Дела семейные

      Сердце бьётся быстро и гулко, отдаваясь в голове безжалостным кровотоком. Смерть, невидимая, неслышимая, но вполне ощутимая и тянущая иррациональным холодом. Их трое, три отлично вооружённых, высоких и крепких мужчины, но было семеро ещё несколько минут назад. По коже ползёт липкий, неосознанный страх. Да кто это, чёрт возьми, вообще такой? Кто вообще осмелился послать за ними? Маленькая мафиозная группировка с огромными аппетитами, они же только вчера собирали дань с этих лавочников и рестораторов, что же изменилось сегодня?       Его товарищ справа падает с ножом в горле, прошедшим насквозь. Он ещё жив, но уже бьётся в агонии, разбрызгивая вокруг ярко-алую кровь, вперемешку с тёмно-багровой. Второй, ещё несколько часов назад бывший его хладнокровным, жестоким и наглым заместителем, словно сходит с ума, начиная палить по всем углам небольшого переулка, чуть не задевая очередью несостоявшегося босса. Фигура, отделившаяся, кажется, прямо от стены, невысокая, худощавая, но движется с поразительной скоростью и ловкостью, минуя пули, словно их и не было вовсе. Мужчины пятятся, испуганные больше аурой, чем действительно этим человеком, если это человек, конечно. Ещё движение — молниеносное, неуловимое — один из них падает, роняя автомат, глядя затухающим взглядом на нож в груди. Фигура приближается теперь гораздо медленнее, зная, что добыча никуда не уйдёт. Бывший босс сглатывает понимая, что да, они были хищниками, опасными, неумолимыми, но тот, кто стоит перед ним — выше этого, сверххищник, чьей добычей им не повезло стать. — Знаешь, у нас есть деньги. Не так много, но этого хватит, чтобы тебя перекупить, — фигура молчит, слышится лишь тихий щелчок тесака. — Стой! Ты… ты Куро?       Смешок холодный и короткий, но голос слишком молодой, а ведь легендарному киллеру уже должно быть около сорока. — Куро? Не смеши, он с таким не возится. Моё имя Кори.       Голова слетает с плеч раньше, чем тот смеет выразить своё удивление. Гьяччо хмыкает — мелкая сошка, кто покрупнее точно знал бы, что Куро мало того, что великан, так ещё и глаза у него в темноте дьявольским красным светятся. Да и далеко ему до Ризотто, чего уж тут. Быстро прошаривает по карманам трупа, не задевая кровь, от запаха которой так сложно избавиться даже не касаясь. Смотрит на часы, морщась — завтра ему уже нужно быть в Неаполе, желательно пораньше, а самолет через полчаса и успеть нет почти никакой возможности. Со вздохом достаёт из кармана телефон, откидывая крышку. — Да, здравствуйте, я хотел бы вернуть билет.       Полёт из Брюсселя в Неаполь занимает шесть часов, если не считать время пересадки, которая вполне может затянуться, а ему нужно ещё заглянуть в… одно место. Гьяччо и так кажется, что он поступил как последний мудак, согласившись поехать сейчас, а теперь ещё и время играет против его маленький задумки. Ладно, когда там следующий самолёт?       Ударить себя по лбу как можно сильнее. Гьяччо плевать, что он стоит рядом с тремя телами, плевать, что капюшон сполз на глаза и практически загораживает обзор, но то, что следующий рейс через десять часов делает его несчастным. Немного. Совсем чуть-чуть.       Заметать следы не надо — он пока что считается убийцей хорошим и достаточно востребованным, но, скажем так, не высшего дивизиона, так что ножи с простенькой, но достаточно изящной гравировкой лучше оставить — по ним опознают, кто совершил. Конечно же, не копы, тут нужно ещё знать, у кого такая печать.       