Подарок

— Делай что хочешь, — говорит Вэнь Жохань, и сквозь биение крови в ушах слышно, как шелестят его шаги — куда-то в сторону, прочь, и нужно попытаться встать, догнать, нанести удар… — Главе Вэнь понравится, — тихо произносит Мэн Яо совсем рядом, и последнее, что остается в памяти, — резкая боль в виске и фейерверк перед глазами. Далее — тьма. *** Что-то выдергивает его из забытья, странное неудобство. Свет, тревожащий глаза, — белый и ровный, льющийся как будто отовсюду. Не Минцзюэ с трудом разлепляет веки — так и есть, под потолком широкая полоса талисманов, вырезанных прямо в камне, опоясывает всю комнату. Комнату? Клеть в темнице, слишком большую для одного человека, но слишком каменно-голую, чтобы быть чем-то иным. Затылок холодит все тот же камень. Чуть шершавый — волосы цепляются, но не сильно. И никуда не деться: руки прикованы к стене, растянуты во всю ширину, не до боли в суставах, но точно так, чтобы не дернуть плечом, не согнуть локтя. Пальцы свободны. Странно. Даже одной рукой можно сложить боевую печать. Не Минцзюэ пробует сменить позу — и нет, не получится. Ноги тоже скованы, и тоже так, чтобы не изувечить, но и не дать толком шевелиться. Разведены в стороны — значит, не повернуться и на бок; и цепи, идущие от широких, тяжелых кандалов, будто бы заплавлены прямо в пол. Рассчитано на заклинателя куда более опытного, чем он сам: такого, который может швырять ци хоть плечом, хоть бедром… говорят, такие бывают, но это те, кто достиг невиданных вершин совершенствования. В клане Не и не изучают подобных техник: никто не проживет столько, сколько потребно, чтобы ими овладеть. Но почему не скованы или не сломаны пальцы? Он пытается на пробу сложить печать, из самых простых, и тут-то понимает, что за неудобство его мучило. На кандалах — и ножных, и ручных — слабо вспыхивают узоры. Любой их знает, это лекарские чары: так блокируют меридианы, не давая больному, впавшему в буйство, навредить себе и другим. Внутри тела продолжает течь ци, ровно горит золотое ядро… только ни печати не сложить, ни саблей не взмахнуть: заслон на запястьях не пускает силу в ладони. Что будет, если такие заслоны оставить надолго… Он все-таки пытается рвануться: зачарованным кандалам ничего, разумеется, не сделается, но, быть может, выдрать их из стены он сумеет? А там уж справится, как-то разомкнет железные браслеты, не литые же они, на руках клепаные, где-то там есть шов. Потому что если двое, много трое суток продержать человека в этих оковах — его же собственная ци начнет разрывать меридианы изнутри. Как запруженная плотиной река. Не Минцзюэ знает себя достаточно хорошо: у него, возможно, нет и двух суток. Может, нет даже и одних. Кто-то в Безночном Городе тоже знает его слишком хорошо. Кто бы это мог быть. Бешенство вздымается в груди тяжелой темной волной, Не Минцзюэ изо всех сил бросает тело в стороны: вправо, влево… браслеты с печатями стесывают кожу с запястий — и остаются неколебимы. — Мэн Яо, шлюхино отродье… Сколько он был без сознания? Ведь долго, достаточно, чтобы притащить его сюда, рассчитать потребное расстояние между браслетами, заковать, закрепить кандалы в камне. На это не свеча-другая времени нужна. Стража, не меньше. Еще рывок. И еще. По руке бежит ручеек крови, забирается в сползший рукав, и лишь теперь Не Минцзюэ замечает: на нем не привычные клановые одежды, а какое-то рубище в один слой, как на беднейшем из крестьян, только серое — потому и не обратил внимания сначала. И даже штанов исподних нет, лишь халат. Оно и понятно. Смертников не рядят в богатые одежды. Еще спасибо, что не оставили голым. Руки от крови становятся скользкими — быть может, удастся вывернуться из оков? Хуайсан смог бы, с его узкими кистями, не знающими ничего тяжелее веера. Но ладони, привычные часами удерживать саблю, — нет, не