Безумие

Pov. Алиса

— Успокойся, слышишь! , — я реву в трубку, и Яна пытается меня успокоить. — Никуда он не денется. Он же не маленький мальчик — появится и объяснит все. Не загоняйся, пожалуйста. — Я хочу домой, к тебе, — меня трясет от ужаса перед неизвестностью. — Я хочу, чтобы всего этого не было. — Малышка, это судьба. Если ты его встретила, значит, так надо было. Мне хоть и не нравится то, во что ты ввязалась, но он — лучшее из всего, что могло с тобой случиться в чертовом Питере. Он вернется, — но я не верю уже ни одному успокаивающему слову. И в любовь его не верю. Потому что не смог бы он вот так просто пропасть, если бы любил. — Успокойся. Твой Оксимирон — любитель исчезнуть куда-то, ничего не объяснив, и для него это нормально. Он же личность творческая. Так что вернется. Прибежит к тебе, тогда и поговорите. — Ладно, — отвечаю сухо, стараясь подавить комок в горле. — Я потом наберу. С кухни доносятся разговоры Киры и Вани. Почти крики. Рудбой все еще пытается защитить друга, и это прекрасно, но безнадежно. Его нигде нет и никто не видел. Словно сквозь землю провалился. Телефон отключен, машина у подъезда осталась. Неужели он пил? А если нет, то как надолго и как далеко ушел пешком? Дьявол. Включи же телефон. Но в трубке снова автоответчик. И через полчаса ничего не меняется. — Как ты? , — в комнату входит Ваня, аккуратно садится на край кровати. Я просыпаюсь от испуга. — Спала? — Дремала, — отвечаю охрипшим голосом. — Он не звонил? , — тут же хватаюсь за телефон, но по взгляду понимаю, что в этом нет смысла. — Прости, что разбудил тебя, — поднимается с кровати, делает шаг к окну, — просто Кира тоже уснула только-только, я хотел спросить, может, тебе нужно что-то? , — он явно нервничает. Смотрю на часы — половина третьего. Какой там режим? — Все нормально, — я сама себе не верю. — На самом деле, все ужасно. Но ты вряд ли что-то изменишь. — Слушай, я тебя и о тебе почти ничего не знаю. Ну, не считая того, что Окс сходит с ума от тебя. — Сходил бы с ума — уже давно хотя бы в сети появился, — психую, вскакиваю с кровати, стаскиваю свитшот, остаюсь в одной майке. Мне до ужаса жарко — почти нечем дышать. — Послушай, он., — мужчина резко замолкает, я поворачиваюсь лицом к нему и понимаю, что он разглядывает меня с большим интересом. В свете фонарей, пробивающимся в окно, шрамы на теле выглядят еще более ужасно. Мне становится неловко и страшно одновременно. Пытаюсь схватить обратно кофту, чтобы натянуть на себя, но понимаю, что смысла нет. От расспросов я точно уже не спасусь. — Откуда это все? — Тяжелое детство, — пытаюсь отвечать максимально безразлично и даже улыбаюсь. — Не смешно, — в его взгляде страх и недоверие. — Слушай, — выдыхает, — если не хочешь рассказывать, я не навязываюсь, но если хочешь поговорить, то я как бы спать еще не собираюсь. — Вань… У Киры есть чай? — Пойдем на кухню, — едва замечаю его полуулыбку. Время тянется медленно. Чай остывает быстро, и пью я его уже холодным. Но от этого вкус не становится хуже. Насыщенный апельсиновый. С тремя ложками сахара (потому что Рудбой не пьет иначе) — до ужаса приторный, но все еще вкусный. Ваня много расспрашивает, но не отвечает ни на один мой вопрос. Либо не знает, что ответить, либо боится выдать страшные тайны своего друга. В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что у меня к нему, несмотря ни на что, больше доверия сейчас, чем к кому-либо другому. Почему? То ли он мне кажется случайным прохожим, то ли я действительно вижу в нем поддержку, друга? Друга своего парня? Мужчины. У меня путаются мысли. На часах почти шесть, за окном светло, а в голове — туманно. — И все-таки, — Ваня, домывает чашки и мокрыми руками прикасается к моим голым плечам, — как после всего, что с тобой произошло, ты так легко смогла довериться Мирону? — Не легко, — улыбаюсь украдкой, утыкаюсь носом в свои колени, сворачиваюсь в клубочек. — Мне было сложно и страшно. Очень страшно, но с самого первого дня я ощущала исходящее от него тепло. Его внимание, его забота… Знаешь, в то утро он раздевал меня, прикасался к моему голому телу, наблюдал за мурашками по коже и