hollywood undead — city
Это напоминает блядское холодное озеро, полное обволакивающей, дурно пахнущей слизи из категории тех, что при попытке выплыть срабатывают не хуже трясины, забиваясь в ноздри и рот, оставаясь осадком на лёгких. Это — та самая жижа, наступив подошвой в которую, не имеешь ни малейшего шанса на то, чтоб оттереть её хоть когда-либо: такого добра у них, на самом деле, полно, взять бы в пример те же химические вещества, которые используются для разработки тех самых сплавов, что после пойдут на изготовление оружия и прочего дерьма для укрепления того, что они с лёгкой руки называют «безопасная жизнь». Покой, как говорят, нам только снится: он всегда относился, относится и будет относиться к этому определению с определённой ноткой скептицизма — практика показывает, что, как бы грустно то ни звучало, последствия скачков технического прогресса, изучения космоса, а также всё то, к чему человек успел приложить свою руку, ни хрена не благоприятные. Чем больше человек знает, тем больше выводов может сделать, чем больше выводов может сделать, тем больше шансов, что он всё усложнит в своей голове: многие ограничиваются нытьём в подушку и написанием гневных постов в соцсетях — и это хуйня, на которую никто, кроме таких же маразматиков, внимания и не обратит даже, а другие могут и оружие в руки взять с целью перестрелять всех неверных на улице. Люди тогда, давно, в веке двадцатом-двадцать первом, любили говорить, что в будущем всё будет легче и проще, что мышление у представителей homo sapiens sapiens гибкое, совсем не статичное, и человеку свойственно менять свою точку зрения, если он сможет смотреть на ситуацию объёмно и сквозь призму различных ситуационных нюансов — это то, что они называли спасением. Из века в век те, кто был чуть прогрессивнее ограниченных толстосумов, били себя в грудь, что за будущими поколениями стоят распахнутые настежь двери в такое светлое будущее, что едва ли не раем казалось, но человек, пожалуй, это самое забавное, что когда-либо могло случиться с планетой Земля: мозг его обладает огромнейшим количеством силы, но при этом всём является самым слабым местом даже среднестатистического человека, что говорить уж о массах, которые, в свою очередь, перенимают идеологии мышления отдельно взятых личностей-лидеров, превращаясь в какую-то вязкую, гибкую субстанцию с дурным запахом фанатизма и крайностей. За следующим поколением — будущее, говорили они. Они сделают лучше, будут знать больше и никогда, слышите, никогда не повторят тех дурацких ошибок, которые были свойственны тем, кто жил во времена Наполеона, Франца Фердинанда или же Гитлера, учась на них и понимая, что государства планеты должны жить в согласии, мире и абсолютном единстве, а мы создадим для них ООН как опору, как помощь, как ту самую инстанцию, в которую можно в случае чего обратиться. Задумчиво глядя на радиоактивный дождь за окном, Тэхён снова лениво допускает обычную мысль о том, что кто-то где-то, возможно, совершил невообразимый проёб, расстроив, наверное, уже давно превратившиеся в пыль косточки самых громких пацифистов, которых когда-либо видала планета. Мозг человека действительно обладает огромным количеством силы: он развивается, он поддаётся влиянию социума, формирует точки зрения с возрастом, и это то самое, что интересно тренировать бесконечно, однако при этом же — самая жёсткая шутка, которую с Землёй, наверное, могла сыграть биология. Горе от ума, как говорится, дерьмище от огромного количество принципов, разруха от переизбытка эмоций — и это касается не только, пожалуй, того мира, в котором им сейчас не жить приходится, а выживать непосредственно, но и отдельно взятого индивида, у которого внутри каждый день тоже творится хуй пойми что. Это напоминает блядское холодное озеро, полное обволакивающей, дурно пахнущей слизи из категории тех, что при попытке выплыть срабатывают не хуже трясины, забиваясь в ноздри и рот, оставаясь осадком на лёгких. Это — та самая жижа, наступив подошвой в которую, не имеешь ни малейшего шанса на то, чтоб оттереть её хоть когда-либо: такого добра у них, на самом деле, полно, взять бы в пример те же химические вещества, которые используются для разработки тех самых сплавов, что после пойдут на изготовление оружия и прочего дерьма для укрепления того, что они с лёгкой руки называют «безопасная жизнь» — «Life In Safety», если угодно, или же LIS-зоны, как их именуют те, кто попроще. Было невероятно здорово, если бы когда-нибудь каждый из них смог из этого выплыть. Проблема лишь в том, что этой трясине, в которой погребён каждый из них здесь, сейчас, название дали уже очень давно, и зовут её... Жизнь.***
Голографический правый уголок призывно мигает красным не без нотки игривости: запись идёт, но он и без того это знает — экран развёрнут достаточно, чтобы без всяких усилий разглядеть каждый блядский пиксель рандомного комментария, которых, к слову, как всегда много; рассмотреть каждую капельку пота на собственных ключицах — ему до невозможного жарко, несмотря на включённый кондиционер, но так всегда бывает, когда ты находишься на пределе, течёшь так обильно и вязко, что почти что до страшного, но он всегда был очень чувствительным, особенно, когда дело касается съёмки на камеру. Особенно, когда дело касается удовлетворения в любом его проявлении, на самом-то деле: закусив губу, он ускоряет движения кулака по эрекции, каждой ёбаной клеткой ощущая скольжение нежной крайней плоти, такое чувствительно-чуткое, что хочется всхлипнуть. В комментах пишут «не сдерживайся», требуют «кончи для нас», ласкают нежным, фальшивым «сделай это, малыш», подстёгивая хлёстким «твои соски такие красивые, так бы и лизнул», но проблема Тэхёна, наверное, в том, что он кем угодно является, но он явно нихуя не малыш. Ему просто нравится это: дрочить на камеру, получать какой-то неописуемый кайф от осознания, что кому-то в тот же момент хорошо ровно настолько, насколько ему самому охуенно — и лишь потому, что Тэхён, так сказать, далеко не урод. Нет, не то что бы он показывал своё лицо господам онанистам, нет, совсем нет, ему за такое не просто по жопе дадут, его в неё ещё выебут без всякой растяжки, если где-то морду засветит, чай, не у дяди в магазине работает и живёт вовсе не в квартирке на сеульской окраине. Поэтому Тэхён, как истинный ценитель прекрасного, снимается в маске: матовой, чёрного цвета, и к ней даже аксессуары иногда подбирает — то ошейник нацепит, то чокер, то даже чулки иногда покупает, когда отпускают в увал, но такое пиздец редко случается, поэтому сегодня он буквально ублажает себя максимально просто, развязно. Ни чокера, ни чулков, ни ошейника — только острота ключиц и всё та же несчастная маска, чтобы слегка похныкать на камеру, самую малость, и самому завестись ещё чуточку больше от мысли, что где-то там сидит с десяток мужланов, которые спускают от одного этого звука, который срывается с губ. Жаль, правда, что совсем скоро его свобода, даже слегка относительная, закончится от слова совсем: их переводят в подразделение действующих обучающихся — это когда, знаете, ты всё ещё по факту зелёный щенок, но тебе говорят, что ты уже до пизды взрослый, а чуть что — так тыкают носом в не успевшее обсохнуть молоко на губах. Но, впрочем, похуй: ему нравится думать о том, что даже все эти пидоры в крутых костюмах тоже когда-то были салагами, которых чморили — и член свой дрочить, сладко постанывая, нравится очень. Оргазм выходит приятным, скапливается тугим жгутом внизу живота и остро выстреливает спермой, руку пачкает: Тэхён стонет чуть громче, чем, возможно, положено. А потом с улыбкой протягивает перепачканную руку к голографическому экрану и, подмигнув, выключает эфир, точно зная, что капли белёсого, что срываются с пальцев, доведут до пика ещё пару-тройку малышей-дрочеров — они у него любят такое.***
