Pov. Алиса
Яркие лучи отвратительного солнца пробиваются сквозь жалюзи на окне. Я понимаю, где нахожусь, и совсем не в восторге от этого. Я хорошо помню, как и почему здесь оказалась, и меня почти трясет. Катетер в вене, шум в ушах, пересохшее горло и ужасная боль внизу живота, из-за которой почти не чувствую свое тело. Все будто онемело. Тяжело шевелить даже пальцами. Тошнотворная тишина. Будто в этом здании вовсе никого больше нет. Безысходно смотрю на часы, отсчитывая проплывающие секунды. Ситуация не меняется. Проходит час, полтора, два. Мне кажется, обо мне все забыли. Мне хочется, чтобы так и случилось. Я чувствую себя уничтоженной. Окончательно раздавленной грузом жестокой реальности этого мира. Мне не хочется жить. Не хочется больше верить во что-то и чего-то ждать. Кого-то ждать. Видимо, ждать больше некого. На часах почти полдень. Тихий шум в коридоре заставляет мое тело напрячься. В палату входит медсестра. На ее лице сожаление, сострадание, но мне от этого ни жарко, ни холодно. Она меняет капельницу, снова и снова спрашивая, как я себя чувствую. — К вам посетитель, — ее голос дрожит, — врач разрешила, но я должна узнать, хотите ли вы принять его? , — хочу ли? Не уверена. Я даже не знаю, кто за дверью. Там может оказаться Кира, Ваня, Женя или отец. Меньше всего я уверена, что там Мирон. Ничего не отвечаю, отворачиваю голову к стене, закрываю глаза. Медленно считаю до десяти. Только бы не заплакать. Только бы не заплакать. — Я впущу ее, наверное. Девушка очень переживает, — девушка. От этого слова внутри все рушится со скоростью света. — Алис, — в палату входит Женя, и мы остаемся наедине. На самом деле, ее приход меня тоже удивляет. Она больше всех возмущалась нашим отношениям с Мирон и, кажется, даже ненавидела меня, — как ты? — Нормально, — отвечаю сухо, не хочу откровенничать с ней. — Я же вижу, что нет. — Какая тебе разница? — Большая! Слушай, — она садится на край кровати и аккуратно берет меня за руку, — да, я приняла тебя в штыки. Да, я меньше всех остальных согласна с выбором Мирона, но не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот, ты слишком хороша для него. Я боялась, что он причинит тебе боль. Так и вышло. — Радуйся. Теперь у тебя есть возможность сказать «я же говорила». — Да нахуй оно мне нужно? Ты в больнице, а Мирон… Он даже не пьет. Если бы забухал или что еще похуже, было бы проще с ним. Но он просто вышел вчера из больницы и больше не произнес ни слова. Так и просидел молча в машине всю ночь. — В машине? — Да, мы с Ваней сторожим его здесь, на парковке у центрального входа. — Почему он тогда не зашел ко мне, если он здесь? — Ты не поняла? Он в ступоре. И мы не знаем, почему. Он не рассказал ничего, и ты, я вижу, тоже не собираешься. — Все хорошо, — выдыхаю. Собираю волю в кулак. Я должна это сделать прямо сейчас, — Как только меня выпишут, я тут же уеду в Киев. Забавно история повторяется. Я однажды пыталась уехать, но Кира помешала мне, воссоединила нас, а теперь, кажется, сама жалеет, что сделала это. — Почему ты так думаешь? , — Женя искренне удивлена. — Потому что она прямо сказала мне, что ничего хорошего у нас не выйдет. В палате нависает тишина. Девушка сжимает мою руку все крепче, но я не реагирую ни на что. Все ощущения перебивает боль внизу живота. Она несколько раз пытается завести разговор, но я молчу в ответ. Мне больше нечего сказать. На этот раз я уеду в Киев одна и больше не вернусь сюда. Питер с первой же минуты моего прибывания здесь дал понять, что не рад мне. И как бы я не старалась, к чему бы я не стремилась, все будет заканчиваться разочарованием и болью. Я так не хочу. Мне будет проще в родном городе, в родной квартирке с обшарпанными стенами и старой мебелью. Мне пора научится быть одной. Ведь в этом тоже должны быть свои плюсы. — Ты уверена, что хочешь уехать? — Да, — с трудом проглатываю ком, застрявший в