дрожью моей, но в его действиях совсем не было пошлости. Ничего, кроме желания помочь. Совсем незнакомой девушке. Он пустил меня в свой дом и не выгнал на улицу утром, хотя мог просто свалить с места происшествия, не делая ничего. Уверена, ему бы все сошло с рук. — Он не такой, — ладони мужчины чуть крепче сжимают мои плечи. — Знаю. Теперь знаю. Но у него куча других загонов, привычек, которые мне не понять, о которых он не рассказывает. И знаешь, — я почему-то срываюсь со стула, срываюсь на крик, почти реву, — я не уверена, что смогу понять. Я не уверена, что смогу смириться с этим. — Если любишь, смиришься. — Если он любит, почему все еще не объявился? , — эта чертова несправедливость душит. Почему ему можно вот так пропадать? — У него должны были быть на это какие-то причины… — Просто он охуевший мудак, — в кухню входит сонная Кира и перебивает его. — Женя написала, что он все еще не появлялся. Ни в сети, ни у Порчи, ни у Мамая. В баре тоже его не было, — она говорит безразлично. Понятно, они все привыкли к такому поведению. Но я не хочу привыкать. Я не хочу даже время от времени пребывать в неизвестности, жить догадками. Я не выдержу. — В любом случае батл уже завтра, а на него Мирон не может не явиться. Вот там и поговорите с ним, — Женя достает три чашки, — Чай будете? — Мы только что допили, — Ваня улыбается, поглядывает на меня и резко выходит из кухни. — Понятно, — Кира закатывает глаза, — сегодня я работаю одна. Слушай, — резко поворачивается ко мне, когда уже уверена в том, что мужчина нас не слышит, — если у вам с Мироном все пойдет не так, и ты вдруг решишь переключиться на Ва… — Что? Нет! Я даже не думала, просто… — просто что? Мне и в оправдание сказать нечего. — Даже не думай, я не собираюсь влезать в ваши отношения. — Ты не поняла. Ваня классный чувак, и если что, даже не сомневайся. У нас с ним, конечно, все круто, но это никогда не перерастет в серьезные отношения, — с улыбкой выдыхает, с облегчением, — а вот ты ему явно нравишься. — С чего ты взяла? , — меня шокирует ее заявление, ведь я была на сто процентов уверена, что между ними что-то серьезное. — Он всю ночь пил с тобой чай. Это слишком необычно для него. А необычные поступки ради обычных людей не делают, — Кира все еще улыбается, но в ее голосе проскальзывает грусть. — Что происходит? — На самом деле, я слышала весь ваш разговор. Да, я почти не спала. Если честно, все, что ты пережила — самый настоящий трэш. И, я уверена, Окси постарается все для тебя сделать, лишь бы компенсировать твое трудное детство, но Ваня смог бы дать тебе больше любви. А еще он точно не пропадет никуда и даже если уйдет в запой, ночевать приедет домой. Ее слова заводят в тупик. Вернее, затачивают в четыре стены. Отсюда нет выхода. Какого черта, Кира? Какого черта? — Ты же шипперила нас с Мироном больше всех, — слезы разочарования и ком в горле — все, что могу выдать в ответ. — Я все еще ваш преданный шиппер, но посмотри правде в лицо: иногда пейринги прекрасны только потому, что остаются в мечтах шипперов. В реальной жизни девяносто девять процентов из ста разбились бы о жестокую реальность. Тебе нужен кто-то менее загадочный и менее импульсивный. Я больше ничего не говорю. Ухожу в выделенную мне комнату, закрываюсь, зарываюсь под плед, захлебываюсь слезами. Девочка-пиздец, но с другим подтекстом. А он — самое худшее, что могло произойти со мной в этом чертовом городе. Я смотрю в его глаза, и все блекнет на их фоне. Шум и толпа в баре превращаются в пустоту. Нет никого. Только мы, боль, обида, непонимание. — Я соскучился, — его голос хриплый, рассеянный. — Ты пропал, не сказав ни слова. — Я дописывал текст. — Ты бухал и черт знает, что еще делал. — Лиса, прости, — Мирон хватается руками за голову, но голос его звучит сухо, будто он говорит это только потому, что так нужно, и на самом деле совсем не жалеет ни о чем. — Я прощаю. Ты знаешь, я тебе все прощу. Но я не хочу такой жизни, — я боюсь произносить эти слова, потому что боюсь сейчас во всем поставить точку. Но я должна. Должна дать понять ему, что во мне есть еще какая-то капля силы. — Какой жизни? , — голос дрожит, в