***
— Я расстался с Лаурой. Бен говорит это Андрею, когда после уроков они сидят в уютной кофейне с белоснежными скатертями на столах, ретро-музыкой в колонках и аппетитой выпечкой на витринах. Долич открыл это место совсем недавно — оно находится в двух кварталах от его съемной квартиры. «Надо бы сводить сюда Джона» — думает он, грустнея. На уроках Мухарремай в его сторону даже не смотрит, а на переменах сбегает черт пойми куда, возвращаясь в класс после звонка. Бен изводит его звонками, пишет смс-ки с извинениями, какое-то время даже караулит его под окнами, но с недавних пор обходит дом Джона стороной. Будущая теща грозится вызвать полицию, если Долич не оставит ее сына в покое, а у Бена слишком много проблем, чтобы нарываться на новые неприятности. — И как она на это отреагировала? — спрашивает Андрей, съедая третье по счету пирожное. — Обняла меня и пожелала удачи, — отвечает Долич. — Спасибо тебе. — За что? — недоумевает Хайат. — За то, что сказал мне, когда мы возвращались из Мексики. Тот памятный разговор до сих пор стоит у Долича перед глазами. Он не помнит, как из обсуждения наследства они перешли на обсуждение его отношений, но запомнил мудрость, которую выдал Андрей. — Признайся, Бен, ты ведь не любишь Лауру. Возможно, никогда по-настоящему не любил, но тебе было хорошо с ней, поэтому вы так долго встречались. Теперь у тебя на уме один Джон, но ты никак не можешь решиться на разговор с Лаурой, потому что боишься сделать ей больно, только молчание порой причиняет гораздо большую боль, чем любые слова. Если уважаешь ее и себя — расстанься с ней по-нормальному. Бен послушал друга и открыто поговорил с Лаурой, которая предложение остаться друзьями встретила с понимающей улыбкой. Она давно заметила химию, возникшую между Беном и Джоном, и со спокойной душой отпустила Долича. — Рад, что смог помочь, — говорит Хайат. Вот только вид у него совсем не радостный, и Бена это беспокоит. — Что-то случилось? — интересуется он. — Что-то с Далией? — С ней как раз все хорошо. Один человек уговорил меня продать наследство и нашел покупателя. Оставленного им аванса хватило на лекарство, которое может помочь ей, — отвечает Андрей. — Но знаешь, что странно? Когда покупатель приехал на плантацию, там ничего не было. Вообще. Бена прошибает холодный пот. «Спокойно, Долич, спокойно, да не дрожи ты так, блядь, он же заметит!» — мысли вихрем проносятся в голове. Андрей ясно выразил свою позицию — в Мексику больше ни ногой, а про наследство он даже слышать не хочет. Бен не думал, что Андрей когда-нибудь узнает о судьбе своего конопляного поля, поэтому со спокойной душой слил его местоположение банде. — Наверняка мексиканская мафия подсуетилась. Манижа говорила, что у твоего деда были с ней какие-то терки, — говорит Долич. — Наверное, так и есть, — соглашается Хайат. — Кому еще может понадобиться эта плантация? — Согласен, — кивает Бен. У него не было выбора. Если бы не деньги, которыми с ним поделилась банда, мистер Дельво окончательно уничтожил бы его разрушенную жизнь. У Бена не было выбора. Так почему проклятая совесть орет как резаная?***
Разговоры об адских гонках постепенно идут на спад, но, когда Виктория переводится в школу имени Селин Дион, вспыхивают с новой силой. Почти все ее новые одноклассники были на гонках и знают, что Виктория — единственная девушка, которая решилась участвовать в гонках, поэтому все внимание класса теперь приковано к ней. — Бесит, — шипит Сандро, прожигая взглядом Георгиеву, сидящую с Бласом за одной партой, и собравшихся вокруг нее обожателей. — Меня тоже, — не так уж часто Роксен бывает полностью солидарна со своим парнем. Эти придурки, задающие новой однокласснице миллион вопросов, даже не замечают, что доставляют ей неудобства. Гонки прошли, и Виктория, которую на них едва не убили, мечтает вырезать тот день из своей памяти. Прекратите этот цирк. Пожалуйста, дайте новенькой