***
Я прибываю к их дому уже далеко за полночь, когда небо обожжено сказочной тьмой и мириадами* огоньками-мечтами. Они напоминают мне о том, как бывает несправедлива жизнь, меняя судьбы и создавая новые сложные испытания. Я привык к этому, привык отвечать ей безразличной ухмылкой, а она… Её боль похожа на мучительную вечную историю, конец которой невозможен. Не могу, не хочу чувствовать это снова: впиваться в тонкую кожу ногтями, стараясь хотя бы так унять метание души. Бесполезно… Надо искать другой способ избавиться от этого или просто подарить кое-кому счастье и свободу. В раздумьях я долго стоял у дома, бесцельно всматриваясь в пустые тёмные окна. Я осознавал всю неправильность своих желаний, но был уверен как никогда в своих действиях. Шаг… Ещё один… Я готовился уже выламывать окно, но, обойдя дом, вовремя заметил: одно из них раскрыто нараспашку, а на половине его подоконника, подтянув колени к груди, сидит она и… плачет. Я уверенно подхожу ближе и слышу: — Фэш… — словно замечая моё присутствие, она шепчет имя — моё имя, которое я слышу даже через отчаянные рыдания Василисы. Едва сдерживаю желание, чтобы не сказать «тише» — её могут услышать родители. Хорошо, конечно, если их нет дома — тогда я смогу помочь ей без лишних проблем. — Василиса? — не веря своим глазам, уточняю я. Надо быть осторожным, дабы не умереть в слишком раннем возрасте. Вдруг иллюзия, фальшивка, очередная уловка, на которую я так просто повёлся, или всё-таки правда?.. Желая убедиться в реальности происходящего, в один прыжок оказываюсь на второй половине подоконника. Слишком тесно. Аккуратно спускаюсь на пол и как-то слишком кротко для самого себя оборачиваюсь к ней. Слова внезапно застревают в горле: она будто понимает меня и едва заметно касается шеи, где ещё некоторое время назад был след от моего укуса. — Прошу, Фэш, давай сбежим, — снова молит она, а я отчего-то думаю, что это было бы лучше в совсем иной ситуации. Собираю по осколкам самообладание и отвечаю ей слишком хриплым голосом: — Что случилось? — Потом, — Василиса нервно цепляется за раму окна, словно собирается прыгнуть, но тут же её отпускает, видимо передумав спускаться самостоятельно, — нам надо успеть, пока родители в магазине. — Куда бежим? — задаю новый вопрос и подхожу чуть ближе к ней. Останавливаюсь совсем рядом, так, что Василиса едва заметно вздрагивает. Она печально улыбается и обнимает меня, а я в ответ замечаю, что девушка едва сдерживается от надрывных всхлипов. Нет… так точно продолжаться не может, поэтому я заберу её отсюда в любом случае. Пытаясь утешить, говорю на ушко избитые, но успокаивающие слова: «Всё будет хорошо». — Я… не знаю, — шепчет расстроенно она, продолжая меня обнимать, — просто забери меня, пожалуйста. Идея рождается мгновенно. Если моя сладкая действительно хочет покинуть родительское гнёздышко, что ж, пора навестить забытые удивительные места: тихий и спокойный мир, недоступный для простых смертных; мой необъятный рай и уютная гавань мечты. Пора бежать, если мы хотим добраться туда до рассвета, когда мир особенно хочется любить. — Держись, — говорю я и подхватываю девушку на руки. Она прижимается ближе ко мне, обнимает руками шею, хочет большего, но ограничивается простым поцелуем в щёку. У неё нет желания брать какие-то вещи, кроме тех, что собраны в небольшом портфеле, который я тоже беру с собой. Пусть их немного — это не самое главное в нашем незапланированном бегстве. Шаг — и я стою уже на окне готовый к прыжку, в отличии от неё. Недолго она сомневается в чём-то, а потом кивает то ли своим мыслям, то ли мне. — Я знаю отлично место, где нас никто не найдёт, — мягко говорю я. — Тебе понравится. Василиса шмыгает носом и очаровательно жмурится, когда мы летим вниз. Едва заметно улыбаясь, стирает оставшиеся слезинки, когда я говорю ей крепко держаться и посильнее зажмуриться. Через секунду мы переносимся в другое место, подальше от домика в Испании, потом ещё и ещё, пока я не останавливаюсь на южном берегу неподалёку от Лонг-Айленда. Рядом двухэтажный дом цвета чистого неба с огромными панорамными окнами, смотрящими прямо на океан. Здесь уже давно никто не живёт. К счастью, за всё это время он почти не изменился: только выцвели занавески, и песок засыпал почти всю веранду и вход. Впрочем, это не сильно портит впечатление того, что когда-то здесь было хорошо. Этот дом был крайне любим, но… в какой-то миг всё исчезло. Я обещал вернуться сюда, заново выстроить счастье и покой. — Добро пожаловать в Особняк Небес.***