На вечернее построение их, как и обычно, вызывают в шестнадцать пятьдесят: местные прапоры, одетые в форменные чёрные вещи, фуриями проносятся по белым металлическим коридорам своих подопечных, отпечатками пальцев открывая раздвижные двери в казармах, в которых они, обучающиеся, живут по двое или же по трое, в зависимости от направления подготовки — личного пространства здесь, увы, никакого, но за пять лет подготовки двадцатилетний Ким Тэхён уже попривык. Не привык, однако, его мрачный сосед, которого он прозвал Хмуриком, что показалось в пятнадцать забавным — периодически бесить этого парня со злыми глазами чёрного цвета в то время виделось едва, что не жизненным смыслом, а Тэхён всегда был особым придурком: не было ничего сердцу дороже, чем осознание простецкого факта, что он ходит по блядскому лезвию терпения этого парня — объективно очень сильного, амбициозного и перспективного, и пусть направления подготовки у них всегда немного разнились, присутствовать вместе на одном плацу доводилось не раз. Хмурика мама при рождении окрестила Мин Юнги, и этот тип, пожалуй, является в жизни единственным, кого Тэхён может нежно окрестить словом «пидор», потому что только оно лишь передаст всю любовь одного конченного в адрес другого, что стала огромнейшим светлым чувством пять лет спустя после знакомства, многих притирок и парочки драк. Ладно, возможно, он чуток врёт, потому что час назад Юнги, не брезгуя, кинул в него комком салфетки в конче, которую Ким снова бросил на пол, и рассказал подробно и с чувством, где видал его маму, отца его, деда, собаку, и пожелал, чтоб у свиньи, с которой злой рок послал его делить одну комнату, уже отсох его ебучий писюн, или чтоб генерал оказался одним из его сраных зрителей, который бы родные стены непременно узнал. Это всё было сказано с огромной любовью, Тэхён в этом уверен, пусть и звучало это словно миллионы проклятий, но он давно уж привык, что Хмурик в умении выражения чувств находится примерно на том самом уровне, где ползает адекватность местных вояк — то есть глубоко в жопе. Возможно, того же генерала, хуй его знает, Тэхён его только один раз за столько лет видел — при поступлении в этот ад на колёсах (и с первого взгляда осознал простой человеческий факт — вот он, главный гондон его не самой удивительной жизни), но им тут пугали всех абсолютно: куда ни харкни, все тебе скажут «Осторожно, салага, генерал узнает и тебя выебут в жопу». Военные — это вообще крайне скучные люди, если подумать, а Хмурик — он зануда особенный, реально будто сошёл с голографических страничек книжки для девочек: такой весь из себя дохуя неприступный, озлобленный, сам себе на уме, одержимый какими-то своими идеями, целями, делиться которыми не планирует от слова совсем, но Тэхён его любым любит — в конце концов, сколько раз они друг друга заставали за унылым дрочиловом, сколько раз размеры членов были обсмеяны, после такого либо убивать, либо друг на друге жениться. Но из раза в раз, когда ебучий Нормэйн (а это их прапор, и он редкостный пидор) ежедневно распахивает двери в казарму, Юнги подлетает, словно ужаленный — не с целью выслужиться (что удивительно), а испепелить взглядом эту высокомерную приблядь, хотя объективно Нормэйн ебабельный, в общем-то: высокий, черноволосый, лицо узкое, бледное, глаза голубые, хуй его вообще знает, что забыл у них тут, ему бы с Тэхёном грешить дроч-дерьмом, а не вот это вот всё, получал бы больше, чем здесь, гоняя нерадивых солдатиков, которых ещё даже назвать сложно этим отвратительным словом. Иногда Ким думает, что Юнги в прапора втюхан (ну, или выебать хочет), но на все вопросы Мин шлёт его в жопу исправно и ответов никаких не даёт — и не очень, собственно, хочется, потому что меньше всего, наверное, Тэхёну хочется знать, что его брат, братишка, братан выбрал такую мелкую сучку для сердечной привязанности: по его мнению, Хмурик достоин только наилучших задниц их зоны, которая еще недавно именовалась Сеулом, и такой выбор он не одобряет совсем. Но это, наверное, лучше, чем трахать мутанта (мочить которых их, в принципе, и учат здесь прямо сейчас, но только в теории), а потом получить за подобную дичь прилюдную пытку и казнь: да, такое дерьмо здесь редко, но всё же транслируется, почти так же часто, как всякие слоганы в духе «В Вашей семье родился мутант? Сдайте властям, защитите тех, кто Вас окружает» или же «Не стоит романтизировать образ мутантов: это не люди, они не знают пощады», и после этого крутят стрёмные трейлеры, где актёры вовсю играют этих чудовищ, демонстрационно пожирая детей, стариков и разрушая дома. Объективно, мутанты — это самый стрёмный бич их поствоенного общества: никто не просил в своё время Соединённые Штаты нападать на Евросоюз, который вышел из-под экономическо-политического контроля и начал вести политику самоизоляции, никто не просил Россию вмешиваться в это дерьмо, как никто не давал Южной Корее с Японией совета поддерживать первых, а Китаю — последнюю, но дерьмо, блять, случилось, и задолго до рождения такого красавчика, как Тэхён вместе с его бро по прозвищу Хмурик, разразилась Третья мировая война, которая почти что добила планету Земля, экология которой и без того держалась на доисторической предательской гадине по имени скотч. Атомные действия породили за собой кучу смертей: население планеты сократилось почти что наполовину, а от стран третьего мира ничего не осталось — кто успел бежать в более развитые, в большинстве своём тоже мутировали и были истреблены, а те, кто не мутировал, начали разного рода разбои, и были казнены за экстремизм и образование сект. Как ни старались потомки выходить, к примеру, диких животных, большинство из них вымерло, а те, что остались, мутировали в такой адский пиздец, что рискованно было не то, что браконьерством заняться, а просто организовать заповедники: когда на тебя войной идёт рогатый потомок льва