адаптироваться. К Хайату вы так не лезли, а ведь он тоже новенький. Чем Виктория отличается от него? Гонки закончились, многие ученики на них пострадали, Мухарремай вообще попал в больницу с пулевым — да закройте вы эту блядскую тему, потому что бе-си-те. — Страшно было на этих гонках? — спрашивает Алиция, смотря на Викторию с вызовом. Георгиева, наивная душа, подвоха не замечает, но Роксен знает: если Шемплинская говорит таким тоном, значит, жди от нее подставы. — Нет, — отвечает Виктория. — У меня уже был опыт участия в гонках, поэтому я не боялась. — Не на каждых гонках тебя пытаются убить. Что ты чувствовала, когда началась перестрелка? — Ну, эээ… — теряется Виктория. К таким вопросам она не готовилась. — Я была в шоке. Как и все, кто там был. — Но ведь у каждого человека с этими гонками связалось свое! — не унимается Алиция. — Наш Джон, например, попал в больницу. Его кто-то подстрелил, хорошо, что не смертельно. А что было с тобой? Тебя тоже кто-то пытался убить или ты спряталась, трусливо поджав хвост? «Тупая Алиция» — думает Роксен, с беспокойством смотря на Викторию. Лицо новенькой стремительно мрачнеет, и в ее уверенном взгляде проступает вызванный воспоминаниями ужас. Настоящий животный ужас, испытанный человеком, которого пытлись убить. Если бы не другая Виктория, очень вовремя оказавшаяся рядом, Георгиевой на этом свете уже не было бы. — Дорогая Алиция, — цедит Роксен, приближаясь к однокласснице, — тебе не кажется, что ты задаешь лишние вопросы? — Но мне же интересно! — Если к тебе подойдет Кристовао и спросит, какого цвета твое нижнее белье, тебя это устроит? Ему же интересно! По классу взрывной волной проходит хохот. Не смеется только Джессика, у которой поведение Алиции вызывает испанский стыд, Виктория, мечтающая провалиться сквозь землю, пунцовая Алиция и сама Роксен. — Ты… Ты… — Шемплинскую разрывает от негодования. — Да как ты можешь такое сравнивать?! — Я не сравниваю, — чеканит Роксен. — Я пытаюсь показать тебе, как твое поведение выглядит со стороны. Мы все были там. Для всех нас произошедшее стало потрясением. И если кто-то прятался, он не трус, а человек, желающий спасти свою жизнь! — Что здесь происходит? — миссис Одобеску, заменяющая временно отсутствующую Саманту Тину, заходит в класс. — Вы что, не слышали звонок? Увлеченные перепалкой Роксен и Алиции, ученики одиннадцатого класса действительно пропустили начало урока. Миссис Одобеску — не Саманта Тина, ее лучше не сердить, поэтому все быстро рассаживаются по своим местам. Роксен, устраиваясь за партой, ловит благодарный взгляд Виктории. А на другом конце класса Алиция Шемплинская задыхается от ненависти и мечтает отомстить, но понятия не имеет, как это сделать.***
Они с Беном договариваются о встрече в субботу в центральном парке. Блас ждет ее с нетерпением, и не только потому, что Долич обещал принести ему новую порцию метадона. По правде говоря, не так уж сильно Канто сейчас нуждается в дури. На злополучных гонках, когда ломка вновь напомнила о своем существовании, к нему подкатил юный дилер итальянской наружности и предложил купить героин. Блас сначала отказался — он сидит на метадоне, и подсаживаться на что-то более серьезное не хочет, — но ломка была настолько сильной, а дилер настолько убедительным, что Канто все-таки купил у него наркоту. Пакетик героина так и лежит нетронутым в тумбочке. Блас, несмотря на страдания от ломки, не смог им воспользоваться. И дело не в желании прекратить этот ужас, а в том, что эти наркотики ему продал посторонний. С каких это пор тебе важно, кто именно продает тебе наркотики, Блас? Раньше ты хотел, чтобы они у тебя просто были. Сейчас ты хочешь, чтобы у тебя был Долич и его наркотики, и на иное просто не согласен. Канто сидит на скамейке, нервно поглядывая на часы. Бен должен был прийти пять минут назад, но почему-то его до сих пор нет. Блас начинает нервничать: уж не передумал ли