть, а каждый, даже самый маленький вдох отдавался в груди режущей болью. Юноша сморгнул подступившие слёзы и протянул дрожащую руку к ведьмаку в поисках поддержки. — Ге… Ральт… — прохрипел он, отчаянно цепляясь пальцами за чужую одежду. — Успеешь ещё наболтаться. Если хочешь жить — пей, — мужчина прислонил к его губам бутыль с ядрёной настойкой. Лютик закашлялся, едва не захлебнувшись. Спирт, несмотря на сниженный градус, обжигал изнутри, новыми волнами боли отзываясь в измученном теле. Юноша начал брыкаться в попытках отстраниться от бутылки, но Геральт крепко прижал его к земле, заставляя выпить всё до последней капли. По щекам поэта ручьём катились слёзы, руки до треска выворачивали рукава рубашки ведьмака, а в испуганном взгляде ясно читалась немая просьба — хватит. Как только мужчина позволил ему оторваться от бутылки, он обессиленно обмяк, уронив голову и разжав пальцы. — Теперь всё будет хорошо, обещаю, — тяжело вздохнул Геральт, вытирая слёзы на щеках менестреля рукавом. Он усадил его на свои колени, заключая в уютные долгие объятия. Уткнувшись носом в тёмный висок, он постарался вспомнить самые нежные и тёплые слова, тихо нашёптывая их в попытке успокоить Лютика, успевшего за последние несколько дней порядочно настрадаться. Одним тёплым летним вечером он успокаивал его точно так же, трепетно прижимая к сердцу и ласково поглаживая по спине. Поэт, ещё не так давно замерзающий от пронизывающего холода загробного мира, пригрелся в тёплых объятиях и растаял от обилия комплиментов. Настойка уже давно перестала жечь горло, а боль, подобно отливу, постепенно отступала. Но он и не думал выбираться из сильных рук, сжавшихся вокруг него кольцом. Напротив, спрятав красное смущённое лицо с довольной улыбкой до ушей в складке тёмной рубашки, он стиснул ведьмака как можно крепче, наслаждаясь особой, необъяснимо приятной нежностью, которую Геральт так редко проявлял. Но когда тот, истратив весь свой ласковый словарный запас, тихо запел колыбельную, менестрель окончательно поплавился. От низкого тембра бархатного голоса, плавно перетекающего с одной ноты на другую, по спине бежали мурашки. Румянец на щеках поэта вспыхнул ярче, и он смущённо втянул ведьмака в недолгий поцелуй. — Геральт, почему ты никогда раньше не пел? У тебя такой благородный чистый баритон! — с нескрываемым восторгом выдавил юноша. — Если ведьмак ещё и споёт — его точно в бродячий цирк утащат. Да и эту колыбельную я запомнил только потому, что ты сам мне её пел, — усмехнулся мужчина. — Как вижу, тебе уже лучше. — Пожалуйста, пообещай, что иногда будешь петь мне колыбельные! — едва ли не слёзно начал умолять Лютик, прижимая руку мужчины к своей груди. — Чувствуешь, как бьётся? С таким же восторгом я могу слушать только самого себя! — Я подумаю, — Геральт осторожно переплёл с юношей пальцы. — Ласточка постаралась на славу, все кости отлично срослись… — задумчиво произнёс он, мягко ощупывая тёплую ладонь. — Вот только лютня сгорела, — драматично вздохнул Лютик. — И сумка с записями… — Только не начинай… — ведьмак устало закатил глаза, поднимаясь с земли. — Иди окунись пару раз, ты весь в крови. От нас же чудовища не отстанут. — О горе мне, горе! — юноша артистично закрыл глаза рукой. Геральт посмотрел на Плотву, которая последнее время только и делала, что щипала сладкую осоку. Она понимающе кивнула и повернулась к ведьмаку боком, позволяя ему снять с седла дорожную сумку менестреля. Заметив её, Лютик тут же поднялся с колен, взволнованно прижимая руки к груди. — Целёхонькая! — затаив дыхание, едва слышно проговорил он. — Получишь только когда отмоешься, — твёрдо сказал мужчина. — Там холодно и мелко! — запротестовал поэт. — Давай быстрее, упал — отжался. Ты мужик или кто? — фыркнул ведьмак. — Хрупкая поэтичная личность! — прохныкал Лютик, но, осознав, что спорить бесполезно, покорно начал раздеваться. — Эй, не пялься! Геральт цыкнул, послушно отвернувшись. — Нашёл перед кем стесняться, — буркнул он. Вода в ручье оказалась не просто холодной, а обжигающе ледяной. Зайдя в неё всего по колено, юноша мелко задрожал. План сладкой мести тут же созрел, и он, ударив по воде рукой, тут же с головой окатил ведьмака