пройдут в браслеты. Если б хоть большой палец выбить — так ведь и это не получится. Тяжело дыша, Не Минцзюэ обвисает в кандалах. Все рассчитано: он не должен всей тяжестью налегать на руки, рвать суставы, — можно опереться плечами о стену. Это не пытка. То есть пытка, но не обычной болью. Ожиданием. Он не позволяет себе задумываться, как выглядит человек, лопнувший от переизбытка ци. Кровь подсыхает, стягивает кожу. Немного отдыха — и нужно пробовать еще. Еще и еще, пока не получится. Должно получиться. Не может не получиться. А освободившись, он отыщет Мэн Яо и оторвет ему голову. *** Сегодня Мэн Яо уже дважды ходил этой дорогой. Вниз, глубже, чем вбиты опоры, на которых покоятся Огненные палаты, в рукотворные пещеры в толще камня, где с каждым поворотом лестницы становится теплее; и наверх, к свету и воздуху, когда чувствуешь себя живым, выбравшись из каменного зева на пыльную, истоптанную траву. Чувствовать себя живым, когда ты приближенный Вэнь Жоханя, — роскошь. Но быть этим приближенным — роскошь, пожалуй, еще большая. Поэтому сейчас Мэн Яо мягко ступает по гладкому полу, следя, чтобы ни в коем случае не наступить на тень главы ордена Вэнь. Не то чтобы тот мог заметить — спиной Вэнь Жохань все-таки не видит, проверено, — но всегда есть шанс, что почует. Как он ухитряется чувствовать подобные вещи — загадка. Мэн Яо порой дозволена дерзость спрашивать о странном, и однажды он задал этот вопрос. И никогда не забудет, как чувственный изгиб губ его господина стал на миг мягким и беспомощным. — Ты можешь объяснить, как ты видишь? Вот и я… не могу. Спроси другое. Вэнь Жохань, произносящий «я не могу», — это сокровище, драгоценность, которую Мэн Яо сохранит в памяти навсегда и будет любоваться в минуты слабости. Деревянный короб в руках тяжелее с каждым шагом. Главное — не уронить. Живым тогда пробудешь недолго — ровно те мгновения, которые понадобятся главе ордена, чтобы обернуться и оценить взглядом ущерб. Он потом, возможно, пожалеет — Мэн Яо приходилось уже видеть, как Вэнь Жохань досадует на свою несдержанность и нечеловеческую быстроту, не дающую провинившимся ни полвздоха на оправдания, — но жирному пятну сажи на стене это будет уже все равно. Коридор заворачивает влево, закручивается раковиной. Может, это и не людскими руками пробитый ход? Может, тут жила какая-то тварь — давным-давно, когда людей еще не слепили из глины? Мэн Яо ловит себя на совсем посторонних мыслях и старается дышать глубоко и ровно. Он не хочет видеть того, что сейчас будет. Он мучительно хочет увидеть. Нужная дверь отмечена талисманами по углам. Простые сигнальные заклинания: если не выдержит металл или камень, если подведут печати, о том, что пленник вырвался, станет известно тотчас. Писать эти талисманы доверили самому Мэн Яо, и он старался так, как будто от их безупречности зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было: Вэнь Жохань за ошибку еще, может, и не убил бы — хотя неделю отплевываться кровью, начертав единственный неверный штрих, Мэн Яо уже довелось, — а вот Не Минцзюэ, случись ему оказаться на воле и так, чтобы не прозвучала тревога… Руки у Мэн Яо заняты, дверь тяжелая, он сумеет открыть ее, только уперевшись спиной. Входить спиной вперед туда, где заперт глава Не… холодный пот выступает на спине, ползет тонкой струйкой вниз. Но Вэнь Жохань поднимает брови: мол, что же ты медлишь? — и у Мэн Яо не остается никакого выбора. Глава ордена не намерен открывать эту дверь сам. Прижав к животу короб и чувствуя, как вздрагивает там, за тонкой доской, жаждущая крови сущность, Мэн Яо налегает на дверь. Петли смазаны на совесть, не скрипят, только тихо шуршит камень о камень, когда массивная плита начинает нехотя скользить внутрь. Лишь бы не уронить коробку, едва дыша в ожидании удара. Не показать своего страха — не