с тремя головами, мягко говоря, становится жутко. По этой причине все государства, что именовались странами первого и второго мира, сделали то, из-за чего Третья мировая и началась, собственно: самоизолировались друг от друга, а какой-то китайский учёный создал так называемую «проекцию куполов», которая нашла себе место в сложившейся ситуации, и была куплена остатками ООН для поддержания уровня жизни. Получившаяся дрянь была названа простым словом «щит», и является неким фильтром от дерьма извне, будь то радиоактивный дождик, который разъест твою кожу до кости, или же, например, мутанты, но с ними всё сложно, потому что сейчас просто ни у кого не бывает. Щиты, в принципе, вещь очень действенная: то, что могло до кости разъесть, теперь оставляет ожоги, а кислород, который вне его невозможно вдыхать, как говорят, поступает сюда довольно чистеньким, почти что реальным — проблем почти никаких, если бы не напыщенное отныне название всех городов мира, например, то, что когда-то именовалось Сеулом, отныне выступает на политической арене в качестве «Life in safety-Zone №404», или же попросту «LIS-зона 404», как её называют нормальные люди. К слову, о них: атомная война не проходит бесследно, и в генофонде человека разумного произошёл некий сбой, который учёные не могут разрешить по сей день — иногда природа мстительно играет в качельку, делает ДНК-солнышко и в семье людей без каких-либо патологий (ну, технически: скажите Тэхёну, что они все здесь здоровы, и он заржёт вам в лицо) рождается... это. Оно может быть всяким: с детства обычным, а позже превратиться в полный пиздец; сразу родиться с рогами и парой копыт; убить своих родителей и вырезать медперсонал сразу или оставить их на закуску, или, например, как десерт. Вариации разные, факт, сука, фактом: мутанты в их мире — не редкость, они рождаются в обычных домах и в обычных, блять, семьях, и все несут в себе новую цель планеты Земля — вырезать так много людей, как только смогут. Но последние — твари живучие, не сдаются никак, естественный отбор вертят, как могут, а потому мутантов отлавливают и выкидывают за пределы щитов, и это, на скромный взгляд Хмурика, ещё как-то по-божески, потому что, в теории, истреблять их полностью было бы легче, но тут снова включаются гуманисты с политикой, мол, как так, они же живые, просто другие, их же вынашивали, их же рожали, и поэтому всё происходит теперь до предельного просто — мутантов выбрасывают подальше от LIS-зон, а тех, кто ненароком пролезает через армию и посты, уже убивают особо жестоко. То, что демонстрируют все гаджеты вместе с носителями, ни больше ни меньше, но агитация анти-движений, мол, да, вы их вынашивали, да, рожали, но они вас всё равно ёбнут, увы. Дерьмо ситуации кроется в том, что непонятно совсем, когда ебанёт и что именно: известны случаи, когда люди мутировали в сознательном возрасте, вырезая целые семьи — и это в довесок ко всем психам, которые были рождены с нестабильным ментальным здоровьем из-за огромного цифрового пространства и, опять же, проблем экологии. Правительство, на самом-то деле, в своё время долго думало над тем, как справиться с этой проблемой: мало было врачей, которые обладали нужными знаниями, а простая армия, от которой тоже мало что оставалось в ту пору, тоже не годилась для ловли мутантов — и технический процесс не просто пошёл, он поскакал дальше аки вымершие давно горные козлики, и было разработано много оружия, а также началась стройка специальных корпусов для узких военных специалистов. Изначально туда брали лишь добровольцев: таких, ясен хуй, оказалось до ужасного мало, и тогда правительство установило денежные выплаты в размере нескольких тысяч евро в год на одного члена семьи, но даже жители зон не особо горели желанием подвергать себя таким страшным рискам, и всё решилось как в старые-добрые, попросту говоря, действенным методом кнута. Подростков, которые хотели пойти на врачей, насильно запихивали в узкопрофильные генетические лаборатории, тех же, кто имел неплохие результаты по обязательной ежегодной сдаче физподготовки, усиленно отправляли в отведённые корпуса, где задрачивали на дерьмо в духе «как распознать мутанта из массы». Тэхёну с его другом Хмуриком везёт, если честно: они были рождены не в это адское время, а уже несколько позже, когда и сообщение между зонами было налажено, пусть и только через военных, относительно действенное оружие было уже давным-давно создано, а система подготовки — отточена не до идеала, но до уровня «авось пронесёт». Проносило далеко не всегда, разумеется, но в любой сети есть свои дыры, которые рыбаки стараются латать по мере возможностей: Тэхён и Юнги, например, как и многие здесь, были пока теоретиками под командованием толпы мерзких снобов, но в скором времени переводились на курс несколько круче — в подразделение действующих обучающихся. Если что, это когда ты всё ещё в ахуе от того, что происходит вокруг, потому что всё ещё учишься, но тебя вешают на такого же дятла, который в этом варится чуточку дольше, и вы друг друга терпеть не можете от слова совсем, потому что он несёт ответственность за каждый прокол своего подчинённого, а ты всё ещё полный придурок и совсем не такой жизни хотел. Тэхёну несколько грустно, на самом-то деле: если Юнги ещё повезло в какой-то степени, и он находится в подразделении разведки и шпионажа, то он сам является тем самым, по сути, пушечным мясом, которое будет заниматься непосредственно грязной работой — если подытожить, то Юнги будет ему звонить по голо-связи и говорить «Эй, чмо, я узнал, что на Итэвоне мутант», а Тэхён с грустным вздохом расчехлит свой бластер, и если бы это было пошлое описание члена, то было бы проще, ей-богу. Но, впрочем, планы эти, мягко говоря, долгосрочны, и дожить до них тоже будет недурным: все знают, какой огромный процент самоубийств встречается там, где уже тяжелее — там «эксперты» и развороченные трупы встречают, и за щит выползают, чтобы не вернуться обратно, да и время сейчас, мягко говоря, дерьмина дерьминой, потому что мутанты опять лезут внутрь непонятно зачем. Их собирали на построение даже, чтоб предупредить о том, что увалов в ближайшее время не будет, а в 404 введён очередной комендантский час и вот-вот ёбнет военное положение, если ООН так захочет: эти черти стали вести себя куда разумнее, нежели раньше, и начали атаковать блокпосты уже группами, беря мощью и натиском — ловить тварей удавалось в ближайшие часы, разумеется, благодаря распознавателям лиц, которые сразу передавали в систему, где именно и какие мутанты вторглись на территорию зоны, но ребята на охране сейчас мрут как мухи, и всем очень ссыкотно получить распределение прямо туда, на границы. Тэхён, на самом деле, тоже очкует: да, туда отправляют непосредственно тех, кто дрочится на специализированной подготовке по отражению атак извне, но это не значит, что