hollywood undead — gravity
С ноги. Если так можно сказать, потому что дверь в уже знакомую Тэхёну спальню всё ещё не открывается, как в старые времена, а отъезжает в сторону при считывании отпечатка ладони, но это чертовски забавный момент, так как каждый из них в момент удара руки Чонгука по сенсору занят немного. Тэхён — тем, что, будучи придавленным к металлу стены, старается не задохнуться под натиском сильных охуительных рук, бицепсы на которых, если честно, хочется вылизать своим языком (чем он и займётся через три, две, одну), а Чонгук непосредственно полностью озадачен сейчас фактом грубого вталкивания своего языка в его грёбанный рот, и это настолько жёстко и грязно, что перевёртыш чувствует, как по подбородку стекает слюна. Её много, действительно много, потому что в венах бурлит новый адреналиновый сорт: это когда вы только что были на нити от гибели, но выдержали этот блядский баланс и теперь не можете друг другом пресытиться в витке нового ада, где всё начинает меняться и двигаться в другом направлении, а из постоянной, выдержанной из тех времён, когда всё было плохо — только вы двое, те самые, которые в условиях хаоса почему-то сгорели друг в друге. Этот адреналин чувство животное в них подгоняет в ту самую секунду, когда они оба находят себя в коридоре, где их может увидеть, блять, кто угодно, и только раз — раз! — Чонгук от него отстраняется на влажные, чёрт возьми, миллиметры, чтобы сказать хрипло и тихо: — Я сейчас прямо тут тебе отсосу. — Да пожалуйста, — отвечает Ким севшим голосом не без ноток той самой дрожи, когда совсем не неуверенность, а нетерпение. — Нас могут застукать. — Не похуй? — Абсолютно насрать, — и Чонгук снова с рыком ему в губы впивается, снова проталкивается меж зубов своим языком, к слову, нереальнейше вкусным, припечатывает Тэхёна к стене, а перевёртыш позволяет себе действовать рваными выдохами. Это когда от усталости нет ни следа, когда точно знаешь, что, как отпустит, будешь тотально разбитым, пусть и счастливым до одури: ноги сами собой разводятся в стороны, позволяя этому парню протолкнуть между ними колено. Это всё здорово, блять, да, это охуительно здорово — думать, что сейчас, прямо здесь, в этих подранных взрывами и схватками шмотках, со слоем копоти на лице и грязью под ногтями он, вот такой вот, с распухшими от поцелуев губами, для Чонгука всё ещё самый красивый. И, чёрт возьми, вот этот самый Чонгук, который выглядит абсолютно не лучше, а если быть точным, то хуже из-за последствий пожара на «Альфе», для него во всех смыслах убийственно взаимный в эту минуту. Тэхён так чертовски влюблён. Тэхён так опьянён этим чувством. Тэхён так горит в этих объятиях, потому что теперь точно знает, что за ними кроется нечто большее, нежели простой трах, чтобы выпустить пар. Возможно, надо будет сказать Королю «большое спасибо» за тот самый первый толчок подсознания, который позволил им двоим... быть ближе. Перевёртышу быть ближе, опустить рамки, позволить прочувствовать эти эмоции, которые сейчас становятся глубже, сильнее с каждой минутой — и от этого факта его откровенно несёт, потому что Чонгук и раньше не отличался какой-либо скованностью в том, что касается секса, но сейчас, кажется, вовсе съехал нахрен с катушек, потому что, оттянув его нижнюю губу своими зубами, отпускает и шепчет на ухо рыком, продолжая вжимать Тэхёна в сталь коридорной стены: — Я хочу засунуть тебе член в задницу, знаешь. Мне пиздец, как понравился твой вид, пока ты скакал на мне. — Без проблем, — хмыкает тот. — Но только с условием, что потом ты сам на мне хорошо поработаешь. — Я хоть раз был плох в том, что касается твоего члена во