горле, сдерживаю слезы. — Так будет лучше. — Не будет, — мужской голос врывается в тишину палаты, затем дверь открывается полностью, и в нее входят Мирон и Ваня. — Никому от этого дучше не будет, и я тебя не отпущу ради тебя самой же. — Что? , — я замечаю, как Рудбой перепугано смотрит на Женю, испепеляющую его взглядом. — Я его просто довел, а то мало ли, что он еще мог натворить по пути. Пойдем кофе попьем, а? , — добавляет после короткой паузы. — Нет, — Мирон со страхом хватает его за руку и взглядом умоляет не оставлять нас наедине. — Послушайте, — подходит ко мне, опускается на колени у кровати, берет мою ладонь, согретую Женей, — послушай ты меня. Пожалуйста. — Не нужно, — я так долго держалась и так просто сдалась. Горячие слезы скатываются по вискам и падают на подушку. Несколько секунду смотрю в потолок, а потом зажмуриваю глаза. — Не нужно ничего говорить, пожалуйста. — Алиса. Я понимаю, как ты меня ненавидишь, и я понимаю, что ты возненавидишь меня еще больше после того, как поговоришь с врачом, но выслушай меня сейчас, пожалуйста, — он ужасно боится того, что произошло, а я и так понимаю, в чем дело, и что покажет обследование. Мне уже говорили об этом. И моей вины здесь куда больше. — Я никогда не смогу тебя возненавидеть, — шепчу сквозь слезы ему. — Но я не хочу жить так, как провела последние несколько дней. Это сложно, это разрушает меня. — Я клянусь, тебе больше никогда не придется этого испытать. Я все сделаю для того, чтобы чувствовала себя в безопасности, я дам тебе уют, заботу, все, чего захочешь. — Ты уже обещал это однажды. — Ну да, я мудак. Я последний кусок эгоистичного дерьма, и мне тяжело с этим бороться, потому что я привык таким быть. Но после случившегося… — Скажи, обязательно нужно было кому-то умереть, что бы ты хоть что-то понял?! , — меня начинает трясти, я чувствую, как задыхаюсь. Подрываюсь с кровати, хватаюсь за горло. Я переживала такое раньше, но думала, что это навсегда оставило меня в покое. Простая паническая атака. Я знаю, как с этим бороться. Просто задержи дыхание. Алиса, блять, просто задержи дыхание! Но я не могу этого сделать. Я пытаюсь закричать в истерике, вдохнуть воздух, но все попытки безуспешны. Перед глазами мелькает испуганное лицо Мирона, а потом его горячие губы касаются моих. Он просто целует меня. Заставляет оставить любые попытки сделать вдох. И это помогает. Я действительно задерживаю дыхание, и когда он отстраняется, все еще дрожу, но могу наполнить легкие кислородом. В палату вбегает медсестра. Та самая, которая приходила полчаса назад. — Вообще-то разрешили войти одному посетителю, а не троим сразу, — сердито смотрит на нас. — Понимаете, девушка, — Ваня хватает ее под руку и выводит и палаты, когда окончательно уверен, что со мной все хорошо. — Так, ребят, — Женя садится рядом со мной, а Мирон так и продолжает стоять на коленях, сжимая мои руки, — давайте вы сейчас мне по порядку ответите на все вопросы, и будем решать проблемы по мере их поступления. — Нечего рассказывать, — Мирон отмахивается от нее. — А я смотрю, что есть. Во-первых, что произошло вчера? , — в ответ на ее вопрос мужчина просто смотрит на меня вопросительным взглядом. Он не уверен, готова ли я рассказать об этом. Но я киваю в ответ на его немой вопрос. — Выкидыш, — я вижу, как его глаза наполняются слезами. Он хватается за голову, дрожит. И теперь я готова забрать все свои слова о страхе назад. Действительно страшно — видеть, как ломается сильный человек. Когда проливает слезы тот, от которого ожидаешь этого меньше всего. Вообще не ожидаешь. Это причиняет мне еще большую боль. — Какого черта? , — у Жени глаза на лоб лезут от удивления. — Послушайте, это все уже не имеет никакого значения, — вытираю слезы, перестаю плакать. Меня заполняет пустота. — Я просто вернусь домой, а вы сможете жить, как прежде. Заниматься творчеством, делать крутые вещи. Мирон, — я касаюсь ладонями его лица, — наши отношения с самого начала были предречены на провал. И это нормально. Просто живи дальше, и я буду жить. Только так у нас обоих есть шанс. Буду вместе, мы только продолжим разрушать друг друга. — Я же просил тебя. Я же говорил, что не выдержу этого. — Выдержишь. Мы оба сможем это пережить. Будет сложно, но ко всему привыкаешь. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я знаю, как это — терять кого-то. А ты сильный. Ты должен быть сильным, — и я должна. — Жень, — поворачиваюсь к девушке, — уходите, пожалуйста. Лучше сейчас. — Алиса, — Мирон обнимает мои колени, держится, словно за последнюю соломинку, и я хочу, чтобы он остался, но не хочу, чтобы мы мучились так всю жизнь. — Я не уйду, слышишь? Я не отпущу тебя. Если ты хочешь в Киев, я уеду с тобой. Насовсем. Хочешь? Я брошу все здесь. Мне не нужно ничего без тебя. — Тогда тысячи твоих фанатов просто разочаруются. Оно того не стоит. У тебя впереди важный батл и тур, впереди большой концерт в Олимпийском. А я приду на твой концерт в Киеве. Обещаю. Я верю в то, что у тебя все получится. А ты отпусти меня, пожалуйста.Pov. Мирон
Женя буквально вытаскивает меня из палаты. Я все еще не верю в то, что это конец. Все не может закончиться вот так просто. Она не может так поступить со мной. Хотя, чего я ожидал после всего дерьма, которое натворил? Я заслуживаю этого, но не хочу мириться с этим. — Я должен ее вернуть, — меня колотит на заднем сидении машины, пока Женя пытается дозвониться до Вани. — Должен, понимаешь? — Нет, не понимаю, — она говорит строго со мной. — Зато хорошо понимаю ее. Я, конечно, останусь сейчас здесь с тобой, поддержу как друга… всегда буду поддерживать. И мне жаль, что все так вышло. Мне жаль тебя. Но по-женски я останусь на стороне Алисы. И то, что произошло — это не просто ужасно. Ты не представляешь, что сейчас происходит в ее душе, и что твориться с ее организмом. Ты никогда не сможешь пережить даже четверть половины того, что переживает она. Тем более, что у тебя всегда будем оставаться мы, а вот к кому пойдет она — большой вопрос. — Ребят, че вы как на похоронах? Все живы здоровы, вроде, — Ваня, вроде, и пытается разрядить атмосферу, но цепляет за самое живое. Меня всю дорогу домой не покидает мысль о том, что вчера умер мой ребенок. И я, вроде, никогда не был таким сентиментальным, никогда не хотел детей, но это был наш с Алисой ребенок. Девушка, которую я действительно полюбил впервые за много-много лет, могла родить мне сына или дочь. У нас могла бы быть семья. Настоящая. Но я все испортил. Я вылетаю из машины Рудбоя, словно освобождаюсь из заточения. Быстро шагаю к подъезду. Ныряю в квартиру. Меня накрывает волной безумия. Я собираю все ее вещи, которые остались у меня, которые она оставила в надежде вернуться, в один пакет и вышвыриваю в коридор. Ее любимая чашка летит на кафель и рассыпается мелкими осколками, ее любимые мои духи разливаются по паркету. Постельное, на котором мы спали вместе срываю с кровати. Рву черную рубашку, которая предательски окутывала ее тело. Я хочу уничтожить все, что она любила. Я ненавижу все, что она любила. Я ненавижу себя за то, что лишился ее. Я ненавижу Алису за то, что ворвалась в мою жизнь и забрала из нее все, вынесла подчистую, и меня вынесла. Это хуже, чем проебать в каком-то соревнование, это равно проебать самого себя своим же привычкам. Я понимаю, что больше не могу сдерживаться, и достаю бутылку водки. Пью прямо из горла, но не чувствую привычного жжения. И теплота не разливается по телу. Совсем ничего. Мне мало. Хочу еще и еще, хочу больше. Я не знаю, сколько проходит часов. И когда весь алкоголь в моей квартире заканчивается, а я даже не в силах подняться с пола, снова зацикливаюсь на случившемся. Но не могу даже сердиться. Так и засыпаю на полу в углу комнаты. Меня будит звонок мобильного. Подрываюсь на ноги ватные