Проходит несколько дней, прежде чем мы спокойно можем насладиться солнцем, тёплым песком, ненавязчивым шумом волн и криком чаек. Вплоть до этого часа мы только и делали, что прибирались, избавлялись от слоёв пыли и мелких насекомых, которых я терпеть не мог. Василиса часто с ухмылкой замечала это. Впрочем, хитрая улыбка счастливой девушки быстро пропадала, когда я начинал её обнимать, щекотать и шептать что-то милое, пока она смеётся заливисто и искренне, снова наполняя этот дом светом, о котором мечтают многие. — Фэш! Пойдём искупаемся! — зовёт меня она, игриво поправляя распущенные волосы едва колышимые лёгким ветром. Мы сидим рядом, иногда шутя, болтаем о чём-то неважном, простом или, наоборот, замолкаем на долгие минуты, тянувшиеся, словно бесконечная даль океана. Он, кстати, был сегодня подозрительно тих. — Вода ещё слишком холодная, чтобы плавать, — замечаю я, ложась на песок: так проще наслаждаться безбрежным голубым небом, довольной улыбкой моей спутницы, её сверкающим взглядом и желанием проводить вечера вместе, рассказывая странные истории или делясь своими мечтами. Зачастую мы просто лежим на полу или мансарде, откуда хорошо видно звёзды ночью и вереницы облаков днём. Вот оно наслаждение жизнью и той беззаботностью, окружающими нас каждую минуту проведённую здесь и сейчас. Вместе. — Ну ладно… — Василиса печально вздыхает и, поднявшись с песка, отряхивает юбку купальника. — Я сейчас приду, — и она уходит в сторону дома. — Принеси, пожалуйста, зефир и несколько прутиков, — прошу я, желая сделать этот вечер чуточку особеннее и уютнее. — Хорошо, а ты… — Я пока за дровами и камнями для костра. — пытаюсь не улыбнуться, смотря на удаляющуюся фигуру Василисы, которая в этот миг напоминает богиню посланную с небес. За дни, проведённые здесь, бледная кожа стала приятно-золотистой, здоровой; на губах то и дело сияла улыбка, за которую кто-то точно готов продать свою душу, лишь бы видеть её снова и снова; а объятия по утрам… все испытания стоят этих моментов беспечной радости. Огнева возвращается через несколько минут, неся в руках то, что нужно для нашего маленького развлечения. Я обещаю себе сделать эти часы невероятными, чтобы её глаза стали сиять ещё ярче, а улыбка шире. Складываю дрова так, чтобы «домик» не развалился, и поджигаю их. Василиса протыкает зефир палочками и подаёт их мне, а я его жарю, снова шутя и улыбаясь. Я неизвестно в какой раз за этот вечер поднимаю на неё взгляд и… замираю от резко возникшего чувства дежавю. Оно в один момент разрушило всё волшебство вечера и насильно пробудило воспоминания, что я так давно спрятал в потаённых уголках своего сознания. Неужели я пытался забыть это? Семья, счастье, единство любви и нежность. Те дни, которые я провёл здесь вместе с родителями, словно вернулись в память, принося с собой запах сладкого попкорна с карамелью и стойкого аромата маминых духов, кажется, они были цветочными и очень вкусными. — Что случилось? — дрожащим голосом спрашивает Василиса, переплетая наши руки, будто говоря: «Я с тобой». — Я любил это место, — тоскливо прохожу взглядом по родным местам, которые хоть и пострадали под гнётом времени, в воспоминаниях остались такими же живыми. — Мы ездили сюда, когда я был ещё совсем маленьким. Обычно приезжали на закате, открывали все окна и принимались за уборку. Потом мы шли на пляж, строили песчаные замки и наслаждались жизнью, которую создали сами. — Она молчит, словно обдумывая сказанные мною слова. Я беру зефир, ем его и, почти не чувствуя вкуса, продолжаю рассказ, едва сдерживая бурю чувств внутри. — В один миг всё наше счастье пропало. Сначала ушёл отец, а потом и… мама. Тогда я понял: с этого момента всё изменится. Всё уже изменилось. И по-прежнему уже никогда не будет. Снова ничего не говорим, но даже этого хватает, чтобы понять обоюдную печаль и горечь разговора. Да уж, сам себе испортил столь чудесный час. Ещё и Василиса наверняка вспомнила свою семью. Я обещал себе этого не делать. Какого чёрта всё идёт не так, как я хочу? — Пойдём домой? — предлагает мне девушка, обнимая меня и тем самым утешая. Вместо слов просто киваю. Тушу огонь силой мысли. Сейчас хочется только скрыться от всего мира. Мы идём и ничего не говорим, молчим, даже когда приходим в тёмную прихожую, избавляемся от лёгких курток и останавливаемся напротив друг друга. Нет, даже не так, мы находимся слишком близко, так, что я даже чувствую её сбивчивое дыхание на своей коже, тепло её юного тела. Запретно… — Фэш… Целую нежно и ласково, до бесконечности страстно, желанно, словно от этого зависит наша жизнь. Да, чёрт, весь мир! Она пытается мне отвечать, неумело, неопытно и не совсем правильно, но меня это ничуть не волнует. Мне и этого достаточно, чтобы в каком-то ненормальном порыве тянуться ей навстречу. Царившее волшебство момента даже превращало посторонний шум в хрупкую грань между миром и нами. Снаружи действительно разыгралась стихия: такой шторм ломает деревья и сносит дома. На берегу не было ни человека, ни орла, только молнии, озарявшие всё как днём, и двадцатифутовые волны, распадавшиеся на дюны. Я понимал, что это безумие. В начале лета над Лонг-Айлендом никогда не бывает ураганов, но, казалось, океан про это забыл. Сквозь рёв ветра слышу вдалеке утробный звук полный злобы и муки, от которого волосы у меня встали дыбом. Затем, уже куда ближе, раздался чей-то отчаянный голос — кто-то пронзительно вопил, стуча в дверь нашего дома. — Не смейте этого делать! — Марк… Опять он появляется в самый неподходящий момент и всё портит. Мне приходится оторваться от сладостных желанных губ и посмотреть на того, кто без разрешения ворвался в наш рай, преследуя цель всё разрушить. — Не смейте!