выйдет, да и бессмысленно. Вэнь Жохань не презирает людей за страх. Порой кажется, что он вовсе не ведает чувства презрения, — и, быть может, поэтому сегодня Мэн Яо так и не выхватил смертоносную струну, за которой уже было потянулся. В глазах слегка мутится от напряжения, и только краем глаза он видит, как чуть-чуть изменяется силуэт в белом: опущены плечи, немного отведена назад рука… Нет, Вэнь Жохань не станет защищать слугу, но есть надежда, что успеет ударить первым, если из-за двери бросится чудом освободившийся пленник. Ничего не происходит. Облегчение заставляет ноги мелко дрожать, и Мэн Яо перехватывает короб крепче. Понадобилось распахнуть дверь настежь, чтобы увидеть: нет, оковы не ослабли, Не Минцзюэ все так же распят на камнях. А что убил бы взглядом, если б умел, — к этому Мэн Яо не привыкать. — Доброй ночи, глава Не, — можно не кланяться, но Мэн Яо кланяется все равно, находя в вежливости некое темное удовольствие. Он делает шаг в сторону, и в дверь вплывает Вэнь Жохань, будто бы сразу заполняя все пространство собой. Не Минцзюэ тоже воспринимался так. Раньше. Что-то умаляет его ощутимое присутствие: оковы ли, коротковатый ли серый халат, корка ли крови на предплечьях, бурая с яркими трещинами и потеками… Или просто бессилие, заметное в его лице даже сквозь яростный оскал. С момента заточения прошло уже четыре стражи. Сколько-то ци ушло на исцеление — судя по кровавым перчаткам, Не Минцзюэ порядочно изуродовал себе руки в попытках вырваться, — но все равно сейчас она должна уже ощутимо переполнять тело. Это больно: Мэн Яо был первым, кто испытал свое же изобретение, он знает точно. Это страшно: когда понимаешь, что еще немного, и поток ци начнет раздирать меридианы, а Вэнь Жохань сидит неподвижно, не сводя с тебя взгляда, и ничем не показывает, что слышит твои мольбы, а не ушел в глубокий транс. Какую невыносимую благодарность испытываешь позже, когда он одним прикосновением размыкает оковы и даже на руках относит тебя на лежанку в комнатушке при пыточной… Впрочем, с Не Минцзюэ он этого не сделает. Повинуясь жесту Вэнь Жоханя, Мэн Яо ставит короб совсем рядом с Не Минцзюэ, вдоль растянутого на полу тела, так, чтобы никаким рывком пленник не сумел бы достать и прикоснуться. Замирает: глава ордена не распорядился, что делать дальше. Пока можно просто смотреть. Мэн Яо давно привык и потому не сразу понимает, отчего Не Минцзюэ смотрит на Вэнь Жоханя так… странно. Когда наконец понимает, в горле свербит от желания то ли расхохотаться, то ли заорать. На одежде Вэнь Жоханя ни единого языка пламени, ни единого красного пятна: чистая, молочная белизна. Нет наручей, перстней, даже заколки. Как будто не живой человек, а то ли покойника приготовили к погребению, то ли дух явился пить янскую силу. Выглядит впрямь жутко; если бы Мэн Яо не помогал главе Вэнь одеваться, не чувствовал уютную, рыхлую мягкость ткани и тепло тела под ней, он перепугался бы до полусмерти. Не Минцзюэ, разумеется, одним этим не напугать, но он растерян, это заметно. По крайней мере, это заметно Мэн Яо: своего бывшего господина он знает прекрасно, может читать малейшую дрожь ресниц или губ... Он не хочет думать об этом. Комок в горле все плотнее. Вэнь Жохань ступает по каменному полу совершенно неслышно, в самом деле подобно духу, и по мере его приближения Не Минцзюэ напрягается, пытается плотнее вжаться плечами в стену: будь у него свободны руки, это дало бы опору для броска. Серый халат выбился из-под пояса и теперь открывает взгляду узкий клинышек нагого тела; Мэн Яо это кажется похожим на рану, так раскрывается плоть, если полоснуть самым кончиком меча. — Яо, — шелестит призрак голоса: Вэнь Жохань не тратит себя ни на громкий звук, ни на лишнюю вежливость, — развяжи на главе Не пояс. Мэн Яо делает шаг вперед. Он не кланяется, ничем