мне? — прикрывая голубые глаза, с усмешкой тот вопрошает. Охуенно красивый — это Тэхён хочет вылизать на его же хребте. И он это сделает. — Не-а, — и Ким смеётся негромко. — Не смею жаловаться. Но я хочу ещё кое-что сегодня, — и не удерживается: позволяет себе наглость зацепиться пальцами за испачканный воротник чонгуковой чёрной футболки, притянуть к себе ближе и выдохнуть тихо: — Знаешь, что, Чон Чонгук? — Что же? — его бедро между ног Тэхёна... охуенно. Ровно настолько, чтобы в него можно было толкнуться пахом и слегка потереться — и перевёртыш в этой роскоши себе не отказывает. — Вылижи меня, большой и сильный мутант. Чонгук на это только лишь хмыкает, снова вгрызаясь ему в губы с неистовством. И вот именно в этот момент бьёт ладонью по сенсору около двери. Недостаточно сильно, как он умеет, чтобы проломить нахуй, но достаточно, чтобы стена, в которую Тэхён вжат позвоночником, вздрогнула, как и он сам, впрочем — не от испуга, а от охуенности той ситуации, в которой находится прямо сейчас, будучи вжатым между прохладой стали и жаром истерзанного событиями этих суток тела Чонгука — тот устал, реально устал, как и они все, и мысль о том, что они сейчас выходят за рамки своей же выносливости даёт перевёртышу несколько смачных пощёчин. Испытать свой предел. Да, именно так: ведь когда им ещё удастся хорошенько оттрахать друг друга до искр из глаз сразу после того, как они подорвут целую зону? Ладно, окей, может быть, завтра, а, может быть, и через неделю — никто не знает, как жизнь повернётся, но в одном развороте Ким может быть чертовски уверенным прямо сейчас: в своём — задницей прямо к этому нереальному парню, который вжимается в его задницу своим членом прямо через несколько слоёв ткани и делает сильный и грубый толчок, что посылает миллионы острых искр прямо по венам, а потом — ещё несколько мелких, куда более нежных. Блять. — Я не могу понять одного, — выдохом. Чонгук целует его грязную солёную кожу, но всем здесь, кажется, похуй, потому что важен лишь факт того, что они живы и в объятиях друг друга. — Чего? — губы щекочут основание шеи, а возбуждение начинает зудеть изнутри. — Я опьянён победой или тобой? — и слышит негромкий смех этого парня, а после его контрастно и нежно сжимают в объятиях, чтобы тихо шепнуть: — Я думаю, и то, и другое. Но мне бы хотелось, Ким Тэхён, чтобы ты был опьянён только мной этой ночью, и забыл про победу, — и, откидывая голову ему на плечо, Тэхён улыбается: да, он определённо готов пойти на шаг подобного рода, если призом будет выступать один Чон Чонгук, который, чёрт, смеётся для него прямо сейчас, а ещё широко улыбается. — Я хочу взять в рот у тебя. Позволишь? — Блять? — возбуждение сейчас, оно как всполохи искр: перевёртыша мелко потряхивает, а чёртова лава желания парализует мышцы своей нереальной температурой — все, кроме одной, той самой, что начинает кровью наливаться в простых чёрных джинсах, постепенно начиная приносить дискомфорт. — Да? — и Тэхён громко фыркает, к нему оборачиваясь. — Я буквально намекаю тебе всё это время? Это грязно. Они оба разбиты, но в жилах кровь мешается с тем самым ощущением неожиданно обретённой, блять, жизни — словно сама судьба дала им второй шанс на то, чтобы пересмотреть всё своё существо, самих себя, чёрт побери, потому что в том, как Чонгук внезапно выдыхает прерывисто в тот самый момент, когда Тэхён к нему спиной прижимается, чувствуется внезапная контрастная нежность, а после: — Эй, — хриплым шёпотом зовёт его Чон. — Ты меня слушаешь? — Не могу не, — негромко, устало смеётся ему в ответ перевёртыш. — Это же ты. — Я люблю тебя. И сердце пропускает удар. — Я теперь буду говорить