***
Вот оно, средство для утоления боли — испытать боль еще сильнейшую. Сидя на дюрастальной скамье, которая составляла всю меблировку маленькой камеры, Оби-Ван сжимал синий кристалл в ладони. Он вспоминал, как совсем недавно страдал из-за гибели в бою любимой женщины, которая и подарила ему на память этот камень. «О, Сири, мог ли я знать…» Тогда ему казалось, что нет в галактике потери страшнее, нет боли сильнее, нет пустоты чернее и глубже. Оказалось, есть. Энакин! Тогда ему хотелось рыдать, кричать о несправедливости, бросить вызов самой жизни, самой Силе. Но теперь… Не было слез, не было жалоб. Только пустота, и мрак, и медленно кровоточащая рана там, где проходила эта незримая, но крепкая нить, что связывала его с бывшим учеником. Завет Квай-Гона… Избранный… Он дал слово умирающему учителю — и не сдержал его. И дело не в том, что он оказался неподходящим наставником для Энакина, слишком сильного, слишком одаренного, слишком непохожего на других. И не в том, что он не сумел научить своего падавана тому, что следует знать, понимать и чувствовать каждому джедаю, не сумел научить владеть собой, трезво смотреть на свои недостатки и бороться с ними. И даже не в том, что он безрассудно закрыл глаза на любовную связь Энакина с сенатором Амидалой, оправдывая это чисто человеческим пожеланием счастья им обоим. Нет. Он не сберег Избранного. И, более того, он допустил в своем сердце сомнения в избранности Энакина. Вскользь брошенные слова Дуку сделали свое дело — совсем как тогда, на Джеонозисе. Разобраться в туманах полуправд сейчас, когда мысли сделались вязкими от боли и скорби, было Оби-Вану не под силу. Он всей душой верил в предопределенный путь своего ученика… но не мог поверить в то, что произошло сегодня. Возможно, Дуку солгал ему. Какой правды, какой честности можно ждать от повелителя ситхов, виновника падения и гибели многих джедаев и бесчисленных тысяч ни в чем не повинных существ? Но Сила не лгала… Неужели теперь нельзя верить и ей? Или Дуку отыскал некий способ исказить и подчинить себе даже вселенскую мощь, непостижимую и загадочную? Но поверить хотелось. Так было бы проще всего, это казалось невероятным — но логичным. Странный интерес канцлера Палпатина к Энакину, их беседы, о которых падаван рассказывал лишь в общих чертах, да и то изредка, удивительная «везучесть» Энакина, хотя бы тот же Джабиим: там погибли все, кроме его ученика. Конечно, Энакин отлично умел постоять за себя и не зря именовался одним из сильнейших воинов Храма. Но… В этом «но» таились мириады вопросов без ответов. Он мог бы думать до конца своих дней — и так и не отыскать их. Фраза «до конца своих дней» вдруг вызвала мимолетную горькую усмешку: должно быть, этого конца не придется долго ждать. Оби-Ван крепче сжал кристалл в ладони, так, что он намок: от пота ли, от крови, неважно. Вновь зазвенела в голове пронзительная, как ультразвук, мысль: «а от Энакина у тебя ничего не осталось на память». Последнее воспоминание — они входят в генеральскую каюту, готовые вместе защитить канцлера. Обмен взглядами, улыбками, единение в Силе. «Я не пожелал бы в напарники никого другого», — так он сказал в тот миг, а Энакин лишь победно ухмыльнулся в ответ. Совсем еще мальчик, несмотря на свои подвиги, победы и поражения, Энакин верил, был убежден в том, что они победят. Новый виток боли сорвал с губ Оби-Вана короткий, едва слышный стон. Он убрал кристалл в карман туники на груди; ладонь и впрямь оказалась в крови. Пальцы вцепились в волосы — неважно, что это может повредить недавно обработанную и зашитую рану на виске. Бинты туго стягивали поврежденные ребра, дышать становилось больно — пусть! Уж лучше так. Уж лучше бы его пытали, как угодно жестоко, он бы выдержал, не привыкать. Ибо физическая боль — такой пустяк по сравнению с болью душевной. «Ты ничем и никому не поможешь, если станешь и дальше изъедать себя». Голос разума настойчиво пробивался сквозь плотную пелену горя и боли. Оби-Ван знал, что должен сделать, — уже не в первый раз. Искать покоя и утешения в Силе не хотелось, но она, открытая для него, как всегда, сама готова была подарить ему и утешение, и успокоение. Сильнейшая душевная и духовная привязанность не позволяла ему принять смерть Энакина, но это происходило инстинктивно: настолько он уже привык предаваться на волю