Долич приходить? Если он откажется продавать ему метадон, это будет самый настоящий пиздец. И не потому, что Бласу придется искать нового дилера, а по другой, гораздо более печальной причине. Бен все-таки приходит, и Блас сразу замечает, что он какой-то нервный. — Тебя сталкерит какая-то девчонка, — говорит он, усаживаясь рядом. Долич протягивает Бласу телефон, и Канто, мягко говоря, офигевает. — Это моя кузина, — Блас видит фото, на котором она кого-то рассматривает, прячась за деревом. В последние дни Бен где-то шляется, забив на школу, и с Викторией он пока не пересекался. — Это она меня сталкерит? — Да, — кивает Бен. — У меня квартира недалеко от парка, я вышел раньше и издалека увидел, что ты направляешься к парку. Хотел подойти, но заметил, что за тобой по пятам следует какая-то девица. Ты вообще знал, что она за тобой следит? Блас тяжело вздыхает. Он не знал наверняка, но чувствовал, что Виктория вернулась в его жизнь не просто так. — Меня выписали из больницы якобы вылечившимся, — говорит Канто, — но родные не слишком-то в это верят. — Поэтому попросили твою кузину следить за тобой, — фыркает Долич. — Что делать будем? Я не могу отдать тебе наркотики при ней. И вообще, Блас, может, ну их нахер? Ты больше месяца не принимаешь метадон, и по тебе не скажешь, что ты сходишь с ума от ломки. Вдруг наша сегодняшняя встреча — знак, что тебе пора остановиться? Блас грустно усмехается. Бен думает, что Бласу без наркотиков хорошо. Бласу без наркотиков паршиво, но он научился скрывать это так, чтобы люди верили в обратное. — Мне хуево, Долич. Ты представить себе не можешь, как мне хуево без метадона. «И без тебя» — мысленно добавляет Блас. — Но ты держишься, — Бен не может объяснить, почему ему так важно оградить Канто от наркотиков. Он потеряет прибыльного клиента, но, возможно, спасет хорошего человека. — Не ломай себе жизнь. У тебя впереди прекрасное будущее, зачем отказываться от него из-за наркоты? «Не будет такое будущее прекрасным, — думает Блас, — потому что в нем нет тебя». — Если ты не продашь мне метадон, — цедит Канто, — я найду себе другого дилера. Очень не хочется покупать наркотики за баснословные деньги у незнакомого человека, но, если ты откажешься их продавать, у меня не останется другого выбора. — Ладно, ок, понял, принял, — сдается Бен. — Но как я это сделаю, если за нами наблюдает твоя кузина? Блас, вообще-то, парень здравомыслящий. Ладно, не совсем — здравомыслящий человек не будет любопытства ради пробовать наркоту, непредусмотрительно оставленную батей на столе, но в остальном он достаточно адекватен. И все же порой ему приходят такие идеи, от которых глаза на лоб лезут… — Притворимся парочкой, — выпаливает Блас, особо не раздумывая. Шокированный Бен возмущенно открывает рот, и прежде чем он успевает что-то сказать, Блас продолжает: — Сделаем вид, что гуляем в парке, подержимся за ручки, поедим мороженого, а дальше будем действовать по обстоятельствам. — Канто, — шипит Долич, не выходя из ахуя, — у меня любимый человек есть! Какие, блядь, ручки, ты обалдел?! Настроение Бласа, и без того паршивое, становится еще хуже. Конечно, у Бена есть парень. Приличный мальчик с умным взглядом, албанскими корнями и безупречной репутацией. Джон — не Блас: он не затянет Бена, который и так на дне, на дно еще большее. Простая и верная истина, только Бласу от этого не легче. — Не хочешь быть парочкой, будем друзьями, — говорит он. — Это не имеет никакого значения. Если ты прямо сейчас встанешь и уйдешь, Виктория точно поймет, что что-то нечисто, а если мы погуляем, мило общаясь, она расценит это как дружескую встречу. «Наверное» — на душе скребутся кошки, потому что Канто не знает, как кузина себя поведет. Она в курсе, кто такой Бен и за что его отправили в Канаду, и не испытывает к нему ни грамма симпатии. — Ладно, — Доличу не нравится расклад, но выбора у него нет. — Пошли, дружище, я куплю