Дела семейные

      Мелоне зажёг, наконец, последнюю свечу и, поспешно затушив спичку, спрятал коробок. Использованные отправились в открытое окно, за которым сейчас мерно кружились в танце ранние, неуверенные ещё снежинки, пара из которых залетела в открытое на секунду окно и так и осталась каплями на дорогом ковре. Мелоне улыбнулся этому своему упущению, ведь даже оно сейчас не могло испортить ему настроение, столь предвкушающее и правильное, что хотелось выть.       Ро их баловал, это точно, а Ризотто, которого парень всё никак не мог начать называть слишком личным «Риз», ему в этом потакал, насколько только мог. Так что большая двуспальная кровать у него в комнате уже достаточно давно и примерно столько же используется по прямому назначению. И нет, ему ни капли не стыдно за совращение несовершеннолетних, да и не посадят ведь — всё с попустительства опекунов и полного согласия. И всё-таки сегодня он сделает то, что хотел уже очень давно, пускай это и будет огромной проблемой. Свечи высокие, тёмно-фиолетовые и источающие мягкий, ненавязчивый аромат лаванды. Простыни сегодня оранжевые, чересчур яркие даже с его точки зрения, и всё же, увидев их утром в дальнем углу шкафа, Мелоне понял — вот оно.       Мелоне не знает, почему так любит этого взбалмошного, громкого, а с недавних пор ещё и жутко самоуверенного человека, который только вышел из ванной и сейчас сидит на кровати, близоруко щурясь и пытаясь расчесать свои опять запутавшиеся кудряшки, выкрашенные теперь в голубой. Это опять из-за Мелоне, который первым сменил цвет волос на сиреневый, а потом уломал и Гьяччо. Теперь они оба неправильные, непохожие даже друг на друга. — Дай я, — чуть ли не силой вырвать расчёску из чужих цепких пальцев и, ловко запрыгнув за спину, провести ею по волосам. — Я сам, — отвечает громко, но без злобы и почти даже не сопротивляется особо, наслаждаясь прикосновениями.       Его волосы длиннее, чем можно подумать, если просто смотреть со стороны, но кудрявятся настолько сильно, что вся длина уходит в эти завитки. Мелоне вплетает пальцы, массируя кожу головы, хотя тело рядом всё ещё напряжено, и даже горячий душ тут оказался бессилен. Он целует за ухом, спускаясь ниже с каждым прикосновением пересохших губ к влажной коже. Гьяччо каждый раз старался быть с ним нежным, и пусть это не всегда получалось, он честно пытался, и это действительно чувствовалось. Мелоне ценил это — драгоценное доверие одичавшего, израненного зверя, который пытается стать не хуже домашних любимцев. В этот раз его очередь.       Партнёр урчит на грани слышимости, когда расчёска уже почти завершает свой долгий танец. Он сейчас, наверное, думает, что это похоже на прелюдию, не подозревая, что это её часть. Мелоне массирует неумелыми, но сильными и ловкими пальцами чужие плечи, расслабляя по мере сил. — Что ты делаешь? — он насторожен, хотя и сам не знает, чем именно. — Хочу сделать тебе приятно? — Мелоне облизывает губы, повторяет этот жест нарочито медленно, давая в подробностях себе рассмотреть, а потом касается чужих, таких же сухих и приоткрытых, как от жажды. Они давно не были вместе — у Гьяччо скоро выпускные экзамены, и, хотя образование ему не так уж необходимо, он почему-то решил, что поступать будет, хотя и на заочное. Учителя гоняют их нещадно, давая вдвое, нет, втрое больше материала, чем должны по программе. Они желают добра, но конкретно Мелоне готов проклясть их за это. Он и так любит ядерную бомбу, так почему бы этой бомбе хотя бы не быть рядом с ним сейчас, когда всё вокруг цветёт, а под окном всё ещё орут редкие коты?       