Силы. Предался и сейчас. Хотя осознавал, что тяжесть этого горя пребудет с ним до конца… то есть, столько, сколько ему осталось. Он не имел права жить без этой тяжести. Он должен нести ее. Но для этого ему понадобятся силы, и немало. Дуку прав в одном: он устал, страшно устал. Он уже не мог вспомнить, когда отдыхал последний раз. Одно задание следовало за другим, бросало их с Энакином — вместе или же врозь — из одной горячей точки в другую. Не всегда хватало времени продумать стратегию боя — что уж говорить о еде, сне, элементарном лечении и прочем. Зато теперь времени у него достаточно. Оби-Ван невольно улыбнулся, размышляя об очередном подарке Силы. Так, кажется, называл любую неожиданность мастер Квай-Гон? Что ж, перефразируя одну простую джедайскую мудрость, когда есть возможность отдохнуть, надо отдыхать. Скамья оказалась достаточно широкой, чтобы на нее можно было не только спокойно улечься, но и забраться с ногами. Оби-Ван принял позу для медитации, постепенно чувствуя, как тяжелеет его тело, как замедляется дыхание, как Сила струится вместе с кровью по венам и капиллярам, наполняет легкие вместе с воздухом, как срастаются поврежденные ткани и кости, как уплывают прочь боль и горе, пустота и равнодушие. Они потом вернутся, конечно. Но пусть это будет потом. Прежде, чем соскользнуть в целительный транс, Оби-Ван позаботился поставить ментальный блок. Как бы то ни было, для Дуку он по-прежнему генерал вражеской армии, владеющий важной информацией, которая очень пригодились бы Конфедерации. Граф не пытался ни о чем расспросить его — пока не пытался. Но не факт, что он не сделает этого позже. Что ж, если Дуку попробует коснуться в Силе его разума, он ощутит это.***
— Я не понимаю, мой господин. — Вам нет нужды что-либо понимать, генерал. Ваше дело — исполнять приказы, что вы и делаете, и весьма успешно. Пустое любопытство же вам не к лицу. — Мне доложили… — продолжил Гривус и умолк. Дуку слегка приподнял бровь, ожидая продолжения. Но продолжил сам с не особо скрытым презрением: — Собственно, кто имел право докладывать вам без моего дозволения? Чересчур любопытные жестянки, нарушившие свою программу субординации? — Я имею право знать, что происходит на моем корабле, господин, — сверкнул глазами Гривус. Механическая рука потеребила одну из рукоятей, висевших на поясе. — Вы велели мне официально взять на себя ответственность за смерть Палпатина и обоих джедаев. Я охотно сделал это; даже немного жаль, что это неправда. А потом я узнал, что джедай Кеноби жив и взят вами в плен. И я по-прежнему отказываюсь понимать, для чего он вам нужен. Его надо убить… — И, похоже, вы полны решимости собственноручно заняться этим, генерал, — улыбнулся Дуку. А потом сурово сдвинул брови, в голосе зазвенели ледяные нотки. — Но в этом тоже нет нужды. Он жив и останется жив до тех пор, пока я не решу иначе. — Тогда почему бы не допросить его? — Дюраниумные пальцы звонко щелкнули, словно сжимаясь на горле пленника или ломая ему кости. — Я мог бы… — Знаю, что могли бы, — отрезал Дуку. — Но предоставьте это мне. Я сам его допрошу, так, как сочту нужным. Или вы не считаете меня достаточно компетентным в этом вопросе? — Вполне, мой господин. И тогда, раз с этим вопросом покончено, я хотел бы знать, что повелевает владыка Сидиус. Дуку вдруг захотелось рассмеяться, звонко и весело, как он не смеялся даже мальчишкой, блюдя свою дворянскую гордость и честь. Владыка Сидиус! Знал бы Гривус, что этого «владыку» дроиды недавно уволокли в транспаристальном резервуаре в грузовой отсек. Но неожиданное веселье сменилось глубокой задумчивостью. Гривус в самом деле не знал о том, что Сидиус и Палпатин — одно лицо. Этим можно и нужно воспользоваться; важно лишь подыскать верное применение. Но еще важнее — разрешить вопрос с войной, которая, похоже, теперь никому не нужна. Кроме самого Гривуса, для которого война — это жизнь, это любовь, это огонь, это смысл существования. — Владыка Сидиус поставит вас в известность, генерал, тогда, когда сочтет нужным, — проговорил Дуку. — Пока же вам стоит знать одно: все мои повеления вполне соответствуют нашему общему плану. Вам было велено задать курс на Утапау — вы это сделали. Когда прибудем на место, я сообщу вам о дальнейших действиях. — Да, мой господин. — Гривус поклонился, отчего плащ неуклюже