Дела семейные

      Кровь. Её настолько много, что даже у него слезятся глаза от любимого стального запаха, настолько, что невозможно поверить глазам, когда замечаешь только два тела в дальнем углу. Ризотто не боится, уже нет, ведь кровь — часть его профессии, а слёзы на щеках — всего лишь иллюзия воспалённого разума. Ещё дальше, скрытый в тени окровавленных стен, стоит холодильник, чья створка покачивается на единственной оставшейся петле. Ризотто откуда-то знает, что там лежит третье тело — пятилетнего ребёнка с остекляневшими глазами и невысохшими слезами на красных от холода щеках. И пулевым в груди. Мужчина запрокидывает голову и смеётся, будто сошёл с ума уже очень давно, а сейчас — всего лишь пробудил в себе это рвущее в клочья безумие. Это опять сон. Тот же самый грёбаный сон. Так ведь?       Солнечный свет заливает глаза, угасая в глубине чёрной склеры, а грудь вздымается чуть чаще, чем обычно. Мужчина прикрывает лицо широкой ладонью, а потом и вовсе прячет голову под жёсткой подушкой. Забытый будильник, по привычке поставленный на семь утра, разражается въедливой неприятной мелодией, а со стороны кухни плывёт мягкий аромат тостов с яйцом и беконом, которые Ризотто, впрочем, будет готовить себе сам. — Старик, — Гьяччо, уже в выцветшей тренировочной майке, стоит в дверном проёме, настолько сейчас похожий на Беатрис, что смотреть становится невозможно. Он больше ничего не говорит, а словив чужой кивок, исчезает во тьме коридора. Ризотто устало садится, кладя руку на голову Тали, что уже подбежала к хозяину, виляя чёрным хвостом и слегка высунув язык. Взгляд сам собой натыкается на старую фотографию в рамке на соседней стене. С фотографии радостно смотрят сестра, Альфонсо, Гьяччо, тогда ещё совсем маленький, и он сам — улыбающийся, открытый, такой… нормальный даже с красными глазами. Мотает головой, отгоняя воспоминания, что мирно спали до сегодняшнего дня. И что с ним такое?       Ризотто быстро переодевается, позволяя чёрной футболке обтянуть бугры мышц. Свистит Тали, уши которой мгновенно поднимаются и без заветного «Гулять». Её когти царапают уже и без того настрадавшийся пол, а сама собака забавно скользит от этого. Ризотто даже позволяет себе улыбнуться.       Пробежка идёт немного не по плану, когда на стадионе обнаруживается незнакомец — худощавый мужчина примерно его возраста с собранными в небрежный хвост длинными волосами. Тали настороженно следует за хозяином, который старается не обращать внимания на чужака, переключаясь на солнце, такое дружелюбное сегодня, и на собственное неустойчивое после кошмара дыхание. И всё же беспокойство питомицы передаётся хозяину — этого человека он действительно тут раньше не видел. Незаметно даёт знак, которому собака следует с какой-то отчаянной радостью, бросаясь на незнакомца с диким лаем, хотя и не кусает. Тот вздрагивает, но не пугается. — Металлика, нельзя! — он поспешно хватает собаку за холку, а она оборачивается, обиженно, но понимающе глядя мужчине в глаза. — Вы в порядке?       Это не притворство — даже для добермана Тали довольно крупная, так что чужак вполне мог испугаться, а то и схватить приступ. Если за смерть он не получает плату, то она не имеет смысла. — Нет, что вы, — незнакомец даже не запыхался, хотя явно наматывает не первый круг по стадиону. И не вздрогнул, глядя на громадную пепельную псину, которая с лаем бросилась на него. — Хорошая собака.       Он потрепал немного озадаченную его наглостью собаку по холке. — Странный окрас, никогда таких не видел, — он улыбается самыми уголками губ. — Голубой доберман, — Ризотто умело изображает на лице неловкость. — Простите, никогда вас здесь не видел, вы… — Мы вчера завершили переезд, — Тали пытается укусить чужую руку, но, словив предостерегающий взгляд хозяина, застывает, чуть сжимая кисть зубами. — Я Прошутто.       Он сидит на корточках и из этого положения подаётся вперёд для рукопожатия. Левой, даже не пытаясь забрать правую у погрусневшей собаки. Обычно люди относятся к Ризотто, особенно если он с Тали, с куда большей настороженностью: излишне высокий рост, загорелая кожа, никак не сочетающаяся с практически лишёнными пигмента волосами, чёрная склера с красной радужкой — всё это отталкивает, но и притягивает одновременно, пусть второй пункт касается в основном всяких фриков. — Ризотто, — чужая кожа светлее, но жёстче, а глаза напротив настолько голубые, что, кажется, могут соперничать с небом. Он улыбается в ответ и помогает новому знакомому подняться. — Ризотто, — повторяет тот, зачёсывая выбившуюся прядь обратно. Улыбается снова, на сей раз шире. — Кажется, я видел вас вчера. Впрочем, неважно. Мне пора. — Да, не смею задерживать.       Все те несколько десятков кругов, что являются их дневной нормой, его не покидает чувство, что он побывал на спектакле в каком-то безумно дорогом театре. В качестве актёра. Прошутто кажется невероятно лицемерным человеком, но это почему-то не отталкивает, хотя и лишнего притяжения мужчина не чувствует. Видимо, очередной уставший от жизни клерк, успевший к своим тридцати с небольшим обзавестись семьёй. Ризотто вспоминает неосторожное «мы» в разговоре о переезде, подтверждая тем самым свою теорию.       