водой. Геральт вздрогнул и обернулся. Одна из серебристых прядей намокла, выбилась из укладки и упала ему на нос. Ведьмак комично свёл глаза в кучку и сдул её с лица. Лютик тихо прыснул в кулак и тут же залился звонким смехом, позабыв о холоде. — Ну я тебе сейчас такого жару задам, что ручей баней покажется, — в шутку пригрозил мужчина, на ходу снимая сапоги и швыряя в сторону рубашку, которая попала точно в голову ничего не подозревающей Плотве. Та тяжко вздохнула, едва не произнесла человеческим голосом «ну и молодёжь нынче пошла», и потрясла головой, сбрасывая с себя рубашку и прилетевшие следом штаны. — Геральт, ну прости, знаю, шутка была неудачная, давай просто забудем это! — заволновался юноша, медленно отступая. Ведьмак, не подкупный никакими жалостями, тут же кинулся на него. Лютик и взвизгнуть не успел, как с головой оказался под водой — на деле река была достаточно глубокой. — Ты топишь величайшего поэта севера! — юноша закашлялся, выныривая, жадно глотая воздух и пытаясь утянуть под воду Геральта. — А ты — лучшего фехтовальщика. Мы в расчёте, — мужчина схватил уползающего менестреля за ногу и резко потянул на себя. — Я же сейчас утону! — запаниковал поэт, по-собачьи барахтаясь на мели. — Собрался на море, не умея плавать? — усмехнулся Геральт, утягивая юношу на глубину. Тот хлебнул воды и не на шутку перепугался, и, если бы не сильная рука мужчины, вовремя вытащившая его на поверхность, он так бы и всплыл лицом вниз. — Я обиделся, — отдышавшись, недовольно фыркнул он. — Искупишь свою вину покупкой новой лютни, — поэт по-детски надул губы. — Лютню я тебе и так куплю, причём самую лучшую на всём Континенте. А ты и правда думал, что я могу дать тебя в обиду? — ведьмак прижал к себе менестреля, нежно целуя его в щёку. Юноша ещё больше надулся, вместе с тем смутившись. — Ладно, пошли на берег, а то простудишься ещё, хрупкая поэтичная личность, — передразнил его мужчина, после чего заботливо поднял на руки, вынося на берег.***
— Чтоб я ещё хоть раз в начале лета искупался, — тихо буркнул Лютик, обнимая себя и громко стуча зубами. — Одевайся, не мёрзни, — Геральт кинул ему рубашку, которую только что достал из седельных сумок. — Запасная? — удивился менестрель, неловко поймав её. — И не одна. На случай, если опять придётся выбираться из желудка какой-нибудь кикиморы или сражаться с очередным ригером по пояс в сточной воде, — усмехнулся ведьмак. — Во имя великой Мелитэле, избавь меня от подробностей! — скривился поэт, второпях натягивая на себя тёмную рубашку. Она повисла на нём, словно мешок, оголяя одно плечо и прикрывая полбедра. Но сам факт того, что эту рубашку носил Геральт, стоил всех неудобств. — И штаны не забудь, а то всех девок распугаешь, — мужчина швырнул ему запасные брюки. Руки того были заняты подворачиванием длинных рукавов, поэтому штаны шлёпнулись ему на плечо. Лютику любой наряд был к лицу: и яркие кафтаны с золотыми цепочками, и полное отсутствие одежды. Но в широких штанах и рубашке, постоянно сползающей с какого-нибудь плеча, он выглядел так уютно и по-домашнему, словно только-только проснулся. Хотелось заключить его в крепкие медвежьи объятия и потащить обратно в тёплую кровать. — Ты похож на ребёнка, который напялил одежду отца, чтоб ему, как взрослому, купили настоящую лошадь вместо деревянной, — по-доброму усмехнулся Геральт, поправляя на себе рубашку. — И вовсе не похож! — с ноткой наигранной обиды ответил менестрель. — Да ладно тебе, сдадим твои вещи в прачечную, и будешь щеголять попугай попугаем, — ведьмак достал яблоко для Плотвы, ловко подбрасывая его в руке. — Сначала наведаемся в ближайшую таверну. Я не ведьмак, который может неделю на одной росе жить, я не ел три дня, — поэт жалостливо посмотрел на фрукт, шумно сглотнув голодную слюну. — Два из которых еда тебе совершено была не нужна, — подметил мужчина. Юноша свёл брови «домиком», посмотрев на него щенячьими глазами. Ведьмак вздохнул, протягивая ему яблоко. — И сумку свою не забудь, — напомнил он, седлая Плотву. Лютик впился в яблоко зубами и высокомерно посмотрел на недовольную лошадь с видом истинного победителя, гордо приосанившись и выставив одну ногу вперёд. — Я… Рядом