таких, как он, истребителей, не отправляют потом на смертную казнь — отлавливать весь этот пиздец. — Построение только для пятого курса, — быстро рявкает Нормэйн, Юнги чертыхается, отвлекаясь от выполнения задания по тактике и мобилизации, которое трахает примерно с полудня, но к счастливому обоюдному оргазму прийти они оба не могут: при любой комбинации расположения военных объектов система выдаёт ему прекрасным насыщенным красным фразу «ВЫ УНИЧТОЖЕНЫ» и «ВЫ УНИЧТОЖЕНЫ», а ещё «ВЫ УНИЧТОЖЕНЫ» и немного «ВЫ УНИЧТОЖЕНЫ». Не тактик, в общем, Хмурик ни разу, а Тэхён ловит с этого дикий угар, с самого начала этого дешёвого порно предлагая какую-нибудь, но всё-таки помощь, однако тот всегда был занудой и шлёт его нахуй, но здесь наверняка замешан ещё и факт того, что они знакомы совсем не первый, блять, день, и Юнги знает, что Ким потом попросит что-то взамен. — Нас переводят, как думаешь? — обуваясь, интересуется Тэхён у соседа по комнате не без нотки какой-то тягостной грусти: за пять лет в одной комнате он уже как-то привык к этому парню, да и местные казармы и плацы уже всё равно, что дом отчий, которого, впрочем, у него давно вовсе и нет — родители закрыли дорогу назад сразу же, как поняли, что внуков не ждать в силу того, что прогресс идёт далеко, мутация тоже есть в каком-либо наличии, но мальчик от мальчика пока не рожает. Поэтому Ким старается учиться, мягко говоря, хорошо, получая стипендию (приближая себя заслугами к верной гибели на особо сложных заданиях — тоже) и подрабатывая голокам-моделью в свободное время — и об этом увы, теперь тоже придётся забыть, как и о чулочках, ошейниках, масках и прочем срывающем кинки говне: в другом корпусе, на территорию которого посторонним вход запрещён, будет совсем не до этого, там бы хоть, сука, выжить. — Похоже на то, — роняет Юнги. — Даже экзамены сдать не дадут? Это странно. — Нет, это стрёмно, — с тихим шипением ботфорты чёрного цвета на толстой пятисантиметровой подошве фиксируются по ногам у обоих, а «языки» загораются фиолетовым и синим с надписями «Ким Т.» и «Мин Ю.» соответственно — это было разработано местными для удобства старших подонков: фиолетовый значит — истребитель, синий — разведчик. — Почему? — удивляется Юнги, фиксируя на лице маску, закрывающую лицо прямо до глаз, которая тоже загорается ярко. — Потому что... — и Тэхён делает так же, а потом прикладывает ладонь к белой стене, та загорается весёлыми искрами, распознавая каждую клеточку кожи, и разъезжается, открывая вид на выданный государством огромных размеров (с его торс, без шуток) бластер XHunter-300, который одним световым (фиолетовым, бля) выстрелом способен прошить насквозь стальное препятствие шириной до пятидесяти пяти сантиметров. — По ходу в зоне опять случилось ЧП, и им требуется больше нового мяса. Юнги вздыхает из своего сектора, доставая точно такой же, блять, бластер и уныло кивает: темная челка падает ему на глаза, и он откидывает её назад быстрым жестом — рука в чёрной наспех надетой перчатке выглядит массивнее, неаккуратнее даже, но что уж поделать, это та самая форма, которую они обязаны носить на регулярной основе, таковы правила и это не обсуждается. — Какой процент, что мы сдохнем? — тянет. Тэхён, накинувший на плечи выданный чёрный широкий плащ, хмыкнув и перекидывая массивное оружие через плечо, задумчиво ведёт тёмными бровями. — Хуй его знает, — наконец, отвечает. — Сотня, наверное. Юнги, усмехаясь, только лишь пожимает плечами на честность — из-за этого, Ким уверен, Хмурик по нему и сходит с ума в каком-то своём, только ему ведомом смысле: за прямолинейностью и простым выражением мыслей — это во-от к тому смуглому парнишке с густоватыми тёмно-коричневыми бровями и волосами светлого цвета, его ещё Тэхёном зовут все вокруг, у него ещё чёлка на глаза падает постоянно, а стричься ему с этим пиздецом, в который жизнь превратилась в пятнадцать, некогда от слова совсем. Юнги говорит, что он при первом знакомстве напоминает щенка: такой же милый и с виду наивный, глаза непрерывно восторженные и в них какая-то наивность читается, но, вместе с тем, Мин всегда добавляет, что Тэхён — совсем не тот случай, где первое впечатление можно назвать самым верным, поясняя, что у его соседа по комнате слишком много тайн и скелетов в шкафах, где первые лучше не знать, а вторые — не видеть. ...Плац встречает их, около тысячи пятикурсников, унылым дождиком с отдушкой бензина, который капает с тяжёлых тучек серого цвета — если же к тем приглядеться, можно увидеть позитивные всполохи разных ядовитых оттенков, но щит работает крайне исправно, а капюшоны на их головах закрывают те участки, что без защиты, например, глаза или скулы. Тэхёну от белого цвета пиздец уже тошно, а он здесь везде: корпуса, что высотой в две сотни этажей, покрытие, на котором стоят прямо сейчас — чёрная форма создаёт такой яркий контраст на фоне всего что их окружает, что в глазах начинает мерзко рябить. Там, на огромной возвышенной сцене, выстроился весь руководящий состав, включая даже грёбанных прапоров, а капрал Цы, самый смешной в этом цирке, появляется откуда-то сбоку, и каждый на улице вытягивается по струнке смирно, а потом честь отбивает — в гробовой тишине этот шум звучит привычно и давяще, но сегодня, только сегодня Тэхён ощущает, что что-то здесь, блять, не так, будто в самой атмосфере разлилось предчувствие смерти. Цы идёт медленно. Подходит к большой белой кафедре из нержавеющей стали на которой микрофон установлен — все шишки при виде него почтенно сгибаются на все девяносто — и, откашлявшись, не желает доброго вечера, не интересуется покушали ли, посрали ли хорошо. В чёрных очках, с капюшоном и в маске с такой же тошной подсветкой, он окидывает взглядом их толпу в одном тоне, и произносит то, что, наверное, каждый здесь готов был услышать — и одновременно не очень, потому что меньше всего хочется знать, что детство закончилось, и теперь шутки в сторону, ведь вот-вот начнутся настоящие острые игры со смертью: — В связи с регулярными атаками мунтантов и ухудшением положения блокпостов на севере Life in safety-Zone №404, а также в связи с проникновением под щит около ста особей, все пятые курсы всех направлений экстренно переводятся во все подразделения действующих обучающихся без сдачи экзаменов. Курс интенсивной подготовки займёт около трёх месяцев, после чего вы будете допущены к полноценной работе в команде с наставниками, — и Тэхён, слушающий это дерьмо, чувствует, как расширяются его глаза. Три месяца? Они дают им три месяца вместо пяти грёбанных лет, которые обычно требуются для полного завершения обучения или же хотя бы блядского года, после которого зелёные дегенераты выходят на миссии кучками и радостно дохнут в прекрасной синхронности? Это что шутка?! — через час каждый из вас в соответствии со своим направлением должен быть у нужного внешнего выхода с целью посадки в реактивные самолёты и доставки в корпуса действующих обучающихся. Выполнять. — Две сотни, парень, — мрачно сообщает Юнги, наблюдая, как Тэхён со вздохом оставляет на кровати аккуратную картинку из маски, трёх чокеров и даже чулки — для новых владельцев. — Мы не жильцы. — Надеюсь, что меня убьют быстро, — пожимает плечами Ким равнодушно. — Я надеюсь, судьба достаточно справедлива, чтобы не посылать мне ещё больше мучений: в конце концов, я пять лет жил с занудным тобой.***