Гьяччо понимает намёк и замирает, обращаясь в бледный камень. Он и так отдаёт партнёру слишком много контроля, что же ещё нужно? Мелоне достаёт из-под огромной подушки толстую полоску чёрной ткани, пользуясь тем, что другой не видит, а потом, ещё пару раз пройдясь успокаивающим массажем по плечам, спине и напряжённым мышцам рук, набрасывает повязку вначале на плечи, показывая намерения, ловя протестующий, немного испуганный взгляд. — Тш, я здесь, я никуда не уйду, — скользит чёрным шёлком всё выше и выше, вдоль губ и носа, пока не завязывает на глазах мягко, но сложным, нескользящим узлом. Гьяччо, лишённый света, испуганно оборачивается, слепо тыкаясь губами в щёку, обхватывая руками, прижимаясь. Он дрожит, и Мелоне больно смотреть на этого гордого, независимого человека, когда он в таком состоянии, но он здесь как раз для помощи в этом, не так ли? Касается лба, проводит вверх по голове, чуть оттягивая волосы, прижимает к груди, укладывая подбородком на своё плечо. — Я здесь, — вновь шепчет, целуя в ухо. Гьяччо обхватывает его за шею, затихая. Мелоне не знает, что тот сейчас чувствует, да и не хочет знать, если честно. Как же просто без всех этих проблем… Будь Гьяччо чуть устойчивее, чуть менее эмоциональным и уязвимым в этом плане тогда, в далёком прошлом, мог ли он сейчас быть нормальным? Мелоне старается не думать об это, крепче сжимая в объятьях, шарясь руками по спине, пытаясь покрыть лицо поцелуями — лёгкими, но вполне ощутимыми, показать, что он останется, что бы не произошло, немного покачиваясь из стороны в сторону. Когда хватка ослабевает, юноша аккуратно укладывает партнёра, любуясь контрастом яркой ткани простыни, чёрной — повязки, светлой кожи, чуть тронутой загаром, и голубых прядей. Проходится языком по ключицам, а пальцами — по напряжённым мышцам пресса, пока не рискуя спускать ниже, разглаживая губами складку между бровей. Гьяччо притягивает к себе, целуя жадно и отчаянно. Даже оторвавшись, они остаются лежать так, соприкасаясь лбами, разделяя сбившееся дыхание. — Давай уже, — он шепчет, чтобы скрыть дрожь в голосе. Он не боится смены ролей, это должно было произойти рано или поздно, но темнота перед глазами, невозможность видеть, что последуют через секунду, была невыносима. Он помнит темноту, помнит, как засыпал позже Ризотто, а просыпался раньше, чтобы тот не увидел горящий ночник, так что даже сейчас, когда ночь уже не пугает, темнота остаётся в памяти монстром. — Рано, — откинуть длинную прядь за ухо, чтобы не мешалась.       Шрамы прекрасны, но одновременно вселяют ужас — целует каждый из них, где кожа в разы чувствительнее. Пули одиночными звёздочками на плече, животе и, самый свежий, на груди, несколько царапин из случайных драк и… Мелоне помнит, как поднимает залитые кровью глаза и видит ещё на тот момент друга, заваливающегося на бок, с широким, аккуратным разрезом от рёбер и вниз. Мотает головой — сейчас совсем не время такое вспоминать. У него и самого есть шрамы — росчерком на виске и длинной белой змеёй по венам, когда выследили и захотели разыграть спектакль с самоубийством. Хорошо, что Ро вернулся раньше в тот день, и хорошо, что сам он продержался тогда достаточно долго. О, как Гьяччо тогда орал…       Мелоне не замечает, когда успел возбудиться, просто в какой-то момент осознаёт, что терпеть уже не может, но… Быть может, ещё слишком рано? Он хочет именно так, именно с этим непроницаемым чёрным шёлком, а чужая дрожь, пусть и утихшая, всё ещё ощутима. Юноша чувствует себя почти насильником сейчас, он отстраняется, и всё же чужая рука крепкой держит, склоняя над телом. — Остановишься — убью! — Мелоне чувствует взгляд, обжигающий, жаждущий, пускай и не видит глаз, не может угадать их выражение. Это невыносимо, но теперь Гьяччо сам не даст сдёрнуть повязку, для него происходящее — не просто секс, не просто доказательство их чувств, а ещё и преодоление.       