нам с тобой по мороженому. Постепенно напряжение сходит на нет. Они обсуждают школьные сплетни и, дойдя до самой актуальной, забывают, что за ними следят. — Куда пропала Саманта Тина? Директор говорит, что она на больничном. Но все ли так просто? — Я на днях подслушал разговор Хайата со Стефанссоном, — заговорщически шепчет Бен. — Саманта действительно на больничном, но ты ни за что в жизни не угадаешь, что с ней случилось! — И что же? — они покидают парк, направляясь в сторону дома Долича. — Она была в машине Стефанссона, в которую врезался какой-то пьянчуга! Блас замирает посреди дороги, зависнув от такой неожиданной новости. — Интересно, что она там делала, — продолжает рассуждать Бен. — Они со Стефанссоном никогда не были особо близки. — Может, он до дома ее подвозил? — Блас пожимает плечами. — Лучше бы она не садилась в эту машину. Была бы сейчас целой и невредимой. Они останавливаются у дома, в котором живет Долич, и вот тут начинаются проблемы. Бен обещал продать Бласу метадон, но посреди улицы этого не сделаешь. Надо зайти в подъезд, а лучше всего — в квартиру, там их точно никто не увидит, но Виктория, поняв, что еще чуть-чуть — и она потеряет брата из поля зрения, направляется к ним. Долич замечает ее краем глаза, и от ее ауры кровь леденеет в жилах. Эта Георгиева — суровая девушка. Бен многое слышал о ней от Андрея и знает: если она захочет докопаться до истины, то обязательно это сделает. Виктория явно чует неладное, и, судя по ее воинственному виду, намерена душу из него вытрясти. Блядь, что же делать?! Долич не хочет вступать с ней в конфликт, это может привести к печальным последствиям! — Я идиот, — идея, прозвучавшая в парке, уже не кажется такой безумной. — Почему ты так думаешь? — офигевает Блас. — Потому что творю фигню, — произносит Долич и, зажмурившись, прижимается к губам Канто своими. Целоваться с Бласом странно. Совершенно не похоже на то, что было с Джоном. Наверное, потому, что когда Бен целовал Мухарремая, его не прожигали убийственным взглядом. Виктория замирает, в шоке глядя на происходящее, и Долич, оторвавшись от обескураженного Канто, тихо произносит: — В подъезд. Быстро. Блас послушно позволяет затащить себя в подъезд, а потом и в квартиру. Бен запирается на все замки, задергивает шторы и все равно не чувствует себя в безопасности. А она вообще существует, эта безопасность? — Блядь, — Долич не знает, куда себя деть. Он наворачивает круги по комнате, пытаясь успокоиться, но с каждой секундой страх все больше овладевает его разумом. — Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь… Вдруг Виктория не уйдет? Вдруг она попадет в подъезд и будет караулить их у двери? Бен не хочет сталкиваться с ней. Бен просто хочет покоя, но покой совсем не хочет Бена. Неизвестно, сколько бы еще Долич паниковал, если бы поразительно спокойный Канто не положил свои изящные, но сильные руки ему на плечи. — Успокойся, пожалуйста. Ничего страшного не происходит. Мозг отказывается в это верить, но паника так вымотала душу, что Бен устало обмякает в объятиях Бласа. — Прости меня за этот цирк, — говорит Долич, виновато опустив голову. — Я не хотел тебя целовать. Ладони Канто так сильно сжимают его плечи, что Долич от боли шипит и вырывается. Блас очень заторможено реагирует на его действия — будто только что принял очередную дозу и находится на грани между реальным миром и иллюзорным, — и это пугает. Блас — наркоша тихий, интеллигентный даже. Но кто знает, что творится в голове у этого тихони? — Это ты меня прости. Я не знал, что Виктория следит за мной. — Да ладно, — отмахивается Бен, глядя на Бласа с затаившейся в уголках глаз опаской. Канто выглядит мирно, но лучше не расслабляться, а то мало ли… — Ты же не специально ее привел, так что никаких обид. Жди здесь, я принесу твою дозу. Долич уходит за рюкзаком, в потайном кармашке которого спрятан метадон. Блас смотрит ему вслед, чувствуя, как горечь обреченности растекается по душе. «Прости меня за этот цирк. Я не хотел тебя целовать» Блас знает — Бен не должен ему ничего, кроме метадона, за который получает немаленькие деньги. Как смириться с этим и вырезать из подсознания пустые надежды?***