глазах его страх появляется. — Знаешь, пятое свидание действительно стало решающим. Ни я, ни ты не готовы к чему-то серьезному. — Я готов, — почти кричит в ответ. — Нет. Ты не готов нести ответственность еще за кого-то. У тебя на первом месте твое душевное состояние, твои желания, твои амбиции. Нет, я не говорю, что ты должен забить на это. Ни в коем случае, но ты должен учитывать тот факт, что есть еще кто-то, чье душевное состояние зависит от тебя, — я чувствую, как ком подкатывает к горлу, боюсь заплакать, но нас прерывает Рудбой. — Алис, у вас все хорошо? , — черт, что ты делаешь? Он буквально дает понять Мирону, что сейчас на моей стороне и что реально переживает за меня. Я жалею о ночи откровений с ним и об утре откровений с Кирой. Эта мысль не дает мне покоя, буквально делает меня параноиком. — Какого хуя, чувак? , — Мирон бросает свирепый взгляд на друга. — Потом обсудим, — тот еще раз бросает на меня вопросительный взгляд. — Да, все хорошо! , — все мои чувства сменяются одним — злостью. Ваня уходит, и к злости прибавляется страх. Я боюсь расспросов и того, что Мирон может себе напридумывать. — Дай мне шанс! , — он рывком хватает мои ладони, заключая в свои — горячие. — Не уходи сейчас. Неужели ты сможешь вот так просто? — Совсем не просто, — только бы не заплакать, — ты же знаешь. Я не переживу, если все закончится. — Я не переживу, если ты еще хоть раз заикнешься о том, что все может закончиться. — Так где ты был? — Давай… — Опа-ча, какие люди, — нам снова мешают, на этот раз Слава. Черт, какой же он все-таки ублюдок. — А я-то думал, че ты такая смелая, нахуй меня посылаешь, — он приближается к нам с Мироном, злостно смеется. — Гнойный? Какого хуя? , — мужчина прячет меня за свою спину — привычная картина. Снова защищает от чьего-то нападения. — И когда она успела послать тебя нахуй? — Да так… — Он приходил в Оксишоп позавчера, — перебиваю его, бросая испепеляющий взгляд. Сегодня он не пьяный, но все такой же отвратительный. — Предлагал мне переметнуться на его сторону, — почти смеюсь. Нет, насмехаюсь. — Серьезно? , — Мирон поворачивается ко мне с удивленно-довольным лицом и тоже начинает смеяться. — Чувак, — снова обращается к оппоненту, — девочки помладше тоже выбирают старичка Окси. Тогда скажи, блять, кто твоя аудитория? , — от этих слов в глазах Гнойного появляется ненависть. — Моя аудитория — те, кто пошлют тебя нахуй посте того, как я тебя разъебу в этом батле! , — это реальная угроза. И звучит устрашающе. Но Слава уходит, и я обнимаю Мирона настолько крепко, насколько позволяют мне мои силы. — Я верю в тебя, — целую его так нежно, будто первый раз. Черт, я только что проиграла батл чувств. Я реально люблю. И мне страшнее потерять его, чем доказать, что во мне есть еще хоть какая-то капля силы. Тем более, что ее, по всей видимости, нет. — Обо всем остальном поговорим после батла. — Ты дождешься меня? Просто там будут фаны и… — Фанатки, — улыбаюсь, перебивая его. — Я верю тебе, — хоть что-то и подсказывает, что зря. Атмосфера накаленная. Я, конечно, не разбираюсь во всем этом, но кто вообще все эти люди, которые судят батл? Какое отношение они имеют к культуре? По каким параметрам их выбирали? Я недовольна. Всем. Особенно тем, что Гнойный — реально достойный соперник, и Мирону не стоило забивать на батл с ним. Но не настолько достойный, чтобы всухую разъебать. Во мне маленький капризный ребенок протестует. Как такое вообще возможно? Я, конечно, не разбираюсь во всем этом, но Гнойный нес херню и орал невпопад. Или я слишком предвзятая? Спокойствие Мирона и меня успокаивает. Он прав, у него впереди туры и еще один батл совершенно иного масштаба, а что ждет Славу? — Крошка, теперь ты просто обязана признать, что я лучший, — мои мысли прерывает наглый голос. Пока Мирон общается с Саней, Слава совсем не теряет времени и пытается втирать мне о том, какой он на самом деле охуенный. — Ты — всего лишь конченный наркоман с нулевым смыслом в треках и жизни. Ты крутой батлер? Ты вынес Оксимирона? Молодец. Но дальше ты снова напьешься и превратишься в отвратительное существо, от одного вида которого уже