пойду, наверное, да? — неуверенно спросил юноша, перекинув ремешок сумки через плечо. — Ну ты чего, как неродной? Айда в седло, — Геральт освободил одно стремя и приветливо протянул руку. В глазах Лютика засияла искренняя радость. Крепко схватив ведьмака за руку, он с лёгкостью взобрался на лошадь и уселся боком, тут же прильнув к груди Геральта. Тот мягко приобнял его одной рукой и пришпорил Плотву. Махнув хвостом, лошадь спокойно пошла по песчаному берегу, мерно качая головой. Прибавлять шагу после суток изнуряющего бега галопом она не собиралась ещё как минимум неделю, затаив на хозяина какую-то особую конскую обиду. — Вот даже не знаю, нужно ли мне сейчас соваться в Новиград или нет, — поэт ненавязчиво накрыл руку мужчины своей. — С одной стороны, не могу же я упустить возможности похвастаться тем, что в очередной раз вышел сухим из воды? — Из огня, — поправил его ведьмак. — Тогда из огня надобно выходить мокрым, — задумался менестрель, аккуратно переплетая с ним пальцы. — Да не суть. А вот с другой… Мне даже страшно подумать, что со мной будет, попадись я на глаза Присцилле! Она ж с меня шкуру спустит! Я и так, и эдак свою новую поэму нахваливал, вот она и поставила на меня в состязании трубадуров! А я его… Пропустил… — Знакомое поведение… Это Йен, если бы ушла в искусство. А разве сама Присцилла не принимает участие в этом состязании? — поинтересовался Геральт. — А за Хамелеоном кто приглядывать будет? Золтан? Не успеешь оглянуться — а он там уже винокурню устроит! — пожаловался Лютик, заинтересованно рассматривая парные браслеты и невольно улыбаясь. Яркий янтарь блестел на солнце, и казалось, словно внутри каждой бусинки теплился маленький огонёк. Лазурит, напротив, напоминал тёмное синее море, до дна которого не добирался ни один лучик света. — Сочини какую-нибудь длинную оду о своей мучительной смерти и заболтай Присциллу. Ты же поэтичная личность, вот и дави на жалость! — усмехнулся мужчина, крепче сжав руку менестреля. — Решено — идём в Новиград. Отоспимся, купим тебе новую лютню, а потом… — он мечтательно вздохнул, слабо улыбнувшись. — Отправимся к морю…***
Ласковые волны, освещённые золотистым утренним солнцем, заворачивались кольцом и лениво наползали на каменистый пляж, перекатывая мелкую гальку. Плотва мирно дремала в стойле, иногда дёргая ухом. На отвесных скалах без умолку кричали сварливые чайки, а где-то на горизонте сирены тихо пели свои заупокойные песни. Каменный дом был обставлен грубо отёсанной мебелью из тёмного дерева, и не посадить занозу можно было разве что облачившись в тяжёлые скеллигские доспехи. Приди сюда медведь — он бы чувствовал себя довольно комфортно среди высоких стульев, больших столов и широких кроватей. Впрочем, островитяне и сами походили на медведей. Приоткрытая дверь тихо поскрипывала, а в дверном проёме развевалась на ветру лёгкая полупрозрачная ситцевая занавеска. Покрытая лаком новая лютня, блестящая на солнце, пела на сквозняке, словно рыболовная снасть. Верхушки сосен, взросших на скалистых уступах, вкрадчиво шелестели. В море, на широком разливе, по волнам ходили пенные барашки, но на берегу царили тишина и спокойствие. Сонный Лютик болтал в воздухе ногами, не достающими до пола, и задумчиво смотрел на пожелтевший лист, исписанный со всех сторон. Ему критически не хватало вдохновения, чтобы превратить этот черновик в новую поэму. Широкий вырез тёмной Геральтовой рубашки превратился в глубокое декольте, но это нисколько не смутило поэта. Он вообще не стеснялся «одалживать» одежду ведьмака, таская её из седельных сумок или вовсе снимая со спящего мужчины. Особенно ему нравились рубашки, растянутые до состояния ночной сорочки, но сделанные из такой прочной ткани, что выбросить было жалко. Одну из таких он и стянул под утро с Геральта, пока тот спал, как медведь. Юноша откинулся на спинку стула и потянулся, широко зевая. Свежий солёный воздух шёл ему только на пользу. Первый раз острова Скеллиге увидели его неестественно зелёным, когда он на трясущихся ватных ногах пытался спуститься с палубы, но уже через пару дней на его щеках заиграл здоровый румянец, а тело покрылось тонким слоем благородного северного загара. Менестрель