Стоя у белого стального парапета по пояс, он снова со вкусом затягивается, выпуская в загрязнённый воздух ещё чуточку пахучего смрада, слегка поправляя громоздкую форменную маску, которую опустил с носа под подбородок — та грустно переливается треклятым фиолетовым цветом от которого уже, если честно, за столько лет службы в глазах откровенно рябит. Он не нуждается в лекциях ебучих защитников экологии, от которой, впрочем, уже давно нихуя не осталось, о том, как важно в их дни — бросить курить: работа у них, мягко говоря, не самая лёгкая, и курение — это, возможно, одна из тех немногих, разгружающих сознание радостей, которая только осталась у тех, кто находится здесь, в действующем секторе. Пушечное мясо, как сказало начальство, должно прибыть через пару часов — детей этих искренне жаль, потому что от этой тысячи нынешних пятикурсников после первой же миссии ни хрена не останется, но ситуация, мать вашу, обязывает: рассылка о том, что Чон Чонгук наравне с остальными ублюдками проник в зону, уже поставила на уши всех здесь, а кого-то даже заставила всем телом трястись и убого рыдать. Он не то, что вселенское зло, разумеется, но особо опасен и относится к тем страшным мутантам, которые внешне никак не отличаются от простых людей, пока не захочет себя во всей красе показать: благо, что о нём известно достаточно, чтобы иметь представление, с чем именно придётся столкнуться — протянув руку с сигаретой, зажатой меж пальцев в грубой чёрной перчатке, он позволяет маленькому голографическому экранчику ещё раз раскрыться и продемонстрировать этого кадра во всём его величии. На самом деле, ничего интересного: рост — сто семьдесят восемь, вес — шестьдесят три килограмма, волосы чёрные, до скул доходят длиной, и несколько вьются, кожа смуглая, глаза, правда, стрёмные — голубого цвета и в них ни хрена не прочесть, как, впрочем, и по лицу. Те, кто чудом выжил после того, как когда-либо с ним сталкивались, рассказывали, что по его мимике нельзя прочитать ничего абсолютно, кроме жажды убийства — говорили, впрочем, с паникой и тем самым количеством преувеличений, которые заставляют делить всю полученную информацию примерно на десять: он слишком много лет варится в этом дерьме, чтобы внезапно поверить, что где-то по окрестностям (а теперь — и на «подщитной» территории) гуляет один Чон Чонгук, лишённый каких-либо слабых точек — не бывает такого, любого в этом мире можно словить на болезненной точке и повергнуть. Найти места уязвимости, конечно же, сложно, но в этом и заключается специфика и интерес их работы: найти и убить того, кто разумом зачастую превосходит тебя, что уж говорить о возможностях — это лишь две трети дела, где одна треть — это найти, а убить — уже последняя, а тот недостающий пазл мозаики, который заложен между этими двумя составляющими зачастую является тем, что многие называют словосочетанием «миссия невыполнима». Он в вопросе о тех, кого называют особо опасными, безоговорочно доверяет лишь одному человеку, и вовсе не потому, что тому не повезло за четыре года действующей службы столкнуться лицом к лицу и с Чон Чонгуком, и с Пак Чимином, мутация которого до сих пор неизвестна их людям: просто, как то и бывает обычно, те, к кому действительно стоит прислушиваться, не распространяются много, их нужно читать между строк, что тоже не так-то легко. — Ты уже получил имя того, кого к тебе приставят? — вот всегда он так: подкрадывается совершенно бесшумно, но Намджун, впрочем, не злится на себя за такую оплошность — этому человеку он доверяет не только в вопросе столкновения с теми, кого именуют мутантами, но и в прикрытии своего тыла безоговорочно. На наручном экране картинка меняется: медленно прокручивающаяся по часовой стрелке фигурка Чон Чонгука в полный рост и с набором данных изволит исчезнуть, и начинается видеоряд, собранный с камер видеонаблюдения того, что иногда ещё всё-таки зовётся Сеулом. Вот Чон Чонгук, спрыгнув с крыши небольшого десятиэтажного здания, без тени страха приземляется прямо на асфальт перед толпой военных, и земля идёт тяжёлой волной: люди падают на спины, не справившись с подобной атакой, а встать не успевают — припаркованные летучие машины с размаха падают прямо на них, ведомые чужой силой, и убивают на месте, не оставляя от когда-то хороших людей ничего кроме изломанных, ещё тёпленьких тел. Экстраординарная сила и телекинез — Намджун изучает второй видеоряд, где Чон Чонгук без какой-либо эмоции на красивом лице просто отрывает от ближайшего дома чёртову пуленепробиваемую толстую дверь и прикрывается ей, словно щитом — и здесь даже XHunter-300 бесполезен, он не возьмёт такой стальной слой. — Ага, — тянет, откидывая в сторону уже потухший бычок и достаёт новую сигарету. — Ким Тэхён, двадцать лет. Учится вроде неплохо, многие отметили его трудолюбие, а так же хороший аналитический ум и физподготовку. Будет вести себя хорошо и слушаться старших — возможно, даже останется жив до неопределённого момента. А ты получил? — Ага, — опустив маску, мигающую синим цветом, и подняв защитные очки на рыжую макушку, Чон Хосок левой рукой нащупывает в кармане широкого плаща пачку сигарет и небольшую металлическую зажигалку чёрного цвета — он тоже за классику, предпочитает успокаивающий запах дыма всему новомодному дерьму, которое остаётся отдушкой-осадком на лёгких, и это прекрасно. После этого ловким движением вытаскивает ртом сигарету и быстро подкуривает, не задействуя правой руки, которую держит в кармане: с мелкой моторикой там всё ещё явно большие проблемы, но Сокджин обещал придумать что-нибудь, поскольку рыжеволосый разведчик — правша, пусть и научился управляться левой наравне с ведущей рукой. — Мин Юнги, и, прочитав его характеристику, я понял, что мы не подружимся. — Почему? — Слишком похожи, — кривит тонкие губы Хосок. — Но тактика — не его конёк, а это в нашем подразделении важно, поэтому есть риск, что он помрёт раньше, чем я скажу «покойся с миром, чувак», а потом буду заполнять тысячу отчётов и оправдательных, и меня затаскают на ковёр к начальству. — Ну, ты тоже не хорони паренька раньше времени: вдруг он тебя удивит? — миролюбиво произносит Намджун. — Люблю верить в хорошее, — поясняет с негромким смешком, глядя на чужую вскинутую с насмешкой бровь. — Всё ещё? Тогда я тобой восхищаюсь, — не без нотки издёвки отвечают ему. — Прослужить в этом аду столько лет и