Арилена ликует. Арилена готова танцевать от счастья посреди улицы, наплевав на удивленные взгляды прохожих. Какая разница, что думают эти хмурые зеваки, если в данный момент Арилена счастлива? Она ненавидит Канто. Когда-то любила безумно, но с недавних пор этот человек перестал для нее существовать. Учил ее жизни, а сам оказался ничем не лучше: сначала — история с наркотиками, а теперь еще и роман с Доличем — главным поставщиком наркоты в их сумасбродной школе. — Ты за все у меня ответишь, — ухмыляется Арилена, отправляя наспех сделанное фото админу школьной подслушки. Это будет идеальная месть.***
На следующий день вся школа говорит о том, что Долич и Канто целовались у подъезда. Новость разносится по школе, как смертоносный вирус: комментариев под фотографией, выставленной в «подслушке», столько, что их закрывают на неопределенный срок. «Срач Андрея с Сандро нервно курит в сторонке» — думает Виктория, рассматривая фото. Бласу очень повезло, что после ареста директора группу сделали закрытой — обезопасились от учителей, которые по новым правилам унылого задрипинска, в котором расположена «дионка», должны мониторить соцсети учеников. Увидь они это безобразие, быстро сообщили бы о нем мистеру Канто, и страшно подумать, что тогда бы было… — Блас, открой дверь, — Виктория стоит у комнаты брата, который закрылся сразу же, как только пришел домой. — Блас, черт тебя побери! Если не откроешь, я вышибу эту долбанную дверь! Блас не реагирует. Шесть уроков он просидел тише воды ниже травы, виновато косясь на Долича, который всех любопытных посылал нахуй, и неизвестно, сколько еще он будет играть в молчанку. — Ну все, вышибаю! Виктория воинственно наваливается на дверь — и чуть не падает на пол, когда та на удивление легко поддается. Блас, оказывается, закрылся, но не заперся, и лежит, уткнувшись лицом в стенку. Видеть брата таким — очень больно. Куда делся тот мальчик из детства, добрый, веселый и немного наивный? — Блас? — Что тебе нужно? — не будь у Виктории на редкость чуткий слух, она бы и не поняла, что брат говорит с ней. Слишком тихо, слишком печально и, главное, слишком неправильно. — Я пришла поговорить. — После того, что ты сделала, нам не о чем с тобой разговаривать. — Сделала… что? — хмурится Виктория, не понимая. Через несколько мгновений до нее доходит. — Погоди, ты что, считаешь, что это я сфотографировала вас с Доличем и отправила фото в «подслушку»?! Подозрения Бласа возмущают до глубины души. Виктория — человек, который сто раз подумает, прежде чем что-то сделать, и подставлять брата, которого и так жизнь потрепала, они ни за что бы ни стала! — Если не ты, то кто? — Канто задает логичный вопрос, на который у Георгиевой нет ответа. — Блас, я не предавала тебя, — единственное, что может сказать Виктория. — Я могла бы рассказать о том… инциденте твоему отцу, но решила, что сначала стоит поговорить с тобой. А ты обвиняешь меня в том, что я, как последняя сволочь, опозорила тебя на всю «дионку». За кого ты меня принимаешь, брат? Проораться бы сейчас, да только в горле стоит ком обиды и негодования. Виктория помнит брата совсем другим, и, встретившись с ним годы спустя, понимает, что Блас в детстве и Блас сейчас — два разных человека. Взрослый Канто не будет верить сестренке лишь потому, что она его сестренка. Взрослый Канто, кажется, никому больше не верит, в том числе и себе самому. — Зачем ты следила за мной? — спрашивает Блас. — Потому что твой отец попросил меня, — признается Виктория. — Думаешь, я в ваше захолустье просто так переехала? Да как бы не так! В Лос-Анджелесе у меня было все: друзья, подработка, перспективы, крутые гонки, на