тебе это всегда, чёрт побери, — и Тэхён в сильных объятиях разворачивается в ту же секунду, чтоб обхватить ладонями это лицо и в голубые глаза заглянуть. В них стойкость, в них сила, в них чувство и чувственность, а ещё, господи, страх, когда Чонгук ему улыбается несколько нервно, боязно, нежно. — Чтобы ты не забыл. Ты же не против? — Я... — У тебя много лиц, но я люблю каждое, помнишь? — и тихо смеётся, а Ким ловит себя на мысли о том, что этот звук делает его абсолютно счастливым лишь потому, что он его наконец-таки слышит. Однако же, когда Чонгук его снова целует — коротко, грубо, без языка, и, подмигнув, шепчет своё игривое: «Душ», не дожидаясь ответа на то, чёрт возьми, сильное, что бросил до этого, Тэхён на минуту... ...на одну только минуту... Чувствует себя таким уязвимым, оставаясь в спальне наедине с собой и слыша шум воды в ванной комнате.***
На то, чтоб отмыть с себя копоть и грязь, уходит действительно большое количество времени. На то, чтоб хорошо промыть себя изнутри — чуточку больше. На то, чтоб Чонгук, нереально охуенный Чонгук, разложил его на собственных простынях, уходит мгновение, но оно растягивается в абсолют бесконечности, потому что Тэхён с волосами, которые ни черта, блять, не высохли, под ним задыхается. Он распаренный, мокрый, лениво-разнеженный был, но ровно до тихой насмешки и сомкнутых зубов на собственной шее: от укуса идёт разряд тока до самого паха, где предсказуемо наливается кровью, подрагивает в сильной пульсации, а Чонгук совершенно бесстыден в этом вопросе — пальцами сжимает чужую эрекцию абсолютно не нежно, ловя стоны своими губами бесстыжими, и только тихо смеётся, когда Тэхён с выкриком толкается ему между пальцев: — Ты такой детка сегодня, ты знаешь? — Я чуть не умер, — хрипит перевёртыш в ответ. — Будем считать, что это мой организм на стрессе инстинктивно хочет размножиться. На всякий... блять... случай. Ох, чёрт, — потому что Чонгук большим пальцем головку очерчивает, а зубами — за нижнюю губу тянет немедленно, всасывая в свой чёртов рот, и Тэхён от этого плавится, господи, как же сдержать себя, когда происходит такое? Такое — это когда укус за ключицу. Такое — это когда пальцы чужие в бёдра впиваются до покраснений, которые непременно к утру посинеют. Такое — это укусом в шею опять, а потом — в её основание, когда ощущением зубов на ключицах, а после — и языка, что контур очерчивает, спускаясь к соскам, не переставая надрачивать ему медленно-медленно. Тэхёна трясёт, он инстинктивно к нему прижимается, пальцами в простынь впиваясь, толкается бёдрами, прямо сейчас его неистово злит, что Чонгук с ним играет так дерзко и подло. И одновременно разбивает на миллионы осколков, потому что неожиданно движения губ по его разбитому за этот день телу становятся нежными — прямо в тот самый момент, когда Чон шепчет ему, нежно языком проводя вдоль пупка: — Возьми меня за волосы, — ох, сука, блять. Окей, да, за волосы, Тэхён уяснил здесь и сейчас, он выполнит эту просьбу немедленно, потому что его попросили, и пряди Чонгука, они такие же влажные после долгого душа, но не настолько, как член одного перевёртыша, который лишился касаний и теперь обильно течёт вязким и терпким. И именно это берёт в рот тот, кто наотрез когда-то отказывался делать что-либо в этом ключе: Чонгук действительно играет с ним на контрастах, и от этого всё тело мелко дрожит — секунду назад он ставил засосы, а теперь осторожно губами головку обхватывает, пробуя предэякулят языком, кончиком проводит по уретре, надавливая, а потом, стараясь зубами ничего не испортить, опускается ниже, позволяя прочувствовать нежные влажные стенки собственных щёк изнутри. За