в надежде, что это Алиса, но это Илюха. — Чувак, я в Питере и мы с пацанами уже едем к тебе, так что давай открывай дверь и жди нас. Женя все рассказала, так что будем поднимать твой боевой дух, — вот только этого сейчас не хватало. — Давай на нейтральной территории, а то у меня немного бардак, — я с ужасом смотрю на разбросанные вещи. — Ну у тебя есть час, чтобы навести порядки, — Илюха сбрасывает, а я падаю на диван, не зная, с чего начать. Да и начинать не хочется. В голову лезут разные мысли. Руки сами тянутся набрать номер Алисы, но в трубке автоответчик, и он не сменяется ничем. Я не знаю, как она и где она. Все еще в больнице? Или уже собирается в Киев? Может, вернулась к отцу? Было бы правильно позвонить сейчас Румянцеву, но я боюсь. Жалкий трус. Не хочу, чтобы пацаны приезжали, не хочу никого видеть у себя дома. Умываюсь, переодеваюсь в чистые вещи и ухожу, предупреждая Мамая, что буду ждать их в «1703». В баре меня встречают радушно, с улыбками, а мне плевать. Заказываю двойной эспрессо, занимаю самый дальний столик в едва освещенной части бара, надеюсь, что здесь никто не заметит мои синяки под глазами. Пацаны приезжают быстро. Пытаются подбадривать меня, отпускают дибильные шутки, но я их почти не слушаю. — Где Женя? , — наконец, прихожу в себя. — Она… — Ваня начинает уверенно, но тут же замолкает. — Ну! , — поднимаю на него сердитый взгляд. — В общем, врач сказала, что держать Алису сейчас в больнице нет смысла, она в норме, — да, конечно, в норме, — ее выписали и Женя вызвалась помочь. — С чем? — Чувак, сегодня вечером у Алисы поезд. Но я не скажу тебе, во сколько, и мы не собираемся тебя пускать… — Да кто вас спрашивать будет? Это наше с Алисой дело, мы сами разберемся, — я вскакиваю из-за стола, но порчи крепко хватает меня и швыряет обратно на стол. — Сори, бро, но тебе сначала нужно прийти в себя, — тараторит на своем английском. Бесит. Каждый из них меня бесит. И Женя, которая обещала меня поддержать, а сама сейчас так просто меня предает. — Вы не думаете, что мне без нее плохо будет? — А ты не думаешь, что ей с тобой плохо будет? , — Илюха наполняет рюмку водкой и толкает ее мне. — Такой взрослый и, вроде, умный мужик, а ведешь себя, как ребенок. Хочет в Киев, пусть едет. Если ей тяжело здесь, не заставляй ее ломаться ради тебя. Не будь эгоистом. Ты сильный, а она еще ребенок. — Который и так много натерпелся, — Ваня добавляет с угрюмым выражением лица. — И мы не ее защищаем. Тебе самому, думаю, будет спокойнее, если ты будешь знать, что она счастлива. — Мне страшно признать, что она может быть счастлива без меня, — опустошаю рюмку одним глотком, все еще не согласен ни с кем из них, но что-то внутри заставляет меня остаться в баре. — Пацаны, я не знаю, стоит ли вам рассказывать сейчас, но… Может, я неправильно поступаю, но мне нужно выговориться. Я еще не совсем отошел от выпитого вчера, и новая доза поддала жару. Позавчера у нее случился выкидыш. И пока она ехала с бригадой скорой помощи, успела рассказать врачам, что это второй выкидыш. Докторша дала девяносто восемь процентов из ста, что Алиса больше никогда не сможет иметь детей, — мне снова становится страшно от осознания этого, и пацаны погружаются в свои мысли, не отвечая ни слова. — Она все-таки была беременна от тебя? , — спустя пару минут Рудбой нарушает тишину. — Да, но я не знал об этом до самого разговора с врачом. И она не знала, по всей видимости, тоже. Короче говоря, позавчера умер мой ребенок, а вчера девушка, которую я люблю, решила, что не хочет связывать со мной жизнь. — Мирон, — Илюха залпом выпивает стакан водки, — просто скажи, почему за пару дней до батла ты решил уйти в запой? — Я не то, чтобы ушел в запой. Я просто дописывал текст. Ну да, бухнул. — Какого хуя ты вообще решил пропасть? , — он повышает голос. — Потому что мне нужно было дописать текст на батл. — Да похуй на батл! Ты