тошнит. — Слушай, сколько тебе лет? — Восемнадцать, — я заявляю уверенно, гордо. — Что ты вообще забыла рядом с этим? , — кивает в сторону своего оппонента. — Он тоже бухает и тоже закидывается колесами. И загнется он куда раньше. — Что я забыла рядом с ним? Не знаю. Ну просто он не такой, как ты. Мне это в нем нравится. В нем гноя поменьше, от него не несет дохлым внутренним миром. Искалеченным, бездыханным. В тебе за километр можно разглядеть пустоту. Даже твои выебоны не наполнены каким-то смыслом. Да, теперь тебе есть, чем гордиться, ты победил непобедимого. Дай парочку интервью, запиши на волне хайпа пару треков, а потом снова пропади из вида. Шумиха утихнет через пару месяцев, когда у всех на слуху будет новый батл Оксимирона. И его победа. — Он не вынес меня, думаешь, он вынесет Дизастера? , — Слава искренне удивлен моим убеждениям. — Ты либо больная, либо реально влюбилась в него. — Иногда кажется, что это одно и то же, — я знаю, ему не интересно, но в этом-то и суть — заставить его отвалить от меня, признав, что я скучная. — А ты, я смотрю, вся такая белая-пушистая, в любовь веришь? — Верю, — глупо улыбаюсь в ответ. — Ну и дура! — Сам дурак, — открыто смеюсь. Все становится таким забавным. Он думает, что сможет меня переубедить, а я рассказываю ему о любви к человеку, с которым пару часов назад готова была расстаться. Это какая-то странная реальность. Будто совсем не реальность. Будто я тронулась умом. Не выдержала моральной давки. Мое настроение меняется каждые несколько секунд. Что, черт возьми, вообще происходит. Становится душно. Становится плохо. — Эй, что с тобой, — последнее, что я помню, — испуганное лицо Гнойного и пустота.

Pov. Мирон

Я ищу взглядом в толпе Алису, но не нахожу. Меня пугает мысль о том, что в конце-концов она не дождалась, но внимание привлекает паника Гнойного. Он просит людей отступиться. Это похоже на истерику сумасшедшего, обдолбаного, но как-то лицо его кажется слишком испуганным. Какого черта? Кто-то в толпе хватает меня за руку. Женя! — Там Алисе на баре плохо стало, — на ее лице испуг читается еще ярче. — Я уже вызвала скорую, пока Слава пытается там успокоить толпу и себя, — я все еще в недоумении. Я не могу понять значение ее слов. Они расползаются в моей голове и врезаются в сознание только по отдельности. С трудом собираю мысли в кучу. Толпа расходится, а я пробираюсь к бару. Алиса лежит на полу, а рядом с ней — Гнойный. Пытается привести в чувства. И я не знаю, от чего меня колотит больше: от того, что ей стало плохо, или от того, что он к ней прикасается. — Свали, пожалуйста, — отталкиваю его от девушки, наклоняюсь к ней, подхватываю на руки. — Какого хуя ты вообще оказался рядом с ней? Что вообще произошло? — Мы просто разговаривали, когда ей стало плохо, — у него руки трясутся. — О чем, блять?! — О тебе! , — он орет, опуская взгляд в пол, будто признавая поражение. — Ты хоть и проебал во всех трех раундах, но она права, я проебал по жизни, — опустошает рюмку водки, почти швыряет ее на стойку и тоже уходит из бара. Помещение быстро становится пустым, нависает тишина. Скорая приезжает быстро, приводят Алису в чувства, но настаивают на том, что ее необходимо забрать в больницу на обследование. — Вас что-то беспокоит? , — врач обращается к ней, и она уверенно мотает головой, но я замечаю, как ее рука ложится на живот. Мой мозг был затуманен. Слишком расслабленным. И тело было слишком расслабленным. Я не контролировал себя. Мне было тяжело думать. Волна накрыла нереально сильная. Такое случилось тогда впервые. Я кончил, не выходя из нее. Но мы были настолько возбуждены, что не поняли этого. Просто не обратили внимания. — Алиса, не ври, — говорю спокойно, но, скорее, растерянно. Да какое, нахуй, спокойствие? Меня ужас переполняет. Тогда она сжимает руку на животе еще сильнее и начинает плакать. — Сильно болит? , — аккуратно прикасаюсь к ее руке и чувствую дрожь. — Ужасно, — она кладет голову мне на плече, заходится истерикой. — Срочно в больницу, — врач больше ничего не спрашивает. Да и не нужно. Без лишних вопросов понятно. По крайней мере, мне. — Мирон… — Женя пытается схватить