Касается пальцами напряжённых мышц, массируя и постепенно, очень медленно проникая. Завтра выходной, спешить некуда, да и незачем, если подумать. Он не хочет делать больно, пусть даже на долю секунды. Время течёт слишком медленно, а пространство вокруг, кажется, плавится, растекаясь, подобно карамели. Сладко, но не приторно, ровно настолько, насколько это было необходимо сейчас им обоим. Он тонет в ярких, контрастных цветах, в удовольствии от всего сейчас происходящего, а потом, получив пару словесных и не только тычков, входит. Осторожно, чтобы не навредить, придерживая под поясницу и чуть прикрывая глаза. Честно говоря, он впервые испытывал что-то подобное — они начали встречаться полтора года назад, а девушку он завести так и не успел. И знал, что Гьяччо в той же ситуации, что придавало всему происходящему некий до странности серьёзный, почти торжественный оттенок.       Мелоне смотрит на лицо любовника и застывает, заворожённый выражением боли и наслаждения одновременно. Гьяччо не издаёт ни звука, кусая губы и тщательно отмеряя дыхание, устраивает ноги на чужой спине, притягивая к себе ближе. — Больно? — Мелоне касается его раскрытой ладони, сплетая пальцы. — Н-не сильно, — выдыхает чуть тяжелее, чем сам бы того хотел, сжимая пальцы до белизны. Видимо, всё-таки сильнее, чем Гьяччо хотел бы показать. — Давай дальше.       Мелоне чувствует, как сливается их сердцебиение, а перед глазами немного плывёт, отключая осознанность. Движется неуверенно и максимально медленно, сходя с ума от этой сдержанности, но потом срывается, забывая почти обо всём. Он теряется в сбивчивом темпе, в прикосновениях и горечи. Мгновения сжимаются до вечности, взрывая перед глазами лишние звёзды, позволяя уйти в себя, забыться, раз за разом проводя языком по чужой шее, линии подбородка, ловя приоткрытые губы.       Юноша находит себя уставшим и опустошённым, причём явно раза два или три. На чёрном шёлке перед его глазами видны мокрые пятна, и это заставляет его сдёрнуть повязку. Гьяччо щурится от света, пусть и приглушённого, что резко ударил по слезящимся глазам со слипшимися стрелками светлых ресниц. Сейчас он выглядит таким… уязвимым. — Ты что, плакал? — говорит хрипло, с насмешкой, получая подушкой в лицо. — А нехер было завязывать так туго, — парень хмурится, обхватывая рукой ещё стоящий ствол. — Может, поможешь?       На губах теперь играет хитрая, наглая улыбка, которой отказать возможно, но Мелоне сам не хочет. Его любовь в отдаче себя, а любовь Гьяччо, пусть и похожа, всё же не зеркальное отражение. Юноша проталкивает член в горло, нарочно сглатывая, доводя до пика за какие-то секунды, расслабляя мышцы и убирая язык, чтобы не чувствовать неприятный вкус. Он поднимается на локтях и падает рядом, мгновенно оказываясь утянутым в поцелуй. — Спасибо, — Гьяччо рассеянно проводит по его шее ладонью раз за разом, лаская, не зная, что делать с тяжестью чужой головы на плече. — Да ладно, у тебя лучше получается, — Мелоне тыкается носом в щёку любовника, пряча смущение. — В душ утром? — Ты как хочешь, а я сейчас.       Они лежат так ещё несколько минут, впитывая кожей моменты, а потом, переглянувшись, всё-таки идут в ванную.