волосы, да. Тэхён помнит об этом, когда инстинктивно давит на этот невозможный затылок, бесстыдно постанывая и умоляя о том, чтобы сильнее и глубже — и немного, кажется, лишается чувств, когда Чон эту просьбу немую распознаёт и опускается ниже, всё ещё благоразумный до ужаса. Его губы влажные, жёсткие, язык, что очерчивает каждую венку — сильный и смелый, его движения очень широкие, слегка хаотичные, но это... пиздато. В том смысле, что, закрывая глаза, перевёртыш чувствует каждым натянутым нервом, как напрягается низ его живота, как сильно он хочет кончить прямо сейчас в этот рот, и рука Чонгука, которой он начинает увереннее себе помогать, не забывая пальцами с мошонкой поигрывать, его разбивают. Как, собственно, и скользящие звуки в совокупности с шумным дыханием, которыми сопровождается этот перфоманс — всё это заставляет Тэхёна быть таким уязвимым и слабым прямо сейчас, что становится страшно. — Ты вкусный, — хрипло произносит Чонгук, выпуская его член изо рта. — Я никогда раньше не делал минет, но... твой вкус мне нравится, да. — Никогда раньше не делал, а справляешься, как и со всем, на отлично, — едва различимо шепчет Ким в потолок. — Я сейчас сдохну, клянусь. Или свихнусь, если ты не продолжишь. — Ни один из этих вариантов мне не нравится, знаешь ли. Может, мне не стоит продолжать это, а? — Я убью тебя. Ты знаешь, что я могу это сделать, — и почти что, блять, бесится, когда снова этот смех слышит, но здесь есть два нюанса всё ещё, да: это Чонгук, который смеётся, и это Чонгук, который смеётся абсолютно счастливо, и, да, такому ему перевёртыш может простить всё абсолютно. И поэтому, когда Чон снова начинает ласкать его член своим ртом, он вновь улетает куда-то за пределы этого Города, просто хочет, блять, раствориться в пространстве, потому что ему так хорошо от этого рта, что нереальный пиздец. И от факта того, что это первый их секс, где нет ни намёка на животную грубость, почему-то краем сознания хочется плакать. Наверное, это есть то самое, что называют «заниматься любовью», Тэхён точно не знает. Но ему хочется изучить этот путь чуточку позже. Всё, в чём уверен — это в собственных пальцах, что путаются в его волосах, и в том, что, стремясь к тому, чтобы кончить, он всё равно пытается быть аккуратным, памятуя о том, что кто-то из них впервые держит во рту чей-то член. Но проваливает эту попытку, потому что за три фрикции до, позорно срывается и немного грубит — Чонгук несколько давится, но не удивляется сперме на своём языке, напротив, не разрешая лишних движений, когда Ким стонет до безбожного громко в попытке спустить хотя бы ему на лицо, но не в рот. Не выходит — более того, отстранившись, позволяет увидеть скопление белого на своем языке перед тем, как, улыбнувшись, шумно сглотнуть горькую сперму, и: — Противно. Но вкусно. — Идиот, — хрипом. — Это всё потому что я люблю тебя, да, — и, снова негромко смеясь, позволяет разделить вкус перевёртыша между ними двумя, а рукой тянется к тумбочке, чтобы наощупь резинки достать и бутылёк лубриканта — да, сегодня у них действительно чувственно, нежно, и пальцы, которые Тэхён чувствует в себе спустя пару мгновений, ощущаются привычно и правильно, если быть честным. С выдохом подаётся навстречу, насаживается, так, чтоб быстрее, так, чтобы ближе, рядом, всегда, не отпустить никогда. Сердцем к сердцу ведь, да? Что-то вроде того. Чонгук действительно никуда не торопится, когда растягивает его, постоянно цепляя простату — Ким действительно чувствует себя на краю, не понимая, как можно начать заводиться повторно так быстро просто лишь от того, что в его задницу протолкнули уже, кажется, третий, а он