Номер отеля… обычный. Кровать, ванная, тусклый ночник. Под мешковатой чёрной курткой — белая футболка с единичным кровавым пятнышком, на которое можно закрыть глаза. Билет успешно забронирован, сумка собрана, а за окном уже уютная ночь, но… Яркий синеватый свет старого телефона прорезает желтоватое свечение ночника. — Вечер добрый, точнее, уже почти утро, — голос в трубке заспанный, мягкий, но от этого не менее прекрасный. — Прости, я опоздал на самолёт из-за этих ублюдков, — слушает тишину несколько мгновений, — прости, я… мне очень жаль. Что я могу… — Гья, всё в порядке, — Мелоне устал, это слышно, и расстроен. — Это не смертельно, я подожду. Но на праздник ты, считай, опоздал. — Не думаю, что по мне там будут скучать, — улыбка пробивается и на его лице. Это Мелоне у них контактный и дружелюбный, хотя, если уж честно, он и сам скучает по друзьям, которых его парень позвал. Он почти слышит голоса бывшей «Стайки Буччеллати», которые стали одним из отделов Фонда Спидвагона не так давно, под дистанционным руководством того же Буччеллати. Громкие, радостные, будто и не тронутые временем. — Постараюсь быстрее. — Тогда… пока? — До завтра.       С каких пор он стал таким сентиментальным? Впрочем, это совсем не важно, когда дело касается Мелоне, чьё имя внутренний голос произносит с какой-то неправильной, слишком яркой нежностью. И да, сегодня у него День Рождения, на который было столько планов. Если бы Гьяччо мог сейчас убить этих ублюдков повторно, он бы сделал это, особо не задумываясь. Длинные же у них ноги. Суки. Сволочи. Даже ему кровь умудрились подпортить. Он улыбается вновь, вспоминая Мелоне, его жесты, мягкость губ и ощущение нежной кожи под пальцами. Они не виделись всего лишь сколько? Дней пять? Не важно, он уже скучает.       И… да, он проспал. Некритично, но бежать пришлось по крышам, придерживая рукой спортивную сумку и пытаясь не попасться на глаза людям. В аэропорт он влетает, подобно комете, на ходу демонстрируя проверяющему справку о замене лучевой кости на титановый имплант, пронося тем самым под курткой арсенал ножей и бритв, а в самолёт влетает последним, удобно устраиваясь у иллюминатора и с фальшивым интересом рассматривая облака первые несколько минут полёта. Уши привычно закладывает, а из носа течёт струйка крови, потому что бегать перед посадкой — очень глупое решение, но это ведь не так уж важно, правда? Семь часов. Семь грёбаных часов, и он будет дома, где обнимут, спросят, как прошло задание, а потом он поднимется на этаж выше, выслушает разумную критику и скупую, но искреннюю похвалу. Гьяччо прикрывает глаза, делая вид, что заснул.       Ему баснословно повезло с Мелоне. Человек, который любит честно, принимая его со всеми колючками, которые сам же почти уже сгладил. Человек, который помог преодолеть всё то, что он не смог сам, который сделал ночь его стихией, а свет дня — слишком ярким, который помогает убивать, когда это необходимо. Даже если ты первоклассный убийца, всегда нужен координатор, который, если что, прикроет спину. Ну или задницу — как пойдёт. В чём разница? Второе относится исключительно к Ризотто, который, конечно, ничего не скажет, но злобно зыркать он мастер. Признанный. Если бы в этом мире был чёрный пояс по зловещим взглядам, то Ризотто Неро получил бы его самым первым, и никакие Брандо и Куджо его бы в этом не превзошли.       Гьяччо всё-таки засыпает, почти заставляя себя. Сны странные, будто сам Мелоне их ему и транслирует — то говорящие сыры, причём говорящие со своим отражением в зеркале, которое, кстати, вполне отчётливо отвечает, то летающие в космосе машины, а то и рыбы с зелёными пальмами на голове. Видимо, вот где аукнулся тот единственный косячок за школой в пятнадцать…       В аэропорту его уже ждёт такси, заказанное ещё из Брюсселя ровно на это время. Гьяччо садится на переднее и называет адрес, который почти за чертой города. Интересно, что будет, когда он вернётся через несколько минут и скажет вести практически в спальный район почти в центре?       