не подтверждает, что понял приказ: есть моменты, когда глава Вэнь не любит избыточных жестов, и это один из таких моментов. Мэн Яо не льстит себе: его самого глава Вэнь ценит — хотелось бы верить, что ценит! — не за ум или воображение, а единственно за старательность и безупречную память. Единожды получив разъяснение, как поступать в том или ином случае, Мэн Яо этого больше не забудет и не сделает ошибки. В лицо Не Минцзюэ он не смотрит и только старается, чтобы не тряслись руки. Чтобы они тряслись не очень сильно. Все равно задевает пальцами нежную горячую кожу, вздрагивает, закусывает губу. — Тварь… шлюхино отродье! Страшно осипший голос бьет, пожалуй, больнее кулака: гнев памятен и привычен, но отчаяние Мэн Яо слышит впервые. Оскорбление не достигает его души: Вэнь Жохань только что и вовсе обратился к нему как к собаке, и это в некотором смысле спасло — как может удар в лицо, поваливший наземь, спасти от стрелы, метившей в сердце. Мэн Яо продолжает возиться с поясом, и крупная дрожь могучего тела под руками, бесплодные попытки уйти от прикосновений только помогают сначала высвободить ткань из узла, а затем и смотать ее в некрасивый ком. На аккуратность нет ни времени, ни сил. Украдкой дотронуться до обнаженного живота — возможно, но Мэн Яо не позволяет себе этого. Поднимается с колен, отходит на три шага. Он сейчас — инструмент. Не более. Он не ощущает запаха крови и пота, а под ним — все еще не истаявший до конца можжевеловый аромат; он не слышит хриплого учащенного дыхания, знакомого до каждого подзвучья; он не испытывает ничего. Ничего! Белая тень скользит совсем рядом, на миг заслоняет Не Минцзюэ от взора Мэн Яо, а затем на руки ему опадает ворох мягкой, почти горячей ткани. Совершенно обнаженный, Вэнь Жохань ступает меж разведенных в стороны ног Не Минцзюэ, и тот мгновение смотрит расширившимися глазами, непонимающий, ошарашенный, а потом отворачивается как может, жмурится, бледнея, и оттого заметней алые пятна на скулах. Лучше бы он ругался, поносил на чем свет стоит и предателя, и это воплощение бесстыдства — главу Вэнь… Мэн Яо подавляет желание зажмуриться тоже. Раз ему не приказали удалиться, он должен смотреть и запоминать. Правду сказать, на что посмотреть тут очень даже есть. Некоторое время Мэн Яо считал, что детство, проведенное в веселом доме, навсегда отвратило его от самой мысли о любовании человеческим телом, однако ж нет, вот он любуется не скрываясь, благо никто сейчас на него самого не смотрит. Оба главы красивы так, что захватывает дух, только совсем по-разному. Не Минцзюэ — полы халата окончательно сползли — воплощенная мощь, литые пластины и жгуты мышц, орлиный размах плеч, узкие бедра… истинное бойцовское совершенство. Мэн Яо помнит: кожа у главы Не очень мягкая, бархатистая; помнит, как, помогая с мытьем и перевязками после ожесточенных боев, изумлялся этому, пока не решил, что у любого сколько-нибудь сильного заклинателя так. Потом, уже в Безночном Городе, выяснилось — нет. Не у любого. Ни у кого из тех, кто прошел через руки Мэн Яо в Огненных палатах, такой не было. У Вэнь Жоханя тоже не так. Он, подобно статуе божества из слоновой кости, гладкий и твердый под пальцами, сухощавый, с виду даже хрупкий, невзирая на широкие плечи. Длинные ноги с узкими лодыжками — пальцами можно обхватить, поджарый живот… Больше юноша, чем зрелый мужчина. И волосы ниспадают до колен. Мэн Яо облизывает пересыхающие губы. Вэнь Жохань опускается на колено — Мэн Яо вдруг думает, что, наверное, нужно было положить Не Минцзюэ не на голый камень, а хоть на циновку, а лучше на ковер, — вертит в руках золотой ободок: больше кольца, меньше браслета. — Что, бессилие одолело? — не выдерживает Не Минцзюэ: шипит сквозь зубы, скалится. Что это за ободок, тоже знают все, кроме разве что праведников из Гусу Лань. В