спрыгнул со стула и решительно отхлебнул кефир из глиняной крынки, прикрытой кружевной салфеткой. Геральт проснулся, тихо заворчал и сел в кровати, уже по привычке проверяя на себе наличие одежды. На нём остались только штаны. Переведя заспанный взгляд на Лютика, он устало вздохнул — конечно же, кроме рубашки на нём ничего не было. Браслет на его запястье, освещённый косыми лучами солнца, переливался и блестел, словно золото. — Мог бы и меня разбудить, — буркнул ведьмак, пересаживаясь на край кровати. — Будто бы я не слышал, как ты ночью вставал сирен гонять. Тебе спать всю ночь надо, а не два часа на коленках носом клевать. Тут вообще не понятно, когда утро, а когда ночь — всегда светло, — оторвавшись от кувшина с кефиром, отмазался поэт. На самом деле ему до чёртиков нравился спящий Геральт, ведь во сне у него всегда было такое умиротворённое и спокойное выражение лица, что просто рука не поднималась его будить. — Юлиан, верни рубашку, — сонно попросил мужчина, повесив голову. — А вот и не верну. У тебя ещё запасных целая сумка, — юноша обиженно надул губы и повёл плечом, с которого, оголяя его, сползла рубашка. — А у тебя целых три сумки с одеждой, — устало протянул Геральт, поднимая на него взгляд. — И не говори, что тебе нечего надеть. Не отдашь — не возьму с собой вечером на рыбалку. — Сырая рыба ужасно смердит, так что не больно-то и хотелось, — фыркнул менестрель. Ведьмак встал с кровати и аккуратно протянул руку к Лютику, намереваясь вытереть его белые «усы», оставшиеся от кефира. Но тот этого не понял, отстранился от руки, словно игривая кошка, и, заливаясь звонким смехом, с криком «а ты отбери» выбежал из дома, едва не запутавшись в ситцевой занавеске. Геральту тут же передалось его шутливое настроение, и он, дав юноше секунд десять в качестве форы, стремглав кинулся за ним. Окатанная круглая галька шуршала под ногами, а солёный прохладный ветер свистел в ушах и трепал волосы. Морские брызги, переливаясь на солнце, словно самоцветы, летели прямо в лицо. Но всё это было так весело и безобидно, что нисколько не раздражало, а наоборот, раззадоривало. Прыжком, словно настоящий хищник, ведьмак настиг юношу и повалил его, игриво рыча. Лютик засмеялся ещё громче, в шутку начиная отбиваться. — Кто тут лежал на краю? Кого покусать за бочок? — он слабо укусил юношу в шею, безжалостно щекоча его. — Геральт, умоляю, хватит, я же сейчас, — он не успел договорить. Их тут же с головой накрыла холодная волна, и они бросились в сторону, позабыв о вражде. Прохладный ветер обратился леденящим, пробирающим до костей. — З-заб-бирай св-вою руб-башку, — стуча зубами, выдавил промокший до нитки Лютик, всем телом прильнув к развалившемуся на гальке тёплому ведьмаку. — Нет, это ты забирай мои штаны, — покрывшись мурашками, ответил Геральт, крепко прижимая юношу к себе. Тот поднял взгляд, внимательно посмотрел на него и беспечно рассмеялся, позабыв о холоде. — Да что смешного-то? — смех Лютика был настолько заразительным, что мужчина не сдержался, рассмеявшись следом. — А ты чего смеёшься? — вытирая слёзы, спросил менестрель. — Люблю я тебя безмерно, вот и смеюсь, — Геральт с лёгкостью подхватил его на руки, направляясь обратно к дому. — И я тебя люблю, — смутившись, тихо сказал юноша. Он решительно обнял ведьмака за шею и аккуратно накрыл его губы своими. Поцелуй вышел столь неспешным и чувственным, что совершенно невозможно было разорвать его. Наоборот, хотелось слиться в нём в единое целое и никогда не разлучаться… — Ещё пару недель назад я думал, что всё лучшее уже было, — Геральт уткнулся носом в тёмный висок Лютика. Он шёл, шурша галькой, недалеко от кромки воды, куда не долетали брызги даже самых бурных волн. — Тогда мне казалось, будто бы время, когда можно было радоваться каждой мелочи и беззаботно смеяться, навсегда осталось в прошлом… Как хорошо, что этот кошмар кончился… Теперь ты снова тёплый, живой и невредимый. — Что-то кончается, что-то начинается… — мечтательно протянул поэт, закрывая рукой солнце, и его браслет вновь ярко засиял в приветливых тёплых лучах. — Ну, Геральт, ты чего скис? Это лишь пролог нашей истории, а дальше будет только интереснее! У нас всё ещё впереди!