Часть 42
15 марта 2020 г. в 00:35
Пока он идет к треклятому «сердцу острова» — быстрее, еще быстрее, в конце концов срываясь на бег, — перед глазами почему-то встают яркие картинки-воспоминания. Тощая мелкая девчонка с рыжей косичкой смотрит на него настороженно и недоверчиво. Зареванное лицо, налипшие на лоб пряди — «Мы утопили твой меч». Повзрослевшая девчонка с недовольным лицом рассматривает голубое платье. Босые ноги, дрожащие губы — такой она была, когда узнала, что леди де Сарде больна малихором. Уже совсем взрослая зеленокровная улыбается, глядя на корабль, который отвезет их на остров. Неужели это и правда когда-то было? Картинки-из-прошлого сменяются на недавние, но и в них поверить непросто. Чуть ехидная улыбка на полных губах, протянутая к нему рука, очертания тела под нижней рубашкой. Закушенные губы, прикрытые глаза, тонкие пальцы, комкающие простыню, разметавшиеся по подушке волосы. Зеленокровная сонно потягивается, изгибаясь всем телом, поворачивается к нему и, так и не открыв глаз, целует — мягко, жадно и нежно. Оборачивается, бросает на него взгляд — в последний раз — и уходит. Одна.
Пожалуйста, пожалуйста, пусть она будет жива.
Курт врывается в Святилище, едва дыша. Сраное дерево никуда не делось — стоит себе в таинственно мерцающем тумане, слава всему на свете, не черном. И все. Больше никого в Святилище нет.
Он не сразу понимает, что ошибся: только оглядевшись повторно, Курт замечает два тела неподалеку. В глазах плывет, но он успевает понять, что там, рядом с мальчишкой, ярким пятном синеет камзол зеленокровной.
Зеленокровной больше нет — умерла вместе со своим лучшим другом, погибла рядом со своим не-кузеном. Она начала умирать еще несколько недель назад, узнав, что его похитили; она умирала медленно и мучительно — обнимая потерявшего сознание мальчишку, вглядываясь в его ставшие чужими глаза, проводя пальцами по короне из веток, сражаясь с одурманенными им животными. Он убил ее, словно малихор: отметил ее морщинками между бровей и в уголках губ, погасил свет, сияющий в ее светлых глазах, иссушил ее тревогой и страхом. Ее больше нет, зеленокровной, она умерла в тот миг, когда вонзила кинжал в мальчишку, — так они оба и упали на влажную землю, такие разные и до безумия похожие. Нет больше ни зеленокровной, ни маленького принца, нет мелких оболтусов, нет его, Курта, персональных заноз в заднице.
Есть Катрин, все еще сжимающая кинжал в тонких пальцах. Есть Катрин, чье дыхание почти незаметно, но оно есть, ровное и размеренное. Есть Катрин, в глазах которой отражаются небо, и скалы, и красноватый отблеск вулкана — и больше ничего. Ее глаза пусты, и Курт уверен, что так же пусто у нее в душе, потому что она все еще держит кинжал и сжимает пальцы, запачканные кровью того, кто хотел стать богом; того, кто когда-то был ее лучшим другом, ее братом, ее родным — не по крови, а по сердцу — человеком.
Курт поднимает ее — Катрин — и чувствует, как свободной рукой она цепляется за его шею; слышит, как ее дыхание прерывается судорожными вдохами; видит, как его собственные руки обхватывают ее спину, прижимая ее к себе. Курт знает: ему будет непросто заново зажечь в ее глазах свет, будет непросто заново заполнить пустоту в ее душе. Но он справится. Потом.
Главное — Катрин, его Катрин, жива.
А остальное — потом. Все — потом. А сейчас…
— Катрин, — шепчет он, поднимаясь на ноги и держа ее, как самую большую драгоценность. Да и почему «как»?
— Катрин, — шепчет он, бросая последний взгляд на Константина, на лице которого застыло удивление.
— Катрин, — шепчет он, покидая Святилище. И добавляет глупое: — Пойдем домой.
Они разберутся, где их дом — на материке, или на острове, или где-нибудь еще, подальше отсюда. Они соберутся всей их разношерстной компанией и опять услышат, как ссорится с другими Афра, как Васко читает Сиоре стихи, как Петрус рассказывает свои бесконечные истории. Они будут смеяться, пить вино, гулять и смотреть на море, любить друг друга, вместе засыпать и просыпаться,
они смогут.
Потом.