из-за этой хуйни довел до крайности человека, который тебя любит. Ты реально заигрался, — он выдыхает, успокаивается, — и что думаешь делать дальше? — Алиса сказала, чтобы я продолжал жить и заниматься любимым делом, но я не хочу. — А чего ты хочешь? Забить на все? Уйти в запой? Отказаться от батла с Дизастером, от тура, от Олимпийского? От всего, к чему так долго стремился. — Я уже потерял Алису, потерять все остальное — совсем не страшно. — Не страшно остаться овощем? , — Ваня хлопает меня по плечу. — В музыке ты всегда видел смысл. Сам рассказывал, как все переживал с помощью музыки. И сейчас переживешь. Или уже возраст не тот? Ну да, решила твоя Алиса с тобой расстаться, но это не повод забить на себя и на дело всей своей жизни. — Может, вы и правы.Pov. Алиса
Оживленный вокзал. Сотни людей. В спешащей толпе я почему-то надеюсь встретить знакомое лицо, хоть так боюсь. Ищу его образ. Я тяну до последнего. Тот же перрон, тот же поезд, та же проводница. И кажется, я так же поймаю сейчас на себе его неуверенный взгляд. Но этого не случается. Со мной Женя и Кира. Первая — до неузнаваемости грустная, вторая — до тошноты спокойная. Они даже не знают, что сказать. Да и я не знаю. — Ты уверена? Не будешь жалеть об этом потом? , — Женя хватает меня за руку перед тем, как я отдаю билет с паспортом проводнице. — Кира права, мы были бы крутой парой только в кем-то придуманной ванильной истории, где он совсем другой, и где я чуть-чуть сильнее, — я с грустной улыбкой всматриваюсь в глаза Жени. В них неожиданно появляются слезы. — Прости нас, малышка, — она обнимает меня. — Прости за то, что не уберегли тебя. Мы все понимали, что так будет. — Десять минут до отправления, — громкий голос женщины за моей спиной заглушает даже мысли. — Вам не за что просить прощения, — смахиваю слез со своих щек. — Я сама все прекрасно понимала. И он понимал. Во всем виноваты мы сами. — Без тебя Оксишоп рухнет, — Кира тараторит, смеясь, надеется, что никто не заметит дрожь в ее голосе. — Оксишоп будет процветать, потому что остаешься ты, — целую ее в щеку. Я буду скучать. По этой сумасшедшей девочке-черезчур, которая бросается из крайности в крайность, которая стала мне очень близкой. Я буду скучать по вечно недовольному лицу Жени, по ее косым взглядам и закатанным глазам. Наверное, я буду скучать даже по Ване. Во всяком случае, наша ночь откровений навсегда останется в моем сердце. Он был таким простым, искренним и не пьяным. Я буду скучать по Питеру, сколько бы боли он мне не причинил. Это всегда тяжело — оставлять в прошлом что-то очень дорогое твоему сердцу. Я буду скучать по Мирону. Я буду плакать, и мне будет очень сложно. Но я хочу, чтобы он остался только треками в моем плеере. Так должно быть, и так будет правильно. У него впереди еще много незаконченных дел и не достигнутых целей. У меня — целая вечность, чтобы найти кого-то, кто был бы мне ближе по возрасту, и попытаться стать счастливой. Наши дороги расходятся сейчас, но я благодарна судьбе за то, что какой-то отрывок пути мы смогли пройти вместе. Вокзал отдаляется все быстрее. Очертания стен становятся все более размытыми. Сердце сжимает все сильнее, и я не выдерживаю. Захожусь истерическим плачем. Я ощущаю то же, что ощущала в день похорон мамы, и понимаю, что это нельзя сравнивать, но мне так же больно. Вся уверенность в правильности поступка куда-то исчезает, все аргументы «за» растворяются в воздухе. И остается только осознание того, что я слабая, тупая малолетка, которая сбежала при первых же трудностях. При первых? Не знаю. Ни о чем не могу больше думать. Включаю плеер, как можно громче, смотрю на пролетающие мимо деревья. И поезд мчит меня на встречу с Киевом, а мне хочется выбросится в окно на скорости. Только бы не чувствовать боли, только бы не переживать это снова и снова. Расставание — маленькая смерть. И уже ничего не будет, как прежде.