ещё верить кому-то могут только мудрецы, либо полные лохи. — Или люди с безграничным терпением. Предпочитаю думать о себе в этом ключе. К слову, Сокджин говорил тебе что-нибудь? — и подбородком кивает на убранную в карман правую руку товарища. — Он обещал подлатать тебя на этой неделе, а она ведь уже подходит к концу. — Говорил. Сказал, что должно стать чуть получше: смогу даже держать ей ложку или типа того, — нахмурившись, Чон ведёт правым плечом, и в тишине, нарушаемой только лишь мерзким ядовитым дождём по навесу, они оба слышат небольшой странный для обывателей звук, какой бывает, когда металлический поршень опускается и возвращается в исходную точку. — Но не палочки, а жаль. — Это уже многое: мог бы ты подумать полгода назад, что у тебя будет хоть это? — Если честно, я всё ещё не могу привыкнуть, пусть и прошёл уже месяц, как я, — фырканье. — Теперь отличаюсь от всех ещё больше. И не делай такие глаза, Ким: я всё ещё инвалид. — Ты не инвалид, Хоби, — протянув руку, Намджун без тени стыда касается чужого бицепса правой руки: ощущения странные, но к этому можно привыкнуть. — Покажи. — Ты же видел уже. — Только раз, и то мельком — ты же знаешь, как Сокджин относится к тому, что у него, как он выражается, «стоят над душой». — Выгоняет, короче. — И не отвечает ни на один вопрос: говорит, что это не его уникальность и если ты захочешь, то ответишь на всё сам. Со вздохом, Хосок щелчком отправляет бычок куда-то с сотого этажа вниз, а потом, вытащив правую руку, одетую в перчатку, из кармана, бегло расстёгивает пуговицы левой рукой, чтобы скинуть чёрную ткань сначала с плечей, а потом — перекидывает плащ через левую руку, позволяя Намджуну увидеть форменную чёрную крепкую броню с одним рукавом — левым, потому что правый больше не требуется, с небольшим пуленепробиваемым плотным жилетом на груди. Но не это интересует истребителя прямо сейчас, совершенно не это: — Покажи, как она это делает, а? Ну, пожалуйста! — Хосок смеётся, но как-то безрадостно и снимает перчатку с правой руки. Механизмы конечности быстро приходят в движение: все металлические составляющие быстро изменяют свой вид, стальные пальцы прямо на глазах словно слепляются, образуя дуло, и уже через пару секунд то, что было железным протезом, предстаёт взгляду всё тем же бластером XHunter трёхсотой модели с синей подсветкой, как полагается. — Сокджин получил разрешение от ООН для того, чтобы ему специально для меня высылали чертежи и планы новых, усовершенствованных видов бластеров, — тянет Чон, а потом чудеса техники снова приходят в движение, и вот уже снова оружие становится сильной механической рукой, которую Хосок уже месяц привык прятать от глаз. — Я чувствую себя идиотом. — Почему же? — «Хосок, привет, зайди ко мне, мне нужно тебя апгрейднуть» или «Хосок, привет, зайди ко мне, я тебя перепрошью и установлю бета-версию» звучит как-то странно даже в рамках этого безумного мира, ты не находишь? — А, по-моему, это прикольно, — хмыкает Ким. — Ты теперь у нас как этот... как его? Американский фильм был такой хуеву тучу веков назад. — Терминатор, да, я в курсе, Сокджин заебал меня троллить, — с постным лицом отвечает разведчик. — Настолько, что я его посмотрел, и мы с тем хреном нихуя не похожи, просто держу тебя в курсе, — Намджун громко смеётся, но, впрочем, перестаёт очень быстро, потому что видит это выражение на красивом лице близкого друга, одного из двух живых в принципе, и за последние полгода оно стало для него настолько болезненным, что уже невозможно терпеть. И, точно — помолчав, Хосок заходит сначала издалека: — Говорят, Чон Чонгук под щитом? — Не начинай, — просит блондин было, но под тяжёлым взглядом чужих тёмных глаз только вздыхает: — Да, он проник. Он и ещё пять десятков других. — А?.. — Хосок, прошу, не начинай это снова, — не даёт Ким закончить вопрос. — Просто ответь мне. Я знаю, что все пятьдесят есть в базе данных, мне тоже выслали досье на каждого, но они, те, кто сверху, знают, — и чужие скулы от гнева заостряются совершенно немедленно. — Они знают, кто сделал это со мной, и они могли просто не добавить его имя в список, который отправили мне. Скажи, Намджун, он под щитом? — Хосок, я не могу разглашать тебе такой информации: у тебя конфликт интересов. Ты не можешь думать здраво в такие моменты. — Просто скажи. Он пришёл вместе с Чонгуком? — сузив глаза, чеканит Хосок. — Мне больше не нужно. Я не буду искать. — Нет, я знаю тебя, и ты будешь, — пауза, веки разведчика потрясённо распахиваются с жаждой крови и мести, но Намджун спешит остудить чужой пыл: — Видишь? Ты будешь. Поэтому хорошо, что он всё ещё там, за пределами твоей досягаемости. — Лжёшь. — Нет, — и, покачав головой, Намджун подносит руку к глазам рыжеволосого парня, и голографический экран с нужным досье раскрывается прямо перед аккуратным вздёрнутым носом последнего. — Видишь? — Вижу, — мрачнеет Чон, сплёвывая на землю, а потом, выдохнув, накидывает плащ обратно на плечи, надевает на руку перчатку и поднимает на лицо защитную маску. — Но я дождусь. Когда-нибудь и ему тоже захочется. — И тебя казнят за неповиновение, если он не убьёт. — Не убьёт, а мне скажут спасибо, — фыркает тот. — Очередной проблемой будет меньше. Кто, как не я, убьёт его, Джун-и? Кто, как не я? — и, покачав головой, подходит к металлическим дверям, что ведут внутрь, а потом, через плечо обернувшись, замогильным голосом тянет: — I’ll be back*. — Не смешно. — Очень смешно, это ты зря, — и, посмеявшись, Чон оставляет его одного. Наедине с маленьким экраном, на котором высечено набившее за полгода оскомину:«ИМЯ: ПАК ЧИМИН ДАТА РОЖДЕНИЯ: 2395.10.13 ТИП: МУТАНТ ВИД МУТАЦИИ: НЕИЗВЕСТНА ЛОКАЦИЯ: ВНЕШНИЙ МИР ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ОСОБО ОПАСЕН. УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА НЕ ОХОТИТЬСЯ НА НЕГО В ОДИНОЧКУ. ПРИ СТОЛКНОВЕНИИ — БЕГИТЕ.»
И медленно крутящаяся фигурка стройного длинноногого юноши с копной ярко-розовых волос и очаровательно смазливым лицом с пухлыми губами — Пак Чимин похож на нежную куколку, но никак не на того, кто оторвал руку одному из лучших разведчиков. Осталось лишь объяснить Чон Хосоку двадцати пяти лет от роду, что фраза «бегите» подразумевает перед собой предлог «от», а не «на». Особенно, когда дело касается того, кого между собой называют королём за пределами Life in safety-Zone №404, которую иногда всё ещё ошибочно именуют Сеулом.***