которых никого не убивают, — Виктория запинается, вспомнив адское безумие, едва не погубившее половину «дионки». — Когда мне сказали, что ты наркоман, я не поверила в это. И до сих пор не могу поверить, хотя знаю, что это правда. Наркоманы — или дураки, или совсем отчаявшиеся люди, а в моей памяти ты все тот же хороший мальчишка из детства. Я надеялась, что лечение помогло, но, походу, нихрена. Блас медленно садится на кровати, впервые за этот день осознанно взглянув на Викторию. В его взгляде нет ни упрека, ни злости, лишь усталость, от которой все внутри переворачивается. Не должны семнадцатилетние мальчишки, у которых вся жизнь впереди, смотреть на своих сестер так. — Детство закончилось, — произносит он. — Я больше не тот человек, которого ты знала когда-то. Что теперь будешь делать, Виктория? Сдашь меня отцу? Расскажешь, что его проблемный сынуля любит главного наркодилера школы? — А ты его любишь? — Да. Канто произносит это без тени сомнения — кажется, действительно любит. Или только думает, что это так? — И ты в своих чувствах уверен? — Блас вздрагивает, когда Виктория садится рядом и кладет руку ему на плечо. — Этот Долич — мутный тип. За что ты его любишь? За то, что он продает тебе наркоту? Это же он тебя на нее подсадил, верно? — А вот и нет, — усмехается Канто. — Я подсел на наркотики около года назад, когда нашел пакетик метадона, который мой драгоценный и правильный папочка оставил на столе. Непредусмотрительно, хех. Виктория ошалело хлопает глазами, не веря своим ушам. — Ты бредишь, — шепчет она. — Такого просто не может быть! — Попробуй у него спросить, если мне не веришь. Хотя, я сомневаюсь, что отец скажет тебе правду. В голове у Виктории — множество теорий о том, с чего все началось: принял за компанию с одноклассниками на вечеринке, из любопытства откликнулся на предложение Долича, даже то, что Бласа подсадили на метадон против воли, но ни в одной из ее теорий нет мистера Канто. Нет-нет-нет, такой благоразумный человек не мог принимать наркотики и оставить их на столе! «А может, все-таки мог? — шепчет внутренний голос. — Откуда ты можешь знать, каким человеком является мистер Канто, если почти никогда не общалась с ним?» — Я уже не знаю, где правда, а где ложь, — вздыхает Виктория, — и не хочу, чтобы ты считал меня монстром. Я не скажу твоему отцу о ваших с Доличем отношениях, но только при условии, что ты больше никогда не будешь употреблять дурь, понял?***
Сандро злится. В последнее время все идет не так, как надо. Подсевший на наркотики сокомандник, мутная история с директором-наркоторговцем, потеря должности капитана, а в довершение всего — процветающий в команде гомосексуализм. Охренеть просто. — Почему меня должно это заботить? — хмурится Хайат, когда Сандро пытается до него достучаться. — Мутят и мутят, мне какое дело? — До этого есть дело мне, — огрызается Руттен, начиная закипать. — Настоящий мужик не должен целовать другого мужика! — Личные отношения никак не влияют на их игру, — говорит Андрей, тяжело вздыхая. — Если ты гомофоб, Сандро, это не значит, что все должны быть такими же. Повзрослей уже наконец. Руттену очень хочется сказать какую-нибудь колкость, и то, что он ее не произносит — настоящее чудо. Хайат раздражает, Хайат ничего не понимает, Хайат кладет болт на мнение окружающих, и ему совершенно не важно, что о нем думает бывший капитан баскетбольной команды. Сандро бесится и завидует, потому что до такой похуистичной самоуверенности ему как до Китая ползком. — Если это все, то я пойду. У меня допы с мистером Стефанссоном. Андрей уходит, ясно давая понять, что поднимать эту тему больше не собирается. Руттен глядит ему вслед, стиснув зубы и мечтая что-нибудь в него кинуть. Например, ту толстую книгу, которую кто-то из учеников оставил на подоконнике. Или тот фикус, в который когда-то по пьяни наблевал Кристовао. «Повзрослей уже наконец» — Да кем ты себя