Перед Гьяччо на столе стоит пустая тарелка из-под тостов, на которой аккуратным единичным завитком расположилась цедра апельсина, а сам мальчишка лениво поглощает хлопья. Ризотто качает головой и меняет чужой кофе на крепкий чай — профессия обязывает держать себя в форме. — Как прошло ночью? — его волосы ещё немного мокрые после душа, а в глазах отражается затемнённый экран ноутбука — они излишне чувствительны к свету. — Вскрыл глотку в подворотне, — сухо отвечает Гьяччо, доливая молока в наполовину опустевшую тарелку. — Напился он до этого без моей помощи, так что сегодня пойду снова.       Ризотто вздыхает, наверное, слишком громко. Они почти никогда не говорят много, только о делах.       Несмотря на тренировки у одного из лучших наёмных убийц мира, Гьяччо пока что не дотягивал даже до среднего уровня, а вся плата, которую он получал, оседала в его же карманах — на мелкие расходы. Впрочем, слишком простые дела его тоже не устраивали, так что травмы давно стали нормой в их маленькой импровизированной семейке.       Ризотто надел привычный деловой костюм, взял чемоданчик, выглядящий достаточно внушительно, хотя и не очень дорого. Сегодня у него не намечалось работы, так что есть время сходить в тир или обследовать, наконец, то новое офисное здание на другом конце города. Пока что это было не нужно, но Ризотто не покидало предчувствие, что скоро это знание окажется полезным, а своей интуиции мужчина привык доверять. Гьяччо, прихватив рюкзак, тоже подался к двери. Конечно же, школьную форму он не надел ни разу — учителя уже смирились и лишь обречённо вздыхали, когда самый несносный ученик, наверное, всей школы проносился мимо в грязно-белой куртке и с перекошенным от минутной ярости лицом. Знали бы несчастные преподаватели, что их ждёт дальше…       Спускаются они по лестнице с восемнадцатого этажа, молча, как и обычно. По крайней мере, так должно было быть, но уже на семнадцатом их вечную тишину разбавляют звуки шагов и неторопливой, увлечённой беседы. Ризотто мгновенно узнаёт старшего из нарушителей — тот самый, со стадиона. Узнаёт больше по голосу, потому что светлые волосы собраны в странную, хотя и аккуратную причёску, а вместо небрежного спортивного костюма — деловой, украшенный белой несимметричной паутиной. Парень рядом с ним примерно возраста Гьяччо с такими же длинными светлыми волосами, но его голос выше и громче, чем у, наверное, отца. У них один цвет волос и глаз, но черты лица чудовищно разные, и это сбивает с толку. — О, и снова доброе утро! — приветствие действительно душевное, но Ризотто это почему-то настораживает. От Прошутто пахнет дорогим парфюмом, а на на первый взгляд безупречном костюме видны следы кремовой кошачьей шерсти. — Доброе, — он слегка кивает в такт словам. — Не думал, что ещё встретимся сегодня. — Взаимно. — А вы… — мальчик рядом с новым соседом смотрит хитро, но с любопытством, переводя взгляд с Гьяччо на Ризотто и обратно. — Видимо, ваши соседи сверху, — мужчина протягивает руку и легко треплет парня по голове, на что тот вначале напрягается, но потом льнёт к ладони, словно детёныш диковинного кошачьего. — Мелоне, не стоит опаздывать в первый же день, — Прошутто мягко отводит мальчика немного в сторону, а атеист Ризотто молится, чтобы пацан не попал в один класс, нет, даже в одну школу с Гьяччо, потому что пункта «портить отношения с соседями» нет в его расписании на ближайший месяц.       Они расходятся у подъезда, хотя дети идут в одну сторону. Насколько Ризотто знает, там только одна школа, а это верный признак катастрофы. Шумно выдохнув, он направился к остановке, на которой уже стоял, прикуривая сигарету, его новый сосед. Тонкая струйка дыма со странной, но приятной хвойной отдушкой устремляется куда-то вверх. — Уже нашли работу? — интересуется Ризотто, поглядывая на часы. — Ну… Честно сказать, моя профессия весьма специфична, так что пока нет, — Пришутто отнимает догорающий фильтр от губ и отточенным движением вынимает визитку из нагрудного кармана.       «Прошутто Фантоцци. Дворецкий.» Шрифт витиеватый, но вместе с тем достаточно строгий, в традициях Старой Англии. Наёмник чувствует, как брови на его бесстрастном лице взлетают вверх. — И что… есть заказы? — Больше, чем можно подумать, — собеседник довольно щурится, когда солнечные лучи попадают в глаза, ювелирным движением забрасывает сигарету в урну, что стоит в трёх метрах, и направляется к остановившемуся автобусу, оставляя Ризотто в привычном одиночестве.       Мужчина провожает взглядом уезжающий транспорт, ловя себя на мысли, что они явно поладят.       Звонок из школы не заставляет себя долго ждать — маленькая кудрявая фурия просто обязана была что-то учудить сегодня. И Ризотто, кажется, даже знает, с кем племянник не поладил сегодня…