любом веселом доме такие в каждой комнате припасены — если кому по возрасту, или от чрезмерных возлияний, или с перепугу мужская сила изменит, такой нацепить на самый корень, и через малое время стоять будет крепко и надежно, как столетний кедр. Правда, нужно все же руками или ртом поработать, и Мэн Яо обливается холодным потом при мысли, что Вэнь Жохань вполне может поручить эту часть дела ему… — Помилуйте, глава Не, — улыбка так и искрится в голосе Вэнь Жоханя, — это не для меня. Его руки — длиннопалые, с заостренными ногтями — удивительно нежны, когда он приподнимает член Не Минцзюэ и не спеша надевает «кольцо страсти». Будто заботливая красотка в дорогом доме удовольствий, думает Мэн Яо и внутренне передергивается. Не Минцзюэ дергается, глухо рычит — голоса у него нет, видно, до того бранился или просто ревел от ярости, пытаясь освободиться из оков. Но свободы движений у него — никакой, и когда Вэнь Жохань так же медленно, напоказ проводит языком по ладони и обхватывает ею пока еще вялый член над кольцом, Не Минцзюэ только давится воздухом и запрокидывает голову, приложившись затылком о стену. Мэн Яо прячет за спину сцепленные в замок руки и старается дышать ровно. Долго трудиться Вэнь Жоханю не приходится: избыток ци в помощь, и член в его руке крепнет почти сразу, а Мэн Яо сглатывает, глядя на это. Не то что он прежде не видел главу Не возбужденным, но всегда мельком: тот не был склонен хвастаться статями перед помощником. Да и выдать свой интерес было бы очень некстати: Не Минцзюэ хоть и равнодушен был к «отрезанным рукавам» среди подчиненных — его ли забота следить, кто с кем уединяется под покровом ночи! — но наверняка удалил бы от себя человека, выказавшего подобное чувство к нему самому. Сейчас же можно смотреть невозбранно — лишь бы не представлять себя там, на месте Вэнь Жоханя, иначе есть вероятность опозориться: уже ведь давно не пятнадцать лет, чтобы кончить, только глядя, как другой нежит желанное тело… Вэнь Жохань удовлетворенно кивает, встает — густая волна волос качается из стороны в сторону, — переступает через бедра Не Минцзюэ. Мэн Яо прилипает взглядом к слишком изящным для мужчины такого роста ступням, будто бы ласкающим каменный пол прикосновением. Еще движение — и вороная волна стекает вниз и разливается по камням и по ногам Не Минцзюэ, когда Вэнь Жохань седлает его, опустившись на колени. Крик, вырывающийся у Не Минцзюэ в этот момент, полон изумления и ужаса. Мэн Яо кусает губы, чтобы тот комок в горле, который все еще мешает ему дышать, не прорвался наружу, смехом или воплем, все равно. Уж конечно, Не Минцзюэ ждал унижения насилием — но не таким. Вэнь Жохань пришел подготовленным — Мэн Яо мельком жалеет, что не привелось с этой подготовкой помочь так же, как с одеванием, и тут же одергивает не в меру разогнавшееся воображение: вряд ли глава Вэнь вообще хоть кого-то допускает до тела в такой степени; остается лишь смотреть, как он направляет в себя член одной рукой, прогибается, немного ерзает, ища удобное положение. Мэн Яо видал такое десятки раз: там, где он рос, почти никто не обращал внимания на слугу, приносящего напитки и все, что потребовали, но слишком юного, чтобы и его тащить на ложе. Против ожидания, зрелище не вызывает отвращения, скорей наоборот, остается радоваться, что одежды достаточно свободны, чтобы скрыть его заинтересованность. Не Минцзюэ пытается не смотреть — и не может, пытается расслабиться и уйти от пытки в медитацию, но тоже не может. Вероятно, если б его вздумали пилить на куски бамбуковой пилой, он заставил бы себя провалиться в не-здесь; но происходящее настолько невероятно, что разум снова и снова пытается как-то совместить это с привычной реальностью — и раз за разом терпит поражение. Вэнь Жохань опускается до упора и поднимается опять, очень медленно, упираясь