возомнил, придурок?! — рычит Сандро, со всей злостью ударяя по стене кулаком. Да, черт возьми, он гомофоб! Он ненавидит мужиков, которые сношаются с другими мужиками, и считает это грязным и отвратительным! Геи не могут быть нормальными, и никто никогда не докажет ему обратное! Ни Блас, попавший в больницу с передозом, ни Бен, которому одного Гьона оказалось мало, ни Андрей с его предложениями повзрослеть! Спасибо, что хоть с Гьоном они давно уже не друзья, иначе бы и он капал Сандро на мозги! Руттен замирает, вспомнив бывшего друга, и горько усмехается. А ведь Гьон, пусть и косвенно, но связан с его гомофобией…***
Одиннадцать лет назад в самом криминальном районе города…
Маленький Руттен в семье Мухарремаев — желанный гость. Они с Гьоном ходят в один детский сад, осенью пойдут в одну школу, и все свободное время мальчишки проводят вместе. Родители редко бывают дома, но, когда рядом такой замечательный друг, перестаешь замечать их вечное отсутствие. К дому Мухареммаев Сандро подходит в приподнятом настроении, и, вобрав в себя побольше воздуха, кричит на всю улицу: — Гьо-о-о-о-о-о-о-он! Выходи гулять! Обычно Гьон, услышав призывный зов лучшего друга, вылетает на улицу веселой кудрявой кометой, но сегодня что-то идет не так. Даже мать его не выходит, и забеспокоившийся Сандро, пыхтя и потея, перелезает через забор. Годы спустя он будет проклинать свое любопытство, а сейчас Руттен приземляется на клумбу (ох, как будет ругаться миссис Мухарремай, когда увидит, что стало с ее любимыми тюльпанами!) и активно привлекает к себе внимание. — Да где все? — недоумевает он. Неужели соседи куда-то уехали? Но тогда бы Гьон предупредил Сандро, что прогулка отменяется. Чем же вызван этот внезапный отъезд? Дверь открывается, и на крыльцо выходит мужчина, которого Сандро никогда не видел. Такие дядьки — в строгих костюмах, черных очках и с королевской осанкой, — не появляются в старых районах без перспектив, поэтому Руттен пялится на него, как на восьмое чудо света. — Эй, мистер, — говорит он. — Вы не знаете, где Гьон? Вздрогнув, мужчина поворачивается к ребенку, появление которого для него — полная неожиданность. Игнорируя вопрос, он рассматривает незваного гостя, а затем достает пистолет. Сандро понимает, что он в жопе. Возможно, что Гьон вместе с миссис Мухарремай уже мертвы, а его, как ненужного свидетеля, убьет этот незнакомец. Черт, черт, черт! Он обещал маме вернуться к ужину, он не может умереть! — Иди в дом, мальчик, — говорит человек. — Потом решим, что с тобой делать. Сандро его, естественно, не слушается. Он бежит к воротам, надеясь убежать, но незнакомец оказывается быстрее и, схватив его за куртку, тащит в дом. — А-А-А-А!!! Руттен вопит — мужчина затыкает ему рот. Руттен кусает чужую ладонь — мужчина матерится, но не отпускает. Руттен отчаянно рыдает — мужчина связывает его и, смочив тряпку дурно пахнущим раствором, прикладывает ее к его носу. Сандро просыпается в каком-то гараже, привязанный к стулу. Вокруг стоит такая тишина, что на мгновение он чувствует себя оглохшим, но быстро понимает, что к чему, и во весь голос кричит. Не самое умное решение, лучше бы попробовал выпутаться из веревочного плена и по-тихому сбежать, пока никто не видит, но Сандро — всего лишь ребенок. Маленький мальчик, оказавшийся не в то время, не в том месте. — А ну, заткнись! — не проходит и минуты, как в поле зрения появляется человек. Лысый громила бандитской наружности склоняется над Руттеном и, дыхнув на него перегаром, влепляет ему пощечину. — Не беси меня, писклявая мелочь! Сандро пугается еще больше, плач становится громче, а лысый — злее. — Черт бы побрал этого Джейсона! Почему именно я должен следить за ребенком?! — возмущается бандит и, достав из кармана нож, прикладывает его к горлу Сандро. — Хочешь, чтобы тебя убили, мальчик? Слезы все еще текут, но Руттен, почувствовав у горла холодный металл, замолкает. В глазах