Коробка фиолетовая, немного блестящая и в пакет её не засунешь, так что приходится нести в руках. Оттуда что-то тихо поскуливает, но оно, вроде, кормленное, так что нормальное. Дырки для воздуха тоже есть. Гьяччо видел свою покупку только на фото, не особо ладя с животными, кроме одной конкретной постаревшей доберманши. Они с Фулди ещё живы, но уже слишком стары для вражды, так что пару раз мужчина видел их даже на одной лежанке. Шерсть Тали, и без того пепельная, приблизилась к белому, и это было так… печально? Пускай она прожила долгую и, как Гьяччо надеялся, счастливую жизнь.       Дверь в их квартиру открывается практически бесшумно, но на кухне шумит вода, так что можно быть спокойным. Коробку он ставит на диван чуть приподнимая крышку, а в образовавшуюся щель тут же просовывается любопытный нос. Гьяччо легонько касается его пальцем, заставляя спрятаться обратно, после чего направляется на кухню. Мелоне, стянув волосы в низкий хвост и сняв повязку, защищающую чувствительный к свету глаз, стоит к нему спиной и моет посуду, которой рядом, кажется, целая гора.       Подойти к нему и обнять, утыкаясь носом в плечо, скрытое под тонкой фиолетовой тканью володазки, — почти жизненно важно. Мелоне даже не вздрагивает, явно почувствовав его ещё в дверях. Сенсор из него гораздо лучше, чем из самого Гьяччо, чему же тут удивляться? Мужчина разворачивается, целуя сначала в лоб, а потом, приподнимая за подбородок, в губы, обнимает, получая в ответ то же самое. Они стоят так с минуту, наверное. — С возвращением, — голос радостный, но тихий, вымотанный долгим, насыщенным днём. — Я всё пропустил. — Но ты же тут.       Стоять так, просто глядя в глаза… Звук падающей коробки нарушает момент, а неуверенный, но весёлый цокот ноготков распаляют любопытство Мелоне. — Это… — Твой подарок, — Гьяччо светится, что бывает действительно редко, его голос непривычно мягкий.       Чёрно-рыжий щенок корги выруливает из-за поворота немного неуклюже, но, увидев присевшего на колени мужчину, радостно бежит к нему, сразу же заваливаясь на бок и подставляя светлый живот. Мелоне опускается на пол, принимаясь щекотать счастливое животное, издающее забавные звуки и крутящееся как маленькая юла на реактивной тяге. — Великий макаронный монстр, какой же милашка, — мужчина подхватывает щенка на руки, поднося его мордашку к Гьяччо так, что они практически соприкасаются носами. Пёс смотрит с любопытством, склоняя голову чуть вправо, будто эта привычка передалась через единичное прикосновение, а потом высовывает длинный язык и проводит им по лицу одного из хозяев. Тут морщится, но всё-таки остаётся на месте. — Как назовёшь, — спрашивает, всё-таки отводя лисью мордочку немного в сторону одним пальцем. — У него ещё нет имени? — видно, как Мелоне хочет поставить пока что свой подарок и закончить уже с чёртовой посудой, так что Гьяччо, кинув кожанку на кухонный стул, сам становится домывать. В конце концов он должен был приехать намного, намного раньше. — По крайней мере, мне его не сказали. Что думаешь? — Не знаю, — поднимает щенка вверх. Тот смотрит неожиданно серьёзно и тянется к руке с явным намерением её прикусить. Зубы у него уже прорезались, но явно ещё не до конца, стоит купить пару резиновых косточек. — А ты? — Твой же подарок, — домыв уже одну кастрюлю и с видимым наслаждением перейдя к чему попроще, Гьяччо переводит взгляд на плиту и припоминает чью-то мать. Ещё блядская сковородка! — Ну… Сложно. Вот я назову, а ему с этим ещё жить. Лаадно, пусть будет… Babyface? — Буквально секунду назад ты говорил, что ему с этим ещё жить… — Бла-бла-бла, слышишь, BF, с каким ворчливым идиотом приходится жить мне? — кружит корги на руках, но мгновенно опускает. — Вы с Ро и Ризотто разминулись, кстати. — Зайду к ним завтра. В коробке должен быть ошейник и подстилка. Хотя эта херь больше похожа на подушку. — А кормить? Ты умеешь выбирать собачью еду? — Знаешь, до твоего вопроса думал, что умею, — Гьяччо не подумал, что Тали была на специальном питании для больших бойцовских собак, а BF даже на стероидах не вырастет выше их колен. — Блять, Гья… — Завтра сходим и спросим в магазине. Осталось мясо? — в последнем вопросе Гьяччо сомневался, потому что мясо на тарелке никак не совместимо с Мистой и Наранчей, а даже если они пропустят, Фуго и Джорно исправят сие досадное упущение. — Осталась только твоя часть. Там не так уж много. — Отдашь ему утром.       