меня за руку, остановить, — просто узнай номер больницы, поедем следом за ними. — Отвали, — отталкиваю ее, рвусь за бригадой скорой помощи, но у самой машины меня перехватывает Охра. — Я узнал номер больницы, поехали, — запихивает меня в машину к Жене и сам садится за руль. Мы едем в тишине, и за это я благодарен им. Я рад, что они не задают никаких вопросов. Хотя, кажется, они не задают никаких вопросов, потому что все прекрасно поняли. Ну тогда спасибо, что не отчитывают. Я не знаю, чего боюсь больше: того, что она беременна, или того, что с ребенком что-то могло случится. Я боюсь оказаться виноватым. Черт, это и есть тот эгоизм, о котором она говорила. Даже сейчас я не забываю переживать о себе. Становится противно. Она такого не заслужила. Я не заслужил ее. Но я должен сделать все, чтобы стать достойным ее чувств. И какой раз уже об этом себе загоняю? Но во мне ничего не меняется. Абсолютно. Тяжело изменить себя спустя тридцать два года привыкания к одному стилю жизни. — Приехали, — Ваня тормозит на парковке у поликлиники. Я вырываюсь из машины, но Женя снова хватает за руку. Смиряюсь. — Твои нервы ей не помогут. Да и тебя к ней сейчас точно не пустят. Нужно подождать, пока проведут осмотр. Лучше посиди в машине, а то ты разнесешь больницу, я уверена. — Да похуй! , — протестую, но понимаю, что она права, поэтому остаюсь смирно сидеть на месте. — Она беременна? , — Ваня нервно достает сигарету и открывает окно. — Тебя это вообще не ебет! , — я вдруг вспоминаю его взгляд на Алису и то, как он обращался к ней. — Решил, что я исчез на пару дней, и ты можешь подкатить к ней? — Я даже не собирался, чтоб ты знал, — он спокоен. Спокойно смотрит на меня в зеркало заднего вида. — Просто почему-то, когда ты решил забухать, мне пришлось ее всю ночь на кухне отвлекать от дурных мыслей. — Как мило, — язвлю, хоть и понимаю, что не прав. Ваня — настоящий друг, почти брат. Он никогда не поступит так. Становится стыдно. — Слушай, заткнись уже, — Женя не выдерживает. — Ты не представляешь, как я заебалась вытягивать тебя из полнейшей жопы. И каждый раз она почему-то все глубже и глубже. Не знаешь, почему? А я знаю. Потому что тебе похуй на то, что будет потом. У тебя же есть мега-крутая Женя, которая все порешает, поэтому ты позволяешь себе не думать о последствиях. А Женя не нанималась твоим личным психологом, не нанималась беречь твою ранимую душу и решать личные проблемы, я всего лишь менеджер. — Женька, — я окончательно сдаюсь, — ты не просто менеджер. Ты — часть моей семьи, которую кто-то свыше дал возможность мне выбрать. И да, я засранец, но я ценю вас. — А как с Алисой? Ты знаешь, мы все не сильно рады твоему выбору были с самого начал. И не в твою пользу, а потому что реально за нее переживали. — Но вы ее приняли. И я рад этому, потому что люблю ее. — Мало любить. Тебе нужно взять на себя ответственность. Реши уже, нужны тебе отношения или нет. То, что ты любишь, — это хорошо, но такой любовью, ты ее уничтожишь. Слова Жени врезаются острым ножом в сердце. Я погублю ее. И я это знаю. Но я слишком эгоистичен. Я не отпущу ее просто так. Мне хорошо рядом с ней. Поэтому я постараюсь сделать так, чтобы ей было хорошо рядом со мной. Подхожу к дежурной медсестре, узнаю, в каком точно отделении Алиса, и направляюсь в указанную сторону. Меня не пускают к ней, и доктор все еще не выходит от нее. Прошло достаточно много времени, и это пугает меня еще больше. Я теряю ощущение реальности, ощущение реального времени, ощущение себя. Будто все это происходит не со мной, и меня здесь нет, и Алиса не попадала под колеса моей машины вовсе. Мой мозг пытается расслабится, отрицая весь этот ужас. Но дверь открывается, выходит женщина. Я понимаю, что это врач, и чувствую, как замирает мое сердце. — К ней можно? — Она спит. — Что случилось? — Успокоительное подействовало. А вы вообще кем ей являетесь? — Единственным близким человеком здесь. — А как же родственники? — Да черт! Скажите уже, что с ней? , — меня бесит ее абсолютное спокойствие. — С ней все хорошо? — Нет, молодой человек. С ней все плохо. Очень плохо. Пройдемте в кабинет, там и поговорим.