Путь прощения

      Свежий ветер доносит с озера бархатный запах цветов. Дует он мягко и неторопливо принося с собой желанную в жаркий летний зной свежесть. Ласково касается он кожи, игриво путается в темных волосах и шумит в полах одежд. И озеро само сияет в свете яркого солнца подобно россыпи алмазов в сокровищницах Небесного Царства Индры. До далекого берега устлано оно нежными бутонами лотосов, мерно покачивающихся на кристально чистой воде. Впереди благоухающие цветочные поляны простираются меж покрытых изумрудной зеленью гор и полноводных озер.       Арджуна ступает задумчиво вдоль берега, и прикрывает глаза от слепящего солнца рукой; рассматривает он, как гордо, по-царски шагают на невысоких тонких лапках величественные павлины. Смотрит, как вскидывают они маленькую головку свою, распуская хвост, переливающийся на солнечном свете всеми отблесками фиолета и изумруда, и кажется ему, что Кришна сам наблюдает сейчас за ним, взирает с узорчатых и внимательных «глаз» на павлиньих перьях. И от чувства этого кажется Арджуне, что он вновь рядом.       Сами же они вышагивают вдоль озера спокойно и неторопливо, оглашая округу призывным кличем, словно были они хозяевами этого места. Впрочем, таковыми они и являлись. На несколько миль в месте этом нет ни души, и Арджуна вдыхает полной грудью свежий воздух, подставляя руки на встречу ласковому ветру. И сердце его полнится радостью от того, что можно снова ощутить на своей коже его прикосновение и вновь почувствовать себя... Живым. И сколь прекрасны, новы для него эти пленительные мгновения тишины и покоя, от которых на душе становится теплей. И заходится в ликовании и священном трепете дух, чувствуя присутствие высших сил во всем, что есть вокруг. Хотя, казалось бы, в этом месте Партха ощущать его и вовсе не должен.       Он ступает по невозможной, уже исчезающей земле Четвертого Лостбелта и испытывает сожаление, что не смог помочь Мастеру в решающем бою. И теперь, когда все сражения стихли, Арджуна ступает по земле, что с каждым его шагом возвращает в прошлое. Он разделяет последние часы умирающего Мира и прежде чем она превратится в безжизненную белоснежную пустошь, отдает дань уважения этой земле, что, пусть и отдаленно, но все еще является его родиной. Земле, что все еще чувствует руку Его правления.       Арджуна проходит по берегу озера и отблески солнца, сверкающие на водной глади, приковывают взор и освобождают голову от мыслей. Словно в трансе ступает он вперед, пока вдалеке не показывается до боли знакомая фигура.       Карна стоит впереди без единого движения, словно высеченная из мрамора фигура, и взор его, холодный и сокрушенный, направлен на горизонт. Крепче сжимает он в своих руках копье и, кажется, не замечает вокруг ничего, поглощенный своими мыслями.       Сначала Арджуне хочется уйти, чувствуя вновь неловкость и неуверенность. Уже далеко не ненависть, после всего случившегося с ним ранее. Но непреодолимую стену меж ними. Однако он сдерживает себя и просто молча становится подле брата, так же глядя вперед, поддерживая молчание. Он не знает, о чем говорить с ним, да и если бы знал, то столь странное чувство, терзающее его сердце вместе с неуверенностью и чувством вины, он вряд ли бы смог преодолеть. Остается лишь молчание, которое, сын Индры надеется, сможет сказать куда больше, чем множество слов. И в молчании этом он впервые в жизни пытается неуверенно поддержать Карну, понимая, через что ему недавно пришлось пройти, сражаясь в этом Лостбелте.       – Как мерно качаются волны, правда? – сын Сурьи не отрывает своего взгляда от далекого, постепенно угасающего закатного солнца, все по-прежнему напоминая лишь бледное, каменное изваяние, будто не замечая опешившего от неожиданности Арджуну. – Еще недавно этот мир переживал страшные бедствия. То, что должно было быть постепенным переходом в следующую югу, очищением мира от греха, слилось в единый кошмар наяву. А сейчас здесь… Тихо. Даже не верится, – герой милосердия впервые за долгое время меняется в лице, хмуря светлые брови, в задумчивости своей крепче сжимая резное древко. – Я рад. Что ты не пошел по пути тщеславия… Брат. Что не предал Его волю, добавляет Карна, терзаясь воспоминаниями о последнем своем бою в этом месте, и голос его звучит мягко и покровительственно.       «Брат»... От этого важного для Арджуны слова, произнесенного устами Карны, сын Индры вздрагивает и едва подавляет желание обхватить себя руками от озноба, пробежавшего по телу.       