ладонью в грудь Не Минцзюэ. Тот дышит хрипло и неровно, мотает головой — интересно, не настигнет ли его семейное искажение ци прямо сейчас, думает Мэн Яо отстраненно, а затем ловит взгляд Вэнь Жоханя и чуть не садится с размаху на пол. Таким он господина не видел никогда: с затуманенным взором, заалевшими — искусанными? — губами, бисеринками пота на лбу… Ничего в этом нет для Вэнь Жоханя приятного, понимает он: слишком много видел похожих лиц, по которым по неопытности можно решить, что таков лик страсти, а на деле это — лик боли и отвращения. Всей разницы — что никто иной не может принудить главу Вэнь к тому, к чему он принуждает себя сам. — Делай, — одними губами приказывает Вэнь Жохань, и Мэн Яо бросается к деревянному коробу. Чтобы его отпереть, надо с двух сторон надавить на невидимые рычаги, заделанные под поверхность доски, и Мэн Яо едва не вонзает пальцы в эти потайные точки. Крышка откидывается назад, мало не угодив по лбу, но лучше уж получить крышкой, чем тем, что в коробе, если позволить ему себя заметить. Бася, сабля Не Минцзюэ, дрожит от гнева и жажды крови, стиснутая в деревянных зажимах. Не Минцзюэ, конечно же, не может не заметить своего оружия даже в пылу страсти — хотя уж какая тут страсть. Пальцы его судорожно скрючиваются — он пытается призвать саблю, и из такой позы у него отличный шанс рассечь тело Вэнь Жоханя пополам… был бы шанс, если б не печати на оковах. Узор горит ровным золотым светом, и Бася едва ли не подпрыгивает вместе с коробом, но не откликается на зов. Не Минцзюэ умеет силой мысли посылать саблю в полет, но — только из руки. Впрочем, наверняка может и из ножен, а вот вырвать Бася из тисков — нет, только не тогда, когда по его члену мерно скользит вверх-вниз чужая горячая плоть. Не Минцзюэ почти аскет, у него ни жены, ни наложниц, ни постоянных любовниц, и к шлюхам он ходит хорошо если раз в год… кто мог подумать, что стоит тренировать и этот аспект силы воли? Вэнь Жохань тянется к Бася, подставляет запястье, и бритвенно-острый клинок рассекает его наискось. Кровь капает на пол, впитывается в некрашеное дерево короба, оставляет потеки на животе Не Минцзюэ; тот стонет так, будто его и правда режут на части, а ему это отчего-то нравится. Сабля, будто бы удовлетворившись, замирает в зажимах, а Вэнь Жохань двигается быстрее. Теперь и у него вырываются стоны, тихие, чуть слышные — но Мэн Яо улавливает их, а еще — еле видимое глазу красное свечение, охватывающее фигуру главы Вэнь. Еще несколько покачиваний вверх-вниз — и Вэнь Жохань замирает, стиснув кулаки. Мэн Яо смотрит во все глаза и понимает: вместо ожидаемой белесой струйки, вместо лужицы семени поверх капель крови на коже Не Минцзюэ — о, вот это было бы зрелище! — только одна крупная полупрозрачная капля дрожит и медленно скатывается по напряженному члену. Мэн Яо много раз слышал, что заклинатели должны направлять семя назад в тело, чтобы удержать янскую силу, но впервые видит это воочию. Поддержать Вэнь Жоханя под локоть, помогая ему встать, кажется хорошей идеей. Невзирая на худобу, глава Вэнь тяжелый — очень тяжелый, Мэн Яо сам чуть не падает, пытаясь подставить ему плечо. — Одежду, — приказывает тот. Приходится поспешно расправить в руках позабытый белый халат, приподнять, подставляя рукава, и дальше остается только подать пояс — Вэнь Жохань завязывает его сам, хотя Мэн Яо отчетливо видно, как дрожат у него пальцы. Порез на запястье уже закрылся, оставив по себе лишь красную нитку следа; вскоре истает и он. Не Минцзюэ лежит как был, в распахнутом халате, с кровавыми полосами на животе и с каменно стоящим членом. В его взгляде, устремленном на Вэнь Жоханя, недоумения столько же, сколько ненависти. — Все просто, — говорит ему глава Вэнь. — Я трачу много энергии ян, а инь — почти нет. Ее нужно или сбросить, или