за потоком совершенной сумятицы, которую в мире именуют любовными глупостями, откровенно проёбывает этот момент. Но он и не против, честное слово. Потому что ощущение головки, что толкается внутрь, вытесняет в нём всё остальное. Чонгук вытесняет, скользя в нём медленно-медленно, позволяя задушенно хныкать, цепляться за плечи, скрестив ноги на чужой пояснице, и тереться-тереться-тереться собственным, ещё очень чувствительным членом, тесно зажатом между их животами. — Быстрее, — надрывно выходит. — Господи, блять, я тебя умоляю, я... — Хочешь кончить? — мурлычет Чон ему в губы, проталкиваясь между них языком неглубоко совершенно, будто только лишь с целью себя обозначить. — Действительно? — Да, я... — более грубый толчок заставляет подавиться собственным выкриком, а пальцы сжимаются на чужой коже сильнее. — Я очень хочу... — Попроси, — и останавливается, срывая с тэхёновых губ фактически вопль отчаяния, но смотрит прямо в глаза своими безумными небесного цвета, где широкий зрачок топит радужку угольно-чёрным. — Пожалуйста, — и пытается двинуться бёдрами, но ему их жёстко фиксируют пальцами, почти что болезненно. Что же: — Пожалуйста, блять, Чон Чонгук, Гукки, молю тебя, трахни меня. — Умница. Покричи для меня, ладно, малыш? — и перевёртышу дарится ещё одна из нежнейших улыбок. Перед тем, как ему задирают бёдра повыше и вышибают весь дух резким темпом, ввинчивая в гибкое тело член так глубоко, как это только возможно. И Тэхён кричит для него. Только для него одного он срывает все связки к чёртовой матери, только его имя выстанывает на разный манер, чувствуя, что снова подходит к черте, когда его фактически долбят бездушно, только ему дарит своё «Господи, блять!», когда снова кончает, не касаясь себя, но сжимаясь вокруг Чонгука так тесно, как только возможно — и получает свой заслуженный рык прямо в губы, когда понимает, что это подкинуло того к финалу сильнее, чем он изначально планировал. Когда Чонгук, толкнувшись особенно резко, стонет своё тихое «Тэтэ...», его глаза плотно закрыты. Тэтэ же очень импонирует мысль о том, что он мог бы вобрать в следующий раз этого мальчика до последней, чёрт возьми, капли. Но для второго захода он слишком устал за этот бешеный день, поэтому все запланированные в пылу страсти бесстыдства автоматически переносятся на следующий — устал и Чонгук, который, медленно выскользнув, снимает резинку и, завязав её, бесстыдно кидает на пол перед тем, как грохнуться рядом на кровать совершенно без сил, словно на ходу засыпая, но сгребая в охапку. Тэхён к нему льнёт. Обвивает руками-ногами, изо всех сил прижимается, нежно чмокает в губы, удивляя этим обоих, а потом, отведя глаза, всё-таки тянет: — Я просто хочу быть другим теперь. — Я понимаю, — бормочет Чон сонно. — Нет, не понимаешь, — он и сам пока точно не знает, что именно сделает в будущем. Пока всё, что имеет значение — лишь то, что он хочет подарить этому дураку всю любовь мира, потому что он заслужил. — Но я начну с малого. — И с чего же? — прикрыв глаза, интересуется тот, кому перевёртыш внезапно для себя самого хочет отдать всю свою нежность. — Скажу тебе, что я тебя тоже, — голубые глаза снова распахиваются, и Тэхён нос морщит, не забывая послать острую улыбку в ответ: — Очень сильно, — и заклеймить на этих губах ещё один поцелуй. — Люблю. И это чистая правда, потому что только по Чонгуку сердце стучит, и только ради него он теперь улыбается добро. Когда-то он был совершенным дерьмом, но теперь для него всё определённо будет иначе в том мире, который мутанты отстроят с начал. В мире, где Ким Тэхён не будет чувствовать себя одиноким, пока обнимает одного Чон Чонгука во сне.