встопорщился на его угловатых плечах, и удалился на мостик. Дуку поглядел ему вслед. Ненавистное, бессмысленно жестокое и никчемное существо. Генерал был весьма полезен во время войны, но теперь он станет лишь источником проблем — и для галактики, и для самого Дуку. Пусть Гривус лишен дара Силы, ему не откажешь в проницательности. Любопытно, как бы он отреагировал, если бы узнал правду о случившемся сегодня. Жалкое, тщеславное животное. Он упивается своей ролью убийцы, даже мнимого убийцы. Дуку ничуть не сомневался, когда повелевал Гривусу объявить в своем послании на республиканский флагман, что это он убил канцлера и джедаев. Вряд ли кто-то станет разбираться и выяснять правду — правду, которая известна лишь троим. Впрочем, самого Гривуса можно уже сбросить со счетов. От него давно пора избавиться. И в голове у Дуку промелькнула весьма удачная мысль о том, как это можно устроить. Что же до третьего… Здесь сложнее. Намного сложнее. Непробиваемый джедайский упрямец так просто не сдастся и будет стоять на своем. Разве что подыскать верный способ направить его упрямство в нужное русло. Но тогда… Тогда он уже не будет тем, кто он есть. Тем, кого он, Дуку, так уважает. Не раз и не два Дуку задавал себе и Силе этот вопрос: почему среди его сторонников постоянно оказываются лишь безумные убийцы вроде Гривуса или Вентресс, уставшие от Ордена буяны вроде Скорра или неуклюжие горе-шпионы, как Квинлан Вос? Был, правда, еще Сора Балк, но где он сейчас? А от таких, как Кеноби, Толм и им подобные, он слышит только извечное: «Я не присоединюсь к тебе». Ломать его бесполезно, особенно теперь, когда он действительно потерял все; теперь для него воистину нет страха. Похоже, его привязанность к бывшему падавану была гораздо сильнее, чем предполагается правилами Ордена. Что ж, это может оказаться полезным. Сколько адептов Силы, таких же правильных, благородных, преданных, чувствительных, бросались в объятия тьмы, пережив страшную потерю? Почему бы Кеноби не стать следующим? Если же он откажется… Убийство — это было бы слишком просто, и оно ничего не решит. Кроме того, Дуку ощущал, что со смертью Кеноби он навсегда рассечет некую нить, которая связывает его с… с чем? Ему вспомнился ситхский кодекс: «Через страсть я познаю победу. Через победу мои оковы рвутся». В глубине души он никогда не признавал этих слов; да и сам дух свободы, что пропитывал эти гордые строки, зачастую путают со вседозволенностью, недопустимой для него, графа Серенно. Покойный Скайуокер бы оценил. Кеноби же не оценит — так же, как и он сам. Довольно рассуждений. Дуку запер дверь и осторожно потянулся к ближайшему источнику Силы, отделенному от него несколькими десятками корабельных переборок. Легкая усмешка сперва сверкнула в мыслях и лишь потом расцвела на губах. «Конечно же, он закрылся в Силе. Опасается за ценные сведения, которые, как он полагает, я захочу вытянуть из него. Что ж, Оби-Ван, если бы тебя захватил не я, а Гривус, ты бы сейчас не отдыхал в относительно удобной каюте, получив перед тем медицинскую помощь, а проводил бы время гораздо менее приятным способом». Год или два назад Дуку бы возблагодарил Силу за столь ценного пленника; знания генерала республиканской армии очень пригодились бы тогда. Но теперь… Теперь в войне больше нет нужды, а значит, не нужна и та информация, которую Кеноби столь заботливо опечатал. При желании Дуку мог бы легко пробить ментальные блоки джедая, но что-то удержало его. Сочувствие? Жалость? Нет, эти качества он давно изжил в себе. И не стоит унижать ими столь достойного противника. Или же, наоборот, стоит? И унижение ли это? Что, если именно сочувствие и разделенное горе склонят Кеноби на его сторону? Придется постараться, чтобы джедай поверил ему, но, рано или поздно, это случится — при верной тактике. Дуку ощущал те эмоции Кеноби, которых тот не скрывал: скорбь, подавленность, тоску, смиренное принятие, что вызывало еще сильнейшую душевную боль. И все же он был далек от падения. Дух джедая оставался по-прежнему силен, и Дуку не сомневался в том, что когда-нибудь эта боль тоже останется позади. «Да. Вот кто должен быть на моей стороне». Мысль же о «своей стороне» заставила Дуку вновь задуматься. Что же это за сторона? Что станет Кеноби там делать, если обратится? И главное: что же теперь делать там ему самому?