Выход на аэродром под номером два позитивно-призывно искрится фиолетовым цветом, и Тэхён, напоследок пожавший Хмурику руку, оказался одним из двадцати будущих пассажиров небольшого военного лайнера, которому наравне с десятью другими предстоит метнуться туда-сюда несколько раз для того, чтобы перевести всех пятикурсников туда, где начнётся их новая жизнь, чтобы в перспективе быстро закончиться. Впрочем, он не особо боится: с тем, что он давно ничего не решает, Ким уже, мягко говоря, подсмирился, а горевать по нему давно некому — семья, получив извещение о смерти, даже не подумает о том, чтобы его помянуть, поэтому терять уже нечего очень долгое время, а собственная жизнь в этих условиях как-то сама собой обесценилась. Есть, возможно, причины, по которым Тэхён уже невольно смерти желает: всё вокруг давным-давно напоминает один грёбанный фарс, где он выступает главным обманщиком, однако об этом не стоит думать сейчас — всё равно бесполезно. — Ким Соджун! — сослуживец выходит из шеренги вперёд, чтобы отдать честь к виску дулом бластера, и Тэхён невольно-абстрактно задумывается, как много жополизов случайно размозжили себе череп этой игрушкой. Наверное, много — самая глупая, самая обидная смерть, но и, с другой стороны, самая лёгкая: никто не принесёт тебе такого быстрого облегчения, какое можешь себе ты сам подарить; стоит ли говорить, что это, возможно, куда лучше, чем быть изуродованным в стычке с каким-нибудь мутантом особо опасной категории, чёрт его знает, но история о Чон Хосоке, амбициозном разведчике, который выжил при встрече сначала с Чон Чонгуком — мутантом-зверилой, чья фотография висит во всех частях зоны, а затем потерял руку при столкновении с Пак Чимином, чьё лицо красуется рядом с чонгуковым, облетела, кажется, всех. Многие считают, что Чон Хосок родился в рубашке: встретив двух самых опасных для 404 мутантов, он всё равно до сих пор дышит, другие же с насмешкой говорят, что быть инвалидом двадцатипятилетнему разведчику, который за заслуги вот-вот должен был быть повышен аккурат до лейтенанта, совсем не положено, и по этой причине всё ещё остаётся сержантом. В любом случае, правительство, в том числе и ООН, мимо этого случая не прошли, что удивительно: вслед за волной пересудов и сплетен даже в их корпуса проник слух о том, что месяц назад военный механик-генетик по имени Ким Сокджин, который является одной из ключевых фигур в корпусах подразделения действующих обучающихся и просто действующих, что находятся на одной территории, получил право на разработку механического протеза для пострадавшего, сделав из него что-то вроде дрона наполовину. Операция, как говорят, была сложной: у Хосока не было руки по плечо, да и от плечевой кости там тоже почти ничего не осталось, поскольку Пак Чимин оторвал конечность, не задумываясь о конечном итоге, но гениальный Ким Сокджин был взят в штат на правах одного из ведущих механиков-генетиков в столь юном возрасте (двадцать семь лет) не за красивые глаза — и, как говорят, после мучительного внедрения железа в тело разведчика и ювелирной работы над нервными окончаниями, он воссоздал ему не только протез, но и оружие. Впрочем, Тэхён пересудам не верит: жизнь научила его опираться только на то, что он видит своими глазами — разумеется, видео того случая с камер наблюдения не разглашаются и их распространение запрещено, но у юноши и по сей день в голове много вопросов, так как уж больно неправдоподобной выглядит эта история. Чон Хосок против проникшего под щит «Короля мутантов» выступал не один, но не выжил никто, кроме него, а Пак Чимин словно исчез, чтобы после обнаружиться неподалёку от одного из блокпостов в одиночестве — и вот эти видео им всем демонстрировали для наглядности и острастки, выкрутив динамики на полную громкость. Тэхён, на голографический экран глядя, слышал, как ребята с того блокпоста скулили от страха лишь только при виде тонкого гибкого тела в шнурованных ботфортах до острых коленей, а когда розоволосый юноша с хищной улыбкой на полных губах приблизился ближе — так, чтобы его было видно со всех камер разом, за защитными слоями встал гольный вой ужаса. Тэхён его голос тогда запомнил как никогда хорошо — высокий и сладкий, почти что нежнейший, будто Чимин говорил со своими любовниками, а не с теми, от кого мог ничего не оставить, но слова, которые Пак проронил, глядя неестественными глазами серого цвета, запомнил куда лучше, если быть откровенным. Чимин сказал тогда: — Передайте Чон Хосок-и, что это была не последняя встреча. Он интересный мальчишка — умеет играть, а Чимин любит игры, — и кто-то в кабине тогда со стоном, видимо, лишился чувств: глухой удар сообщил всем курсантам об этом. — А вы... — и розовые брови мутанта насупились. — Вы скучные. Чонгук-и, ты поможешь? — и на блокпосте наступила высшая точка истерики. Предпоследнее, что Тэхён увидел после того, как в зоне видимости возник стройный юноша в чёрном и с тёмными вьющимися волосами до скул, было быстрым рывком к стене высокого забора из стали, который проломился от удара его кулака — оторвав огромный кусок, Чон Чонгук вернулся к Чимину, закрывая своего Короля от обстрела. Последнее было лицом Чонгука без единой эмоции: крупным планом, с ближней от блокпоста камеры — и вздрогнул от того, насколько красивыми могут быть у смерти глаза. Льдисто-голубые, спокойные, они заглянули в душу каждому, кто смотрел видео, и в них ничего не читалось, кроме понимания: сейчас будет кровь. А потом связь прервалась. Тэхён видел Чон Чонгука, Пак Чимина довелось лицезреть тоже — и он верит в ту смерть, которую несут в себе эти двое мутантов, в их величие, силу, верит ещё охотнее, что уж поделать, с ней нельзя не считаться. Он в принципе давно и прочно закрепил в себе правила трёх «не»: не задумываться, не говорить и не жаловаться — но сейчас, когда Нормэйн говорит это своё «Ким Тэхён», чувствует страх. Перед неизвестностью больше скорее, чем перед смертью: смерти бояться уже давно совершенно не стоит, после неё наступает то, чего он ждёт — освобождение, после смерти не нужно будет гадать, когда его убьют снова, но сейчас он не знает, куда его занесёт фортуна с лёгкой руки, и неопределённости он, как какой-никакой, но всё же военный, боится больше всего. В их мире выживает сильнейший, а у Тэхёна давно нет сил на то, чтоб бороться, но понятия чести и совести ему знакомы весьма хорошо — и подставить своей жаждой свободы другого, кто, тем более, будет нести за него всё же ответственность, он прав не имеет. Забавно, но так откровенно по-блядски зацикленно: всю свою жизнь он будет жаждать того, чтоб уже наконец-таки сдохнуть, но больше всего будет опасаться того, что его смерть может повлечь для кого-то проблемы — так и будет, наверное, существовать на балансе, посылая к чёртовой матери все свои желания, принципы. А потом его ёбнут, и он будет не против. — Твоим наставником будет истребитель Ким Намджун, двадцать четыре года, — Ким ещё раз отдаёт честь, и Нормэйн кивает. — Данные о нём ты можешь посмотреть на голо-часах. Есть вопросы? — Никак нет, Нормэйн-ним, — чеканит Тэхён. — Пройдите в салон лайнера, — чеканит прапор, и Ким отдаёт честь ещё раз — последний: — Есть, Нормэйн-ним! — произносит, чтобы развернуться на пятках и марширующим шагом отправиться в сторону открытого посадочного люка указанного средства