Мелоне относит щенка, устраивая гнездо в углу спальни, но потом, передумав, оставляет в гостиной — разбудят же ночью своей вознёй — а потом трижды пытается вернуться на кухню, каждый раз обнаруживая, что неугомонный пёсель бежит за ним на своих слишком коротких лапках. Под конец он остался со BF, рассеянно гладя его, пока тёмные забавные глаза не закрываются. Гьяччо на кухне уже закончил и даже почти расставил посуду по полкам, он оборачивается на тихий звук шагов. — Знаешь, я мчал сюда на всех парах, — он приближается к Мелоне, что стоит, опершись на стол, — так что очень проголодался. — Прости, в меню только я, — слитным движением обхватить ногами за талию, притягивая к себе и опираясь теперь уже поясницей. — Я вообще-то должен обидеться, но дам тебе шанс.       Улыбается широко, почти смеясь, но и лукаво в то же время. Есть в нём сейчас что-то демоническое, настолько жуткое, что предвкушающий мороз ползёт по коже. Гьяччо снимает очки, заставляя мир вокруг расплыться цветными пятнами. Мелоне — одно цельное бежево-фиолетовое пятно, самое ненормальное из всего, что он видел. Его зрение уже давно не падает, но тех лет было достаточно, чтобы он сейчас жалел, не в силах рассмотреть чужое лицо в желанных подробностях. — Прости, — впивается в губы влажно, почти агрессивно. Он любит и ценит человека перед собой, знает, с какой лёгкостью эти длинные и тонкие пальцы, которые он покрывает поцелуями, отбирают жизни. Мелоне наслаждается происходящим, щурясь и принимая ласку, словно ленивый котяра, слабо прогибаясь. Сегодня он не хочет быть ведущим и вообще прилагать какие-то усилия, не хочет быть ответственным за обоих. К чёрту это, он устал. — Только аккуратно, нам ещё нужен этот стол.       Прошутто стоит у окна, вглядываясь в горизонт, окрашенный последними лучами солнца. На белой свободной рубашке — пятно от апельсинового сока, оставшееся ещё с утра, когда он помогал брату сервировать стол, а этот наглец малолетний внезапно завёл ну просто максимально откровенный разговор. Что хуже, мужчина не знал, что ему ответить — иногда казалось, что Гьяччо с Мелоне в браке пару десятков лет, и это им с Ризом есть чему поучиться. Тот, будто прочитав мысли, подходит со спины, обнимая за талию и утыкаясь подбородком в затылок. — Гьяччо, кажется, уже вернулся, — высвободиться из объятий, начиная приводить в порядок стол — играть в покер на мармеладных червячков весело, но от них остаётся много сахара. — Завтра всё расскажет, — Ризотто немного хмурится. Сейчас его карьера на самом пике, лет через десять начнётся медленное, осторожное затухание, и то, что племянник стремительно его догоняет, как-то не радует, если честно. Задевает его гордость, пускай пробуждает другую — родительскую, существование которой мужчина всячески отрицает. — Мне тоже нужно будет уехать через пару дней, — Прошутто оборачивается, смотрит почти пристально, смывая с губки сладкую крошку. Освещение так себе, а в синих, как вечернее небо, глазах играют блики. Он берёт честно выигранную конфету, зовёт одним лишь взглядом.       Ризотто мгновенно оказывается рядом, сталкивается губами, начиная привычную борьбу, хозяйским жестом сминает ягодицы. Отстраняется, наблюдая за покрасневшими губами, за блеском в сияющих глазах, за тонкой струйкой слюны, что соединила их. Слиться вновь, сильнее, отчаяннее. Прошутто подпрыгивает, обхватывая его бёдра ногами, притягивает ближе, пропускает волосы сквозь пальцы. Его собственные выбились из низкого хвоста, но так, по мнению Ризотто, даже лучше. Он, перехватив партнёра поудобнее, уносит его в темноту их спальни...