бандита кипит гнев, но вместе с ним появляется что-то еще. — Всегда бы так! — гадко усмехается он. — Никаких воплей, никакого сопротивления… Будь послушным мальчиком, и тогда, возможно, поживешь еще немного. Дальнейшее сливается для Руттена в один сплошной кошмар, от которого он оправится лишь годы спустя. Он чувствует холод рук, лезущих туда, куда лезть не нужно, и единственное, на что его хватает — это обреченный плач. Бедный маленький Сандро. Как после такого ты будешь смотреть в глаза своим близким? Что скажешь Гьону, если когда-нибудь еще его увидишь? А ведь именно из-за Мухарремая это все случилось. Не будь они друзьями, Сандро к его дому даже не приближался бы… Сколько длится эта пытка? Он не знает. Он выпадает из этой реальности, не слышит, как звонит телефон, не чувствует, как бандит, матерясь, отрывается от него, не видит, как он уходит. Руттен приходит в себя лишь тогда, когда раздается знакомый голос. — Сандро? Сандро, малыш, ты живой? Сандро моргает быстро-быстро, вспоминая, чей же это голос. Сфокусировав взгляд, он узнает в склонившемся над ним человеке отца Джона. — Мистер Мухарремай… — Ш-ш! Тихо! — Мухарремай зажимает ему рот. — Нам надо уходить, малыш! Веди себя как можно тише! Сандро послушно молчит. Позволяет взять себя на руки и вынести на улицу. Мистер Мухарремай уносит его подальше от гаражей, в сторону города, но быстро выдыхается. Слишком быстро для здорового мужчины в самом расцвете сил. — Мне нехорошо, мальчик, — произносит он, садясь на старый трухлявый пень. — Дай мне две минуты, я посижу и мы пойдем дальше. — Но, мистер Мухарремай, нас же найдут… — Не найдут. Они очень заняты, а мы далеко ушли. Просто дай мне две минуты. Проходит две, пять, десять минут, но Мухарремай так и не встает. Он умирает на глазах у маленького Руттена, который, не зная, что делать, сидит у трупа до тех пор, пока не появляется полиция.***
Наши дни
Сандро трясет головой, прогоняя внезапно нахлынувшие воспоминания. Матерится, почувствовав стекающие по щекам слезы. Ну охренеть теперь, только этого ему не хватало! — Блядь, — рычит он и забегает в туалет — не в женский, куда вынуждена ходить вся школа, а в пустой мужской, который разъебал Кристовао. Том Либ, вопреки всеобщим надеждам, оказался таким себе директором. Диодато, конечно, был той еще сволочью, но он хотя бы на ремонт не скупился, и взорванный сортир починил бы сразу же. В отличие от Либа, который тратил школьное финансирование непонятно куда. Ничего, скоро все это закончится. Сандро закончит школу и свалит куда-нибудь в Нью-Йорк, или в Сан-Франциско, да хоть вообще в другую страну, лишь бы подальше отсюда. Этот город хранит слишком много отвратительных воспоминаний, а еще здесь слишком много гомосеков. Черт побери, даже Джон оказался гомосеком, ввязавшимся в санта-барбару! Как он может любить Долича?! Как может общаться с Андреем, который имеет на него какие-то виды?! Как Долич может изменять ему с Бласом, который еще и наркотики принимал?! У-у-у, проклятые гомосеки! — Они ебанутые, — говорит Сандро, глядя на свое отражение. — В этом городе нет нормальных людей, все ебанутые, все! Ему хочется забыться. Почувствовать рядом женское тело, которое исцелит и прогонит воспоминания о руках бандита, пожизненно гниющего в тюрьме (слишком легкое наказание для того, кто искалечил психику маленькому ребенку). Он пошел бы к Роксен, но та ясно дала понять, что к сексу, видите ли, не готова. К чему там быть готовой, блядь? Разве она не должна хотеть своего парня, с которым встречается уже… месяц? Кажется, даже больше. Тогда тем более пора переводить отношения в горизонтальную плоскость, а она ломается, зараза! — Ну и черт с тобой, Роксен, — ухмыляется Сандро. — Еще успею затащить тебя в постель, неженка. Руттен достает мобильник, открывает переписку с Алицией Шемпленской, которая от него без ума, и отправляет смс. «Хей, крошка, сегодня у меня или у тебя?»