передвижения, что зависло в воздухе аккурат там, где металл обрывается резко. Отсутствие каких-либо переходов и намёк на безопасность: лайнер мерно-мелко покачивается в тот момент, когда он ставит ногу внутрь, и если бы Тэхён ценил свою жизнь, то слегка бы наделал в штаны, а так — похуй, честное слово. Здесь двухсот пятидесятый этаж, даже если он сейчас ёбнется, то сдохнет от разрыва сердца уже где-то этажей через сорок, и о негостеприимный асфальт разъебётся в настоящее месиво уже мёртвое тело, которое не почувствует боли. С прапором он не прощается, да и как-то особо не хочется: времена, когда можно было прикрыться масочкой весёлого вежливого дурака, к сожалению или к счастью, но кончились сразу же, как он, пригнувшись из-за низкого потолка, занял свободное место в одном из ряда белых кресел, что расположены внутри; сейчас максимум, что он может сказать любимому прапору — это лишь чистосердечное «В аду гори, выродок». Парень, что сидит в кресле перед, оборачивается на него, взглядом окидывая: Тэхён в душе не ебёт, как его зовут, на маске написано «Кан Д.» и это, пожалуй, всё, что Ким может узнать об этом юном истребителе здесь и сейчас. Но желание быть вежливым, опять же, само себя исчерпало, маска всё ещё находится на роже, и по этой причине он закладывает в свой взгляд максимум ненависти вместе с презрением, когда произносит: — Хули надо тебе, Кан Долбоёб? — Даниэль, — в голосе парнишки слышится улыбка. — Но ты, можно сказать, угадал: каким идиотом нужно быть, чтобы пойти сюда в пятнадцать лет добровольно? — это правда смешно: ни для кого не секрет, что в законе о современных призывах чёрным по белому написано — в обязательном порядке на службу поступают те мужчины и/или женщины, которые являются в семье младшими и/или, опираясь на ежегодный доход, приносят семье меньше прибыли. В семьях, где детей больше одного, службы обязательны к прохождению кем-либо из членов: государство, справедливо высчитывая уровни достатка по системе «добытчик-отец, добытчик-мать, будущий добытчик-старший и младший», всегда выбирает последнего для образования определённой возрастной когорты на начальном этапе обучения военному делу. Таким образом, под одну гребёнку из «многодетных» семей в основном попадают ребята в возрасте пятнадцати лет: как раз, когда завершают этап среднего образования и должны выбрать своё направление для дальнейшего развития. Тэхён, имея отца и старшего брата, и сам так попал, потому что, чтоб оградить от службы Тэвона, отец успел в своё время уволиться с «белого» дохода, а для прохождения службы уже был не в том возрасте, и семья Ким по документам жила на его школьную стипендию, а вот младший, во-первых, своей не сохранил, потому что с математикой были проблемы, а, во-вторых, был не первым и единственным ребёнком в семье. Служба, на самом-то деле, не такой уж плохой вариант: стипендии здесь всяко больше, чем в школах или университетах, а, так как Тэхён больше не обязан высылать родне деньги, то открыл сберегательный счёт, хуй правда пойми, зачем, потому что живёт он за счёт зоны, детей не планирует, жены тоже, и эти деньги будут просто копиться, пока он не сдохнет, а потом обратно перейдут к правительству. Не самый плохой расклад, знаете: лучше уж так, чем озолотить людей, которые просто вычеркнули тебя из своей жизни когда-то, назвав не только «бесперспективным воякой», но и бракованным, и это в их век — век расцвета толерантности во всей её красе. Первое, к слову, определение тоже не самое верное: перспективы подняться по служебной лестнице тоже сияют радужным цветом, осталось до этого, правда, дожить, вернее, так сказать, попросту выжить. Поэтому, да, быть военным — это довольно почётно. Но нужно быть идиотом, чтобы решить пойти сюда самому, когда есть возможность жить нормально, то есть — свободно, не маршировать каждое утро по много часов, отсыпаться, ходить на прогулки, знакомиться с девчонками (или с парнями в случае с тем же Тэхёном), в конце концов, жить без риска не открыть глаза следующим утром. Глядя на этого Кан Даниэля, как на мудака, Тэхён не может понять, что именно чувствует: лица парня из-за маски не видно, но взгляд расслабленный, даже насмешливый — будто паренёк давно смирился с сукой-судьбой и с собственной дуростью. — А теперь ты умрёшь, — тянет Ким без особого энтузиазма. — Чтобы понять, что это того не стоило. — Моя семья получает моё жалованье: у меня брату десять и мать больная, — отвечает болтливый попутчик. — А когда я умру, — он не говорит «если», как никто из них не делает этого: только справедливое, томящее в ожидании «когда». — До совершеннолетия брата они будут получать сиротскую стипендию за мою хорошую службу. Каждый выживает, как может, Ким Т..? — он явно хочет знать имя Тэхёна, но тот ухмыляется (под маской не видно), и отворачивается к иллюминатору, апатично глядя на небесную гладь за холодным стеклом. Кан Даниэля это, впрочем, никак не смущает: он оттягивает маску вниз, демонстрируя симпатичное смазливое личико, кладёт руки на спинку своего сидения и широко улыбается: — Можешь и не отвечать: все здесь знают, кто ты, Ким Тэ. — Не помню, чтобы мы были друзьями, и я вдруг разрешал тебе себя так называть, — мягко улыбается Тэхён, но не без той нотки ненависти, которая присуща ему примерно всегда. — Ты особо опасен, но ты всё равно летишь с нами в одном лайнере. — А ещё я жил с вами в одном корпусе, — тянет Ким, стягивая с головы чёрный капюшон: светлые волосы противно искрятся от скольжения ткани. — И учился вместе с вами. Вот дерьмо, да? — Мне-то насрать, — и парень снова улыбается. — Но вот те два парня, которые зашли, увидели тебя со спины и шарахнулись. Не боишься, что твоя репутация догонит тебя и там, куда мы сейчас поедем? — Похуй, — равнодушно бросает Тэхён. — Что тебе нужно, Кан Даниэль? Я не ищу друзей: мне достаточно одного. — Это пока что тебе кажется так: никто не знает, чего можно ожидать от этой жизни, Тэхён-и... — Вот именно, — резко срывая с лица маску, произносит Тэхён без тени улыбки. — Никто не знает, чего можно ожидать от этой жизни, но я кину тебе небольшой прогноз на ближайшее будущее: если ты ещё раз назовёшь меня Тэхён-и или Ким Тэ, то я сломаю тебе ноги за нарушение субординации и профессиональной этики. — Ты просто рядовой, как и я, — хмыкает наглец. Тэхён не теряется: — Моргнуть не успеешь, как я уже буду старшим сержантом. Хотя ты, скорее всего, сдохнешь уже в первый же день после того, как нас выкинут драться с проникшими под щит мутантами — ничего, посмотришь с неба. — Обещаешь скучать? — Не даю обещаний, которые не хочу сдерживать, — фальшиво широко улыбается Тэхён и водружает маску обратно, после чего вновь поворачивается к окну, давая понять, что разговор на этом закончен. Впереди предстоит много всего интересного — последними робкими моментами относительного спокойствия хочется насладиться сполна.