Карна считает его братом. Он признает это и принимает, простив Арджуне все то, что было меж ними в прошлом. А сам Партха не знает, как на это реагировать, даже освободившись от гнета прошлого.       Холодом веет от их отношений и от робких попыток наладить контакт друг с другом. Крохотный росток надежды на что-то хорошее неуверенно пробивается сквозь ту монолитную стену, воздвигнутую меж ними, словно растение, что в жажде жизни, пробивается сквозь бетон.       Завуалированная под ворохом оскорблений и косых взглядов забота, что читается во взгляде, дрожащий в волнении голос, если кто-то получает ранение и все более частое присутствие в жизни друг друга есть тому подтверждение. Однако утешаются оба, что это не по их воле происходит.       Но все это долгий и тернистый путь к тому, чтобы однажды произнести одно слово. «Брат». Оно имеет для Арджуны столь великую цену, что признать Карну таковым, значило бы поставить его в один ряд с его семьей. С самыми близкими людьми. На что решиться он не может.       «Брат»       Стучит набатом в голове, и у Арджуны замирает дыхание, и звоном колоколов разносится по сознанию гул родных голосов. Звучат они вместе со звонкими переливами смеха и шепота теплых ласковых слов, а пред взором проносятся лица самых близкий людей. Воспоминания изливаются бальзамом на израненную душу, и сминает Арджуна нервно на груди одежду, чувствуя, как с новой силой в бешеном темпе бьется сердце. Закрывает Арджуна глаза, перебирая светлые образы братьев своих, как самые ценные сокровища и на душе становится теплее.       Семья... Сколь давно это было... Так давно, что забыл он уже, что это такое. Как и забыл само звучание этого теплого и светлого слова, обращенного к нему. «Брат».       Карна словно чувствует, что происходит у него на душе, но виду не подает. Смотрит ему прямо в глаза лишь пару мгновений и будто заглядывает в самые потаенные, темные уголки души, не требуя от него ответа, а после отводя взгляд вновь.       Он присаживается у самого берега, тонкими пальцами касаясь хрупких, розоватых, нежных лепестков лотоса. Чистый и невинный, как истинная добродетель, словно бы напоминание о частице Господа в каждом из живых существ покачивается он на ветру, благоухая и радуя глаз своей свежестью. Сын Сурьи подхватывает его нежно, бережно, предаваясь воспоминаниям о тех немногих светлых днях, освещавших его покрытую мраком жизнь.       – Он гордится тобой, – будто бы невзначай говорит он, продолжая с упоением вдыхать бархатистый цветочный аромат. – Твоими свершениями. Ты здесь для того, чтобы служить Ему. Если бы ты нарушил Его волю, если бы отказался от исполнения своего священного долга, наш мир бы превратился в безжизненную, залитую кровью и окутанную тьмой греха пустошь. Подобно той, которую ты видишь сейчас. И все же… Даже здесь чувствуется истинная сила бога. Даже по сей день и в таком месте, утопленном в пучине беззакония, – качает светлой головой могучий герой, все так же не выходя из давно накопившихся мыслей. – Хорошо, что ты тогда последовал моему совету, вновь обратившись к бхавадгите. Я не сомневался, что она поможет тебе вновь встать на истинный путь.       – Я не сделал ничего такого, за что Он мог бы мною гордится, наоборот... – хриплым шепотом говорит Арджуна, непроизвольно склоняя голову под все еще тяготившем его чувством вины. – Я опорочил Его светлый образ, забыл все то, чему Он меня учил. В отличие от тебя, я не смог обрести покой в душе, даже будучи Его преданным.       На миг Арджуна замолкает, поднимая голову, и пристально глядит Карне в затылок. Слова, которые так и не слетели с его губ, вяжут и жгут язык, но столь новы они для сына Индры, что произнести их тяжело.       – Я хочу поблагодарить тебя, – наконец говорит он, громко выдохнув и зажмурив глаза. – Ты снился мне однажды. Если то можно было назвать сном, ведь подобное героическим духам чуждо. Я не понимаю, что это было. Но во сне том я не помнил даже самого себя. Был потерян и сбит с толку, и тут... Ты. Что направил меня по нужному пути и напомнил о том, что завещал мне Кришна. Я обязан тебя поблагодарить за это.       – Всю мою жизнь я блуждал во тьме адхармы и одиночества. Подобно тебе сейчас. И лишь за миг до моей смерти Господь Шри-Кришна пролил свет, принеся с собой успокоение и мир в мою душу. Я столько лет прожил, окруженный мглой из злобы, зависти и обид, – Карна опускает лотос вновь на изумрудные листья кувшинки, взглядом провожая качающиеся на ветру лепестки. – Ты не смог бы опорочить Его волю, сделав все так, как он тебе велел. И продолжаешь делать, защищая этот мир. Я лишь желал направить тебя вновь на путь истинный, не дав заблудиться в потемках ненависти и ужаса. Я молился о спасении твоей души. То, что я привиделся тебе… На то воля Всевышнего. Он не оставил тебя, Арджуна.       «Он не оставил тебя». Как же Карна мечтал услышать эти слова. Мечтал узнать, что кто-то признает его выдающиеся заслуги, кто-то в него искренне верит, желая направить по пути света, помочь достичь освобождение из мира, полного страданий и несправедливости. Глядя в темные, наполненные внутренним страхом и болью, терзавшей его тысячелетия, глаза младшего брата, он видел в нем себя. Заблудший, покинутый, отвергнутый. Душа сына Адиратхи была спокойна, наблюдая за тем, как Арджуна шаг за шагом, неловко, но старательно идет на встречу Мастеру, искренне желающей помочь ему, словно видя в ее стремлении защитить мироздание божественный свет.       Арджуна же стоит пред старшим братом и чувствует себя, словно на ладони его. И читает Карна его словно открытую книгу. Глядит на него своим внимательным пронизывающим взглядом сизых глаз и будто знает каждую его мысль, ощущает каждое опутывающее паутиной неуверенности и раскаяния чувство. Дышит Арджуна едва-едва от слов его и хочется ему уйти под землю от того чувства неловкости, что возникает от столь пристального проницательного внимания.       Ворох мыслей бьется в голове. Быть может был он слишком суров к брату, что смог раскаяться в своих грехах и найти путь к свету? И думая об этом сейчас, кажется Арджуне, что он начинает понимать его. Понимать, каково это обратиться ко тьме и почувствовать себя отвергнутым, проходя через те же трудности, что и он когда-то. И все злодеяния его прошлого предстают пред ним в ином свете, и осознание этого... Пугает. Злой рок в том, что не в силах он был помочь своему старшему брату при жизни. Однако сам Карна, несмотря ни на что, пытается проявлять заботу и внимание, чтобы не совершил Арджуна тех же ошибок, что и он сам. Это его долг и его дхарма как старшего брата. Прошлое должно остаться в прошлом. Это его путь искупления всех тех злодеяний, что свершил при жизни по отношению к своей семье.       – Прости... – тихо говорит Арджуна и сжимает кулаки столь сильно, что ногти оставляют на ладонях кровавые борозды.       Слишком тяжело даются слова, что ломают изнутри тело. Слова, что помогут преодолеть тысячелетнюю пропасть меж братьями. И этот важный шаг должен был сделать именно Арджуна, чтобы дать покой израненной душе и освободится от чувства вины. Но для него этого настоящее испытание.       Всю свою жизнь он ненавидел Карну, сгорал от ярости и слышал только о том, что долг его в убийства этого грешника.       Пол жизни он провел, ненавидя его, другую же, скорбя по нему. Он нес на своих плечах чувство вины и забрал ее с собой в посмертие. И жил он лишь желанием повторить то роковое сражение и исправить содеянное. Чтобы боем тем, честным и праведным, принести свои извинения. И поведало бы то долгожданное сражение куда больше, чем тысячи слов. Но Арджуна все равно пытается извиниться. Не через сражение, путем Мира. Так, как завещал ему Кришна. Так, как желала их мать.       – За что? – спрашивает его Карна и глядит на брата удивленно-непонимающе.       – За все. Даже если прошлое наше было предопределено свыше. Я все равно совершил страшный грех. А после... После того, как мы встретились, я был слишком поглощен своим прошлым и желанием исправить свои ошибки. Но в итоге делал лишь хуже. Это было столь не похоже на меня... Никогда в своей жизни я не вел себя подобным образом. Это недостойно ни кшатрия, ни преданного Всевышнего... Ни младшего брата... Это чистая адхарма.       Он закрывает одной рукой половину лица, запутываясь пальцами в волосы и склоняя голову ниже, чтобы не видел Карна лица его. Чтобы не мог видеть эту слабость, от которой Арджуна не знает, как уйти. И, сгорая в огне чувства вины, тело его бьет крупная дрожь, и подкашиваются ноги.       «Не смотри на меня... Не смотри... Я не достоин этого, не надо...» – проносится в голове паническая мысль и закусывает губу до крови Арджуна, и зажмуривает с силой глаза вплоть до ярких пятен, мерцающих под веками.       – Я давно простил тебя, брат, – губы сына Сурьи трогает едва заметная, спокойная, чистая в свой искренности улыбка. – В моем сердце более нет злости и обид. Зависть не терзает мне душу, подобно разъяренному зверю. Умирая, я знал, что это принесет благо всему миру. С той самой, выпущенной тобою стрелой, со словами Всевышнего, в которых читалась искренняя любовь, я принял эту судьбу, принял в свое сердце истинную дхарму. Прими ее и ты. – Карна подходит к брату осторожно и неспешно, словно к раненному зашуганному зверю, кладет руку в златой перчатке на его плечо осторожно и невесомо, но Арджуна все равно вздрагивает и напрягается от этого жеста.       Партха не знает, что сказать. Все заготовленные слова застревают у него в горле вместе с соленым комом, а не пролившиеся слезы жгут огнем глаза. Он чувствует себя совершенно сокрушенным и обессиленным, уставшим и дальше прикрываться той «ненавистью», которую он привычно должен был испытывать. Слова прощения освобождают от чувства вины, от груза собственных ошибок и чувство это столь ново, что перехватывает дыхание, а внутри все замирает. Слишком долго нес в себе это Арджуна и освободившись от этих оков, он не знает, что делать с этой обретенной свободой.       – Не знаю, заслуживаю ли я прощения... – хриплым шепотом говорит он.       – Если прощение заслужил такой человек, как я, совершивший множество грехов, то что говорить о тебе? Всевышний никогда не оставляет своих самых преданных последователей, ты знаешь это. Быть может по воле его произошла наша встреча? Господь дает шанс начать нам все заново. В этой жизни, здесь и сейчас, только мы есть друг у друга. Как одна семья. Это была мечта нашей матери. Об этом были ее сбивчивые молитвы и об этом она проливала свои слезы. Не дай ее желанию пропасть даром.       Стена меж ними рушится под осторожным прикосновением Карны, и опускаются у Арджуны в бессилии руки. Вскидывает он голову вверх, пытаясь вспомнить, как дышать, глядит в мерно плывущие облака и пытается понять, как жить ему дальше. Как относится к Карне без этой ненависти? Почему же так сложно сказать ему лишь одно слово? Воспоминания о матери поднимают со дна души давно забытые чувства и кажется Арджуне, что стоит она сейчас подле них, с надеждой наблюдая за тем, как на земле адхармы наконец-то прорастают ростки мира.       – Жизнь Четвертого Лостбелта приходит к своему завершению. Нам пора идти, – вдруг говорит Карна, чуть сильнее сжимая плечо младшего брата. – Настала пора этому миру вместе с его адхармой, пороками и тщеславием исчезнуть навсегда. Пойдем, пока не стало поздно. Мастер будет беспокоиться.       Карна осторожно убирает руку и только собирается сделать шаг в сторону, как Арджуна перехватывает его ладонь и сжимает крепче, аж до боли, явно волнуясь.       – Это мало что сейчас исправит. И мало, чем поможет, но... Ты прав. Я никогда не соглашался с тобой ранее. Но не в этот раз. Я хочу сказать, что... Я рад встретить тебя снова. И увидеть тебя уже не врагом... Брат.       «Брат». Сколько страданий нещадно терзали весь их род, сколько невинной крови пролилось из-за ненависти непримиримых врагов, так и не сумевших сказать это друг другу. Все беды рода Куру могло решить одно лишь нежное «брат», нашедшее в тот же миг отклик в сердце Карны.       «Брат», сотканное из слез матерей, из струй горячей крови, из яростных проклятий и сотен тысяч стрел, сейчас подобно целебным травам, залечивающим любые раны, успокаивающим душу молитвам мудрецов и омовению в священной реке Ганге, смывающей все грехи.       «Брат». Лучи Сурьядева сияют особенно ярко, с теплотой принимая в свои объятия сына, впервые за долгое время чувствующего упоение. Лишь истинная дхарма дарует блаженство человеческой душе. Карна, улыбаясь солнечному свету, всем своим сердцем верит, что он способен развеять тысячелетний мрак в душе того, кто все же нашел в себе силы сказать ему это заветное слово.       Теплый, ветер треплет изумрудные кроны деревьев, словно бы шелестом их стараясь напомнить старую, давно позабытую, но живущую еще в людских сердцах нежную мелодию флейты. Ветер игриво, подобно юному пастушку, проходится вдоль разрушенных домов и разбитых улиц, вдоль полноводных рек и озер, цветущих полян и высоких гор. Последнее вздох делает умирающий невозможный Мир, а ветер заботливо проносится по нему, даря ему успокоение и с милостью истинного Господа, забирает боль каждого, кто застает здесь этот миг. Заботливо подхваченное ветром перо павлина, сияющее в лучах заката, осторожно падает на водную гладь, легко качаясь на волнах.       Все по воле Всевышнего, что никогда не оставит своих самых преданных последователей. И рука его будет всегда готова направить сбившихся с пути близких ему людей.