уравновесить. По некоторым причинам сбрасывать ее я не намерен, и вот — ваша энергия ян, глава Не, отменно мне подходит. Что же до сабли — видите ли, члены клана Не делят со своим оружием душу, и без Бася вы бы со мной не поделились. Она же, отведав моей крови, умиротворилась, а за счет слияния тел восприняла меня частью вас. Поэтому отдала вашу силу мне совершенно добровольно. Уяснили? Не Минцзюэ медленно моргает, затем вновь отчаянно пытается позвать саблю. Мэн Яо даже плечами пожимает: очевидно же, что бесполезно. — В ближайшие двое суток, по нашим расчетам, — продолжает Вэнь Жохань, — избыток ци вас не убьет. Потом я приду снова. — Его улыбка чем-то напоминает Мэн Яо греющегося на прибрежном песочке крокодила. — И ах да… Как вы понимаете, глава Не, через некоторое небольшое время орден Цинхэ Не примет ваш младший брат. Так вот… до тех пор, пока вы живы и сохраняете достаточно янской энергии, чтобы удовлетворить мои потребности, я не буду предпринимать в отношении Цинхэ Не никаких… резких движений. Ваш брат юн, неопытен, ему нужно дать отдышаться и осмотреться. Возможно, с ним наши отношения сложатся лучше, чем с вами. В ответном рыке Не Минцзюэ, как и в очередном его рывке, отчаяния, кажется, больше, чем гнева. Кровавая корка на руках трескается, веселые алые ручейки бегут к плечам. Вэнь Жохань смеется. Не так, как утром в главном зале: тихо и довольно. Инь уравновешена. Можно надеяться, что в ближайшие два дня глава Вэнь никого не убьет. По крайней мере, просто так. — А-Яо, — зовет он, и Мэн Яо переламывается в поклоне. — Прибери здесь. На опущенную голову ложится горячая даже сквозь волосы ладонь. — Ты все сделал правильно. Никто не смог бы лучше. Ты вправе попросить награду. У Мэн Яо язык липнет к нёбу, но Вэнь Жохань поправляется: — Не сейчас. Завтра. Подумай. Ладонь соскальзывает с макушки на щеку, затем Вэнь Жохань приподнимает его лицо за подбородок: — Подарок тебе, А-Яо, — он кивает на распяленного на цепях Не Минцзюэ, — если хочешь, можешь попробовать сам. Только не пытайся кормить саблю, с ней не справишься. Закрой короб. Наверное, от ошеломления Мэн Яо пропускает момент, когда Вэнь Жохань отпускает его. Приходит в себя, только когда белоснежная фигура уже в дверях. Длинный подол струится по полу, скрывая босые ноги. — Благодарю главу ордена, — шепчет Мэн Яо, кланяясь вновь. Вэнь Жохань поднимает руку в знак того, что слышит, и выходит. Сердце Мэн Яо колотится так, что в ушах стоит низкий рев крови. Ему только что разрешили проделать то же самое. Не потому, что ему нужно восполнять ян — он не так могуществен, чтобы это не происходило естественным образом. Просто… можно просто побыть на месте Вэнь Жоханя. Взгляд Не Минцзюэ тусклый и какой-то мертвый. И кольцо все еще на месте — не дает передохнуть, заставляет жаждать совокупления снова и снова. Мэн Яо известны случаи, когда людей таким образом убивали — в прямом смысле затрахав насмерть, подстегивая похоть простым талисманом… Он подходит к коробу со стороны откинутой крышки и захлопывает ее. Бася, кажется, сыта и довольна. Нужно будет потом отнести ее обратно в хранилище. В рукавах приготовлены фляга с водой и тряпицы. Мэн Яо встает на колени у самой стены и принимается оттирать кровь с рук Не Минцзюэ. Нужно убрать эти корки, перевязать раны, напоить пленника… потом распорядиться насчет кормления и кое-каких необходимых мероприятий; даже самым сильным заклинателям бывает нужно в отхожее место, но здесь это будет непросто… ...а взгляд то и дело возвращается туда, где, перехваченный у основания золотым кольцом, полностью готов к новой любовной схватке член Не Минцзюэ. И стоит изрядного труда удержаться и не сунуть руку под полу собственного халата… Подарок. Его подарок. Мэн Яо еще немного подумает, воспользоваться ли им. Воспользоваться ли прямо сейчас.